Текст книги "Одержимый"
Автор книги: Питер Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
47
Томас Ламарк посмотрел на приборную доску темно-синего «форда-мондео» доктора Джоэля, проверил каждый прибор в уже ставшей привычной последовательности.
Одометр показывал, что он проехал сто девять миль с того момента, как сегодня в семь утра покинул Холланд-Парк. У него оставалась ровно половина бака бензина. Давление масла в норме. Температура в норме. Скорость равнялась нулю. Обороты двигателя держались возле пятисот.
Ни одна из ламп предупредительной сигнализации не горела.
Хорошо.
Длинная лампа дневного света, подлежащая замене, лежала рядом с ним на пассажирском сиденье. Кассета с записью голоса доктора Теннента находилась в магнитоле. Он скоро прослушает ее. Раз в полчаса – достаточно.
Просто чтобы не забыть.
Томас снова проверил приборы. Все в норме. Он посмотрел в зеркало заднего вида. Задний вид тоже в норме. Он восстановил в памяти все, что сделал, выйдя из дому. Проверил замки на окнах. Проверил замки на дверях. Включил сигнализацию. Занес в дом молоко. Запер парадную дверь. Так он боролся с провалами в памяти. С помощью периодических проверок.
Позже он поищет магазин, в котором продаются лампы дневного света. Но не для этого он в полдевятого утра, во вторник, сидел в машине доктора Джоэля, ожидая смены сигнала светофора на окраине прелестного курортного городка Челтнема. Он проехал сто девять миль не для того, чтобы купить лампу дневного света.
Зеленый. Он еще раз взглянул на светофор – просто чтобы удостовериться. Стоящая позади машина загудела. Томас посмотрел в зеркало заднего вида. Лицо человека в этой машине ему не понравилось. Он посмотрел на светофор в третий раз. Определенно зеленый. Он тронулся.
Сегодня он обычный служащий, добирающийся из дома в офис. Обыкновенный человек в обыкновенной машине. Остановившись на следующем светофоре, Томас бросил взгляд направо. Еще один обыкновенный человек в костюме – с рыжими волосами и печальным лицом. Томас позавидовал ему. Нормальный, едущий на работу человек. С нормальной жизнью. У него есть друзья. Возможно, даже жена. И дети. Томас кивнул ему. «Я точно такой же, как ты, – хотелось ему сказать. – Я обычный человек. Я еду на работу. Я нормальный, с головой у меня все в порядке. Я такой же, как ты. Я нормальный».
Человек в костюме не видел его и не кивнул в ответ. Сигнал светофора сменился, и он выбыл из жизни Томаса. Томас снова проверил приборы и тоже двинулся вперед. До сегодняшнего утра он был в Челтнеме только один раз, но карта города была отпечатана у него в голове, и он точно знал, как проехать туда, куда ему было нужно.
Возле элегантного, но обветшалого П-образного георгианского здания, с террасой, с фасадом из котсуолдского камня, горевшего мягким золотом в свете утреннего солнца, находилась обширная автомобильная стоянка. Тротуар был расчерчен резными тенями, отбрасываемыми деревьями. Солнце уже пригревало. По всей видимости, день будет хорошим.
Его наручные часы показывали 8:40, часы в машине – 8:42. Он вспомнил афоризм: «Человек, имеющий одни часы, всегда знает точное время, в то время как имеющий двое часов никогда его не знает».
Томас включил запись голоса Майкла Теннента и внимательно ее прослушал. После того как она закончилась, он сказал:
– А сколько часов имеешь ты, доктор Майкл Теннент?
В девять он выбрался из машины и прошел до дома номер 20. Ступени, ведущие к входной двери, загадили птицы. Когда-то давно дверь покрасили зеленой краской, которая теперь почти вся облезла. На стене рядом с дверью располагалась панель домофона – она была в гораздо лучшем состоянии, чем само здание. Возле вертикального ряда кнопок располагался вертикальный ряд табличек с названиями фирм. Томас нажал на кнопку, надпись рядом с которой гласила: «Челт. центр бизнес-комм. лтд.».
В динамике раздался хорошо поставленный мужской голос:
– Да?
Теренс Джоэль представился. Он толкнул отпертую дверь и оказался в просторном вестибюле, стены которого были выкрашены выцветшей кремовой краской, на полу лежал выцветший красный ковер. Бедное освещение. В воздухе – запах неудавшегося бизнеса.
Прямо перед Томасом была лестница, направо – ненадежно выглядевший лифт. На деревянном щите на стене – перечень фирм, находившихся в здании. «Челтнемский центр бизнес-коммуникаций» – на втором этаже. Под щитом стоял столик с почтой. Томас взглянул поближе. В основном рассылки на адрес фирмы с каким-то иностранным названием.
Где-то наверху звонил телефон, который никто не брал.
Томас решил подняться по лестнице.
Почему же никто не поднимет трубку?
Рядом с лестницей на стене висело зеркало – хорошее зеркало в позолоченной раме, но с пыльной, давно не знавшей тряпки поверхностью. Томас посмотрел на свое отражение, дотронулся до волос. Сегодня он был в одежде Теренса Джоэля. Доктор Джоэль был работающим в Англии американцем. Разница в наружности американца и англичанина незначительна. Изучив их по телевизионным программам и фильмам, Томас знал, что американцы чаще, чем англичане, носят обручальные кольца.
У доктора Джоэля на руке было простое золотое обручальное кольцо.
Одет доктор Джоэль был в льняной, надлежащим образом измятый костюм кремового цвета, темно-синюю – почти черную – рубашку с воротником на пуговицах, желтый галстук и матовые кожаные туфли на толстой резиновой подошве. Томас придерживался мнения, что американцы предпочитают практичную обувь стильной.
По его мнению, он выглядел неплохо. Даже хорошо – Теренс Джоэль не мог выглядеть по-другому.
Он вдруг рванулся к зеркалу. Вгляделся. Шок. Как он мог не заметить этого раньше?
Он снял пиджак. На левом плече отсутствовала узкая полоска ткани – всего лишь в несколько ниток толщиной и меньше дюйма длиной. Должно быть, зацепился за что-нибудь. Когда вылезал из машины?
К счастью, прореха была едва заметна: ее скрывала подкладка того же цвета. Нужно хорошенько присмотреться, чтобы обратить на нее внимание. Доктор Джоэль ученый. Ученые всего мира, как правило, несколько небрежны в одежде. Если бы доктор Джоэль порвал пиджак, он не стал бы слишком беспокоиться на этот счет.
Томас кивнул, и отражение повторило его движение.
– Да. Ерунда.
Вперед по коридору. Вторая дверь направо. Красивая латунная табличка с названием фирмы. «Это даже стильно, – подумал Томас. – Такую табличку можно увидеть на двери адвокатской конторы». Однако стильность, начавшись дверной табличкой, ею же и заканчивалась.
Дверь вела в единственную крошечную комнату с телефонным коммутатором, древним компьютером и с не менее чем двадцатью автоответчиками. Одна стена от пола до потолка была занята массивом деревянных полок с квадратными ячейками – такие полки обычно можно увидеть позади стойки портье в отелях. В стеклянном кофейнике, в окружении грязных кружек, кипел кофе. Под потолком плавали сизые кольца сигарного дыма, не спеша вытекая на улицу сквозь щели в опущенных для защиты от дневного света жалюзи.
В углу стояла одинокая клюшка для гольфа. Рядом с ней на полу лежал дешевый чемодан с открытой крышкой, из которого высыпались не вмещавшиеся в него папки с бумагами. На стене висело несколько пыльных сертификатов, один из которых провозглашал владельца этой комнаты «членом коммерческой палаты Челтнема».
Сам владелец «Челтнемского центра бизнес-коммуникаций» выглядел так, будто его давным-давно посадили за смехотворно маленький и захламленный стол, а затем расставили вокруг него всю остальную мебель. Среди горой наваленного на столе мусора Томас заметил билет национальной лотереи с двумя цифрами, обведенными кружком.
Согласно деревянной табличке, стоявшей на том же столе, владельца фирмы звали Николас Р. Лаббингс, он имел степени бакалавра коммерции и магистра управления бизнесом. Рядом с табличкой в круглой металлической пепельнице с выбитой на боку эмблемой «Мартини» тлела порядком пожеванная сигара. Не вставая с кресла, Лаббингс мог дотянуться до коммутатора, компьютера и шкафа, заполненного толстыми папками.
Это был очень полный человек лет сорока пяти, которому, как считал Томас, не помешала бы ванна и немного свежего воздуха. У него была большая квадратная голова с отвисшими брылами щек, увенчанная короткими аккуратными, набриолиненными, старомодно постриженными волосами. Его пивной живот вываливался из рубашки так, что казалось, будто пуговицы на ней вот-вот оторвутся.
Лаббингс долго смотрел на Томаса равнодушным взглядом, затем его глаза сверкнули – он узнал его. Томас как-то видел по телевизору документальный фильм, в котором с корабля с помощью портового крана сгружали слона. Поднимающийся с кресла Лаббингс напомнил ему этого слона.
– Доброе утро, доктор Джоэль! Рад видеть вас снова! – Он схватил руку Томаса с таким воодушевлением, будто после многолетней разлуки встретил дядюшку-миллионера, сильно сжал ее и улыбнулся широчайшей улыбкой, несмотря на ранний час распространяя вокруг себя запах бренди.
– Доброе утро, мистер Лаббингс, – сухо ответил Томас.
– Ну как, мир добр к вам в это прекрасное утро? – Очередной шквал алкогольного перегара. Лаббингс выпустил руку Томаса, с трудом вылез из-за стола и пригласил его сесть на круглый обшарпанный кожаный табурет.
Томас не счел нужным ответить на вопрос. Вместо этого он сказал:
– У вас для меня посылка.
Зазвонил телефон. Лаббингс втиснулся обратно за стол и дважды щелкнул по клавиатуре. На экране возникла надпись. Прочитав ее, Лаббингс поднял трубку и сказал:
– «Импорт-экспорт лимитед». Доброе утро.
Томас молчал и смотрел.
– Нет, боюсь, его нет в офисе. Может быть, вы оставите сообщение? – Прижав трубку плечом к уху, он напечатал сообщение с поразившей Томаса скоростью.
Лаббингс повесил трубку, и телефон тут же зазвонил снова. Толстяк извиняющимся жестом поднял палец, снова щелкнул по клавиатуре и, читая с экрана, сказал:
– «Спортивные автомобили Челтнема». Доброе утро.
Томас остановил взгляд на рядах полок. Во многих из них были письма и посылки. На полу возле стола стоял серый мешок «Королевской почты», из него на ковер высыпалось множество конвертов. Рядом выстроились несколько стопок корреспонденции. Похоже, Лаббингс сортировал почту по различным компаниям, которые арендовали у него адрес и телефон.
– «Форд-гранада-скорпио», пробег не больше пятидесяти тысяч миль? – переспросил Лаббингс. – Боюсь, что никого из наших продавцов сейчас нет на месте. Я могу записать ваш номер, и вам перезвонят через несколько минут. – Лаббингс с ужасающей скоростью напечатал номер, преувеличенно вежливо поблагодарил звонящего и обратил внимание на Томаса. – Обычно в такую рань звонков меньше. Так, посылка… да, действительно. Прибыла вчера. Вы ведь звонили, доктор Джоэль? Могу я предложить вам чаю? Кофе?
– Просто отдайте посылку.
– У меня есть новая брошюра. Дополнительные услуги, которые вас могут заинтересовать. Ее можно просмотреть за минуту.
Он сунул Томасу грязно-серый листок, подошел к полкам и секунду в раздумье смотрел на них.
– Ах да!
Он нырнул за свой стол и вытащил большую квадратную коробку с надписью «Хрупкое» на боку. Она была адресована доктору Теренсу Джоэлю, почтовый ящик номер 2876, Челтнем, Глостершир GL78 RS.
– Теперь мы можем обрабатывать вашу электронную корреспонденцию, доктор Джоэль. И голосовую почту. По-моему, мы раньше не предлагали услугу голосовой почты, верно?
– А по-моему, предлагали, – сказал Томас. – Но я должен идти. Меня ждут.
– Конечно! Рад был встретиться с вами, доктор Джоэль. Если вам понадобится провести конференцию, вы также можете обратиться к нам. Если желаете, я покажу наш зал для конференций.
– В другой раз.
– Конечно. Естественно. Заглядывайте в любое время – мы всегда вам рады. В конце концов, это ведь ваш офис! – Лаббингс издал отрывистый глупый смешок.
Томас вернулся в машину. Коробка была тяжелее, чем он ожидал. Ему ужасно хотелось открыть ее. Но на улице нельзя. Он положил коробку в багажник, закрыл его и проверил надежность замка. Потом сел в машину, опять вышел из нее и еще раз удостоверился, что багажник закрыт.
Прежде чем двинуться, он снова проверил багажник.
48
– Вас что-то гнетет сегодня, доктор Теннент, – сказал старик. – Я вижу, что вам трудно сосредоточиться.
Майкл сидел в удобном кресле в своем кабинете в Шин-Парк-Хоспитал. Напротив него на диване, с негнущейся спиной, сидел бывший надсмотрщик концентрационного лагеря. Сходство с мумией стало больше, чем две недели назад.
Майкл и без Германа Дортмунда знал это. Сегодня ему совсем не хотелось видеть этого пациента в своем кабинете. Он вообще не хотел никого видеть. И меньше всего это омерзительное существо.
Он хотел, чтобы консультация поскорей закончилась и Дортмунд ушел. Он взглянул на часы. Девять тридцать. Еще пятнадцать минут – и у него будет передышка. Он сможет позвонить в офис Аманды, чтобы узнать, нет ли каких известий. А если их нет, он уже знал, что будет делать. У него щипало глаза от усталости, но из-за высокого уровня адреналина он функционировал на все сто процентов.
– Давайте поговорим о вас, – не желая отвлекаться, сказал Майкл.
Дортмунд был одет как обычно – как провинциальный английский джентльмен. На нем был костюм из твида, явно слишком теплый для этого солнечного летнего утра, рубашка в клетку, перехваченный скромной золотой булавкой галстук, свидетельствующий о членстве в Национальном тресте,[5]5
Национальный трест – организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест; финансируется преимущественно за счет частных пожертвований и небольших государственных ассигнований.
[Закрыть] и коричневые замшевые ботинки.
Он смотрел на Майкла маленькими холодными глазами.
– В прошлый раз, когда я был здесь, – сказал Дортмунд своим гортанным высокомерным голосом, – я рассказал вам о своей способности предчувствовать несчастье. Я сказал вам, что вы потеряете любимую женщину. – В углах его змеиных губ застыли две капельки слюны. В его голосе сквозило самодовольство. Даже удовлетворение. – Это о ней вы сейчас беспокоитесь, доктор Теннент.
Майкл молча смотрел на него. Как и в прошлый раз, он не хотел оживлять извращенные фантазии старика, расспрашивая его о подробностях, но в то же время не мог просто отмахнуться от его замечания, поэтому спросил:
– Вы что-нибудь хотите добавить к сказанному?
Не шелохнувшись и не отведя взгляда, Дортмунд ответил:
– Нет.
Майкл подумал, что старик играет в игры.
– Почему вы считаете, будто я беспокоюсь о ком-то?
– Я думал, что плачу вам, чтобы вы помогали мне, доктор Теннент.
– Так и есть, но на нашей первой консультации вы говорили, что пришли ко мне в надежде искупить вину за то, что вы делали в Белсене. И это вы, а не я предложили новую тему. Итак?
– Это не имеет для меня большого значения. Это просто наблюдение, не больше.
Майкл разорвал зрительный контакт, взглянув в карту Дортмунда, – он давал старику возможность продолжить.
Пауза затягивалась. Майкл посмотрел на часы. Оставалось десять минут.
– Я прочел в «Таймс», что умерла Глория Ламарк, – наконец сказал Дортмунд. – Актриса. Она была вашей пациенткой – как-то я вместе с ней сидел в приемной. Я помню ее по фильму «Два нуля» с Майклом Редгрейвом.
Майкл вскинул глаза. Во взгляде старика был упрек – или это ему только показалось? Он не втянет его в обсуждение смерти Глории Ламарк.
– Я сказал ей, что мне понравилось, как она играла в этом фильме, – продолжил Дортмунд. – Она обрадовалась. Актрис легко обрадовать. Достаточно потешить их самолюбие. Впрочем, я думаю, вы это и без меня знаете, доктор Теннент.
– Вы видели «Список Шиндлера»? – спросил Майкл.
Дортмунд отвел глаза. Майкл понимал, что это удар ниже пояса. Этот старик и так находился на грани сумасшествия, его пожирала вина за те зверства, которые он чинил во время войны. Но Майклу было все равно. Если этот полумертвый нацист решил поиграть с ним, пусть не думает, что нашел себе безответного противника.
Дортмунд не сказал ни слова до самого конца приема. Затем он взялся за полированный набалдашник своей трости, поднялся с дивана, бросил Майклу сухое «до свидания» и ушел, будто перешагнув через собственную тень.
Майкл сердито захлопнул папку и поставил ее в шкаф. «Сброшу Дортмунда коллегам», – подумал он. Он держал его у себя только потому, что интересовался им, хотел разобраться, что творилось в голове Дортмунда тогда, много лет назад, во время Второй мировой войны.
Рождается ли человек специально для совершения зла? Или рождается способным совершать его? Или что-то происходит с ним, пока он еще ребенок? Или это происходит уже во взрослом возрасте?
И что вообще есть зло? Почему мы не осуждаем христиан, убивших во имя веры во время Крестовых походов несметное количество мусульман, и осуждаем нацистов, убивавших евреев, цыган и калек?
Нужно ли находиться в здравом уме, чтобы быть по-настоящему злым? А если так, то каким нужно быть – сильным или слабым?
Он поднял трубку и набрал номер офиса Аманды. Ответила Лулу. Она только что звонила Аманде на домашний и мобильный, ее сестре, матери и Брайану – по-прежнему безрезультатно.
Сердце Майкла кровоточило, но голос оставался спокоен. Он сказал:
– Лулу, я звоню в полицию.
49
Полицейское отделение Брайтона находится на склоне крутого холма. С виду это обыкновенное офисное сооружение, каких много в любом городе. Стекло и бетон, запятнанные грязью и изъеденные солью, которую приносит дующий с Канала ветер. Это не шедевр архитектуры, но и не бревно в глазу города, хотя размеры его впечатляют. В Англии это второй по загруженности полицейский участок.
Высеченный над входом герб придает зданию властное величие. В этой части города живут разные люди. Некоторым из них не нравится ходить вдоль длинной стеклянной стены, за которой ничего не увидишь. Многие вообще предпочитают не появляться на этой улице.
Офис коронера Брайтона и Хоува располагается на первом этаже, из его окон открывается вид на автостоянку для сотрудников и спортивный зал.
Гленн Брэнсон находился сейчас в большой комнате без перегородок, в которой работали представители коронера. Он стоял перед столом Элеоноры Уиллоу, присутствовавшей на вскрытии Коры Барстридж.
– Так зачем, вы говорите, вам нужен ключ?
– Из Лос-Анджелеса скоро приезжает дочь Коры Барстридж. Я подумал, не надо ли там подчистить – удостовериться, что в квартире не осталось ничего, что расстроило бы ее, – солгал Гленн.
Элеонора Уиллоу вскинула брови.
– Хорошо, я дам вам ключ, если вы считаете это необходимым.
– Вы ведь не собираетесь посылать туда криминалистов?
– Нет, – сказала она. – Вам не придется беспокоиться об отпечатках пальцев. Патологоанатом вполне уверен в заключении. Мы просто ждем результатов анализов крови, мочи и жидкости, обнаруженной в желудке.
Элеонора Уиллоу встала из-за стола, открыла картотечный ящик и вынула оттуда коричневый конверт, на котором от руки было написано: «Кора Барстридж. Квартира 7, дом 93, Аделаида-Кресент, Хоув».
– Только верните мне лично в руки.
– Ну конечно.
Дверь, которую Гленн выбил во вторник, уже починили, и только царапины на ней свидетельствовали о том, что ей был причинен ущерб. Язычок замка легко отошел в сторону при повороте ключа, и Гленн бесшумно проскользнул внутрь, плотно закрыв за собой дверь. Он был рад, что его никто не видел.
Он не хотел, чтобы его отвлекали. Он хотел подумать. Ему нужен был стоп-кадр.
Он уже выяснил, насколько возможно, как проходил последний день жизни Коры – от миссис Уинстон, ее соседки, которая, похоже, не спускала с нее глаз. Утром Кора дала интервью местной газете под названием «Ивнинг Аргус». Чуть позже пришел фотограф. После интервью Кора отправилась за покупками. Она сказала миссис Уинстон, что хочет купить подарок своей маленькой внучке, которая живет с ее дочерью в Америке, – что-нибудь не очень тяжелое, что можно послать почтой. Миссис Уинстон посоветовала купить что-нибудь из одежды. В Рождество Кора собиралась к дочери. Она еще не видела внучки и очень ждала этой поездки. Она ни о чем другом и говорить не могла. Внучка еще маленькая, ей всего три месяца. Ее зовут Британи.
Кора Барстридж покинула квартиру около часу дня, и миссис Уинстон, которая в тот день навещала собственную дочь, больше ее не видела.
Гленн стоял и думал. Запах практически выветрился, остался только слабый намек на него. Хотя, возможно, это у него в голове.
Он попытался представить себя Корой Барстридж. Люди, составляющие психологический портрет преступника, называют это «влезть в шкуру». Он набросил на дверь дверную цепочку, которую также починили. Затем, еще «в шкуре» Коры Барстридж, прошел по коридору. Он устал. Он был рад получить награду Британской киноакадемии, но все же он устал от этого лондонского торжества, и больше того – в последние годы он сильно устал от жизни.
Он устал от старости, от безденежья, одиночества. Его будущее, словно ржавые рельсы, уходило в темный туннель.
Со стены, с афиши фильма «Время и семья Конвей», стоя плечом к плечу с молодым Лоуренсом Оливье, на него смотрел его гораздо более молодой вариант.
Прошлое. Оно ушло и никогда не вернется. Ты получил награду Британской киноакадемии за заслуги в области кинематографа, ты сказал свое слово и теперь должен тихо сидеть дома, не мозоля никому глаза. Если тебе повезет и твоя жизнь оборвется раньше, чем тебя все забудут, по тебе сослужат поминальную службу в какой-нибудь красивой лондонской церкви.
У него была награда Британской киноакадемии. Он вернулся домой и задумался о том, что денег остается все меньше и меньше – их уже не хватает даже на постоянную прислугу. Можно, конечно, уехать в Калифорнию к дочери, и потихоньку стареть в том городе, где тебя когда-то любили, и стать одним из тысяч проживающих там бывших знаменитостей.
Друзей остается все меньше и меньше.
Единственной отдушиной в его жизни является внучка Британи, которую он еще не видел и которая живет от него на расстоянии семи тысяч миль. И он покупает ей подарок, таким образом отмечая получение награды.
Но где же этот подарок?
Гленн прошел в гостиную, залитую ярким солнечным светом. Свет играл на узорной раме зеркала. Сверкал на серебряном портсигаре на кофейном столике. Мигал красный огонек автоответчика на письменном столе в нише рядом с окном. Гленн подошел к нему. Судя по счетчику, в автоответчике было одиннадцать новых сообщений. Он нажал на кнопку воспроизведения и прослушал их все.
Сообщения были дописаны в дополнение к тем, которые он прослушал во вторник, но не стал стирать. Просьбы об интервью, поздравления от друзей – все они пришли во вторник вечером, до того как новость попала в прессу. Одно сообщение пришло в среду утром: коммерческое предложение от Брайана Уиллоубая из фирмы «Эверест Дабл-Глэйзинг», занимающейся продажей пластиковых окон с двойным стеклопакетом. Он сообщал, что в фирме начали действовать летние скидки.
В комнате было жарко. Пластиковые окна. В квартире уже были пластиковые окна. По набережной, постепенно разгоняясь, ехал грузовик. Пластиковые окна почти полностью заглушали шум. Из-за них мухи не могли вылететь наружу. Одна муха билась о стекло. Еще несколько дохлых лежали на подоконнике. Гленн не зря пришел: по крайней мере, дочь Коры не увидит этого.
Мухи не давали ему покоя.
Он посмотрел в окно, на широкий оживленный променад, на галечный пляж, на мокрый песок. Бьющиеся о берег волны. Отлив. Он вспомнил своего деда. Мели.
Там, где мели, самая опасная вода. Там, где мели, самые опасные скалы – они находятся неглубоко под поверхностью и видят тебя, а ты их не видишь.
Что я не вижу сейчас?
Он снова стал Корой Барстридж.
В прошлый вторник здесь было так же жарко? Открыл бы я окно? Он взялся за ручку, но окно было заперто на замок. Где у меня лежит ключ?
Кора заботилась о своей безопасности. Пожилые люди часто плохо переносят холод. Похоже, она ничего не имела против такой жары. Позже он вернется к окнам, а сейчас… Купил ли я подарок? Куда положил его? Отправил ли его прежде, чем покончить с собой?
Он увидел пакет. Большой темно-синий пластиковый пакет, застегнутый сверху. На его боку было написано: «Ханнингтонз».
Гленн открыл пакет. Внутри был розовый детский комбинезончик. Он вынул его и развернул. Маленькие ручки, маленькие ножки. Вышитое на груди большими буквами слово «Ползи!».
Он положил его обратно в пакет. «Ханнингтонз» – лучший универмаг в Брайтоне. Конечно. Британи – только лучшее. Баловать ребенка – это привилегия бабушки. У Гленна на этот счет был большой опыт. Мать Грейс с ума сходила по Сэмми.
Он вернулся к окну. Его мысли обгоняли одна другую. Я Кора Барстридж, я страдаю от депрессии и собираюсь покончить с собой. Вчера вечером мне вручили награду Британской киноакадемии. В знак этого я покупаю детский комбинезончик, чтобы послать его своей внучке Британи, которая живет в красивом доме в Беверли-Хиллз, в Палм, к северу от Уилшира. Я стараюсь представить себе, как Британи будет в нем выглядеть.
Я прихожу домой. Почему я совершаю самоубийство, не отослав подарок?
Бессмыслица какая-то.
Гленн обернулся, посмотрел на темный коридор, ведущий к спальне, и содрогнулся – в его мозгу возникла картинка того, что он увидел там в прошлый вторник.
Вокруг него сгустился воздух. Тишина. У него было чувство, что Кора еще незримо присутствует в своей квартире. Она еще не ушла. Говорят, что душа умершего не покидает своего дома до похорон. Только после похорон она отправляется в другой мир.
Вокруг тени. Может, одна из них – Кора?
Неужели она злится на него за то, что он пришел сюда?
Я вторгаюсь в чужую жизнь, в чужую смерть только потому, что мне не сидится на месте и я хочу побродить по дому великой актрисы Коры Барстридж.
Это неправда!
Я пришел сюда, чтобы помочь тебе, Кора.
Он снова заглянул в пакет из «Ханнингтонз». На дне пакета лежал чек. Наряд маленькой Британи стоил пятьдесят семь фунтов.
Сумасшедшая сумма!
Я трачу пятьдесят семь фунтов – большую для меня сумму – на детский комбинезончик. Я хочу, чтобы девочка ползала в нем по всему дому, лепеча что-то по-своему. Я собираюсь послать его ей, а несколькими неделями позже получить целую пачку фотографий Британи в новом наряде. Я поставлю некоторые из них на камин, некоторые – на кухню. А некоторые буду даже носить с собой в сумочке.
Гленн положил чек обратно в пакет. Затем вытащил из кармана резиновые перчатки и надел их. Кора Барстридж не совершала самоубийства.
Это ясно как божий день.
