Текст книги "Когда сливаются реки"

Автор книги: Петрусь Бровка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Пришлось сменить тему разговора. Неугомонная Восилене не унималась – видно было, что она незаменимый человек в компании. Уж она найдет средство, чтобы повеселить молодежь! Вот и теперь она приступила к Алесю:

– Скажите, а у вас хлопцы женятся?

– Женятся, – ответил Алесь.

– А у нас нет...

– Как же это так? Не может быть...

– Может... Вот Йонас, например, никак не соберется.

– Видно, ему еще рано!..

– Ничего себе рано... Двадцать пять лет, а все рано! А ты друга защищаешь потому, что сам, видать, такой же!

– Пожалуй, и сам такой же...

– Ха-ха-ха! – залилась смехом Восилене. – Вы, видать, как старые шляхтичи, под пятьдесят лет жениться будете... Когда полысеете...

Алесь смотрел на Анежку и видел, что эти шутки ей не очень нравятся. К тому же он боялся, что девчата сейчас встанут, пойдут полоть и ему не удастся перемолвиться с Анежкой, намекнуть, что ему хочется встретиться снова. И потому, уклонившись от шуток Восилене, он заговорил всерьез:

– Хорошая молодежь у вас... Хорошие хлопцы да девчата и у нас... Почему бы нам не встречаться вместе? Например, в клубе песни петь? У нас есть Павлюк Ярошка, так он руководит хором не хуже городского артиста.

– А к нему да нашу Анежку, – снова пошутила тетка Восилене.

Анежка промолчала. За нее ответил Алесь:

– Так и Анежка будет петь, если мы организуем совместный хор?

– Как вам сказать... не знаю, – смутилась она.

– А мы пойдем! Пойдем! – загудели хором девчата.

– Куда это вы пойдете? – раздался внезапно голос позади.

Все обернулись и увидели Юозаса Мешкялиса, председателя колхоза.

– В Долгое пойдем... Петь, танцевать там будем!

– Что ж, это хорошее дело, – одобрил, здороваясь с Алесем, Юозас Мешкялис. – Но товарищ Иванюта, видимо, не за песнями к нам пришел, и мне кажется, прежде чем пойти танцевать, нам придется с ним поработать...

– Правду сказали, товарищ Мешкялис. Я пришел к вам, чтобы поговорить об этом.

– А в чем дело?

– Нужны лес и кирпич.

– С лесом, может быть, придется немного подождать, а кирпич начнем возить завтра же...

Алесю было радостно, что Мешкялис так охотно берется за работу, не то что долговский председатель Самусевич.

И Анежка, стараясь не выдавать себя, следила за Алесем. Ей нравился этот молодой инженер, с таким простым и добрым лицом. Еще тогда, на Антоновом лугу, ей показалось, что Алесь наблюдает за ней. Это было очень приятно, но тогда она не была вполне уверена в этом. А сегодня... Заметила, какое огорчение отразилось в глазах Алеся, когда она не ответила согласием на приглашение в Долгое. Но есть вечная девичья хитрость – раньше срока себя не выдавать. Все время Анежка присматривалась к Алесю, ей по душе были его загорелое, обветренное лицо, светлые волосы, его голубые глаза, смотревшие так доверчиво и тепло. Даже рубашка на нем была особенной – ни у кого в «Пергале» нет такого узора, таких ярких цветов, вышитых крестом и елочкой. И ей тоже захотелось пойти в Долгое вместе с девчатами. Но как это сделать, чтобы не обиделись родители?

Придумать Анежка так ничего и не успела, потому что Мешкялис начал торопить девчат. Они поднялись, с ними и Анежка, только вдова Восилене еще осталась сидеть. Алесю было жаль, что так быстро оборвалась встреча. Хотелось если уж не поговорить, то хотя бы подольше побыть возле Анежки.

Но Мешкялис посоветовал и Восилене приниматься за дело.

– Пойдем поговорим, чего и сколько нужно от нас. – И председатель повел Алеся и Йонаса на хутор.

– Очень прошу зайти ко мне, – пригласил Йонас.

– А почему бы и нет? – оживился Мешкялис и запел вполголоса шутливую песенку:

 
Мы идем до дому
Ночью в поздний час,
Кто сегодня больше
Пропился из нас?
 

– Как раз для председателя песенка, – усмехнулся Йонас.

– А ну вас!.. Что ж, председателю и пошутить нельзя? Ну, пошли быстрее! – скомандовал Мешкялис.

Наступила та предвечерняя пора, когда все вокруг затихает. Ветер стих, на дубах, ольхах и орешнике застыли ветви. Еле-еле прошелестели листья на осинках, только потому, как показалось Алесю, что прошли рядом люди. Деревья стояли задумчивые, пронизанные солнечными лучами и словно гадали, что их ожидает в сумраке наступающей ночи. Цветы и травы замерли в ожидании чего-то. Тихо. Только одинокие шмели продолжали гудеть басовито. Такие предвечерние часы наводят на размышления и на сердечные разговоры. Юозасу Мешкялису, по-видимому, сегодня тоже хотелось поговорить, и он был рад новому человеку.

– Просто не верится, – заговорил он, – что так мирно и тихо кругом. Если бы не надо было идти, так, кажется, прислонился бы к этим деревьям и сидел бы, слушал бы... тишину слушал! Правду я говорю? А было время, я думал, что никогда уже на земле покоя не будет...

Юозас любил рассказывать о своей службе в Литовской дивизии и временами, по правде говоря, немного приукрашивал. Йонас знал эту слабость своего председателя, но сегодня, ради Алеся, не хотел прерывать его рассказа.

– Да, браточки, когда я бежал отсюда в первый день войны, так думал – всему конец. Куда ни глянешь – беда. Сзади бьют, справа бьют, слева бьют... С неба тоже дают духу... И спереди нащупывают!

– А кто же спереди? – усмехнулся Йонас.

– А не знаешь, так и молчи! Проклятые сметоновцы, вот кто был спереди. Они растерявшемуся человеку и опомниться не давали. А мне что было делать? Я уже тогда сельским депутатом был. Такие сметоновцам на самый зуб, хлебом не корми. Еле вырвался я отсюда. Я вам скажу, когда подошел под Оршу, так аж вздохнул. Там тоже не мед был, но зато хоть этих проклятых сметоновцев не было. А потом закружился я, как в виру. Да и не диво – велика советская земля! Где я только не был, чего только не делал! Сначала осел я неподалеку, но, признаться, не плохо. В совхозе около Смоленска остановился. Конюхом там был. Местность красивая, как вот у нас, только озера нет, но не всем же при озере жить.

Алесь слушал Мешкялиса и думал о своем. Он не боялся пропустить чего-нибудь из разговора Мешкялиса, потому что много слушал рассказов о войне от разных людей и все истории чем-то походили одна на другую. Он шел по обочине дороги, сбивая палочкой головки клевера и пырея, и раздумывал: «Придет ли Анежка, если Ярошка попросит ее петь в хоре?» А Мешкялис меж тем продолжал свой рассказ:

– Так я в том совхозе и думал оставаться. А проклятый Гитлер по-другому думал... Пришлось менять место. Из совхоза попал на завод под Саратовом. Даром что никогда до войны на заводе не работал, а быстро пошел в гору. Через несколько месяцев хороший разряд имел...

И вдруг Мешкялис изменился в лице.

– Постойте... Подождите! – взмахнул он руками. – Стойте! – крикнул он женщинам, которые только что вышли из лесу, и, покинув Алеся и Йонаса, стремительно направился к ним.

Когда хлопцы подошли, Юозас Мешкялис стоял около трех женщин, которые несли кузовки с ягодами, и размахивал руками:

– Ну, скажите, пожалуйста, если бы вам в своем хозяйстве нужно было лен полоть, пошли бы вы по ягоды?.. Нет, не пошли бы! Выходит, колхозный лен – не ваш лен, а?.. Пусть пропадает? Ну, что вы на это скажете?

– А то скажем, – вызывающе ответила одна женщина, поправляя платок на голове, – что нам с этого льна рубах не носить, значит и полоть нам его ни к чему. Свой пололи – с него одежду шили...

Две другие стояли молча в стороне. А Юозас Мешкялис злился еще больше.

– Так это же саботаж! Правду я говорю, хлопцы? – повернулся он к Алесю и Йонасу и, не дождавшись их ответа, снова обратился к женщинам: – Или вы не знаете, что это лен ваш, что за него вам государство хлеб дает, и немало дает? Это же все равно что во время боя бросить винтовку... Так это если бы у нас, в Литовской дивизии, – так сразу бы в трибунал.

– Ну, ну... сам ты трибунал! Вишь, какое пузо наел, а был как палка, – съязвила та, которая побойчее. – Сходили раз, подумаешь! Завтра выйдем полоть и всех твоих ударников еще за пояс заткнем!.. Так что не кричи, Юозас. – И женщины, повернувшись, пошли к своим хуторам.

– Как же, не кричи, – долго еще ворчал Юозас, – все равно без правления не обойдется!

Ссора с женщинами обозлила Юозаса. Он, забыв рассказ о своих воинских делах, стал жаловаться на то, как тяжело ему работать в колхозе:

– Минуты свободной нету... Сплю, как тот петух на насесте: один глаз закрыт, а другим гляжу... А когда удается прижмурить оба, так обязательно разбудят. У каждого ко мне какое-нибудь дело... То поженились, то поссорились, то кто-нибудь народился, то захворал, то неизвестно еще что... Ночь-полночь – все равно поднимут!..

Так за разговором подошли они к хате Йонаса. Солнце уже садилось за озеро, тени деревьев протянулись до середины поля.

– Ну, теперь можно и отдохнуть, – словно разрешая всем и самому себе, сказал Юозас Мешкялис.

Из хаты вышла мать Йонаса и вынесла ведро с водой. По давно заведенному обычаю, она зачерпнула кружку и начала поливать всем на руки. Юозас и хлопцы умылись, вытерлись льняным рушником, вышитым петушками, и только после этого вошли в хату.

– Еле дождалась вас, – жаловалась старая, хлопоча около печи.

А они сидели и отдыхали. Хорошо, утомившись, посидеть в просторной хате, особенно в такой, окна которой выходят на озеро и навевают покой. Даже Юозас Мешкялис некоторое время молчал. Но, увидев, что Алесь вытащил записную книжку, сам начал выкладывать свои соображения.

– Понимаю, понимаю, товарищ Иванюта! У нас в Литовской дивизии тоже не ждали, пока последнюю пуговицу к шинели пришьют... Случалось, и без шинели в бой ходили. Начинать надо, с чем можно, только бы не ждать. Десять подвод с кирпичом завтра же пошлю, подходяще будет?

– Ничего... А вот леса нет ни бревна!

– Лесу мне теперь не подвезти. Подожди!

– А мне что же делать? – забеспокоился Алесь.

– Возьми у Каспара немного... У него готовый есть.

– Если нельзя иначе, так и придется сделать, – не очень довольный, согласился Алесь. Собственно, до утверждения проекта для подготовительных работ материалов много не требовалось, но он чувствовал бы себя куда увереннее, если бы все заблаговременно было на месте.

Йонас, заметив его озабоченность, перевел разговор.

– А где же отец? – спросил он у матери.

– Да не знаешь ты его, что ли? Пока не стемнеет, он из сада не выходит... Может, на пасеке рой вылетел, может, еще что...

Юргис Нерута, отец Йонаса, издавна работал садоводом. Земли при панах он имел всего полгектара, как раз столько, чтобы поставить хату, прислонить к стене сарайчик и посадить несколько грядок овощей... Ходи и смотри, как бы одной ногой не ступить в чужое! Но и этого не было бы, если бы не уступил ему свою часть старший брат, Костас, который во времена Сметоны уехал на заработки в Канаду. Известно, что жить с такого куска земли, где, как говорили, доброй бабе и сесть негде, он не мог. Работал Юргис батраком у соседнего пана и был рад, что послали к садовнику. За тридцать лет работы в помещичьем саду Юргис так изучил садоводство и огородничество, что, хотя и не имел специального образования, числился лучшим специалистом в округе. Когда организовался колхоз, ему и поручили колхозный сад. Любил Юргис и пчел, и когда ему намекнули на сходе, что не худо было бы попробовать и медку, он обрадовался: «А где сад, там и пчелы!» Впрочем, сад был еще невелик, да и то был разбросан в нескольких местах, пчел же насчитывалось всего пятнадцать ульев.

Не успели Юозас Мешкялис и хлопцы переговорить, как на столе уже стояли в белой полумиске соленые огурцы с укропом и на тарелке лежали аккуратно нарезанные кружки сухой деревенской колбасы. Посредине, как обычно, стояла большая чашка сметаны с творогом и лежала половина каравая хлеба, на нижней корке которой отпечатались следы капустного листа. Все выглядело так аппетитно, что Алесю захотелось есть. Старая Нерутене принесла круглую дощечку, а на нее поставила сковородку с яичницей.

– Так, может быть, пропустим по малой? – предложил Йонас.

– Иначе и быть не может, – разглаживая усы, заявил Мешкялис.

– Хорошо, если бы по одной, да пореже, – словно бы самой себе сказала старая.

Йонас поморщился: он понимал, что это намек на него, и обиделся на мать – зачем говорит это при людях!

На столе появилось пол-литра. Маленькие граненые стопки подняли и выпили до дна, только старуха, едва попробовав, отставила свою в сторону.

– И как только ее пьют? – удивленно, как многие женщины, вздохнула она.

В ответ на это мужчины только усмехнулись и начали с аппетитом закусывать.

После второй стопки разговор пошел живее. Мешкялис, видно, вспомнил, что не успел досказать о своих военных приключениях, и начал с того, на чем остановился, но уже громким и повелительным голосом, словно он в бою командовал по меньше мере полком.

– Так я вам говорил, что на заводе был, так? Недолго я там пробыл... Позвали меня... Куда? Ясно, в Литовскую дивизию! А зачем? Ясно – воевать... Правду я вам говорю, хлопцы! – возбужденно выкрикивал уже раскрасневшийся Юозас.

– Ешь, Юозас... ешь! – пододвигала к нему тарелку хозяйка.

– Из Саратова нас в Москву послали, – продолжал Мешкялис, не обращая внимания на приглашение, – потом опять под Смоленск. Поверите, опять в том же совхозе был, где начинал войну... Ну, гнали мы их!.. Сами знаете, гитлеровцы назад быстрее бежали пешком, чем сюда на машинах... А тут, поверите, чуть не около своей хаты прошел... В Завалишках бился... Ну, тут-то, я вам скажу, уже сметоновцы от меня удирали, а не я от них. Резвые, дьяволы, как рысаки!.. Не считал я, сколько тех катов побил, видно, немало, потому что только от главного командования пять благодарностей имел... Пять, хлопцы, да!..

Он, видимо, еще долго повествовал бы в том же роде, если бы не пришел отец Йонаса. Старый Юргис перебил его. На улице смеркалось, и он зажег лампу. Мешкялис вернулся к разговору о сегодняшних делах, тем более что Юргис предложил выпить за добрых соседей. Мешкялис любил поговорить, и это предложение пришлось ему по душе.

– Никто не знает, сколько времени мы соседи... По-всякому жили – и дружили и спорили. Бывало, по дурости кидались друг на друга – паны науськают, а мы рады за чубы да за бока... Теперь дружим, а коль нужно, то и поспорим.

– И это нужно, – усмехнулся старый Нерута.

– А чего там спорить! – отозвалась старая, поставив чайник и крынку с медом. – Подумали бы, как семью прибавить... Скорее бы Йонас брал себе жену, а мне помощницу...

– Бросьте, мама! – застеснялся Йонас. – Тут у нас серьезный разговор, а вы с пустяками...

– И женитьба важное дело, – поддержал старую Мешкялис. – Про это мы еще поговорим, попросишь меня сватом быть... А теперь мне вот что хочется сказать, – и он повернулся к Алесю, – передайте всем в Долгом, что мы не подведем...

Алесь, сославшись на то, что уже темно, поднялся из-за стола и начал собираться. И хотя его уговаривали подождать, он простился со стариками и Мешкялисом.

Йонас вышел проводить приятеля. Был тихий вечер. Они шли дорогой вдоль берега, любуясь серебряной дорожкой, бежавшей от месяца через все озеро. Волны, нагулявшись за день, улеглись. Все вокруг молчало, только дергач на сенокосе скрипел, словно перепиливал сухое дерево. В такую пору тянет на задушевные разговоры.

– А скажи мне, Йонас, – положив приятелю руку на плечо, спросил Алесь, – что ты думаешь об Анежке?

– Что я думаю об Анежке? – усмехнулся Йонас. – Да то же, что и обо всех. А что думаешь ты?

– Ну, брат, я серьезно, а ты с шуточками... Мне казалось, что ты на празднике был с ней больше, чем с другими.

– Она подружка Зосите и добрая девчина, вот я и был с ними. А почему Анежка тебя так интересует?

– Сказать откровенно, – она мне нравится. Дело прошлое, можно повиниться: там, на празднике, я вроде даже приревновал тебя...

– Славная Анежка девчина, но... – замялся Йонас.

– Что «но»? – взял Йонаса за рукав Алесь. – Ты, я вижу, что-то утаиваешь.

– Вот что я тебе скажу, Алесь, сама она хорошая, но родители у нее такие... как бы тебе сказать... Они старым живут... Мне кажется, что они тайно, может быть, по Сметоне вздыхают... да и религиозные люди. Не разрешат они Анежке гулять с тобой.

– А я их спрашивать не буду! – решительно заявил Алесь. – Лишь бы она не возражала...

– Все это запутаннее, чем кажется... А еще вот что я тебе скажу, – снизил голос Йонас, – ходят слухи, что наш колхозный сторож Пранас Паречкус – ее дальний родственник, троюродный дядька или что-то в этом духе… А ему я, брат, не верю! Кажется мне, что темный он человек. Батька и родные ее утверждают, что Паречкус обиженный жизнью и одинокий. Может, и Анежке так же объяснили... А мне кажется, что они хотят выдать за него Анежку...

На мостике через ручей, где днем отдыхал Алесь, они расстались. Алесь, думая о том, что сообщил ему приятель, пошел домой, на огни Долгого, тускло светившиеся вдалеке.

IV

Всюду, насколько охватишь глазом, вдоль озера Долгого желтели копны.

Захар Рудак и Антон Самусевич осматривали поле: первый потому, что это была работа его бригады, второй – потому, что из всех культур рожь была его первой любовью и главной ставкой в хозяйстве. Они разговаривали так мирно, что казалось, не было и никогда не могло быть между ними никаких споров. Рудак обрывал колосья и, растерев их на шершавой ладони, отвеивал зерна. Крупные и спелые, они бронзово поблескивали, и, когда Рудак наклонялся, отсветы эти как бы ложились ему на лицо.

В таком хорошем настроении застал их Алесь, возвращавшийся с мельницы, где работали проектировщики и геодезисты.

– Подсчитываете, Антон Григорьевич, свои ресурсы? – пошутил Алесь, здороваясь с Самусевичем и Рудаком. – Я вас тоже для того отыскиваю, чтобы ресурсы подсчитать... – И он невольно приметил, что этим не очень обрадовал председателя колхоза.

Самусевич, прищурившись, взглянул на Алеся и, вытащив из снопа пучок колосьев, показал:

– Что ж, ресурсы у нас неплохие...

– Я и не думаю сомневаться в этом, Антон Григорьевич. Только, пожалуй, не вредно бы побольше...

– Во-во!.. А я что говорю? – перехватил его мысль Рудак, истолковывая все по-своему. – Ты только послушай, я тебе сейчас объясню... Давай присядем! – И он потянул Самусевича за рукав, усаживаясь на межу.

Алесь присел рядом.

– Ты погляди, – показал Рудак на луга, лежавшие возле озера, – это, по-твоему, порядок? Закустилось все!

– Сам вижу, что непорядок, – ответил Самусевич. – Лезет этот проклятый кустарник так, что не продраться. А что я сделаю? Рук не хватает!

– Считай лучше... Сколько кормов пропадает!

– Ну, если ты умеешь, так и считай... Видать, моя голова не сварит! – обиделся Самусевич.

– Ты вот злишься, а зря... Старый человек, а упираешься, как молодой бык... Почему я про луга говорю? Ты считаешь, что у тебя в стаде триста голов, а на самом деле триста хвостов... Много ли на молоке зарабатываешь?

– Да я разве отрицаю? – оправдывался Самусевич. – Только где я лучших возьму? Чтобы добыть хороших племенных коров, деньги нужны... На свиней – тоже деньги... Теперь вот и на электростанцию деньги... Где я вам столько возьму? Госбанк ограблю? – И он обиженно почесал затылок.

– Не паникуй! Не паникуй, товарищ Самусевич, будь хозяином. И не хватайся за голову, лучше пораскинь мозгами... С людьми посоветуйся, они тебе подскажут, – продолжал Рудак.

Алесю нравились эти напористость и энергия Рудака, хотя он видел, что и Рудак и Самусевич повторяются и, по существу, остаются на своих позициях. «Вот так бы и мне наседать в своей работе на каждого, – думал Алесь. – Только с большим результатом!» Он с интересом прислушивался к спору. Захар Рудак, выломав из ольхового куста прутик, чертил им по песку, словно подкрепляя свои мысли:

– Почему ты не поговоришь с Юозасом Мешкялисом? Они соседи, должны понять... Коров на заготовки им нужно сдавать? Нужно! Значит, подкорми своих, чтобы на них не кожа висела, а мясо играло, да за десять простых получи хотя бы пять породистых... Говорят, у Мешкялиса бык – картина... Попроси и бычка!.. А там, гляди, через несколько лет у нас вон какое стадо будет. И средств не так много надо, без грабежа обойдешься... А?

– Легко сказать, – тяжело вздохнул Самусевич.

– С кустами, с хмызником этим, справиться можно, – продолжал Рудак. – Конечно, если только на топор полагаться, так до конца жизни будешь тюкать тут. А ты кусторез купи!

– Да где они у меня, капиталы? – Самусевич недовольно повернулся к Алесю. – Ведь по уши с вами в долги влезем...

– Ну, это вы зря, Антон Григорьевич! – обиделся Алесь. – Что вы деньгами меня попрекаете? Ничего еще не дали, а сколько наговорили!.. Если уж на то пошло, так я и не набиваюсь, сегодня «здравствуйте», а завтра могу и «до свидания» сказать!

– Вот это уж несерьезно! – и Захар Рудак положил на плечо Алеся руку. – И ты не имеешь права так разговаривать, Антон Григорьевич! Сколько у нас денег на счету?

– Пока что сорок тысяч... Прячу их от кого, что ли? – проворчал недовольно Самусевич.

– Ну вот и ладно... Переведи пока на строительство тридцать тысяч... Хватит на первое время, товарищ Иванюта?

– Думаю, что хватит.

– Вот видите, нечего и сыр-бор ломать. А осенью, глядишь, наша касса пополнится...

– Я не спорю, – заговорил примирительно Самусевич, – а только думаю, что надо делать все по-хозяйски – сначала одно, потом другое...

– Нет, брат Самусевич, этак не выйдет! В нашем колхозном хозяйстве приходится браться сразу за все... И за зерно, и за скотину, и за птицу, и за рыбу, и за яблоки, и за ягоды...

– И за апельсины! – съязвил Самусевич.

– И за апельсины пришлось бы, если бы они у нас росли, – сказал Рудак. – А говорить с тобой тяжело, Антон Григорьевич! Знай: если ты этого не поймешь, плохо придется.

– Ну, хватит меня прорабатывать! – поднялся Самусевич. – Мне надо в правление, я людей вызвал, надо заготовку везти.

– Ты с нами? – повернулся Рудак к Алесю.

– Нет, я еще не завтракал.

Отойдя в сторону, Алесь посмотрел вслед Рудаку и Самусевичу. Они шли пыльной дорогой, которая вела через жнивье на край села, к правлению. По тому, как размахивал руками Рудак и как упрямо вскидывал голову Самусевич, можно было заключить, что спор разгорался с новой силой. Грузная фигура Самусевича, словно куль муки, стоймя брошенный на весы, равномерно переваливалась с боку на бок, и только время от времени он поднимал руку, чтобы вытереть платком потную шею.

Сегодняшний разговор встревожил Алеся. Его беспокоили дела колхоза и в еще большей степени – судьба строительства. «Видно, что Самусевич не хозяин... Непонятно, почему не принимает мер Рудак как парторг? Если его смущает, что он не коренной житель, а приезжий, так напрасно: человек – хозяин там, где трудится. Придется, видно, мне хватить горя на этой стройке!..»

Доводы Захара Рудака настроили и Алеся на критический лад. «А сам я все ли правильно делаю? Твержу только одно: подай деньги и материалы!.. Так может разве только приезжий работать, а я же вырос здесь, знаю каждый родничок, откуда что идет. Нельзя ли сделать так, чтобы все дешевле стоило? Вот, например, на полях полно камня – от веку плуги ломают. Что, если поднять комсомольцев на субботник? Ленин не стеснялся бревна носить!.. Кирпич дадут эглайнцы, у них своя печь для обжига, лес пригонят по озеру пергалевцы...»

– Ох, как ты похудел, сынок! – пожалела его Агата, когда он вошел в дом. – Не думаешь ты о себе!.. Что ж ты ходишь голодный с самого утра? Так ведь и заболеть можно. – И, как всегда, она стала суетиться у стола.

– Да нет, мама, – успокоил ее Алесь, – я на солнце загорел, вот тебе и показалось... А чувствую я себя вот как! – И, шутя, он несколько раз поднял лежавшие под лавкой гири, с которыми упражнялся каждое утро.

– Ты бы хоть отдыхал больше, – настаивала мать, поглядев на столик в углу, заваленный бумагами Алеся. – Целый день бегаешь, а придешь – и дома сидишь спину гнешь...

Алесь с удовольствием ел холодник, одновременно успокаивая мать:

– Теперь так надо... Если бы у меня было пять рук и столько же ног, все равно не хватило бы! Я вот ем, а меня люди ждут – договорились о встрече с товарищами, которые занимаются проектом...

Агата только покачала головой.

Закончив обед, Алесь пошел в школу, где его ожидали инженер Березинец с геодезистами. Во дворе школы он сразу услышал голос Якуба Панасовича, долетавший через раскрытые окна. «Раз учитель говорит, значит начали без меня», – подумал Алесь.

Встретил его Березинец и, поздоровавшись, повел к столу, на котором были разложены листы ватманской бумаги.

– Мы вот тут с Якубом Панасовичем толковали...

– Правда! – с обычной восторженностью подтвердила Малькова. – У Якуба Панасовича интересные мысли!..

Длинный, со скептическим выражением лица, Миша Грабовский неприязненно посмотрел на Малькову, которую он считал болтушкой, и глазами показал на нее сидевшему рядом Андрею Костюченко.

– Ат! – как от мухи, спокойно отмахнулся Костюченко, по-прежнему внимательно разглядывая на столе планы.

– Прошу поинтересоваться, товарищ Иванюта, – обратился к Алесю Березинец, показывая ему чертеж. – Здесь вот мы и решаем ставить электростанцию.

Алесь долго и внимательно рассматривал чертеж, место электростанции, обозначенное красными линиями, синий овал озера Долгого. И вместо удовлетворения на лице его появилась озабоченность.

– Борис Васильевич, если строить станцию здесь, мы погубим нашу водяную мельницу!

– Это неизбежно, – спокойно согласился Березинец.

– Но ведь эта мельница обслуживает три сельсовета.

– А если мы сохраним мельницу, придется затопить сорок гектаров лугов.

– Топить луга нельзя, наш колхоз останется без корма, – назидательно, по учительской привычке, заявил Гаманек.

– А если станцию поставить не там, где думаете вы, Борис Васильевич, и не там, где полагаете вы, Алесь Игнатович, а вот тут? – зачастила Малькова, склоняясь к чертежу.

Березинец и Алесь задумались, но в разговор включился Андрей Костюченко. Высокий и неповоротливый, он спокойно встал и ответил Мальковой, мешая белорусские фразы с русскими и украинскими:

– А це не пойдет, ось як!.. Вы можете и не знать, а я как геолог сказать обязан: грунт в этом месте для плотины не подходит. – И, не вдаваясь в более подробные объяснения, сел на свое место.

– Уж лучше пожертвовать мельницей, чем лугами, – как бы рассуждая с собой, сказал Якуб Панасович.

– Все-таки я не могу согласиться, – взволнованно заявил Алесь. – Как можно пойти на это?!

– Как высоко поднимается весной вода в озере? – поинтересовался Березинец. – У нас нет точных данных, потому что никто таких наблюдений прежде не производил.

– Я же зам говорил... Вы записывали! – напомнил Гаманек и добавил: – Если хотите, так я вам на месте покажу.

– Подождите, надо позвать Рудака и Самусевича, – предложил Алесь и послал за ними в правление Кузьму Шавойку, который сидел во дворе.

Через некоторое время они все сошлись на берегу озера и направились к мельнице, откуда доносился ровный и сильный шум воды. Мельница была старая, запыленная мукой и заросшая по щелям зеленоватым мохом. Одиноким тусклым окном смотрела она на озеро, словно человек, много повидавший за долгую жизнь – и летний зной, и молочные туманы, заволакивавшие дали и глушившие все звуки вокруг, и осеннюю непогоду, и весенние разливы, и ледоходы. Как бы догадываясь, что ее ожидает, мельница глухо и тревожно гудела жерновами. Стремительно падая, вода крутила высокие колеса, обросшие шелковником, похожим на волосы утопленницы. Из дверцы наверху свисала длинная цепь для подъема мешков. Вокруг мельницы пахло ржаной и ячменной мукой, гнилыми водорослями и рыбой. На дворе стояли подводы с мешками, а выпряженные кони фыркали возле задранных кверху оглобель и хрупали сено и овес.

– Вот где я предлагаю ставить плотину, – показал Алесь на суженную часть озера с высокими, обрывистыми берегами, – тогда и мельницу сохраним.

– Можно подумать, что я донкихот и приехал сражаться с мельницами, – пренебрежительно пожал плечами Березинец. – Покажите, товарищ Гаманек, до какого места в самый высокий паводок доходит вода на этом берегу?

Якуб Панасович показал на лозовый куст, который, цепко ухватившись корнями за обрыв, повис над водой зеленым чубом.

– Вот до сих пор. Можете верить, я в любой разлив выхожу на рыбалку!

Самусевич и Рудак молчали, прислушиваясь к разговору инженеров и учителя. Им, конечно, хотелось спасти все – и луг и мельницу.

– Если дело обстоит так, как вы говорите, Якуб Панасович, то весь вон тот сенокос пойдет под воду, – подтвердил Березинец, показывая рукой в сторону широкого луга. – Для нормальной работы станции придется держать более высокий уровень воды круглый год.

– Нет, на это мы пойти не можем! – твердо заявил Захар Рудак.

– Разрешите мне еще подумать, может быть, что-нибудь и получится, – попросил Алесь.

– Что ж, пожалуйста. Только не затягивайте. Сами знаете, у меня мало времени, – нехотя согласился Березинец.

Все сошлись на этом, и старый Гаманек, хотя и не надеялся, что Алесю удастся спасти мельницу, был доволен упорством своего ученика.

К площадке на взгорке, неподалеку от того места, где предполагалось развертывать строительство, с двух сторон подходили подводы.

– Вот здорово! – обрадовался Алесь. – Выходит, теперь задерживаем мы... Поглядите, пергалевцы и эглайнцы уже с материалами явились!

И верно, латыши привезли лес, заготовленный, очевидно, прежде для других целей, а литовцы – кирпич. Похоже было даже, что они заранее сговорились об этой демонстрации единодушия.

– Вот кто кладет начало строительству! – усмехнулся Рудак, здороваясь с Мешкялисом, который уже отпрягал лошадь, а также с Каспаром Круминем и Петером, скатывавшими бревна с телеги.

– А что ж нам! У нас, как в дивизии: сказано – сделано, – похвалился Мешкялис, поправляя чуб, выбившийся из-под пропотевшей и порыжевшей шапки.

Алесь прислушивался к разговору Мешкялиса и Рудака, но волновался совсем по иному поводу. Около одного из возов стоял Йонас, а возле другого, следующего, – средних лет мужчина с длинным ястребиным носом и колючими глазами. На его возу сидела Анежка, что и поразило Алеся. «Наверное, это и есть ее дядька, – думал он. – Но зачем явилась она?»

Вскоре все выяснилось.

– Анежка, пока я покормлю коней, сбегай в магазин, да побыстрее! – приказал дядька.

Девушка покраснела, здороваясь с Алесем, и словно в оправдание сказала:

– Мать послала меня полотна для наволочек купить, а то дядька в этом ничего не понимает, – и заторопилась, пошла к селу.

– Смотри не задерживайся! – крикнула ей вслед тетка Восилене и по-мужски уверенно похлопала по шее лошадь.

Алесь разговаривал с Йонасом, но чувствовал, что говорит невпопад. И правда, отвечая Йонасу, он все время посматривал в ту сторону, куда пошла Анежка. Походка Анежки, казалось ему, отличала ее от всех девчат, каких он только знал. Она шла так легко, что было похоже, будто она парит над травой, только колыхались складки платья и покачивались черные косы на спине.