Текст книги "Одержимый"
Автор книги: Питер Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Питер Джеймс
Одержимый
Не пройдя через ад своих страстей, человек никогда не сможет преодолеть их.
Карл Юнг
Благодарности
Мне невероятно повезло – в подготовке материала для этой книги мне помогали поистине замечательные люди. Знания, полученные от доктора Дэвида Вила, доктора Сейлы Тейлор, старшего детектива-инспектора Дэвида Гейлора и в особенности от детектива-констебля Майка Харриса, стали фундаментом и внутренним скелетом этого романа. Эти люди потратили на меня очень много своего времени и поделились со мной огромным количеством мыслей и творческих идей. На такую щедрость с их стороны я не смел и надеяться.
Я был буквально поражен дружеским отношением и энтузиазмом сотрудников суссекской полиции. К сожалению, я не могу назвать здесь по имени каждого из многих офицеров, с которыми я беседовал в полицейских участках Брайтона, Хоува, Хейвордс-Хит, Кроули и Хампстеда, а также тех, с кем я выезжал в патруль, поэтому я выражаю глубокую признательность старшему констеблю Полу Уайтхаусу, обладателю Королевской полицейской медали, благодаря которому это общение стало возможным. Я также от души благодарю старшего суперинтендента Майка Льюиса, старшего детектива-инспектора Джорджа А. Смита, женщину-констебля Рен Харрис, констеблей Ника Диммера, Гленна Дугласа, Ника Бокор-Инграма из полиции Брайтона; старшего суперинтендента Дэвида К. Эшли, сержанта Фила Херринга, детективов-сержантов Билла Уорнера и Тони Говарда из полиции Хоува; инспектора Яна Джеффри, констеблей Брайана Симонса и Гэри Персона из дорожной полиции Хейвордс-Хит; Росса Парсонса из службы скорой помощи Суссекса; сотрудников национальной службы по поиску пропавших людей.
Я также выражаю огромную признательность докторам Дэннису Фридману и Рою Шаттлворту, Джулии Карлстром из Совета по делам семьи и брака; докторам М. Энтону, Ричарду Блэклоку, Элизабет Вил, Найджелу Киркхему; Веронике Гамильтон Дили (коронеру Брайтона и Хоува); Найджелу Макмиллану и Индре Синха (Spink & Son, Ltd); Крису Веллингсу (Graves, Son & Pilcher); Лиалл Ватсон, из чьей замечательной книги я узнал о беседковой птице, или шалашнике; доктору Родерику Мэйну за его знания о Карле Юнге и замечательную книгу «Юнг о синхронистичности и паранормальном».
Как всегда, я выражаю глубокую благодарность моему незаменимому неофициальному редактору Сью Анселль, Патриции Прис и моему литературному агенту на территории Великобритании Джону Тарли за их терпение и неоценимый вклад, который они внесли в написание моих книг. И конечно, я благодарю свою жену Джорджину и мою пушистую собаку Берти, которая по прошествии пяти лет наконец-то научилась не жевать упавшие на пол дискеты…
Питер Джеймс
Суссекс, Англия, 1998
scary@pavilion.со.uk
Пролог
В большом доме по Холланд-Парк, который, как большинство дорогих домов на этой улице, имел четыре этажа, гравийную подъездную дорожку и был окружен высокой железной оградой, Томас Ламарк принес завтрак своей матери. И, как каждое утро, когда он открывал дверь в ее комнату, было ровно десять тридцать – с точностью до наносекунды.
Томас был красивым тридцатисемилетним мужчиной. Он имел шесть футов шесть дюймов роста, ухоженное тело и очаровательную улыбку. На нем был шелковый халат «Либерти», кожаные шлепанцы от Гуччи, золотые наручные часы «Ролекс». Он пах одеколоном «Живанши». Под халатом у него ничего не было – его матери нравилось знать, что его наготу прикрывает только этот тонкий шелк.
В руках он держал серебряный поднос, на котором стоял изящный чайник фирмы «Геренд», заваренный «Чаем к завтраку» от «Фортнум и Мэйсон», и фарфоровая чашка с блюдцем – оба предмета цвета слоновой кости из одного набора. Рядом с ними лежала газета «Таймс» и белая роза, вся в каплях росы, которую Томас только что принес из сада – его мать любила маленькие приятные сюрпризы, а этим утром он был в настроении сделать ей приятное. Может быть, в ответ она захочет сделать приятное ему.
Он остановился возле двери, ведущей в ее спальню. В их доме все двери выглядели внушительно: панели из дорогой древесины, декоративная отделка бисером, ручная роспись по атласу, хрустальные дверные ручки, – но эта дверь, расположенная на втором этаже прямо напротив последнего марша резной лестницы, охраняемая стоящим на пьедестале бронзовым бюстом матери, почему-то всегда казалась Томасу величественнее остальных. Даже по прошествии стольких лет она продолжала восхищать его.
У Томаса бывали дни, когда ему хотелось швырнуть в эту дверь подносом и закричать: «Отпусти же меня!» – но сегодня был не такой день.
Он посмотрел на часы, подождал, пока секундная стрелка не закончит свой очередной круг, и ровно в десять часов тридцать минут вошел в спальню.
Томас не спал эту ночь, проведя ее за компьютером – он был одним из путешественников в электронном мире, которые перехватывают часок-другой днем, но редко спят ночью. Его ночи проходили за игрой в шахматы с человеком по имени Юрген Юргенс из Клируотер-Спрингс, штат Флорида, или за обменом мнениями о существовании внеземной жизни с участниками тематического чата в Сан-Франциско, или за обсуждением недавних загадочных смертей с сотрудником газеты «Фортиан таймс». Он читал приходящие ему на электронную почту медицинские статьи, обменивался рецептами с женщиной, живущей у Чесапикского залива, следил за изменениями на рынках ценных бумаг по всему миру, отмечая поведение акций матери и просматривая веб-сайты тех компаний, в которых у нее была доля. Каждое утро он снабжал ее биржевого маклера свежей информацией.
Его коэффициент интеллекта был 178.
Не в силах оторвать взгляд от лица матери, с сердцем, исполненным обожания – и другого, противоположного чувства, с которым он боролся всю свою жизнь, – Томас бесшумно прошел по ковру, поставил поднос на столик рядом с большой двуспальной кроватью под балдахином, затем, потянув за шнуры с кисточками на концах, поднял дамастовый и тюлевый пологи и закрепил шнуры на спинке кровати. В комнате стоял запах духов «Шанель» и тот особый запах, каким пахла одежда матери. Ароматы его детства. Ароматы его жизни.
С высоты своего роста он смотрел на нее.
Ее светлые волосы, разметавшиеся по подушке, блестели так, будто на них падал не утренний солнечный свет, а свет театральных светильников. Он знал, что, хотя она уже проснулась, она ни за что не откроет глаза и не пошевелится, пока он ее не поцелует. Так у них было заведено.
И эти драгоценные утренние секунды, когда она лежала в постели, такая нежная, такая милая, такая красивая, а он молча смотрел на нее восторженным взглядом, – эти секунды были жемчужинами в его жизни.
Он чувствовал себя на седьмом небе – это было прекрасное, ангельское видение. Матери было пятьдесят девять лет. Ее лицо было бледным, как всегда по утрам, но сегодня казалось бледнее обычного и от этого еще совершеннее. Она была совершеннее совершенства. На такой красоте зиждется мироздание.
– Доброе утро, мамочка, – сказал он и подошел ближе, чтобы поцеловать ее. Она никогда не открывала глаз до этого поцелуя, но в это утро они так и остались закрытыми.
Томас вдруг заметил на полу возле кровати множество пустых блестящих пачек из-под таблеток.
Внутри у него все сжалось. Наклоняясь над матерью, он уже знал, что случилось страшное. Вчера она вернулась домой расстроенная. У нее болела голова, и она рано ушла спать.
Его губы почувствовали, что ее щека холодна и податлива. Как мягкая замазка, она прогибалась под нажимом и не возвращалась в естественное состояние.
– Мамочка? – Голос был как будто не его.
На полу рядом с кроватью стояла бутылка: открытая, пустая.
– Мамочка?
Паника застлала ему зрение. Пол закачался, комната заходила ходуном, будто от землетрясения. Он обхватил мать руками, попытался сдвинуть ее, поднять, но она была жесткой, как мясная туша из морозильной камеры.
Он закричал, обращаясь к ней, судорожным движением подобрал с пола пустую пачку из-под таблеток, хотел прочесть название, но у него все расплывалось перед глазами. Он схватил бутылку, но и на ней не смог ничего разобрать. Он бросился к телефону, споткнулся, смахнул с аппарата трубку и наконец набрал 999.
– Скорую помощь! – выдохнул он, назвал скороговоркой адрес и номер телефона, затем, глотая слова и всхлипывая, добавил: – Пожалуйста, моя мать Глория Ламарк, актриса! Глория Ламарк! Глория Ламарк! Пожалуйста, скорее! Она отравилась!
Трубка выпала у него из рук, ударилась о ковер, подскочила и повисла на витом проводе.
Девушка-оператор на другом конце линии продолжала говорить:
– Машина скорой помощи уже в пути. Сэр, пожалуйста, оставайтесь на линии. У нее есть пульс? Дыхание нормальное? Что она приняла? Как давно? Она лежит на спине? Пожалуйста, положите ее на бок. Вы не знаете, были ли таблетки приняты вместе с алкоголем? Скорая помощь находится в пути с того момента, как вы позвонили. Сэр, вы можете собрать упаковки таблеток, которые, как вы думаете, он приняла, и показать их врачам? Удостоверьтесь, что у нее свободны дыхательные пути.
Он обнимал мать за шею, прижимал к себе, всхлипывал, глотал слезы. У нее не было ни пульса, ни дыхания. Она была мертва уже несколько часов. Вслушавшись в голос оператора службы скорой помощи – далекое невнятное бормотание, – он в ярости схватил болтающуюся трубку:
– Я ходил в медицинскую школу, ты, глупая сука! – и, швырнув трубку, снова приник к матери: – Мамочка, пожалуйста, прекрати. Не уходи! Ты обещала, что никогда не уйдешь. Вернись, пожалуйста, вернись. Ты не можешь уйти.
Он прижался губами к ее рту, попытался раскрыть его поцелуем – но он оставался сжатым, плотно сжатым. Закрытым.
Она выбросила ключ.
1
Она улыбалась Майклу через широкий четырехугольник звуконепроницаемого стекла, который отделял крохотную радиостудию от крохотной аппаратной.
Ее звали Аманда Кэпстик. Она работала продюсером в независимой телекомпании, которая снимала документальный фильм про психиатрию. Двадцать девять лет, светлые волосы до плеч, проникающая в душу улыбка. И самоуверенность, пропорциональная красоте лица.
Аманда была первой женщиной, на которую Майкл Теннент взглянул дважды с тех пор, как умерла его жена Кэти.
И он знал почему: она чем-то напоминала Кэти, хотя на самом деле очень от нее отличалась. Кэти была стройной классической красавицей, и в ней было пять футов девять дюймов. Аманда на добрых шесть дюймов ниже, и у нее более мальчишеская фигура. И все же, когда она позвонила и попросила уделить ей полчаса времени и на следующий день вошла в его кабинет – это было ровно три недели назад, – в нем снова зажглась та искра, которая, как он думал, погасла навсегда.
Кэти умела его рассмешить – та Кэти, которую он хотел оставить в памяти. И Аманда, похоже, тоже. По крайней мере, она заставила его улыбнуться. Он попытался не думать об Аманде Кэпстик и сосредоточиться на телефонном собеседнике, но не смог. Раз в неделю он вел часовую радиопередачу, в которой отвечал на вопросы звонящих ему людей. Он всегда делал все возможное для своих слушателей – но не сегодня. Сегодня он старался для Аманды Кэпстик, которая следила за ним из-за звуконепроницаемого окна. На ней был хлопчатобумажный костюм и белая блузка, на запястье – стильные часы.
Сегодня она была его публикой. Он не переставал думать о ней все эти три недели, хотя и видел ее всего один раз. И только благодаря ее присутствию он забыл, пусть только на короткое время, тот кошмар, который начался с телефонного звонка одного из помощников коронера Вестминстера.
Аманда Кэпстик смотрела на психиатра. Он склонился над пультом. На голове огромные, плохо пригнанные наушники. Лицо частично скрыто микрофоном – массивным шаром из серой пенорезины, – но все равно видно, какое оно сосредоточенное и серьезное. О-о-чень серье-езное. Интересный мужчина. Его внешность сочетала в себе зрелость и мудрость, из-за которых проглядывал мальчишка, о чьем существовании, наверное, не подозревал и сам мистер Теннент. В свои сорок лет он подошел к черте, отделяющей молодость от среднего возраста. Отличный возраст.
Он и одевался соответственно этому возрасту: костюм неброского темно-синего цвета, но с модным воротником и дополненный несколько вызывающим галстуком. Его темно-каштановые волосы были гладко, с помощью геля, зачесаны назад – людей с волосами такого цвета называют шатенами. Небольшие овальные очки в черепаховой оправе, которые на некоторых смотрелись бы лишь как притязание на стильность, придавали ему вид интеллектуала и – совсем чуточку – авантюриста.
«Вы отлично впишетесь в мой фильм, доктор Теннент», – подумала Аманда. В нем чувствовались природная уверенность и рассудительность. Он вызывал невольное уважение. Но больше всего Аманде импонировали его открытость и полное отсутствие высокомерия. Слишком много врачей, и в особенности психиатров, становятся жертвами своей профессии. В какой-то момент они теряют стремление узнавать больше и, кажется, вполне удовлетворяются уже наработанным опытом.
Доктор Теннент не из таких. И еще в нем была какая-то трогательная печаль. Когда он улыбался, казалось, он преодолевает некий внутренний барьер, запрещающий ему улыбаться. Она читала его биографию и знала, что три года назад он потерял жену в автокатастрофе. Может быть, он еще переживает ее смерть.
Аманда также знала, что доктор вел свою программу для «Ток-радио» каждую среду с семи до восьми вечера. И еще в «Дейли мейл» раз в неделю появлялась его статья, посвященная психиатрии. Он был признанным специалистом по обсессивно-компульсивным психозам и психозам телесного дисморфизма – так официально называется класс заболеваний, который пресса окрестила «синдромом воображаемой уродливости». Доктор Теннент регулярно выступал в прессе и на телевидении и как специалист по психиатрии, и как эксперт на судебных разбирательствах.
Три дня в неделю у него была частная практика в больнице Шин-Парк-Хоспитал, возле Патни, оставшиеся два дня занимала работа с пациентами в Высшей медицинской школе при больнице Принцесс-Ройял-Хоспитал, где проводятся исследования в области психиатрии и где ему было пожаловано звание почетного преподавателя. Он имел репутацию филантропа, жертвовал средства на учреждение новых организаций самопомощи для страдающих различными фобиями – в особенности теми, в которых он специализировался, – и всегда был готов отказаться от гонорара за услуги, если пациент не мог добиться оплаты лечения от национальной службы здравоохранения или частной страховой компании.
Майклу никогда не удавалось комфортно расположиться в этой студии. Она пахла конюшней. В ней было или так жарко, что он покрывался потом, или так холодно, что слезились глаза. Наушники были ужасающе огромными и постоянно норовили сползти с головы. Кофе с каждой неделей становился слабее, а его запах все сильнее перебивался запахом одноразовых стаканчиков, в которых его приносили. Ему постоянно приходилось следить за собой, чтобы не уступить соблазну передвинуть какой-нибудь ползунок на пульте, не отвлекаться на качание индикаторных стрелок, не трогать микрофон и не тянуться к ряду выключателей, под которыми было от руки написано: «Не выключать!»
Обыкновенно перед радиопередачей он не слишком нервничал – он настраивался, ждал своего времени, а потом делал все возможное, чтобы помочь несчастным людям, которые не знали, куда обратиться за помощью. Но сегодня его отвлекала Аманда. И еще эта новость, крутившаяся в мозгу. Ужасная, кошмарная новость: одна из его пациенток, актриса, совершила самоубийство, и виноват в этом был он. Обычно этот час, когда он находился в эфире, пролетал в мгновение ока – теперь же стрелки часов словно остановились. У него были трудные звонки, и он, стараясь произвести впечатление на Аманду, потерял ту спонтанность и теплоту, которыми отличалось его обычное общение со слушателями.
Но теперь, слава богу, передача подходила к концу. Последние десять минут на линии была Мардж, проживающая в Эссексе. Скоро он с ней распрощается. Она разговаривала с ним таким тоном, какой он мог позволить себе лишь по отношению к кассирше в супермаркете, обсчитавшей его на авокадо.
Изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, он сказал:
– Я думаю, Мардж, что вам стоит перечитать эту книгу о Фрейде еще раз. Понятие «коллективное бессознательное» ввел Карл Юнг, а не Зигмунд Фрейд.
– Я так не думаю, доктор Теннент, – с вызовом сказала Мардж. – И вы так и не объяснили мой сон. В нем у меня выпадали зубы. Что это значит?
В наушниках прозвучал голос редактора:
– Заканчивай, Майкл. Через минуту новости.
Майкл бросил взгляд на часы, висящие над звуконепроницаемым окном. Было почти семь.
– Это очень частый сон, Мардж. Пару недель назад я разъяснил его во всех подробностях одному из слушателей. В жизни человека существуют два периода, когда у него выпадают зубы: первый имеет место в детстве, когда молочные зубы сменяются постоянными и возникают все проблемы, связанные с взрослением и особенно с осознанием ответственности; второй период, – и в его голос прокралась едва заметная ехидная нотка, – тот, который, судя по вашему тону, переживаете сейчас вы. Это старение и связанные с ним страхи. Вы боитесь стать нежеланной, слабой, беспомощной. Беззубой.
– Но ведь об этом говорил Фрейд, – не сдавалась женщина.
Снова раздался голос редактора:
– Десять секунд.
– Мардж, я боюсь, нам придется на этом остановиться, – сказал Майкл. – Надеюсь, я вам сколько-нибудь помог. – Он щелкнул выключателем и стащил с головы наушники. По спине текла струйка пота. Аманда Кэпстик улыбнулась ему через окно и показала большой палец в ободряющем жесте: «Молодец».
Он улыбнулся ей в ответ и пожал плечами, потом последним глотком допил остатки чуть теплого кофе. Дверь студии открылась, и в ее проеме показался Крис Бимиш, редактор: шесть футов роста, борода, глаза маленькие и красные от усталости. Он задумчиво, словно в замедленной съемке, кивнул.
– Как прошло? – задал Майк свой еженедельный вопрос.
Бимиш выдал свой еженедельный ответ:
– Хорошо. Хорошая программа. Думаю, слушателям понравилось.
– Я был не в форме, – сказал Майкл. – Мне показалось, я взял слишком сухой тон.
– Нет, им понравилось, – повторил Бимиш. Он всегда с легкостью расписывался за триста восемьдесят две тысячи слушателей программы.
– Замечательно, – сказала Аманда Майклу через несколько минут, когда они проходили мимо охранника в пустынном фойе. – У вас весьма располагающий стиль общения со слушателями.
Он улыбнулся:
– Спасибо, но сегодня была моя не самая лучшая игра.
– Я бы хотела использовать кусочек вашей передачи в моем фильме.
– Конечно.
– Мы можем попробовать заснять это в реальном времени, чтобы ухватить спонтанность процесса. – Она помолчала, затем спросила: – Когда-нибудь думали о собственной телевизионной передаче? Как «В кресле психиатра» Энтони Клэра?
– Не уверен, что люди нуждаются в медиапсихиатрии, – ответил Майкл. – По правде говоря, у меня большие сомнения на этот счет. Десяти минут недостаточно. И даже получаса. Я начинаю думать, что приношу больше вреда, чем пользы. Трудно разговаривать с человеком, не имея возможности увидеть выражение лица, оценить язык движений. Вначале я надеялся, что смогу показать людям, чем полезна психиатрия. Теперь я в этом сомневаюсь.
Они подошли к дверям. Майкл чувствовал запах духов Аманды: тонкий аромат с мускусным оттенком. Он очень нравился ему. Через мгновение она исчезнет, а он поедет домой, навстречу еще одному одинокому вечеру. Разморозит что-нибудь из «Маркса энд Спенсера», посмотрит, что есть хорошего по телевизору, попытается что-нибудь почитать, или займется бумажной работой, или…
…напишет отчет, который затребовал от него коронер.
Ему отчаянно хотелось задержать ее подольше, но он так давно не разговаривал с женщинами на отвлеченные темы, не касающиеся работы, что способность к легкому общению, если она когда-то у него и была, исчезла без следа. И еще он боялся, что она замужем, и тайком бросил взгляд на ее пальцы.
Колец Аманда не носила. Ее руки были неожиданно маленькие и худые, лак на ногтях облетел, будто ее ничуть не заботила собственная внешность. Он счел это добрым знаком. Он с подозрением относился к совершенству. Слишком многие его пациенты грешили максимализмом в этом вопросе. Он любил, когда люди дают себе в чем-то послабление.
– Может быть, выпьем чего-нибудь, если у вас есть свободная минута? – спросил он и сам удивился, как легко это ему далось.
Их глаза встретились. У нее были красивые глаза, темно-синие, полные жизни. Она улыбнулась, взглянула на часы, затем отвела взгляд.
– Спасибо, но я… у меня встреча в восемь.
– Ничего, все в порядке, – сказал Майкл, скрывая разочарование за беспечной улыбкой и спрашивая себя, с каким молодым красавцем она собирается встретиться.
По дороге домой, медленно перебираясь в своем «вольво» через мост Патни-Бридж и двигаясь дальше по оживленной улице, он думал об Аманде. И о том, как она улыбалась ему сквозь стекло аппаратной. Он думал о том взгляде, которым она одарила его на выходе из здания. В этом взгляде определенно была симпатия.
Она отказалась от его предложения выпить вместе.
Но разве не было в ее отказе некоторого сожаления?
Ему еще представится случай. Они еще встретятся. Или… черт, он может попытать счастья и позвонить ей завтра. Почему бы и нет?
Ну конечно, ты волен сделать это, доктор Майкл Теннент, только чем ты можешь быть ей интересен? Ты на десять лет старше. Она молодая, яркая, энергичная девушка. Весь мир у ее ног. А ты старпер в «вольво».
Ты даже не можешь больше как следует выполнять свою работу. Доказательство этому в сегодняшней утренней газете. Лучше помолись, чтобы она не попала Аманде Кэпстик на глаза.
Но я ей нравлюсь. Определенно нравлюсь. У нее свидание – и что же?
Он решил позвонить ей утром.
В конце концов, она всегда может сказать «нет».
