Текст книги "Одержимый"
Автор книги: Питер Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
63
Автомобиль разваливался на ходу. Вонь в нем стояла невыносимая. Шоссе М-1 тоже не добавляло хорошего настроения: куда ни глянь, дождь, дорожные работы, встречный поток машин, красные и белые разметочные конусы.
Бесконечная вереница грузовиков, взбивающих лужи в водяную пыль, более плотную, чем туман.
«Дворники» больше визжали, чем чистили стекло. Каждые несколько минут крышка бардачка обрушивалась Гленну на колени. Под приборной доской комом висела проводка, и нужно было постоянно следить, чтобы в ней не запутались ноги. Убойному отделу обычно требуется примерно два года, чтобы превратить в хлам новую машину, а этому «воксхоллу» исполнилось уже три года. В нем был выкурен целый миллиард сигарет. Совсем недавно – может, вчера ночью – кто-то явно блевал на заднем сиденье. И Гленн не мог решить, что хуже в восемь часов утра: вонь блевотины или тошнотный запах «Деттола», разлитого щедрой рукой для того, чтобы эту вонь отбить.
За рулем сидел Майк Харрис. Они направлялись на север, и скоро должна была показаться заправочная станция уотфордского перегона. Там они остановятся для завтрака. Гленн устал и хотел есть – он не спал большую часть ночи, просматривая книги по патологоанатомическому вскрытию. Когда же он наконец уснул, ему приснилась женщина с пластиковым пакетом на голове, мечущаяся в агонии.
У Майка Харриса было доброе лицо и сильный характер. Он был мудр и плотно сбит. Он был стреляным воробьем, который давным-давно разобрался в колесиках, поддерживающих функционирование мира. Он понимал людей. Он умел выпутываться из трудных ситуаций.
Они сидели на неудобных литых стульях за абсурдно маленьким металлическим, покрытым пластиком столом. Яичница, бекон, сосиска, бобы, колбаска из свиной крови, жира и зерна, поджаренный хлеб, булочки. Они ели и разговаривали. Через полчаса они прибудут в Лутон и заберут из тамошней тюрьмы информатора, который должен сдвинуть с мертвой точки «Стрельбу по тарелкам» – дело о наркоторговцах, но пока у Гленна было время рассказать своему гораздо более опытному, чем он сам, коллеге об обстоятельствах дела Коры Барстридж и поделиться с ним своими сомнениями.
Майк Харрис положил бобов на ломтик бекона и вилкой отправил этот «бутерброд» в рот. Сквозь жевание он спросил:
– Ты ходил в «Ханнингтонз», где она купила комбинезончик?
– Нет. Не подумал об этом.
– Продавец, который ее обслуживал, должен был запомнить, одна она была или с кем-то.
– Верно. Я проверю. – Гленн глотнул чаю и спросил: – Слушай, Майк, как ты думаешь, мне бросить это дело, как велел Дигби?
– Нет. Если ты действительно уверен, что это не самоубийство, напиши отчет и передай его дальше по начальству.
– Старшему детективу-инспектору Гейлору?
– Да. Он понимающий мужик. Изложи все факты, какие у тебя есть, и причины, почему ты считаешь этот случай подозрительным. Пиши так, как ты мне только что рассказывал. Скажи, что, если он не может позволить тебе заниматься этим делом в рабочее время, ты будешь работать в выходные, с тем условием, что в эти дни ты будешь заниматься исключительно Корой Барстридж. На это он может согласиться, если только ты не начнешь тратить деньги.
– На судебную экспертизу?
– Точно. – Детектив-констебль посмотрел на часы. – Ешь быстрее. Мы уже опаздываем.
Гленн прожевал кусок сосиски и уныло сказал:
– Мне все же нужна экспертиза отпечатков пальцев и сломанного замка на чердаке. Без этого ничего не выйдет. И нужно, чтобы криминалисты попали в эту квартиру сегодня. Завтра приезжает ее дочь.
Они молча закончили завтрак, а когда проходили мимо игровых автоматов, Майк Харрис сказал:
– Слушай, я в полиции уже тридцать лет. Когда вернемся, поговори с Роном Саттоном из брайтонской команды криминалистов. Скажи, что ты от меня, и попроси сделать тебе одолжение. Он мне кое-чем обязан.
Гленн поблагодарил Майка и добавил:
– Я его знаю. Хороший дядька.
Из-за ливня им пришлось рысцой бежать до машины, припаркованной в дальнем углу стоянки. Выруливая на подъездную дорожку, Майк Харрис спросил:
– Ты занят в четверг вечером? Или у тебя вечерняя смена?
Гленн взглянул в зеркало заднего вида. По-прежнему поток машин.
– Нет. У меня вечерние смены с понедельника.
Детектив прибавил скорости, обогнав автомобиль.
– В четверг будут проводы одного парня в Лондоне. Я его сто лет знаю – еще на курсах детективов с ним учился. Перевели в разведслужбу департамента. Будет хорошая вечеринка с объездом всех злачных столичных мест. Думаю, закончим в Сохо у китаянок. Хочешь присоединиться? Может, завяжешь нужные знакомства – там будут большие шишки. Никогда не знаешь, кто может в один прекрасный момент тебе понадобиться.
– Да, я бы хотел прийти. Спасибо за приглашение.
– Пусть жена выдаст письменное разрешение.
– Нет проблем, – с лихим видом ответил Гленн, хотя в действительности они были: Грейс не была ревнива, но испытывала предубеждение против «мальчишников».
Будто прочитав его мысли, Майк Харрис посоветовал:
– Скажи, что тебе это нужно для работы.
– Я никогда не вру ей.
– Это и не будет враньем.
– И я не подкаблучник, понятно?
Харрис только улыбнулся в ответ.
Гленн почему-то воспринял его улыбку близко к сердцу.
– Честное слово, – настаивал он. – Я свободный человек!
– От вокзала Хоува в пять двадцать отходит поезд. На нем и поедем.
– А что надеть?
– Что-нибудь, на чем не видно следов от пива и губной помады.
64
Среда, 30 июля 1997 года, 8:35
«Защита ферзя ладьей» Ботвинника! Какой старый ход! Его вариант использовал Дипер Блю в третьей игре против Каспарова в 1997-м. И сейчас мой друг Юрген Юргенс сделал тот же самый ход.
Очень важно не бросать играть в шахматы по Интернету. Шахматы упражняют мозг, а меня беспокоят эти провалы памяти, которые случаются все чаще и чаще. Меня пугают те отрезки времени, которые проходят, не оставляя никакого следа. Из моей жизни выпала большая часть понедельника. Я забыл про женщину… про существо. Не отнес ей ни воды, ни еды.
Ну, не так уж я жалею об этом. Сучка, позволившая Майклу Тенненту проникнуть в себя, заслуживает еще и не такого.
Так что, может, я и не забыл о ней. Может, во мне взяло верх мое подсознание, и я просто наказал ее. Нам всем нужно время от времени выпускать того, кто живет у нас внутри. Пусть тоже скажет свое слово. Иногда мы выпускаем его, когда ведем машину на шоссе, и он неплохо справляется. Похоже, нам просто нужно немножко больше верить в себя.
В следующий раз Теренсу Джоэлю нужно спросить у психиатра об этих провалах памяти.
Сегодня плохая погода. Дождливое утро. Существо даже не понимает, как ему повезло, что оно находится в теплом, сухом месте.
Надо сегодня позвонить дилеру – я ему уже давно не звонил. Большие перемены на рынках. И еще нужно купить продуктов. И кончился растворитель, которым я смываю с рук машинную смазку. Я разбираю «альфу-ромео» этой суки, и руки постоянно пачкаются.
Я пока добр к существу. Я ему еще ничего не сделал, даже ни разу не испугал. У него есть матрас, еда, питье, мыльная вода, полотенце, высококачественная туалетная бумага. Для него все могло быть гораздо хуже.
Интересно, какое лицо будет у Майкла Теннента сегодня вечером, когда он услышит, как оно кричит?
65
Жирдяй рассказывал анекдот. Это было его обычное паясничанье перед классом – все уже сидели на своих местах, но учитель еще не пришел. Его звали Мартин Уэббер.
Рыжая голова, веснушки, маленький крысиный рот, по-хомячьи наеденные щеки. Анекдоты он рассказывал писклявым, режущим ухо голосом.
Тот анекдот, который он рассказывал сейчас, все уже слышали – и от него же. Томас Ламарк помнил его, остальной класс – нет. Что с дебилов возьмешь.
– Один ирландец по имени Пэдди хотел покончить жизнь самоубийством, выпрыгнув из подвала!
Класс взревел от смеха, а Томас не понимал, над чем они смеются. Человек хотел покончить жизнь самоубийством. Это печально, а не смешно. Человеку не хватило ума понять, что для того, чтобы убить себя, он должен прыгнуть с достаточной высоты. Кажется, их веселье подогревалось тем, что это был ирландец. «Ирландцами» почему-то называли всех недалеких людей, но Томас не понимал почему.
– До Томаса не дошло! – сказал Джастин Уаттс-Уэстон.
– Господи, ну и тупой же ты, Томас! – поддакнул Тони Диккинсон. Он почти сполз со своего стула, чтобы расположить свое лицо как можно ближе к Томасу, и, брызгая слюной, заверещал: – Тупой, тупой, тупой! Дурак! Дурак! Дурак!
У Диккинсона были ершистые светлые волосы, курносый нос и выпученные, как у лягушки, глаза. Как-то Томас задумался, что будет, если он чиркнет по одному из них бритвой. Она лежала у него в парте – скульптурный резец «Стэнли». Это было бы так легко…
– Эй, маменькин сынок! Если твоя мамочка такая звезда, почему у нее в этом году не вышел новый фильм? – продолжал дразниться Диккинсон. – Мой папа говорит, что про нее уже все забыли.
Еще секунда, и Томас набросился бы на Диккинсона, но тот вдруг сел прямо за своей партой, а в классе стало тихо, потому что вошел мистер Лэндимор, учитель истории.
Томас не отводил от Диккинсона налитых кровью глаз, в это время мистер Лэндимор начал писать на доске, но Томасу нечему было учиться у этого глупца: он уже знал историю куда лучше его.
Он приподнял крышку парты и стал смотреть на еще живую, шевелящуюся муху. Неожиданно она закружилась на месте – из-за отсутствия крыльев беззвучно.
Еще раньше он под увеличительным стеклом, с помощью пинцета и резца отрезал ей крылья и лапки. Он опустил крышку парты и записал в тетради: «Все мухи жужжат, а эта кружится». Вот это смешно.
Уэббер явно не читал «Анатомию» Генри Грэя. Томас отыскал ее в кенсингтонской библиотеке и прочел от корки до корки, запоминая каждый рисунок. Теперь он легко мог прооперировать одну из почек Уэббера. Было бы здорово поймать его, усыпить, вырезать ему почку, зашить и отправить домой. А потом прислать вырезанную почку его родителям. Он проработал план действий в деталях. Эта идея ему очень нравилась.
Почти так же, как идея полоснуть по лягушачьему глазу Тони Диккинсона бритвой.
Интересно, Мартин Уэббер завертится, как муха, если отрезать ему руки и ноги?
– Мяч, идиот! Мяч! Подай мяч, идиот!
Снова Диккинсон. Площадка для игр, на которой они должны были находиться во время утренней перемены, была местом пытки.
Мать недавно сказала Томасу:
– Ты же понимаешь, Том-Том, что у тебя не все в порядке с головой. Понимаешь?
Да, он понимал. Что-то у него там было не так, но, кроме него и матери, никто об этом не знал. Это была их тайна, в которую они посвятили доктора Брукмана с Харлей-стрит. Доктор Брукман давал ему лекарство и наблюдал его, но теперь они ходили к нему гораздо реже, чем прежде. Он и его мать знали, что доктор Брукман тоже никому ничего не скажет.
Мамочка отправила его в школу, наказав за то, что он недостаточно любил ее. Она предупредила, чтобы он не рассказывал их тайну другим мальчикам, – ведь если кто-нибудь узнает, его заберут у нее и посадят в больницу, и он никогда уже не увидит свою мамочку. Никогда.
Сейчас, на площадке для игр, они тыкали в него пальцами. Он что-то сделал не так, но не знал – что. Им не нравилось, что он стоит здесь, они хотели, чтобы он ушел. Они твердили ему, что у него не все в порядке с головой, и иногда он думал, что это мать рассказала им об этом, чтобы наказать за то, что он плохой мальчик.
К нему катился футбольный мяч, а он не обращал на него внимания. Они что, из-за этого тявкают? Из-за глупого мяча?
Кто-то прокричал:
– Эй, Томас, убогий, подай мяч!
Тяжело дыша, мяч догнал Ричард Грэнтам. Он остановил его ногой и, ведя мяч, сделал два круга вокруг Томаса.
– Томас, ты ненормальный. Знаешь об этом?
Сегодня они взъелись на него из-за того, что он не засмеялся над тем, над чем должен был засмеяться. Вчера – из-за того, что он засмеялся там, где не надо. В этом месте, в этой школе, все дети функционировали на волне, которой не было в его диапазоне. Он не хотел гоняться за мячом. А здесь, если не хочешь гоняться за мячом, – ты псих.
Кто-то подбежал к нему сзади. Прежде чем Томас успел повернуться, он получил пинок в зад жестким носком туфли и упал вперед, на окружающий площадку забор из проволочной сетки.
Поднявшись, он повернулся и увидел ухмыляющегося Тони Диккинсона и еще нескольких мальчиков. Он отвернулся от них и пошел прочь, стараясь не показывать, что ему больно. Он зашел в класс, поднял крышку парты и взял оттуда резец.
Проведя пальцем по стальному лезвию, убедился, что оно бритвенно острое – на пальце появилась тонкая, наливающаяся кровью черта.
Отлично!
С резцом в руке он сел за парту Тони Диккинсона и стал смотреть на стенные часы и слушать доносящийся с улицы ор, дожидаясь, когда закончится перемена. Потом звуки изменились: он услышал шаги, болтовню, шум отодвигающихся стульев. Дети возвращались в класс. Потом раздался голос Диккинсона:
– Эй, кретин, ты сел за мою парту!
Томас не шелохнулся, изучая классную доску, на которой четким почерком мистера Лэндимора было написано: «Великая хартия вольностей 1215 года». Шаги раздались совсем рядом. Рывок за волосы, и голова откинулась назад. Теперь он смотрел прямо в выпученные глаза Тони Диккинсона.
– Слезай с моего места, ублюдок!
Томас не шелохнулся.
Диккинсон наклонился ближе:
– Слезай, я сказал!
Он стал стаскивать Томаса со стула. В этот момент Томас поднял правую руку и одним быстрым, четким горизонтальным движением полоснул по глазному яблоку Диккинсона, разделяя ровно напополам белок, радужку и зрачок. Будто виноградину разрезал. Сразу после разреза он увидел, как чисто начали разделяться ткани, и насладился кратким и драгоценным моментом, когда Диккинсон понял, что произошло с его глазом. Затем из разреза потекла прозрачная жидкость.
Она была похожа на виноградный сок.
66
Запах встретил Гленна Брэнсона в коридоре второго этажа брайтонского отделения полиции. Гленн устал от поездки в Лутон и понуро шел, засунув руки в карманы плаща. Было всего лишь второй час дня, но он чувствовал себя так, будто отпахал целую смену. А теперь еще этот запах.
Его догнала знакомая женщина-констебль. Она работала в отделе семейных проблем, который размещался рядом вместе с отделом тяжких преступлений. Она сморщила нос:
– Труп!
Гленн кивнул. Смерть. Второй раз за неделю. Этот мерзкий гнилостный запах, становившийся все сильнее по мере того, как они приближались к его источнику, был в точности таким же, как в квартире Коры Барстридж в прошлый четверг, хотя, похоже, здесь он был сильнее.
Гленн дошел до распахнутой двери фотостудии. Она была залита ослепительным белым светом. Перед стоящим на штативе фотоаппаратом, на большом белом листе бумаги, служившем фоном, лежал выпачканный в крови хлопчатобумажный пиджак. Рядом с ним в белом защитном костюме, резиновых бахилах и резиновых перчатках стоял Рон Саттон, криминалист, с которым Гленн подружился во время своей двухгодичной службы патрульным. Рон разделял страсть Гленна к старым фильмам.
Высокого, светловолосого, бородатого, спокойного и методичного Рона Саттона не выбивали из колеи даже самые сложные задания. В этот момент он вытаскивал из черного пластикового мешка окровавленный бежевый носок.
Гленн заглянул внутрь студии. В ней было ужасающе жарко от ламп освещения.
– Господи, как ты тут существуешь среди этого запаха!
– Тряпки Тэмми Гивелла. – Рон повернулся к нему и вскинул брови.
Гленн кивнул. Тэм Гивелл, главный свидетель обвинения в деле «Стрельба по тарелкам», был зарезан мачете в собственной квартире.
– Я подумал, не занят ли ты, – сказал Гленн. – Глупо подумал.
Рон встал за камеру и сделал несколько фотографий пиджака. Гленн молча наблюдал за ним. Рон поднял пиджак, запихнул во второй пакет и положил на его место носок.
– А ты? Как ты там плаваешь в Хоуве?
– С волны на волну. – Гленн поколебался, затем с надеждой улыбнулся. – Майк Харрис сказал, что можно к тебе прийти за помощью, если сказать, что от него.
Рон передвинул штатив ближе к листу, настроил угол наклона фотоаппарата, затем приник к видоискателю.
– Что от меня нужно?
– Нужно, чтобы ты поглядел на чердачный люк и помел пыль в квартире.
Рон сделал очередную серию снимков, убрал носок, пошарил в мешке и, вытащив второй, положил его на бумагу, где до этого лежал первый носок.
– Без санкции?
– Это самоубийство, но у меня есть некоторые сомнения по этому поводу. Я покажу тебе почему.
– Можешь получить от своего детектива-сержанта санкцию на поиск и обработку отпечатков пальцев?
– Нет. Я говорил с Дигби – он убежден, что это самоубийство. Майк посоветовал мне написать отчет и передать его начальству. Сейчас я этим и занимаюсь.
– Отпечатки пальцев нельзя обработать без санкции.
– Это ничего. Зато они у нас будут, если вдруг понадобятся.
Рон внимательно посмотрел на Гленна:
– Это верный способ заиметь неприятности. Зачем тебе это нужно?
– Ты не знаешь, кто это, Рон. Это Кора Барстридж.
Рон смягчился:
– Это уже интереснее. Я должен был догадаться, что ты добьешься, чтобы это дело поручили тебе.
– Не совсем так. Я ее обнаружил и теперь вижу, что концы с концами не сходятся, можешь мне поверить. Завтра приезжает ее дочь с семьей, и отпечатки искать будет уже бесполезно. Ты должен не только Майку. Мне – тоже.
– Да ну?
– Помнишь кассету, которую я тебе достал, «Заводной апельсин»? Стэнли Кубрик настоял, чтобы этот фильм никогда больше не показывали. Я ее стырил в прошлом году из изъятого у продавцов нелегального видео. Ты сказал, что дашь зуб за то, чтобы посмотреть этот фильм, а меня за это могли выгнать из полиции. – Гленн встал перед фотоаппаратом. – Так что ты мне должен, Рон. – Он помахал рукой в фотоаппарат: – Привет, мам!
– Ну ты и заноза, Гленн. Здоровая, лысая заноза в заднице.
– И еще я черный.
– Это тоже.
67
Она была красивой, но ему тяжело было на нее смотреть. Частично из-за выражения муки на ее лице, частично из-за того, что Аманда была сильно похожа на нее: тот же голос и манера речи, мимика, манера двигаться. Она была на дюйм или два выше Аманды, но это не бросалось в глаза. У нее были длинные золотисто-каштановые волосы. В обтягивающей футболке и еще более обтягивающих джинсах Тереза Кэпстик была похожа скорее на подростка, чем на женщину пятидесяти двух лет.
Майкл, задумчиво улыбаясь, оглядывал гостиную, размышляя о том, как точно Аманда описала свою мать и ее дом. Богема чистой воды, да еще и застывшая где-то в конце шестидесятых. Ацтекские ковры, круглые подушечки, круглые бумажные абажуры, подставки под китайские палочки, стеклянная пирамидка, полка, заполненная кусочками горного хрусталя. Везде книги по эзотерике и мистике, цитата из «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» в рамке на стене.
Однако в этом уютном домике с террасой, построенном в стиле Регентства, были и предметы современного искусства. Несколько любопытных абстрактных картин на стенах, несколько столь же любопытных скульптур, целые джунгли домашних растений, неожиданные занавески – кремовые в черную полоску. Сквозь французские окна открывался вид на зеленый ухоженный сад. Дождь кончился, но, судя по цвету неба, он мог опять начаться в любую минуту.
Майкл отхлебнул черного кофе с цикорием и взял с тарелки один из сандвичей с копченым лососем. У него по-прежнему не было аппетита, но на часах было два, а у него, как и вчера, был очень легкий завтрак.
В комнате висело несколько фотографий Аманды – на некоторых она была одна, на других вместе с сестрой, Ларой, у которой он уже был сегодня утром до приезда сюда.
Лара была не похожа на Аманду. У нее были каштановые волосы и довольно плотная фигура. Она была более нервной, чем Аманда, и сейчас, находясь дома одна с тремя простудившимися детьми и беспокоясь за сестру, едва держалась.
От Лары Майкл не узнал ничего нового. Аманда благополучно приехала на день рождения племянницы. В разговоре упомянула, что у нее в жизни появился новый мужчина и с работой все замечательно. Вечером, уезжая обратно в Лондон, она была в таком радужном настроении, в каком Лара ее никогда прежде не видела.
И вот теперь ее мать, которая также присутствовала на дне рождения, говорила то же самое. Аманда не сказала и не сделала ничего, что могло бы навести на мысль, что у нее что-то не в порядке.
Тереза вручила ему очередной альбом с фотографиями:
– Здесь ей от десяти до пятнадцати.
Майкл вытер пальцы и поднял тяжелый кожаный переплет. Аманда, с которой слетело пятнадцать лет, улыбалась ему с гондолы в Венеции. Едва узнаваемая и явно пьяная, пела, сидя в компании за столом, пижонски держа сигарету. Антураж напоминал гостиницу лыжного курорта. На другой фотографии она стояла на лыжах на горном спуске, приняв абсурдно-показушную – вот я какая! – позу.
Ему было больно рассматривать эти фотографии, но он не мог от них оторваться.
– Вы говорили с полицией сегодня? – спросила Тереза.
– Да, с детективом-сержантом Ройбаком. Ничего нового.
– А ее помощница, Лулу? Она очень деятельная девушка.
– Мы созваниваемся каждые несколько часов. Вы хорошо знаете Брайана Трасслера? – спросил Майкл.
– За семь лет я видела его один раз. Аманда пригласила меня в его квартиру на чай, чтобы познакомиться. Он был очень мил, но понимаете, я оказалась в довольно трудном положении. Мать всегда хочет самого лучшего для своего ребенка. А встречаться с женатым мужчиной – это далеко не самое лучшее. Вы его знаете?
– Видел вчера вечером. Пытался понять, не сделал ли он чего-нибудь с Амандой, разозлившись из-за того, что она его бросила.
– И что вы узнали?
Майкл чуть не сказал, что Брайан Трасслер развлекался с другой женщиной, но пересилил себя и ответил:
– Думаю, Аманда была ему недостаточно дорога для того, чтобы он захотел причинить ей вред. Но исключать ничего нельзя. Я сказал в полиции, что им нелишне было бы поговорить с ним.
– А что вы думаете? – спросила Тереза. – Если, как вы полагаете, это не Брайан Трасслер, то что же тогда могло с ней случиться?
Майкл посмотрел на нее и понял, что она проницательна и умна. Она изучала психологию, разбиралась в языке движений и мимики.
«Она проверяет меня, потому что подозревает, – подумал он, но это не удивило его. – На ее месте я бы тоже подозревал. Если бы у меня пропала дочь, я бы всех подозревал».
– У Аманды слишком твердый характер для того, чтобы она решила исчезнуть на время, сломавшись из-за напряженной работы или… – Он замолк.
– Или личной жизни, – докончила Тереза его фразу.
– Да. Она никогда бы не пропустила важную деловую встречу, никого не предупредив. По крайней мере, она позвонила бы Лулу. – Он посмотрел в альбом, избегая смотреть на Терезу. – В лучшем случае с ней случилось что-то, из-за чего он потеряла память: травма, удар по голове, еще что-нибудь. Она не может появиться, потому что не знает, где ее ждут.
Губы Терезы сжались, она напряглась.
– А в худшем?
Майкл посмотрел на нее:
– В худшем случае она попала в аварию, и ее еще не обнаружили.
Это не было самым худшим, и они оба знали это. Тереза через силу кивнула, встала и подошла к окну.
– Когда Аманда была маленькой, – сказала она сдавленным голосом, – она любила играть в саду. Там у нее была песочница, и она строила воображаемые декорации к фильмам и оживляла их куклами и машинками. Она разыгрывала целые истории в них. Теперь я выращиваю на этом месте зелень и пряные травы: мяту, тмин, лук, розмарин, щавель, укроп. Вы любите укроп, доктор Теннент?
– Пожалуйста, зовите меня Майклом.
– Аманда научила меня жарить рыбу с укропом. Она интересовалась всем на свете. Каждого, с кем она встречается в жизни, она чему-то учит. А вас она чему-нибудь научила?
Возникла долгая пауза, во время которой теперь уже Майкл старался сохранить самообладание.
– Да, – тихо сказал он.
Тереза отвернулась от окна и посмотрела на него покрасневшими глазами.
– Она научила меня снова жить.
