Текст книги "Одержимый"
Автор книги: Питер Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
30
«Это доктор Теннент. Глория, не могли бы вы мне позвонить? Боюсь, я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».
Щелк.
Томас нажал клавишу перемотки на автомобильной магнитоле, затем клавишу воспроизведения и снова прослушал запись голоса доктора Теннента, которую он скопировал с кассеты автоответчика на обычную кассету.
Щелк.
Он сглотнул. До белых костяшек сжал рулевое колесо. Хорошо бы вырвать его из приборной панели и забить им Майкла Теннента до смерти.
Он снова проиграл пленку.
Субботний вечер. Десять часов. Большая луна. Звезды мигают – значит, много влаги в воздухе. Он сидел в «форде-мондео» доктора Джоэля. Доктор Джоэль не возражал против того, что Томас позаимствовал его. Машина была чистой – когда он только тронулся сюда, на ней не было ни единого пятнышка. С кожаными сиденьями бежевого цвета. Она была оборудована магнитолой «Филипс» с двумя деками – кассетной и под компакт-диски – и тучей всяких электронных устройств. Повсюду торчали какие-то кнопки со странными символами. Иероглифы для карликов с лупами. Что они, черт побери, означают?
Единственным, что было написано на нормальном человеческом языке, было слово «Airbag»[2]2
Аварийная предохранительная подушка в автомобилях (англ.). (Здесь и далее примеч. пер.)
[Закрыть] в центре рулевого колеса.
Томас уже устал глядеть на собачье дерьмо на тротуаре, хотя оно и валялось в темном месте между двумя фонарями. Он разглядывал его уже не меньше часа. По внутренней части ветрового стекла ползла муха. Мухи едят собачье дерьмо. Мухи едят дохлых птиц. Если бы не мухи, дохлые птицы валялись бы повсюду. Томас ничего не имел против мух – с мухами все в порядке. У него была причина так считать. Он ненавидел дохлых птиц. Дохлым птицам не повезло.
В тот день, когда умерла его мать, у них в саду лежала дохлая птица. И дохлая птица была рядом с Версаче, когда он умер. Может, они посланники Высшей силы? Нет никаких доказательств в защиту того, что они ими не являются.
Уже было слишком темно, чтобы кто-нибудь мог рассмотреть его лицо за стеклами машины. У него была «Таймс», он был готов прикрыть ею лицо, если кто-то пойдет мимо. Никто в этом районе не взглянет во второй раз на человека, который сидит в дорогой машине и читает «Таймс». Но пока еще никто мимо не прошел, кроме старика с лабрадором, который нагадил на тротуар.
В газете была статья про пропавшего редактора Тину Маккей – заявления полиции, ее матери, ее теряющегося в догадках дружка. Никаких зацепок, никаких улик, никаких следов ее синего «фольксвагена-гольф» со вмятиной на заднем бампере. Их и не должно быть. Он разобрал его у себя в гараже и вывез потихоньку в белом фургоне на разные свалки. Он даже выгадал на этом две сотни фунтов и потратил их на цветы на могилу матери.
Статья о Коре Барстридж гораздо более обширная. Панегирик длиной в 2324 слова. Написана бывшим кинокритиком, а теперь театральным критиком Перегрином Верноном.
Перегрин Верной однажды разнес в пух и прах игру его матери в пьесе Сомерсета Моэма. Это было в 1986 году, когда она пыталась вернуться на сцену. Она играла деспотичную богатую аристократку. Перегрин Верной написал, что режиссер поступил бы умнее, если бы пригласил на эту роль дикую свинью, а не Глорию Ламарк. «Она выглядела бы лучше и меньше ошибалась бы в тексте» – так он выразился.
Томас отчетливо помнил лицо критика на фотографии, расположенной рядом с его колонкой. Галстук-бабочка, седые волосы, обрюзгшее, покрытое лопнувшими капиллярами лицо завсегдатая ресторанных застолий. И слезы матери, когда она прочитала статью.
На праздновании премьеры она была такой красивой, он так гордился ею. Ее игра была удивительна – не только во время представления, но и после него, во время празднования. Великая актриса возвращается, все приветствуют ее – это было что-то! Триумф! Там были все. Ллойд Уэбберс. Гарольд Пинтер. Пол Скофилд. Питер Холл. Камерон Макинтош. Эдди Кулукундис и Сюзан Хэмпшир. Роберт Фокс. Ванесса Редгрейв. Мэгги Смит. Джоан Плоурайт. Сэр Майкл Хорден. Альберт Финли. Джуди Денч. Билл Кенрайт. Все!
В тот вечер в глазах у матери стояли слезы радости. А утром, после того, как она прочитала «Мейл» с ужасными откровениями Вернона, – от нее ничего не осталось.
Джек Тинкер, штатный критик, был в отпуске, и вместо него рецензии писал Перегрин Верной. Сквозь слезы мать снова и снова повторяла, что Джеку Тинкеру понравилось бы, что он никогда бы не сказал таких слов.
А теперь Перегрин Верной написал 2324 хвалебных слова про Кору Барстридж.
«Вызывает возмущение тот факт, что Кора Барстридж никогда не была удостоена официальной награды со стороны правительства страны, в то время как ее заслуги перед ней неисчислимы. Во время Второй мировой войны она беззаветно служила своей стране, спасая Лондон от немецких бомб… занимала достойнейшее место в британском кино и театре… мы потеряли одну из величайших актрис, когда-либо рождавшихся в этой стране, и потерю эту уже никогда не восполнить…»
Гнев Томаса возрастал. Перегрин Верной был не прав. Конечно, существует вызывающий возмущение факт, но совсем не тот, по поводу которого он измарал столько бумаги. Ему надо напомнить о нем. Надо выплатить ему долг.
Глупец, зачем тебе понадобилось писать эту статью? Я же забыл про тебя! Забыл, без дураков!
«Альфа-ромео» Аманды Кэпстик все еще стоял возле дома Майкла Теннента. Крыша по-прежнему была опущена. Два часа назад по телевизору в прямом эфире показывали розыгрыш национальной лотереи. Его мать презирала лотерею и презирала людей, покупающих лотерейные билеты. Томас задумался, покупает ли билеты доктор Майкл Теннент. Он снова включил запись.
«…Боюсь, я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».
Щелк.
Перемотка.
Щелк.
Он снова включил запись.
Томас ненавидел лотерею. Ненавидел эти глупые разноцветные шары, крутящиеся в стеклянном барабане. Лотерея дает людям ложную надежду. Проигрываешь – расстраиваешься. Выигрываешь – жизнь превращается в ад. Лотерея никогда не выведет тебя из заколдованного круга несчастья. Как голос доктора Теннента на пленке. Обещает то, что никогда не сможет дать.
На пассажирском сиденье рядом лежала еще одна кассета. Скоро он ее проиграет.
Мухи уснули на ночь. Даже та, которая ползла по стеклу, бросила попытки добраться до свободы. По крайней мере, на время. Он вытащил из кармана монету, подбросил ее, поймал, но не стал пока смотреть.
Доктор Майкл Теннент, будете ли вы еще здесь утром?
31
На деревянном столе, под пологом из виноградных листьев ровным пламенем – вечер был безветренным – горели две свечи. Аманда доедала баранину. Поджаристая снаружи, сочная внутри, она была напитана пикантной сладостью красносмородинного соуса. Майкл оценил качество ее приготовления как «почти высший класс».
– Ты замечательно готовишь, – сказала Аманда. Она хотела, чтобы он улыбнулся. Он становился совершенно другим, когда улыбался: из серьезного, погруженного в свои мысли человека он превращался в живого и общительного.
Аманде нравился вечер. Происшедший ранее инцидент был почти забыт, и она восторженно слушала занимательные истории из врачебной практики Майкла. Он ошеломительно хорошо выглядел: волевое худощавое лицо, темные волосы, небольшие очки в черепаховой оправе, мощные мышцы, легко угадываемые под красной рубашкой. Ей нравился запах его одеколона и манера говорить.
Она наблюдала за ним, разрезая баранину. Рукава его рубашки были закатаны до локтей. Ей нравились его сильные руки с длинными пальцами. «Руки хирурга», – назвала бы их ее мать.
Аманда подумала, что и впрямь хотела бы иметь отца, похожего на Майкла. Максина Бентам неоднократно говорила ей, что ее влечение к Брайану было обусловлено поиском отца. Может быть, это правда, может быть, именно поэтому она сидит здесь с Майклом Теннентом, волнуясь не меньше, чем на первом свидании в своей жизни, когда ей было семнадцать лет.
Майкл отвел глаза: он всегда смущался, когда ему делали комплименты. Затем он посмотрел Аманде прямо в глаза и тихо сказал:
– Ты сегодня очень красивая.
Страх перед общением с другими женщинами, кроме Кэти, был забыт – может быть, помогало вино или прошедшее со времени ее смерти время, но скорее всего дело было в Аманде. Между ними возникла какая-то магическая связь. Что-то настолько хорошее, что казалось невозможным. Что-то настолько хорошее, что не могло продлиться долго.
Песня, которая звучала у него в голове в последние дни, «В моих мыслях Джорджия», снова вернулась, и неожиданно он понял почему: кто-то слушал ее – может быть, соседи или кто-нибудь в машине на улице.
Их глаза встретились. В круг света влетел мотылек, покружился и исчез в темноте. Майкла притягивали глаза Аманды, они лучились жизнью, искрились, будто на дне их зрачков играли светлячки. Они неотрывно смотрели друг на друга, зачарованные этим тягучим мгновением, которое длилось и длилось, не подчиняясь законам времени.
Выражение лица Аманды изменилось, в нем был теперь намек на улыбку – теплую, а не насмешливую. Какие удивительные глаза. Майклу хотелось протянуть руку через стол и коснуться ее – но пока было нельзя, время не пришло.
Вечер тепло обнимал его лицо. Он доносил до Майкла запах ее духов. Здесь, в его саду, в окружении экзотических растений, они были наедине друг с другом в их особом, освещенном колеблющимся светом свечей тайном мире, отчего волнение возрастало, обещая начало какого-то прекрасного, волшебного путешествия.
Аманда моргнула, но не отвела глаз. Чуть нахмурила брови, будто увидела что-то, и взяла бокал.
Но вместо того, чтобы протянуть бокал к Майклу и чокнуться, она подвинула бокал ближе к себе. Ее волосы мягкой дугой обрамляли лоб. Тонкая золотая цепочка на шее блестела в свете свечей. Она неловко улыбнулась и жестом, выражающим неуверенность, водворила на место прядь выбившихся из прически волос.
Потом снова взялась за бокал, и Майкл увидел, что у нее обкусанные ногти. Аманда, что тебя беспокоит?
Аманда была рада, что темнота скрадывает румянец, вспыхнувший на ее щеках, – свидетельство вины, которую она принесла с собой и от которой хотела избавиться. Сейчас или никогда…
– Слушай, – сказала она. – Я…
В небе, разворачиваясь для посадки в Хитроу, пролетел самолет. Она подождала, пока утихнет рев его двигателей.
Майкл почувствовал, как изменился тон ее голоса, как в него вкрались нотки страха. Неужели она хочет огорошить его известием, что любит другого? Или сказать, что пересмотрела свое отношение к нему после инцидента с фотографией? Не полетит ли к чертям весь чудесный вечер?
– Я не была с тобой до конца честной, Майкл. – Она прижимала бокал к груди, как ребенок – игрушку.
Ему не понравилось, как она произнесла его имя.
– Я… – Аманда неловко улыбнулась и отодвинула бокал. – Я должна признаться, что… – Она поколебалась, затем продолжила: – Что я впервые встретилась с тобой только для того, чтобы разнести тебя в пух и прах в своем фильме. – Она закусила губу.
Майкл удивился.
– Ты можешь выставить меня за дверь, – сказала она. Он почувствовал обиду и недоумение.
– Но зачем?
– Ты со своим радиошоу идеально вписывался в концепцию моего фильма о псевдопсихиатрии. Я не сказала тебе этого, когда пришла за разрешением на съемки.
– Почему?
Она виновато посмотрела на него и подперла ладонями подбородок.
– Потому что ты не согласился бы участвовать в съемках. Я хотела развенчать твою передачу, показать всю абсурдность десятиминутной телефонной психотерапии. – Просительно глядя на него, она добавила: – Пожалуйста, не сердись на меня, – и потянулась за сумочкой. – Не возражаешь, если я закурю?
– Я не знал, что ты куришь.
– Я и не курю. Бросила полгода назад. – Аманда дрожащими пальцами открыла сумочку и вынула оттуда пачку «Силк-Кат». – Они на крайний случай. Сейчас крайний случай. – Она прикурила от изящной позолоченной зажигалки.
Когда облако дыма достигло Майкла, он глубоко вдохнул его. Он бросил курить пять лет назад и не курил даже после смерти Кэти, но по-прежнему любил запах сигаретного дыма.
– Стряхивай пепел в кустарник, – сказал он.
– Спасибо. – Она нервно затянулась и продолжила: – Я говорю тебе это потому, что за то короткое время, которое я тебя знаю, я поняла, что ошибалась насчет тебя. Ты действительно стараешься помочь своим радиопациентам. – Она настойчиво посмотрела Майклу в глаза, пытаясь придать вес своим словам. – Ты хороший человек. Если ты хочешь, чтобы я ушла, скажи – и я уйду.
– А ты сама хочешь уйти?
– Нет.
Возникла долгая пауза. Аманда снова затянулась, затем запрокинула голову и выпустила дым в небо.
– Я могу сказать в свое оправдание только одно: если бы я не пришла к тебе с мыслями облить тебя грязью, мы бы никогда не встретились. Это была бы большая потеря для меня. Я думаю, ты замечательный человек. Я серьезно. Ты особенный.
Их глаза снова встретились, но Майкл тут же отвел взгляд – настолько его смутила глубина чувств, прозвучавшая в словах Аманды.
– Я не особенный, – сказал он. – Я просто верю, что все мы – все люди, которым посчастливилось быть здоровыми и в своем уме, – должны сделать что-то полезное в жизни. Мы должны попытаться хоть чуточку изменить мир, сделать так, чтобы к нашему уходу он был бы хоть немного лучше, чем он был, когда мы только пришли в него. Вот и все. Я не могу принять каждого, кто хотел бы прийти ко мне, поэтому стараюсь сделать все возможное для моих радиопациентов. Думаю, ты не права. Мы все же приносим облегчение некоторым из них.
Аманда снова затянулась сигаретой.
– Да, теперь я уверена, что это так. – Она бросила окурок под куст. Опять повисло молчание, затем она сказала: – Ты не появишься в моем фильме. Обещаю.
Майкл задумчиво улыбнулся. Она была слишком хороша, чтобы на нее можно было сердиться.
– Майкл, ты простишь меня за то, что я обманула тебя?
Вместо ответа, он взял ее за руки. Они легко скользнули в его ладони. Он ожидал, что они будут нежными и мягкими, и ошибся – казалось, будто Аманда много работала руками. Это взволновало его, как намек на то, что в ней есть еще не открывшиеся ему стороны.
Через мгновение они уже стояли напротив друг друга. Его руки были у нее на талии, а ее лежали у него на плечах.
Он был одурманен запахом ее духов, волос, кожи. Он привлек ее ближе к себе, обнял крепче. Их губы соприкоснулись. Едва ощутимо. Мимолетный поцелуй.
Майкл снял руки с ее талии и дотронулся до ее лица. Он чувствовал, что касается самого ценного из всего, что только есть на земле. Аманда не отрывала от него глаз, в них читалось беспредельное доверие. Она улыбнулась и провела рукой по его волосам. Потом откинула голову, и Майкл начал целовать ее подбородок, шею, краем сознания понимая, что она расстегивает пуговицы его рубашки, стараясь добраться до его обнаженного тела.
Их губы соединились, он почувствовал во рту ее язык, поглаживающий его язык и нёбо за верхними зубами, в то время как ее пальцы нашли его соски и теребили их, дразня и побуждая его к более решительным действиям.
Он засунул руки под ее топ и коснулся ее кожи. Она со вздохом прижалась к нему. Он нащупал застежку бюстгальтера, расстегнул ее, взял в ладони ее груди, большие, тяжелые, шелковистые.
Она сводила его с ума. Он наклонился и нашел губами ее сосок.
Вдруг она отстранилась от него, сделала шаг назад и посмотрела вверх, в небо.
– Мне нужно кое-что сделать, – сказала она. – Две минуты! – И бросилась в дом.
Он в недоумении последовал за ней, но прежде, чем он успел что-либо спросить, она была уже у входной двери.
Ноэль Ковард! Чертов драматург. Томас Ламарк вспоминал это имя уже час и наконец вспомнил. В одной из его пьес был монолог о «могуществе дешевой музыки».
Глория Ламарк любила оперу. Большую оперу. Томас понимал могущество великой музыки – опер, хоралов, церковных песнопений. Музыкальная мысль Вагнера несравненно выше, чем бессмысленный стук по клавишам Рэя Чарльза. То же касается и Берлиоза, Верди, Перголези, Штрауса, Гуно, Малера, Чайковского.
Кассета с Georgia on my Mind все еще торчала из кассетной деки. Томас вынул ее, положил на сиденье рядом и вставил кассету, переписанную с автоответчика, – с записью голоса доктора Майкла Теннента.
Ты любишь дешевую музыку, доктор Майкл Теннент. Она вызывает у тебя эрекцию? Может быть, ты из-за нее глупеешь, доктор Теннент? Я дам тебе послушать дешевую музыку. Всю, что только существует в мире. Но ты не будешь думать о Джорджии. Ты будешь думать только обо мне.
В доме доктора Теннента открылась дверь. Томас замер. Из дома вышла женщина – подстилка психиатра. Вид у нее был растрепанный. Она спешила. «Что происходит?» – подумал Томас.
Женщина добежала до машины, отключила сигнализацию, забралась в салон, оставив дверь открытой. Томас отчетливо видел свет в салоне. Она вставила ключ в замок зажигания, потом нажала какую-то кнопку. Крыша машины поднялась. Раздался звук удара от соприкосновения крыши и корпуса машины. Женщина подняла руку и защелкнула внутренний замок, фиксирующий крышу в поднятом положении. Затем, к его удивлению, она выбралась из машины и закрыла ее.
В дверях появился доктор Теннент: рубашка расстегнута и выправлена. Женщина подошла к нему, он взял ее за руки, и они поцеловались, прямо на улице, перед открытыми дверями.
Томас почувствовал, как все внутри его завязывается узлом. К горлу подкатил комок. Он его сглотнул и, закрыв глаза, преградил путь наворачивающимся слезам.
Зачем ты так со мной поступаешь, доктор Майкл Теннент? Почему ты терзаешь меня? Ты хоть знаешь, какая это для меня мука?
Ни черта ты не знаешь.
32
Неожиданно Аманда оторвалась от Майкла и прошептала ему на ухо:
– Кто-то за нами наблюдает. Через дорогу.
Майкл бросил взгляд в указанном направлении и увидел свет в нескольких окнах соседних домов. Он не был знаком со своими соседями, и ему было все равно, кто на них смотрит. По правде говоря, он сейчас бы и бровью не повел, даже если бы над ними кружила целая флотилия летающих тарелок и пришельцы толпились у иллюминаторов с биноклями. Эта женщина свела его с ума, он хотел ее, желание жгло его. Кроме нее, для него ничего не существовало во всей вселенной.
Они зашли в дом обнявшись, и он ударом ноги захлопнул дверь.
– Теперь, чтобы нас увидеть, ему понадобится рентгеновское зрение, – сказал он.
Аманда расстегнула последние две пуговицы у него на рубашке. Ее поразило, какая волосатая у него грудь. На теле Брайана не росли волосы, и волосатые мужчины раньше ее пугали, но это было в прошлом. Она прижалась к Майклу, с жадностью поцеловала – в ней просыпалось что-то звериное, дикое. Внизу живота будто разожгли костер. Его мягкие губы отвечали на ее поцелуи с той же первобытной силой.
Она едва могла стоять на ногах. От него будто исходили мощные электрические разряды.
– Люби меня, Майкл, – прошептала она.
Мысли вихрем завертелись у Майкла в голове. Он так давно не занимался любовью. Он отчаянно хотел Аманду, но боялся, что у него ничего не выйдет, что он все испортит. Он посмотрел ей в глаза и увидел в них доверие, удивительное, невозможное доверие.
Дрожащими пальцами он старался расстегнуть бюстгальтер, забыв, что уже сделал это. Повинуясь движению его руки, бюстгальтер упал на пол. Он хотел снять с нее всю одежду, почувствовать ее обнаженной в своих руках. Она прижималась к нему, терлась бедрами о его восставший член. Он мог проникнуть в нее прямо сейчас, там, где они стояли, но придержал себя. Он хотел по-настоящему заняться любовью с этой женщиной. Он хотел, чтобы их первый раз был полон чувства, хотел, чтобы она проснулась в его объятиях, в его постели.
Он начал беспокоиться, долго ли сможет сдерживаться. Остынь немного. Просто остынь.
На них снизошла удивительная тишина. Они были в вакууме, в каком-то другом мире, где ничего, кроме них, не существовало – только они и магия чувств, движущих ими. Мягкость ее рта, теплота ее плоти, ее запахи: духов, шампуня, кожи, звук ее дыхания, мерцающие синие колодцы ее глаз, текучесть ее светлых волос растревожили Майкла, на глаза у него навернулись слезы. Ничто, ничто на свете не сравнится с этой красотой, этим совершенством, этой естественностью.
Он провел руками по ее телу, сверху вниз, и оказался у нее в трусиках. Опустившись на колени, он нежно освободил от них ее ягодицы, довел их до колен и дал упасть вниз по лодыжкам.
Перед его лицом оказался светло-пушистый лобок. Он прижался к нему лицом, вначале мягко, затем жестче, легкое покалывание волос о кожу было похоже на ласку. Он зарылся лицом еще глубже, языком ощущая сладкую плоть ее бедер, всем существом впитывая дурманящий мускусный запах. Он достиг влажных складок, погрузил в них язык.
Аманда тихонько застонала и выгнулась назад.
Майкл надавил жестче, смакуя ее изысканный тайный вкус и аромат. Этот аромат будто пришел с другого конца вселенной, из другой галактики. На земле не найти ничего столь же сладостного. Он трепетал. Он пил ее, молясь о том, чтобы время остановилось, чтобы это мгновение никогда, никогда не завершались.
Она нежно подняла его с колен и поцеловала в губы, ощущая вкус самой себя. Расстегнула пряжку его ремня и пробралась ему в брюки, чувствуя под пальцами завитки лобковых волос. Ей нравился звук его дыхания, когда она играла языком с его соском.
И вдруг она наткнулась на камень.
Это поразило ее. Она отдернула руки, будто от электрического тока, но сейчас же вернула их обратно, не веря, что он может быть таким твердым, таким большим. Он был чудесен, устрашающ, нереален. Это был он. Это был Майкл. Держа его в руках, она держала в руках Майкла. Она до боли хотела его и в то же время боялась, что просто не сможет, не сможет вместить его в себе.
Внизу живота пылал факел желания.
Не отпуская его, она опустилась на колени, поцеловала пупок Майкла, проследила языком контуры мышц его живота. Его руки ритмичными рывками двигались сквозь ее волосы. Его запах был потрясающим – теплый, животный запах пота и горячей кожи. Она стянула вниз его боксерские трусы и медленно, с наслаждением поднесла огромный, невероятный член ко рту. Его кончик был влажен, она лизнула раз, другой, забираясь языком внутрь, влажность была сладкой, она провела языком вперед и назад, она могла слышать, как ему хорошо, могла ощущать это через его ладони, обхватившие ее плечи, могла определить это по меняющемуся ритму его дыхания. Она доставляла ему наивысшее удовольствие, и ей нравилось знать об этом. Он был в ее руках, в ее власти, она мучила его, она дарила ему счастье.
Она наслаждалась каждой секундой.
Она взяла его в рот, так далеко, как только смогла.
Господи, Майкл, как ты велик!
Она обхватила его яички, нежно сжала их, почувствовав, как он отвечает на ее призыв. Она достигла непознанного пространства, путешествовала но неизведанной вселенной, чувствуя себя вне тела и времени.
Она парила, не касаясь земли, покоясь в руках у Майкла, теперь уже на постели, на большой постели. Она почувствовала, как с ее ноги снимают туфлю, и открыла глаза. Майкл был с ней, обнаженный. Он целовал пальцы ее ног, посылая волны наслаждения вверх по ее телу.
Его язык проследил контуры ее голени, затем забрался под колено, где кожа так тонка, и двинулся выше, пока не вошел в нее.
Она руками прижала к себе его голову, какой-то отдаленный стон звучал вокруг нее, может быть, он исходил из нее, она не знала этого и не хотела знать. Имел значение лишь этот миг, ничего не было до него, ничего не будет и после. Она находилась во власти дикого, первобытного существа, которое полностью обладало ею. Она на секунду открыла глаза и, как в момент вспышки, увидела картину на стене (натюрморт с яблоками), маленький столик, еще одну картину (обнаженные мужчина и женщина касаются друг друга), опущенную занавеску, горящую лампу рядом с постелью, голову Майкла, где-то внизу, творящую с ней немыслимое.
Она закрыла глаза, и волны наслаждения затопили все ее существо…
Теперь лицо Майкла было над ней. Он входил в нее, она вбирала его в себя, вцепляясь пальцами ему в спину.
Майкл отчаянно пытался сдержать себя, пытался сконцентрироваться, вспомнить все, что он когда-то знал, – хотя он никогда не был особенно искусным любовником, – такие вещи, как, например, необходимость удерживать вес на локтях, входить медленно, думать о том, что могло бы хоть немного отвлечь – о чем-нибудь скучном или неприятном, о чем угодно, только бы остудить себя, чтобы продержаться чуть дольше, пусть на несколько минут, лишь бы доставить ей удовольствие. Он очень хотел доставить ей удовольствие, он не думал о себе, было не время, он просто хотел, чтобы это продлилось подольше, чтобы это стало для нее чем-то особенным.
Я даже не вспомнил о презервативе.
Она ничего не сказала.
Их глаза встретились. Он продвинулся еще глубже. Она улыбалась, она доверчиво смотрела на него, и это доверие придало ему уверенности. В его жизни никогда не было ничего подобного, он мог сдержать себя, мог сдержать!
Она принимала его в себя. Его самость. Этого большого, невероятного зверя-змея, который рвался все глубже, распространяя свою силу до самых дальних границ ее существа. Это был сказочный сон, с которым ничто не сравнится…
О-Майкл-о-Майкл-о-господи-Майкл!
Он проникал все глубже. Она не могла, не могла принять его дальше, он был уже в самом центре ее тела. Она и этот человек-зверь, Майкл, были теперь слиты воедино и плыли, преодолев земное притяжение, в пространстве, наполненном звездами. Поршень все разгонялся, всезатопляющие волны наслаждения накатывали непрерывно, пока внутри ее не взорвалась бомба. Мгновением позже этот взрыв освободил и Майкла. Ее уносило, кричащую от наслаждения, в темную огромную воронку забвения, которое, казалось, будет длиться вечно.
Прошло несколько минут, прежде чем она начала приходить в себя. Она не могла поверить, что ей может быть настолько хорошо. Он все еще был внутри ее, все еще жесток, как камень. Прошло еще какое-то время, прежде чем они смогли вымолвить слово.
