Текст книги "Одержимый"

Автор книги: Питер Джеймс

15

– Я уже почти разобралась, – сказала Аманда. – Сейчас я более уверена в себе, чем когда-либо. Я чувствую, что моя жизнь налаживается.

– Это всегда очень тяжело – встретить реальность лицом к лицу. Гораздо легче игнорировать ее или искажать сообразно своим представлениям.

Аманда кивнула. Она знала, в чем ее проблема. Ей не понадобилось трех лет терапии по шестьдесят пять фунтов за консультацию, чтобы увидеть реальность такой, какая она есть. Ее проблема встречалась с ней лицом к лицу целых семь лет. Теперь она это понимала.

Психотерапевта Аманды звали Максиной Бентам, она была отдаленным потомком философа Иеремии Бентама. Иеремия Бентам был страстным защитником человеческого права на счастье, он верил, что люди имеют право жить свободной жизнью, не стесненной никакими ограничениями. Разделяя его убеждения, Максина также считала, что слишком многим современным людям не дает жить чувство вины. Люди должны освободиться от того гнетущего багажа, который на них взвалила жизнь.

Максина была полной женщиной, не толстой, не жирной, а уютной и располагающей к себе. У нее было приятное лицо с теплой улыбкой и умными, внимательными глазами. Ее светлые волосы были коротко острижены. Как обычно, она была в сшитом на заказ свободном, мешковатом платье, достающем ей до середины голеней. На ее пальцах красовались крупные кольца, а на шее висел кристалл кварца размером с небольшую планету.

Аманда сидела в плетеном кресле и пила остывший мятный чай. Общение с Максиной ей очень помогало в жизни. Психотерапевты никогда не высказывают свои суждения, если пациент их об этом не попросит, но Аманда сразу предупредила, что ей очень интересны мнения Максины. Та была для нее как мудрая тетушка, в ее присутствии Аманда чувствовала себя комфортно и спокойно. Она хотела бы иметь возможность так разговаривать со своей матерью. У ее лучшей подруги, Рокси, были с матерью такие отношения, и Аманда всегда этому завидовала. Сама она поддерживала с матерью ровные, но не доверительные отношения, и такими они останутся навсегда.

Ее мать была из поколения шестидесятых, таких, как она, называли «дети цветов». Она ни к чему особенно не стремилась в жизни и никогда не бралась за нее по-настоящему. Аманде была гораздо ближе сестра Лара, хотя она и считала невыносимым занудой ее мужа, банкира-трудоголика. И она обожала их троих детей, племянника и племянниц.

Максина удобно расположилась на полу, откинувшись спиной на диван. Она спокойно смотрела на Аманду, ожидая продолжения.

– Брайан! – воскликнула Аманда. – Ты знаешь, мне даже его имя теперь не нравится. Не могу поверить, что я столько встречалась с человеком, которого зовут Брайан!

Максина улыбнулась:

– Это интересно, Аманда. Ты можешь вспомнить, когда тебе перестало нравиться его имя?

– Мне ничего в нем не нравится!

– Ты мне это не продашь. Я не думаю, что это могло случиться так скоро. Ты забралась на вершину холма, большого холма, но впереди у тебя еще один, и он больше.

– Я уже на нем! – решительно сказала Аманда. – Честно.

– Откуда такая уверенность?

Аманда посмотрела на полосы серого дневного света, пробивающиеся сквозь жалюзи. Внизу на улице, скрытый плоской крышей ближнего дома – а они находились всего в нескольких кварталах от Портобелло-роуд, – гудел автомобиль. Ужасный, рвущий перепонки звук.

– Я… – Она подождала, пока затихнет автомобильный сигнал, и за время ожидания успела поерзать в кресле, положить ногу на ногу, вновь опустить ноги на пол. Был пасмурный, теплый и душный день. Даже в футболке и легких джинсах она запарилась, хотя в комнате, как обычно, было прохладно. Гудок затих, но тут же заревел снова. «Сигнализация», – отметила Аманда и, когда звук замер, сказала: – Я иду на свидание.

Она обливалась потом. Надеюсь, я не свалюсь где-нибудь в обморок. А если свалюсь, лучше бы мне оправиться от него до завтра.

Максина была довольна. Не воодушевлена, просто довольна.

– Правда?

– Я отказывалась от свиданий с тех пор…

Максина дала ей время подумать.

Аманда улыбнулась:

– Наверное, уже лет семь.

– С тех пор, как ты впервые переспала с Брайаном?

– Да. – Аманда вспыхнула и застенчиво, как школьница, улыбнулась. Она всегда чувствовала себя в присутствии Максины немного ребенком.

– Хорошо, Аманда. Все это хорошо. Что не очень хорошо – так это то, как ты сейчас относишься к Брайану. Я хочу увидеть в твоих глазах отречение, в то время как вижу отрицание. Ты не отвечаешь на его звонки, на его электронные письма, ты отрицаешь его существование. Ты говоришь, что ужинала с ним, но сказала ли ты ему правду?

– Да.

– Именно такими словами: «Слушай, Брайан, ты обманул меня. Я начала встречаться с тобой только потому, что ты сказал, что твой брак изжил себя и ты собираешься развестись. Через месяц после того, как мы начали спать вместе, ты, словно обухом по голове, сообщаешь мне, что твоя жена беременна вторым ребенком. Я понимаю, она была уже на четвертом месяце, когда сказала тебе об этом, потому что у нее было так много выкидышей на нервной почве, – но все равно это была для меня новость». Именно так? – Максина посмотрела Аманде в лицо. – Конечно, тебе ничего не оставалось, кроме как подождать. Он не мог уйти от жены, пока она была беременна, он должен был убедиться, что с ребенком все хорошо, встретить ее из больницы. – Максина пожала плечами. – Затем у его жены была послеродовая депрессия, и он опять не мог уйти от нее. Семь лет он придумывал одну отговорку за другой. Семь лет он собирался уйти и так и не ушел. И вот два месяца назад и после того, как он уверял тебя, что не спал с ней шесть лет, у него опять новость – она снова беременна. Он тогда слишком круто повернул, и ты неожиданно очнулась и поняла, в чем ты сидела эти семь лет. И все-таки ты только подумала это за ужином или на самом деле сказала ему?

– Я… сказала это… – Аманда помолчала. – Да, я сказала это.

– Ты злилась на него или сказала это со спокойным сердцем?

– Я была спокойна. Я постаралась объяснить ему свои чувства.

– Потому что все еще любишь его? – прямо спросила Максина.

– Нет! – Аманда заволновалась. – Нет. Я не люблю его больше. Я сидела с ним за одним столом и ничего не чувствовала.

– Аманда, ты не могла ничего не чувствовать. Так не бывает. Ты должна была что-то чувствовать. Расскажи мне, что ты чувствовала.

Аманда задумалась. Затем сказала:

– Он казался таким старым. Мне было жаль его. Я вспомнила о том, какие вещи я делала с его телом, и почувствовала себя… так, будто вывалялась в грязи.

Лицо Максины было бесстрастно.

– Человек, с которым у тебя свидание, другой?

– Да, совсем другой.

– Он женат?

– Нет, его жена умерла.

– Ты на самом деле ждешь встречи с ним и рада, что он назначил тебе свидание, или просто хочешь узнать, что почувствуешь при общении с другим мужчиной? Аманда, ты должна честно ответить на этот вопрос.

– Частично, конечно, хочу проверить. Он пригласил меня в «Глобус», а я там никогда не была. Я хочу посмотреть эту пьесу.

– Аманда, люди ходят на свидания, чтобы провести время друг с другом. То, о чем говоришь ты, – это не свидание, а просто совместный поход в театр. Ты не сказала про него одну важную вещь. Ты не считаешь, что это немного странно?

– Он очень интересный мужчина.

– Он заводит тебя? Ты хочешь заняться с ним любовью? Ты хочешь носить его детей?

Аманда улыбнулась и снова покраснела.

– Эй, полегче! Я…

– Ты – что?

– Я об этом не думала.

– Ты думала об этом с Брайаном. Ты говорила мне, что переспала с ним на первом же свидании.

– Да. Я не могла от него отлипнуть. Мне до смерти захотелось его сразу, как только я его увидела.

– А этого нового мужчину? Ты не захотела его?

Аманда покачала головой:

– Нет, он мне просто нравится. Я его едва знаю. В любом случае у меня на него виды. Он должен стать частью моей программы. Это не имеет отношения к любви.

– Как, ты сказала, его имя? Майкл? Значит, бедный Майкл, даже не подозревая об этом, стал подопытным кроликом в твоем эксперименте? Твоим контрольным образцом, верно? А твой опыт называется «Каково это – быть с другим мужчиной»?

– Нет! Ты слишком упрощаешь!

– Что ты имеешь в виду? Объясни.

– Куда все это может завести?

– Это ты должна мне сказать.

– Я не знаю. Не имею понятия. Может быть, никуда.

– Ты уверена, что тебя к нему не тянет?

– Не надо на меня давить.

– Надо. – Максина была непреклонна. – Мне нужен ответ. Ты уверена, что тебя к нему не тянет?

– Скажу тебе это на следующей неделе.

16

В четверть шестого Джастин Флауэринг вышел из здания редакции «Милл-Хилл мессенджер». Он ничего не сказал своему редактору в надежде удивить его скандальной историей об актрисе Глории Ламарк.

Он засунул в рот жвачку и отправился в путь, следуя инструкциям, данным ему незнакомцем по телефону. Его путь лежал через промышленную территорию, большую площадь которой занимала ремонтная база лондонских такси. Он вошел в длинный, темный туннель, над которым проходили железнодорожные пути.

На середине туннеля он остановился, прислонился к стене и стал ждать, перекатывая во рту жвачку и размышляя о своей работе. Ему было девятнадцать лет, и он уже год работал журналистом. Он мечтал стать спортивным обозревателем и, может быть, когда-нибудь комментатором, как его кумир Дес Линам. Джастин был высоким, жилистым и мускулистым. Он надеялся, что после разговора с таинственным незнакомцем он вернется в редакцию, закончит статью и еще успеет на последние полчаса вечерней тренировки. Он играл в футбол.

Проехала легковая машина, затем фургон. Джастин встрепенулся, но фургон был красного цвета и проехал мимо. Проезжали еще машины, но белый фургон не появлялся.

Джастин снова подумал о странном, очень высоком человеке, сыне Глории Ламарк, который так разозлился на него на похоронах. Когда он попытался задать ему несколько вопросов о его матери, он так разорался, будто Джастин обязан был знать назубок всю ее биографию.

Может, и надо было. Он честно постарался найти как можно больше информации о ней и даже залез на ее веб-сайт.

Наконец появился белый фургон. Джастин бросил подпирать стену и двинулся к проезжей части. Фургон замигал поворотником и свернул на обочину. В кабине было темно, и лицо водителя в бейсбольной кепке и солнцезащитных очках Джастину не удалось рассмотреть.

Он забрался в кабину и закрыл дверь. Водитель протянул руку для приветствия.

– Здравствуй, – сказал он. Голос показался Джастину знакомым.

Их руки встретились, и Джастин почувствовал легкий укол в ладонь – будто муха укусила. Водитель почему-то не отпускал его руку. Джастин попытался высвободить ее, и тут лицо водителя начало расплываться.

Лицо водителя все еще было словно в дымке, однако теперь Джастин Флауэринг смотрел на него сквозь запотевшее стекло, а вокруг пахло сосной.

Он находился в сауне. Обливаясь потом, он полулежал-полусидел, привалившись к стене. Его руки были растянуты веревками, ноги связаны и притянуты к стене напротив. Напряжение, создававшееся в спине от такой позы, было мучительно. В маленькой комнатке было ужасающе жарко. Он был в своем костюме и очень хотел пить.

Водитель по-прежнему смотрел на него через стеклянное окошко в двери, сквозь облако обжигающего пара.

Джастин рассмотрел его лицо. Это был сын Глории Ламарк – Томас.

Очевидно, это был какой-то розыгрыш. Зачем иначе держать его в сауне, с телевизором и видеомагнитофоном и показывать ему какой-то старый фильм с участием Глории? И телевизор, и видеомагнитофон располагались на стуле прямо напротив и были завернуты в пластиковую пленку – для предохранения от горячего пара. На экране шла сцена, в которой женщина управляла бипланом, а мужчина – Джастин не знал, что это за актер, – отчаянно цеплялся за распорку крыла.

Джастин был зол, но в то же время он опасался этого парня. В нем было что-то темное. Он выглядел так, будто с легкостью мог убить человека. Джастин подумал, что нужно вести себя осмотрительно. Дверь открылась, и в сауну ворвался поток холодного воздуха.

Томас Ламарк вошел внутрь и указал на телевизор:

– Это «Крылья пустыни», Джастин Ф. Флауэринг. Ее лучший фильм. Он тебе нравится?

Чтобы не раздражать его, Джастин кивнул.

– Мне не нравится твой галстук, Джастин Ф. Флауэринг. Тебе что, никто никогда не говорил, что нужно надевать черный галстук на похороны? Простой черный галстук?

– Нет, мне никто не говорил. – Что-то во взгляде сына Глории Ламарк до смерти напугало Джастина.

– Боюсь, ты не очень хорошо выглядишь, Джастин Ф. Флауэринг. Я думал, ты прожженный репортер и тебе только подавай горяченькое. Теперь скажи мне, как зовут актера и актрису, которых ты видишь на экране.

– Глория Ламарк, – сказал Джастин.

– Очень хорошо. А мужчину? – спросил Томас.

Мальчишка-репортер испуганно смотрел на него.

– Я же говорил тебе это, – сказал Томас. – Я перечислил тебе названия всех ее фильмов, имена всех актеров, исполняющих главные роли. У тебя, наверное, голова забита арт-хаусным мусором? Любишь Феллини? Жана Люка Годара? Алена Роб-Грийе?

– Я плохо разбираюсь в фильмах.

– Сюжеты фильмов, в которых снималась моя мать, не отличались сложностью – ты должен это понять, Джастин Ф. Флауэринг. Это не означает, что они были глупыми. Они были логичными. Не то что это арт-хаусное дерьмо. Ее фильмы были великими, понимаешь ты это, Джастин? Именно поэтому они разрушили ее карьеру. Завистники. Я хочу, чтобы ты запомнил это для своей статьи. Запомнишь?

Джастин кивнул.

– Таких фильмов больше не делают. И никогда не сделают. Это невозможно – ведь она умерла. Они ее убили. Убили!

В неожиданном припадке ярости Томас вылил на раскаленные камни ведро воды, отшатнулся от взвившегося пара, снова наполнил и опорожнил ведро. Жара стала невыносимой. Джастин закричал. Томас Ламарк вышел из сауны и закрыл за собой дверь.

Джастин лежал, поворачивая голову то вправо, то влево в попытке отыскать струю прохладного воздуха в этом обжигающем, ужасающем паре. Он вдыхал его и обжигал легкие. Пар жег ему ноздри, глаза. Волосы на голове трещали. Было так жарко, что в какой-то момент ему показалось, что его с головой засунули в лед. Затем его мозг перестал его обманывать, и жара вернулась.

Через некоторое время дверь снова открылась. В дверном проеме стоял Томас Ламарк и в одной руке держал паяльную лампу, а в другой – электрическую дисковую пилу, позади которой вился кабель.

– Джастин Ф. Флауэринг, сейчас мы с тобой поиграем в одну игру. Она должна помочь тебе запомнить все фильмы моей матери. Я перечислю тебе их названия еще раз. После этого ты их повторишь. Только названия. Да?

– Да! – Голос репортера дрожал.

– Хорошо. Это будет интересная игра, Джастин. Только запомни одну вещь. Всякий раз, когда ты сделаешь ошибку, я буду отрезать тебе что-нибудь: руку или ногу. Запомнил?

Джастин в ужасе смотрел на мучителя.

Томас не прерываясь перечислил все названия – все двадцать пять фильмов. Затем сказал:

– Теперь твоя очередь, Джастин.

– Вы можете повторить это еще раз?

– Я повторю, если ты ошибешься, Джастин. Все в свое время. Начинай.

– «К-крылья пустыни», – сказал Джастин Флауэринг.

Томас кивнул.

– Э… «Дело „Аргосси“».

Томас снова ободряюще кивнул.

– Близко, Джастин, но не вполне верно. Фильм называется «Дело „Арбутнот“». Но на первый раз прощается. – Он улыбнулся такой теплой улыбкой, что Джастин уверился, что парень только шутит насчет того, что отрежет ему руку или ногу.

Он улыбнулся в ответ:

– Спасибо.

– Пожалуйста, – сказал Томас. – Ну, давай дальше.

– «Дьявольская гонка».

– Верно. Осталось всего двадцать два, Джастин!

– «Штормовое предупреждение».

– Двадцать один!

– Э… что-то из двух слов. Второе – «Монако»?

– Я не собираюсь тебе подсказывать, Джастин. Ты должен вспомнить сам.

Он с ненавистью смотрел на мальчишку, на его всклокоченные светлые волосы, на струйки пота, стекающие по лицу.

Джастин больше не мог ничего вспомнить. Он беспомощно смотрел на Томаса.

– Осталось двадцать с половиной. Не слишком хороший результат, Джастин Ф. Флауэринг. Думаю, стоит освежить тебе память.

Он включил дисковую пилу и шагнул вперед.

Джастин закричал и отчаянно забился в своих путах, но они были такими крепкими, что освободиться было невозможно. Тем временем диск пилы подбирался к запястью – ниже… ближе…

Он сейчас прекратит. Он просто пугает. Он сейчас прекратит.

Джастин почувствовал резкую боль. Увидел красную ленту крови. Услышал, как лезвие вгрызается в его плоть. Его мозг будто онемел от шока, но тело наконец докричалось до него, и глаза Джастина закатились от непредставимой боли – его руку будто зажимали в тиски. Он зажмурился. Крик сменился булькающими звуками. Открыв глаза, он увидел, что этот ужасный парень держит за палец его отрезанную кисть.

– Глупый, глупый Джастин. Это научит тебя всегда воспринимать меня всерьез.

Джастин таращил глаза. Шок и боль. Это сон, и сейчас он проснется. А затем сопло паяльной лампы извергло пламя. Он услышал его рев. Парень взял лампу и поднес огонь к культе.

Джастин заорал во всю силу легких.

Взрыв боли окутал его тело. Мозг расплескался по черепу.

И наступила тьма.

17

Вторник, 16 июля 1997 года, 3:00

Купите себе белый фургон.

Честно, это лучший в мире совет. Не новый, слегка потрепанный, чтобы не привлекал внимания. Простой белый фургон – например, «форд-транзит». Или «хай-эйс». Не имеет значения. Главное, чтобы он был крепкий, с хорошей электрикой и аккумулятором. Люди будут думать, что вы работяга, едущий по вызову, – сантехник или еще кто. С белым фургоном вы становитесь невидимкой.

Да.

А невидимка может много всего сделать.

Я рассказал Джастину Ф. Флауэрингу о Гейзенберговом принципе неопределенности, но он был не в настроении получать новые знания. Он вообще не воспринимает больше одной вещи зараз.

Я объяснил ему, что Гейзенберг считал, что сам факт наблюдения в научном эксперименте изменяет поведение рассматриваемых объектов. Я пытался донести до него, что то, что я наблюдаю за ним, в то время как он в сауне смотрит фильмы, в которых снималась моя покойная мать, незаметно влияет на него – так незаметно, что, наверно, не поддается измерению.

Но он вообще ничего не понял.

Он долго пробудет в этой сауне. Я слежу за временем. Сейчас он смотрит «Дьявольскую гонку». Она идет ровно девяносто восемь минут. Через минуту я спущусь вниз и решу, какой фильм будет следующим. У меня большой выбор – ведь она играла в стольких хороших фильмах. Думаю, что, если он посмотрит каждый фильм по нескольку раз, это будет большим подспорьем для его памяти.

В действительности вам, кроме белого фургона, нужно еще кое-что. Вам нужен белый фургон и жало.

Про жало я потом расскажу.

18

 
Верь, если суждено мне умереть,
То смерть я встречу, как мою невесту,
И радостно приму ее в объятья!
 

Актер скрылся в левой кулисе. Из правой кулисы вышел другой актер. Майкл и понятия не имел, кто из них кто. Он сидел в первом ряду бельэтажа театра «Глобус», но мысли его витали – в основном вокруг Аманды.

При упоминании о смерти, однако, его внимание вернулось к происходящему на сцене.

Зря он ее пригласил в театр. Надо было сходить куда-нибудь выпить, поужинать – куда-нибудь, где можно поговорить. А так он вынужден сидеть рядом с ней три бесконечных часа – и говорить нельзя, и на пьесе невозможно сосредоточиться. И сиденья жесткие.

Его мысли перетекали от Аманды к Глории Ламарк. Плохо, что он не был на ее похоронах, но как он мог прийти? Как бы посмотрел в глаза ее сыну, ее друзьям, зная, что виноват в ее смерти? Опять он просто скрылся от проблемы. Опять сделал то, от чего всячески отговаривал своих пациентов.

С Шекспиром у Майкла дела обстояли не очень хорошо. Ему нравились трагедии, он их неплохо знал, особенно «Короля Лира». Но пьесу «Мера за меру» он не знал вообще. Нужно было хотя бы пролистать ее – он так и собирался сделать, но руки не дошли. А теперь он не понимал, кто тут кто.

Один из персонажей был герцогом Вены. Другой, которого звали Анджело, был святоша, добивающийся смерти человека по имени Клавдио за то, что он переспал с его невестой. Больше всего текста было у женщины, которую звали Изабелла (сестра Клавдио? Не исключено).

В зале стоял особенный, присущий всем театральным залам запах. Он приходил с порывами прохладного воздуха откуда-то из-за сцены. Это был запах париков, старых костюмов, грима и закулисной суматохи. Он был знаком Майклу с самого детства, с того времени, как он маленьким мальчиком ходил смотреть пантомимы. Запах нравился ему. Но сегодня с ним смешался еще один – аромат духов Аманды. Те же духи, что и на прошлой неделе, слегка мускусные, чувственные.

Аманда смотрела пьесу с восторгом ребенка, попавшего на цирковое представление. Она и в самом деле получала удовольствие! Смеялась над шутками, смысл которых ускользал от него, аплодировала после монологов. Она была поразительно раскованна и, кажется, хорошо знала пьесу. Майкл почувствовал себя неотесанной деревенщиной.

Тупой, скучный старпер. На скучной машине. Позабывший, как приручать птичек.

Она была прелестной. Более прелестной, чем в прошлый раз, хотя и более далекой, чем он рассчитывал. Вечер начался довольно прохладно, с формального рукопожатия. Он заехал за ней. Столь же формально она предложила ему выпить. Хотя времени у них было мало, он не отказался, – ему любопытно было взглянуть на ее квартиру.

Он удивился, увидев, как она живет. Он почему-то полагал, что она занимает убогую комнатенку на первом или вообще в подвальном этаже, тесную, темную, мрачную – такую, в какой он сам жил, будучи студентом. А вместо этого он попал в просторную, светлую квартиру на верхнем этаже, с великолепным видом на Хампстед, Сент-Джонс-Вуд и вообще весь Вест-Энд.

В квартире было много свободного пространства. Пол из полированного дуба, стены, наполовину обшитые светлыми деревянными панелями, такого же цвета двери, плинтусы и мебель. На стенах висели хорошие современные картины – изысканные и остроумные неоклассические сюжеты. Картин было немного. Одна из них Майклу особенно понравилась: пародия на «Рождение Венеры» Боттичелли. Венера выходила из потрепанного «кадиллака» на забитой машинами парковке. Кухня и вовсе оказалась стальным кулинарным полигоном в стиле хай-тек. Аманда сделала ему ледяной чилийский совиньон в высоком бокале тонкого стекла.

Она была гораздо более элегантна, чем ранее – в своем кабинете и в студии, где он видел ее в образе сосредоточенного администратора, не заботящегося о производимом впечатлении. Сегодня она, под стать своей квартире, была мягкой, женственной и до сумасшествия привлекательной.

Майкл был готов к неожиданностям, но не такого масштаба. Люди часто кажутся другими, когда вы встречаетесь с ними во второй раз. Не говоря уж о том, что они по-разному выглядят в разной обстановке. Но он никогда и ни в ком не видел столь разительной перемены.

К тому же Аманда была умной и уверенной в себе девушкой.

Из-за всего этого Майкл начал чувствовать себя в высшей степени неуверенно. Его вера в себя, похоже, взяла выходной, и он панически боялся, что не понравится ей, что потеряет ее. Такое с ним было впервые.

Последние три года все его коллеги и друзья так или иначе старались его с кем-нибудь познакомить, но он ничего не хотел слышать. После нескольких неудавшихся свиданий с женщинами, которых ему попросту навязали («Майкл, она тебе обязательно понравится! Вы можете стать такой прекрасной парой!»), он больше не соглашался на подобные эксперименты. Иногда ему казалось, что весь мир состоит из одних полусумасшедших разведенных дамочек, для которых верх остроумия спросить у него: «Откуда мне знать, что вы меня сейчас не анализируете?»

Кэти действительно была особенной. Очаровательная, теплая, заботливая, рассудительная, отличный товарищ, безупречная хозяйка, талантливый дизайнер. Она превратила их маленький дом в Патни в уютнейшее место на свете. Она сотворила чудо с их садом. Они были больше чем любовниками, больше чем друзьями – они были родственными душами.

Так какого черта он все это расколошматил?

В Аманде, впервые со времени смерти Кэти, он увидел некоторые похожие качества. Но он никак не мог использовать представившуюся возможность – его язык словно завязался узлом: двойным, или восьмеркой, или беседочным. Или всеми ими вместе. А мозг отупел.

Он стоял перед ней в ее прекрасной квартире и мямлил что-то про погоду, про пробки, про то, что в Лондоне уже негде нормально припарковаться. Если на прошлой неделе она и заподозрила, что он просто жалкий стареющий мозгочист в «вольво», то десять минут, проведенные им у нее, подтвердили это подозрение на сто процентов. Даже на сто десять.

Надо было приехать на мотоцикле. Но его красный «дукати» уже три года покрывался пылью в самом дальнем углу гаража. Он просто больше не мог на нем ездить.

По дороге в театр они говорили о переменах в лондонской архитектуре. Им обоим нравилось здание Ллойда и до зуда не нравилась башня в Канари-Уорф. Это было уже кое-что, хотя и не настоящий прогресс.

У Аманды были потрясающие ноги, но он не был уверен насчет ее юбки – то ли сейчас так можно, то ли она его провоцирует. Майкл и не подозревал, насколько отстал от моды.

Жалкий мозгоправ.

На сцене актер произносил монолог:

 
Но умереть… уйти – куда, не знаешь,
Лежать и гнить в недвижности холодной,
Чтоб то, что было теплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли,
Чтоб радостями жившая душа
Вдруг погрузилась в огненные волны,
Иль утонула в ужасе бескрайнем
Непроходимых льдов, или попала
В поток незримых вихрей и носилась,
Гонимая жестокой силой, вкруг
Земного шара…
 

Шанс реабилитироваться представился Майклу во время первого антракта. Они пробились сквозь толпу к бару и завладели пивом, которое он предусмотрительно заказал заранее. Они чокнулись. Глаза Аманды сияли.

– Ну, – легко сказала она, – как у тебя прошел день? Чем ты занимался?

– Утром ходил по парку и собирал собачьи фекалии. – Сказав это, Майкл спохватился, но было уже поздно. Да, неплохая тема для разговора на первом свидании.

– У меня была собака, – сказала Аманда с поразительным энтузиазмом. – Я всегда пользовалась совком с крышкой.

– Я собирал их не для того, чтобы сделать парк чище. – Черт, куда меня несет? – А для того, чтобы показать их пациентке.

Аманда ответила ему серьезным взглядом, к которому он не был готов.

– Она страдает обсессивно-компульсивным психозом.

– Обсессивно-компульсивным психозом?

Кто-то толкнул Майкла в локоть, и он пролил пиво. Пиво затекло ему в рукав. Он сделал вид, что ничего не заметил.

– Да. Она панически боится грязи… даже мысли о грязи. Я показываю ей собачьи фекалии в стеклянных банках. Это часть лечения.

Аманда просветлела. С непонятной горячностью спросила:

– Я могу включить это в свой фильм?

– Я должен спросить разрешения у пациентки. Не знаю, согласится ли она.

– Мы можем использовать актрису.

Майкл кивнул.

– И что ты заставляешь свою пациентку делать с этими фекалиями?

– Ничего. Она просто смотрит на них. Это типичный терапевтический прием. Встреча со своим страхом. У нее навязчивая боязнь заразиться чем-нибудь. Она боится дотрагиваться до дверных ручек, телефонов общественного пользования, она постоянно моет руки – за неделю она изводит не один кусок мыла. Ко всему прочему, она не может пройти по улице рядом с собачьими фекалиями. Ей приходится поворачивать обратно. Обычно в таких случаях начинают с простого – я стараюсь убедить пациента дотронуться до дверной ручки. Я пытаюсь убедить его в том, что его проблема коренится в мозгу и опасность заразиться вовсе не так высока.

Аманда улыбнулась и отпила пиво.

– Собачьи какашки в банках – это интересно.

Майклу нравилось, как она пьет пиво – большими глотками, с удовольствием. Ему нравилось, как она наслаждалась простыми вещами. Кэти ненавидела пиво.

«Я их сравниваю», – подумал он.

Аманда была простой и в то же время элегантной, с очаровательной сумасшедшинкой. Майклу уже не в первый раз захотелось узнать, какая она в постели.

У него возникла эрекция. Он очень хотел обнять ее за плечи или за талию, но боялся, что она сочтет, что он чересчур забегает вперед, и поэтому отстранялся всякий раз, когда они случайно касались друг друга.

Он хотел сделать какой-нибудь жест, приближающий его к ней, – дотронуться до руки или отвести со лба прядь светлых волос, падающих ей на глаза. У нее была очень загорелая кожа, а на руках веснушки и легкий светлый пушок – в высшей степени сексуальные.

Ты прекрасна. На полном серьезе – ты прекрасна. Мне нравится, как ты выглядишь, мне нравится твоя квартира. Я хочу узнать тебя получше. Я очарован. Я чертовски очарован.

– Я могу начертить тебе кривую привыкания, – сказал он.

– Что?

– Это такой график. Он строится в координатах «страх» и «время». В первый раз, когда я показываю пациенту банку с фекалиями, кривая имеет самый высокий пик. Во второй раз она будет ниже и так далее.

«Господи, я безнадежен, – неожиданно подумал он. – Великий совратитель. Беседую с красивой женщиной о дерьме в банках».

После того как они вышли из театра, Майкл сказал, что заказал столик в «Плюще», на Ковент-Гарден.

– Ничего себе! – воскликнула Аманда. – Это один из моих самых любимых ресторанов. Откуда ты узнал? Ты что, экстрасенс?

Странное совпадение, между тем думала она. «Плющ» принадлежал к той же ресторанной сети, что и «Каприз», где ее покорил Брайан. «Плющ» был более демократичен, в нем было меньше показухи. И в Майкле было гораздо меньше показухи, чем в Брайане.

– Я же спец по мозгам, – невозмутимо сказал он. – Я все должен знать.

Она улыбнулась, посмотрела ему прямо в глаза и ничего не ответила. А потом Майкл отвлекся на «феррари» с откидным верхом, которое с шумом и помпой, словно красотка на званом вечере, проталкивался сквозь автомобильное столпотворение.

Ни Аманда, ни Майкл не заметили белого фургона, припаркованного на улице прямо напротив входа в ресторан.