Текст книги "Одержимый"
Автор книги: Питер Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
39
Суббота, 27 июля 1997 года
У Аманды Кэпстик был пес по кличке Олли.
Как трогательно.
На ее веб-сайте есть его цветная фотография. Коричневый кокер-спаниель, высунув язык, сидит на галечном пряже.
Может быть, он там нагадил, и какой-нибудь восьмилетний мальчишка влез в его дерьмо пальцами, затем потер глаз и получил паразита, который заражает сетчатку, вызывая воспаление и в конечном итоге приводя к слепоте.
Но что Аманде Кэпстик до этого? Женщина, впустившая в себя доктора Теннента, не станет беспокоиться о детях, которые могут ослепнуть.
Вот несколько слов мудрости для тебя, доктор Теннент, от поэта, который никогда не использовал заглавные буквы, – е.е. каммингса:
чуть больше будь осторожен с любовью,
чем со всем остальным.
Ты можешь задаться вопросом, почему меня заботит твоя жизнь, доктор Теннент. Ты можешь спросить, почему меня интересуют твои отношения с женщиной, вывешивающей в Интернете фотографии своего дохлого пса.
Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира – готовься к войне.
Ты врач, поэтому должен знать латинский. Это сказал Юлий Цезарь. Ты готовишься к войне, доктор Майкл Теннент?
Во время похода во Францию Юлий Цезарь убил два миллиона галлов. Это говорит тебе что-нибудь о человечестве, доктор Теннент? Это помогает тебе понять состояние твоих пациентов? Ты черпаешь знания из истории для использования их на консультациях? Ты применял их, когда лечил мою мать? Когда потом позвонил ей и оставил сообщение на автоответчике?
Боюсь, я расстроил тебя сегодня утром. Нам необходимо поговорить.
Боюсь, я расстрою тебя, доктор Теннент. И жало мне в этом поможет.
Несколько дней назад я написал, что скоро расскажу о жале. Это очень простое приспособление. Будучи врачом, ты, наверное, знаешь о кураре. Гвианский яд – кураре – содержит алкалоид курарин. Южноамериканские индейцы добывают его из растения, произрастающего в тропических лесах. Они обмазывают им кончики стрел. Этот алкалоид вызывает почти мгновенный паралич. Паралич мышц, отвечающих за дыхание, мы можем определить в первую очередь по цианозу – он означает, что жертва испытывает недостаток кислорода. Жертва может выдохнуть, но не может вдохнуть. Далее следует асфиксия с летальным исходом.
Знаешь, естественный физический мир отличается особым изяществом. Математические формулы. Природное равновесие. Теорема Гёделя особенно изящна. И теорема Пифагора. В настоящей науке изящным должен быть каждый эксперимент, каждое решение. Я сделал себе жало. Оно представляет собой иглу от шприца, аккуратно срезанную на четверть дюйма ниже кончика и вставленную в небольшой полый резиновый шарик. Я приклеиваю жало к ладони с помощью не раздражающего кожу и легко отмывающегося клея, затем наполняю шарик кураре.
Что может быть более изящным, чем рукопожатие с будущей жертвой?
Если доза кураре четко выверена и введена под кожу, дыхательные мышцы поражаются в последнюю очередь. Но на всякий случай, как и в прошлые два раза, я возьму с собой переносной сердечно-легочный реанимационный аппарат. Это избавит меня от ненужных потерь времени, требующегося на ручную кардиопульмональную поддержку жизненных функций.
Я должен предпринять все возможные меры предосторожности. В конце концов, на карте человеческая жизнь.
Мне будет очень жаль, если смерть придет раньше времени.
40
Длинное одноэтажное здание с серыми, покрытыми штукатуркой с каменной крошкой стенами, с крытым местом для стоянки, куда помещается машина скорой помощи или небольшой грузовик. Две колонны с распахнутыми железными воротами между ними. Автостоянка, принадлежащая компании «Тармак», отделяющая здание от дорожной развязки, которая охватывает своей петлей чумазый Викторианский виадук и супермаркет «Сейнзбериз». Большая унылая вывеска рядом с выложенными из кирпича колоннами безрадостно гласит: «Морг Брайтона и Хоува».
Дождь еще больше сгущал краски, но даже в самый солнечный летний день это место выглядело кошмарно.
Гленн Брэнсон никогда не боялся привидений: он считал, что живые гораздо опаснее мертвых. Обычно детектив-констебль спокойно относился к трупам, но сейчас на стальном столе, освещенный четырьмя мощными лампами, лежал не просто труп.
Возможно, Кора Барстридж в конце жизни тосковала по свету сценических прожекторов, но эти большие светильники, на тяжелых цепях подвешенные к высокому потолку, не воодушевили бы ее. Слишком большим унижением для нее казалась эта холодная комната с дренажными желобами на полу, серыми кафельными стенами с ярко-фиолетовыми предохранительными крышками на электрических розетках, раковинами из нержавеющей стали и стальным вспомогательным столом, на котором в ряд были разложены хирургические инструменты и электрическая дисковая пила.
На еще одном вспомогательном столе лежали бумаги – несколько бланков, включая стандартный, заполненный Гленном в квартире Коры Барстридж.
Гленн старался держать себя в руках. Его желудок вел себя так, будто его заставили переваривать цемент. Гленн тяжело сглатывал, пытаясь справиться с запахом, который был гораздо хуже канализационного. Он смотрел куда угодно, только не на тело. Помощник патологоанатома, жизнерадостная полная женщина лет сорока пяти, только что закончила набивать череп Коры Барстридж мятой бумагой и теперь ставила на место ее затылочную кость.
Содрогаясь от отвращения, Гленн посмотрел на представителя коронера Элеонору Уиллоу, красивую черноволосую женщину, которой можно было дать от тридцати до тридцати пяти лет. На ней был элегантный серый костюм и жемчужные серьги. Она одарила его мимолетной улыбкой. Он стал смотреть на остальные два стола для вскрытия, которые, по счастью, были пусты.
На дальней стене висела аспидная доска, разграфленная на столбцы: «мозг», «легкие», «сердце», «кишечник», «почки», «селезенка». Перед ней стояли электронные весы. Патологоанатом Найджел Черч, отвернувшись ото всех, наговаривал информацию в диктофон, который держал рукой в перчатке.
– Петехиальное кровоизлияние в белки глаз, – говорил он. – Ничего необычного, принимая во внимание смерть от удушья.
Гленн всегда считал, что для своей мрачной профессии Черч недопустимо хорошо выглядит. Вот и сегодня красотой лица, здоровым блеском рыжеватых волос, удивительно хорошо сидевшим на нем голубым хирургическим костюмом он походил скорее на актера, играющего роль. При других обстоятельствах он был бы достойной парой Коре Барстридж.
«Да, – мрачно подумал Гленн, – если бы здесь был театр или съемочная площадка». Несмотря на то, что он уважал доктора Черча, он был разочарован тем, что тот не счел необходимым вызвать патологоанатома из министерства внутренних дел для более тщательного вскрытия.
Он дрожал от холода. На улице шел дождь, и он промок, несмотря на то, что бегом бежал от машины до здания. Стараясь отвлечься, он стал думать о фильмах с участием Коры Барстридж. Вспомнил, как она швырнула пепельницей в Стэнли Бейкера, который играл изменника-мужа в «Она всегда носила алое». Увидел ее в открытом спортивном «мерседесе» на лос-анджелесской автостраде. «Мерседес» то вливался в поток движения, то принимался обгонять его, а она страстно целовалась с Питером Селлерсом. Фильм назывался «Калифорнийская красавица».
А теперь она лежала на сверкающем стальном столе, разрезанная от шеи до лобка. Рана поддерживалась в открытом состоянии специальными зажимами. Были видны ее желтоватые кишки. В мрачном соблюдении благопристойности на ее лобок был положен большой треугольник плоти, состоящий из грудины и передних ребер. Ее груди, когда-то так разрекламированные в «Храме удовольствий», свисали по обе стороны от тела, распластываясь по поверхности стола. Рядом лежала серо-коричневая масса, бывшая когда-то ее мозгом.
Ее ноги, о красоте которых некогда ходили легенды, исчертили вены. На большом пальце правой ноги висела бирка с именем. Ее предплечья казались слишком тонкими, а плечи, наоборот, были мясистыми и все в складках.
Гленн едва смог заставить себя взглянуть на ее лицо. Почерневшее, изуродованное, оно будто в насмешку было обрамлено роскошными платиновыми волосами. Гленн был рад, что наихудшая часть процедуры – срезание затылочной кости и удаление мозга – была произведена до его приезда.
Наконец он взял себя в руки и осмотрел покойную надлежащим образом. Он чувствовал себя в каком-то смысле обязанным ей. Своими фильмами она доставила ему много приятных минут, и теперь он всеми возможными способами хотел отплатить ей.
Он размышлял о ее смерти весь вчерашний день и большую часть ночи, пытаясь понять, что же беспокоит его, почему он не может принять версию самоубийства.
Он просто не верил в нее, вот и все. Возможно, так было из-за того, что он знал, кто она, из-за кошмара, произошедшего с ее лицом. А возможно, и потому, что он, по существу, новичок в искусстве полицейского расследования, и, когда опыта будет больше, он станет спокойно принимать то ужасное, что люди иногда с собой делают.
Я здесь из-за тебя, Кора. Я здесь, чтобы добраться до истинных обстоятельств твоей смерти. И я буду рыть, пока все не станет предельно ясно. Обещаю тебе это.
Скрепя сердце он стал наблюдать, как патологоанатом нарезает мозг его кумира ломтями, внимательно рассматривая их и складывая на весы, потом по локоть засунул руку во вспоротую грудную клетку и вытащил легкие. Он положил их на вспомогательный стол. Они сочились кровью цвета машинного масла.
Патологоанатом положил каждое легкое по очереди на весы, продиктовал их вес, затем засунул их вместе с нарезанным мозгом в белый пластиковый пакет. Затем он удалил мочевой пузырь, взвесил его на руке и, будто обращаясь к Гленну, сказал:
– Мочевой пузырь содержит среднее количество мочи. Мы возьмем немного на анализ. – Он разрезал пузырь и налил мочу в пробирку.
Гленн присутствовал на многих вскрытиях, поэтому знал процедуру наизусть. Доктор Черч вынет все внутренности, и они окажутся в белом пакете. Пакет завяжут и поместят обратно в тело. Затем грудную клетку зашьют толстыми нитками.
Борясь со слезами, Гленн вышел, прошел в выкрашенную розовой краской комнату отдыха, сделал себе чашку сладкого чая и позвонил на службу, чтобы проверить, нет ли для него сообщений. Ничего срочного – покамест тихий понедельник.
Выпив чай, он вернулся в помещение для вскрытий. Доктор Черч в эти минуты работал над кишечником, забирая образцы жидкостей для анализа. Гленн остался до конца вскрытия, но не поделился с патологоанатомом и представителем коронера своими мыслями. Ничем не подкрепленные домыслы здесь никого не интересовали. Кроме того, это непрофессионально.
Доктор Черч и представитель коронера улаживали формальности над бумагами, помощник патологоанатома вышла сделать телефонный звонок. Гленн подошел к Коре Барстридж и стал молча смотреть на нее. Он не знал, что он надеялся увидеть. Было очень мало шансов на то, что доктор Черч что-либо пропустил. Ее глаза были закрыты.
– Есть одна незначительная неувязка, – сказал патологоанатом, подходя к Гленну. – Трупные мухи. В вашем отчете сказано, что, когда вы обнаружили ее, на ее голове был пластиковый пакет, плотно закрепленный на шее. Как в таком случае под него могли проникнуть мухи?
Гленн удивленно посмотрел на доктора Черча. Хороший вопрос. Он должен был сам об этом подумать.
Снова посмотрев на мертвую актрису, Гленн мысленно вернулся к тому моменту, когда нашел ее. Так ли плотно пакет был примотан поясом к ее шее? Может быть, были щели?
– Мясные мухи чуют труп человека за две мили, – с жутким апломбом сказал только что вошедший в комнату еще один помощник патологоанатома – щеголеватого вида молодой человек с диккенсовскими бакенбардами.
– Да, но как они могли попасть внутрь пакета? – отозвался доктор Черч.
На какой-то момент в Гленне загорелась надежда, которую тут же уничтожил человек с бакенбардами:
– Уж они бы пробрались. Возможно, после смерти кожа съежилась, и между шеей и пакетом образовались щели.
– Окна были закрыты, – сказал Гленн. – Как они попали в комнату?
Щеголь одарил его дружелюбным, но в то же время презрительным взглядом:
– Им не надо ни дверей, ни окон – не то что нам. Они влезут в любую щель.
– Спасибо, – сказал Гленн. – Я понял вашу мысль.
Он попросил представителя коронера прислать ему копию патологоанатомического отчета и отбыл. Он был рад выбраться наружу, пусть даже под проливной дождь. Скоро он вернется на службу, к бесконечным телефонным звонкам, клацанью компьютерных клавиатур, запаху кофе и пустому трепу и грубым шуткам коллег.
К живым.
41
По понедельникам Майкл принимал в Высшей медицинской школе при больнице Принцесс-Ройял-Хоспитал. Еще будучи студентом, он решил для себя, что и носа не покажет на Харли-стрит[4]4
Харли-стрит – улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.
[Закрыть] и никогда не станет одним из сытых котов, населяющих эту улицу, – преуспевающих врачей, обслуживающих исключительно богатых пациентов. Он хотел стать психиатром для всех, а не одних богачей, и в Принцесс-Ройял он претворял свою мечту в жизнь.
Пациенты направлялись к нему национальной службой здравоохранения. Чаще всего это были бедные люди, подверженные депрессии в гораздо большей степени, чем обеспеченные классы общества. Его работа здесь оплачивалась более чем скромно, но он находил удовлетворение в том, что в его жизни работа для денег и работа для людей находились в равновесии. Шин-Парк, радиопередача и статьи для «Дейли мейл» позволяли ему сносно существовать в этом мире. У него не было желания стать богачом, но его устраивало, что ему не приходится забивать голову денежными вопросами.
Сегодня утром ему и без этого было чем забить себе голову.
С улицы, которая находилась двумя этажами ниже его кабинета, доносился вой сирены «скорой помощи». В окно барабанил дождь. Кабинет был больше, чем надо, – Майкл предпочитал уютный кабинет в Шин-Парк-Хоспитал. Когда-то эта комната была гостиной в огромном особняке – об этом свидетельствовали высокие потолки с лепными карнизами, большой камин с абсурдно маленьким и тусклым газовым огоньком в глубине, антикварная мебель, роскошный шезлонг и два викторианских кресла напротив стола, элегантность которых превосходила удобство.
Перед Майклом сидела Люсинда Райан, бывшая топ-модель, которая теперь была настолько обеспокоена своей фигурой и цветом лица, что постоянно делала себе кровопускание, чтобы избавиться от «лишней крови».
Майклу она нравилась, но сегодня консультация шла вяло. Он незаметно поглядел на маленькие настольные серебряные часы. Это был рождественский подарок от Кэти. Или, может быть, подарок на день рождения – он уже не помнил точно. С недавних пор подробности их совместной жизни будто скрывались под поверхностью воды. Субботняя ночь была ясным подтверждением того, что он начал отпускать ее.
Сегодняшним утром ему было трудно сосредоточиться. Люсинда смотрелась в карманное зеркальце. Он поднес пальцы к носу и бесшумно понюхал их. На них все еще оставался запах Аманды.
– Я опять это делала, – сказала Люсинда. – Но это помогает, ведь правда? Лицо стало не такое красное. У меня теперь две донорские карточки. – Она с гордостью улыбнулась. – Случайно удалось достать вторую, так как в первой они сделали ошибку в адресе. Если я буду ходить в разные больницы, то этого никогда не обнаружат.
Майкл сделал запись в медицинской карте. Ему не нравилось, как Люсинда выглядела.
– Хорошо, давайте сегодня на этом закончим. Когда будете выходить, пожалуйста, подойдите к моему секретарю. Мне бы хотелось, чтобы вы сделали несколько анализов.
На лице женщины отразилось беспокойство.
– Мне кажется, что вы чересчур бледны. Я хочу удостовериться, что постоянная кровопотеря не приносит вашему организму вреда.
– Они просто возьмут кровь на анализ?
– Да.
Люсинда чуть приободрилась.
Как только она вышла из кабинета, Майкл повернулся к компьютеру и вышел в Интернет. За два часа, в течение которых он не проверял почту – в последний раз он сделал это незадолго до девяти часов, – в его ящик пришло около дюжины свежих писем. К его разочарованию, все они были не от Аманды.
Он очень хотел получить весточку от нее. Хотел увидеть ее имя на экране, прочесть, что она написала, услышать ее голос.
Вчера она обещала, что позвонит, как только вернется домой от сестры, просто чтобы узнать, как дела, и чтобы он не беспокоился. Она не позвонила. Может быть, попала в аварию? Вероятнее всего, однако, что она вернулась домой позже, чем рассчитывала, – стояла хорошая погода, и дороги с побережья до Лондона были забиты машинами.
Но она могла позвонить на мобильный.
Он не спал до половины второго, лежал с открытыми глазами в кровати, которая пахла ею, и думал о ней, вспоминал каждую подробность их свидания в воскресенье. Она же не хотела от него избавиться?
Неужели она соврала ему, что едет к сестре, и вместо этого поехала к Брайану?
Не может быть. Все, что она говорила о Брайане, было сказано от чистого сердца. Майкл понимал, что, несмотря на огромный опыт в психиатрии, он не слишком хорошо разбирается в женщинах, но все же ему казалось невероятным, что после такой ночи любви, какая была у них, Аманда захотела переспать со своим бывшим.
Если только она не стала заложником чувства вины. Но это также маловероятно.
Он хотел позвонить ей в полпервого ночи и узнать, все ли с ней в порядке, но не рискнул, так как боялся надоесть. Вместо звонка он отправил письмо по электронной почте. Скорее записку:
«Привет. Надеюсь, ты добралась без приключений. Я скучаю по тебе».
Он мечтал, проснувшись утром, найти в почтовом ящике ответ. Он проверил его еще раз перед тем, как уйти на работу, и еще раз уже в кабинете.
Его захлестнула огромная темная волна. Сколько еще он будет ждать? Он не хотел обременять ее своим беспокойством, но также не хотел играть в игры. За простой первобытной искрой, вспыхнувшей при первой встрече между мужчиной и женщиной, следует огромное количество разнообразнейших любовных коллизий, но он не желал тратить на них время. Он просто хотел еще раз услышать ее голос.
Он поднял трубку и набрал рабочий номер Аманды.
Звучный женский голос ответил, что у нее с утра деловая встреча и в офисе ее не ждут до обеда. Когда его спросили, не желает ли он оставить сообщение, он поколебался, но затем, поблагодарив, сказал, что перезвонит.
Он почувствовал облегчение. Деловая встреча. Наверное, она вернулась поздно и не стала ему звонить, а утром сорвалась на службу, не проверив электронную почту.
Майкл предупредил секретаря, чтобы его соединяли, если позвонит Аманда Кэпстик, и подошел к двери, чтобы встретить следующего пациента.
Надо еще подождать до перерыва на ленч. До той поры она обязательно позвонит.
Она не позвонила.
42
«Даже с завязанными глазами человек сразу определит, что он в полиции», – подумал Гленн Брэнсон. Покрытые линолеумом полы, ободранные коридоры, доски объявлений вроде тех, что вывешивают в любой больнице, школе или другом жестко организованном учреждении. Вот только запах специфический.
В полиции пахнет иначе, чем в больнице. Здесь не слышны детские голоса, как в школе. Здесь своя собственная энергетика. Ни на секунду не замолкающие телефоны, тихий говор, могильный юмор, сосредоточенность, общее для всех дело. Гленну здесь нравилось.
Понедельник – футбольный день. Все разговоры вертелись исключительно вокруг сыгранных в выходные матчей. Стол позади Гленна занимал Гэри Ричардсон, бывший профессиональный футбольный вратарь, оставивший спортивную карьеру из-за травмы колена. Теперь он был детектив-констебль, как и Гленн. И тренировал сборную команду близлежащих участков. Высокий, мощный, намазанные гелем и зализанные назад волосы. Сейчас он возмущался:
– И что творилось в субботу, во имя Господа? Я имею в виду нападающего. Катастрофа, мать ее! Они уже сейчас – худшая команда в лиге!
На столе Гленна, нетронутый, лежал бутерброд со свиной грудинкой. Сквозь салфетку, в которую он был завернут, проступил жир. Был полдень. Гленн уже час как находился на своем рабочем месте. Хорошо сидеть в теплой компании, слушать разговоры, видеть живых людей. Гленн любил футбол, но сейчас он думал о другом.
Его все еще мутило после морга. Надо бы поесть, подпитаться энергией, он приехал в морг в полдевятого и еще не завтракал – но в горло ничего не лезло. Он мог только пить приторно-сладкий – как обычно – чай.
Детективы-констебли располагались на втором этаже полицейского отделения Хоува, в узкой комнате, где вдоль длинных стен стояли двенадцать столов – по шесть с каждой стороны. В дальнем конце отделенный шкафами для бумаг находился большой овальный стол для совещаний по профилактике правонарушений.
Сразу при входе в комнату располагалась рабочая зона с единственным на всех компьютером, древней электрической печатной машинкой и телевизором. В центре комнаты в потолок был вмонтирован монитор внутренней полицейской сети, по которому целый день показывали обновляющиеся раз в сутки описания разыскиваемых преступников, с пометками, являются ли они особо опасными или вооруженными, номера подлежащих задержанию машин и т. д. – все, о чем должны быть осведомлены сотрудники полиции Суссекса, включая фактические и запланированные показатели раскрываемости.
В данный момент на экране монитора яркими буквами было написано:
«Общий показатель раскрываемости преступлений. Июнь 1997. 26,2 %».
– Так вот, вызывают меня в субботу в полчетвертого утра, – рассказывал один из коллег Гленна. – Двое гомиков вечерком решили устроить себе ужин при свечах, чтобы создать «романтическую атмосферу». Ну, после того, как они получили от «романтической атмосферы» все, что хотели, они уснули. Сожгли к чертовой матери и свою квартиру, и еще три верхние. Была и жертва. Знаете кто? Кошка! Парень одной из квартир выкинул кошку из окна, и она погибла.
На улице Гленн влез в лужу, и у него промокли ноги. Костюм тоже был влажный. Из кондиционера шел холодный поток воздуха. Из окон сквозило.
Он взглянул в окно. Вид не очень-то: асфальтовая крыша нижнего этажа, автостоянка, гаражи. Ветки деревьев мотаются на ветру. Из ворот выезжает патрульная машина, «дворники» работают вовсю, смахивая дождь с ветрового стекла. Какой-то бедняга в пластиковом плаще проехал на велосипеде. Капюшон развевался за его головой, словно парус.
Петехиальное кровоизлияние в белки глаз. Ничего необычного, принимая во внимание смерть от удушья.
Патологоанатом сделал свое заключение. Личный доктор Коры Барстридж сказал представителю коронера, что она долгие годы принимала антидепрессанты. Вывод напрашивался сам собой. Гленн уже сейчас знал, что их молодой, подающий надежды коронер Вероника Гамильтон-Дили скажет на дознании, подводя итоги проделанной работы. Покойная была стареющей одинокой актрисой, которая не могла смириться с увяданием красоты, снижением доходов, отсутствием какой бы то ни было надежды. Самоубийство в порыве отчаяния.
Гленн глотнул чаю и тоже с отчаянием посмотрел на стопку папок и бланков на столе и канцелярской этажерке. Он не любил бумажной работы. «Перечень содержимого папки». «Информация по обвиняемому». «Информационный бланк решения по делу». «Перечень улик с описанием». «Бланк заявления о доследовании». «Список свидетелей». «Список вещественных доказательств». «Предостережения». Бесконечные бланки. Многие часы бумагомарания, которое никогда не кончалось. Все в отделе были перегружены бумажной работой. Это было и хорошо и плохо.
Отдел состоял из трех групп, по четыре детектива в каждой, и возглавлялся детективом-сержантом, у которого был отдельный кабинет. В каждой группе – трое мужчин и одна женщина. Сандры Дэнгем из их группы сейчас не было – она брала показания у жертвы изнасилования, готовясь к слушаниям в суде. Еще один их детектив, Майк Харрис, работал за столом напротив, а через узкий проход сидел Уилл Гуппи, последний член их команды и штатный шут отдела.
У худого как жердь, подстриженного под спецназ Гуппи чувство юмора было сродни его чудовищному вкусу в выборе галстуков. Ему нравилось считать себя культурным человеком. На стене рядом с его столом висел рисунок, на котором под двумя большими квадратами красовалась подпись: «Яйца Пикассо».
Людей в комнате пока было немного. Все соберутся к двум часам, к еженедельному рабочему совещанию, во время которого детективы докладывали о том, что они сделали за прошедшую неделю. Такие совещания хороши, когда неделя не прошла даром. У Гленна она не прошла даром: в пятницу посадили на два года мелкого квартирного вора, которого он поймал, а еще за ним числилась крупная дичь – парень, который в промышленных масштабах грабил ювелирные магазины.
Его мысли вновь вернулись к Коре Барстридж. Трупные мухи. Кошмарное зрелище ее лица под пластиковым пакетом. Ужасный конец. Быть любимицей всего света и покончить с жизнью в одиночестве, съеденной мухами.
Гленна передернуло.
Он подумал о патологоанатоме, спрашивающем, как могли мухи попасть внутрь пакета.
За последние три недели две актрисы практически одного возраста покончили с собой. Сначала Глория Ламарк, затем Кора Барстридж. Он услышал о смерти Глории Ламарк случайно, когда приехал в дом свидетеля за показаниями. Позднее он попытался узнать подробности, но о ней упоминала только «Таймс». Бедная Глория Ламарк. Что же с ней произошло? В свое время она много снималась, и некоторые из ее фильмов были просто отличными, но в середине шестидесятых годов ее карьера сошла на нет – как раз тогда, когда взошла звезда Коры Барстридж. «Когда-то они были соперницами на кинематографическом небосклоне, – вспомнил он. – Описанию их борьбы было уделено много места в книгах о кинематографе прошлых лет».
Гленн помнил, насколько красива была Глория Ламарк. Ее называли «английской Мерилин Монро», и в них действительно было сходство. У Глории было то же сочетание невинности и шарма, что и у Мерилин. Он помнил, как невинно она улыбалась в «Двойном нуле» с Майклом Редгрейвом и Гербертом Ломом, вытаскивая кошелек из кармана Майкла Редгрейва, когда они обнимались на танцевальной площадке.
– Гленн, это ты на прошлой неделе науськал патруль на «ягуар» на побережье? – не поворачивая головы, спросил Уилл Гуппи.
– На прошлой неделе? – В первое мгновение Гленн не мог понять, о чем разговор.
– Да ладно прикидываться! Я ехал в машине с тем патрулем, и мы его тормознули.
Теперь Гленн вспомнил. Он радировал о подозрительном «ягуаре» по дороге к Коре Барстридж.
– Вспомнил! Ну и что?
– Тоже мне полицейская ищейка! Знаешь, кто был за рулем?
– Кто?
– Старина Гленн Драри, вот кто! Гленн Драри, который только что запродался в «Ньюкасл юнайтед» за семь миллионов фунтов. Возможно, в этом году он станет лучшим нападающим Англии, а ты доложил, что он стырил свои собственные новые колеса. Неплохо!
– Надеюсь, он играет в футбол лучше, чем водит машину, – невозмутимо ответил Гленн.
Он собрался отхлебнуть еще чаю, но тут зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал голос диспетчера:
– Гленн, у меня тут детектив-констебль Ройбак из Большого Лондона, хочет, чтобы кто-нибудь из Хоува ему помог. Могу я соединить его с тобой?
– Конечно.
Полиция Большого Лондона считала себя аристократией и часто вела себя высокомерно по отношению к провинциалам. Но этот детектив был исключением. У него был вежливый, доброжелательный голос.
– Здравствуйте, – сказал Ройбак. – Не могли бы вы оказать мне услугу? Мне нужна помощь в розыске пропавшей женщины. Ее зовут Тина Маккей. Тридцать три года, шеф-редактор лондонского издательства. Ее не видели с раннего вечера прошлой среды 9 июля. Она должна была прийти на свидание и не пришла.
Гленн открыл свой блокнот.
– Мне знакомо ее имя. Нам присылали ее фотографии. Об ее исчезновении много писали, верно?
– Да. Она довольно известная персона в издательском мире. В последний раз ее видели выходящей из редакции около семи вечера того дня. Она забрала машину из находящейся поблизости многоэтажной стоянки – там у нее был контракт на парковку. Сторожа отвлекла сигнализация, включившаяся одновременно у двух машин. Он видел ее машину, выезжающую со стоянки, но только издали, и не мог рассмотреть, кто за рулем. После этого никто о ней ничего не слышал.
– Это расследование убийства?
Краткая пауза.
– У нас нет тела, но можно считать, что да. Таким образом мы пытаемся повысить интенсивность расследования.
– Чем я могу помочь?
– Сейчас я занимаюсь ее платежами. Она подала стандартную заявку на возмещение расходов за неделю, заканчивающуюся 4 июля. Существует квитанция за бензин от гаража на Олд-Шорэм-роуд в Хоуве, датированная 29 июня.
Гленн пролистнул дневник.
– Это было воскресенье?
– Да. На бланке в графе комментария она указала: «Ленч, Роберт Мейсон». Никто из сотрудников издательства и родственников Тины Маккей не знает человека по имени Роберт Мейсон. Похоже, она никому о нем не рассказывала.
– Если она заявила о возмещении расходов, значит, это связано с ее работой, – сказал Гленн.
В ответе прозвучала ехидная нотка:
– Только в том случае, если она не мошенничала с расходами.
– Как можно? Это немыслимо в наше время! – с пафосом возразил Гленн.
Детектив Ройбак засмеялся:
– Ну конечно немыслимо. А раз так, то и не мечтай, парень, смотаться на денек на пляж за мой счет.
– Мне не нужно, – сказал Гленн. – Жизнь здесь и так сплошной пляж.
– Везет. Если понадобится помощь с загорелыми купальщицами, дай мне знать. Я примчусь в мгновение ока.
– Буду иметь в виду. Но учти, ты последний в очереди.
– Все равно спасибо, дружище. Ладно, к делу. Проверишь этого Роберта Мейсона, чтобы мы могли сбросить его со счетов?
– Есть еще что-нибудь на него?
– Нет. Извини.
– Да ладно. Кстати, как тебя по имени?
– Саймон. Саймон Ройбак. А тебя?
– Гленн Брэнсон.
– Случайно, не родственник Ричарда?
– Хотелось бы им быть!
Ройбак сказал, что пришлет факсом полный отчет по расследованию, дал свой прямой рабочий номер, мобильный номер, поблагодарил Гленна и повесил трубку.
Гленн ввел имя Роберта Мейсона в компьютерную базу данных суссекской полиции, но там на него ничего не было. Он открыл телефонную директорию и, к своему ужасу, обнаружил там не меньше ста пятидесяти Мейсонов.
«Сукин сын!» – подумал Гленн. Ройбак скинул на него целый вагон неблагодарного мартышкина труда. Он просмотрел список. «Р» в инициалах присутствовало у пятнадцати человек. Пятнадцать – куда ни шло.
В ожидании факса от Ройбака он думал о Коре Барстридж.
Через пару дней образцы крови и других жидкостей будут проанализированы в лаборатории. К тому времени – к началу следующей недели – придет отчет патологоанатома. Если доктор Черч не обнаружит ничего подозрительного, тело выдадут родственникам для захоронения.
