Текст книги "Когда сливаются реки"
Автор книги: Петрусь Бровка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
XII
В маленькой боковушке, при тусклой керосиновой лампе, Захар Рудак чинит ботинок сына. Лето уходит, ночи подлиннели, и теперь хватает времени и поспать, и оглядеться в хате. Сегодня Захар встал до рассвета – вчера заметил он, что у маленького Василька ободрались носки ботинок и сбились каблуки. Надев башмачок на большую деревянную ложку, он подшивает его дратвой. Представляя, как будет тепло маленькой ножке сына, Захар нежно улыбается.
Тихое, едва уловимое дыхание доносится из-за перегородки. Там спит его Катерина с маленьким сыном, ради которого он встал так рано. Он так любит их, так хочется ему, чтобы у них было все хорошо, что боится даже кашлянуть – пусть поспят, говорят, на заре снятся самые хорошие сны.
Предрассветная тишина наводит Захара на размышления. Как быстро идет время! Сколько лет уже прошло с той поры, когда он, раненый и беспомощный, лежал в этой самой хате. Тогда он маялся на горячей подушке и видел впереди только дороги, фронтовые дороги, не зная, где и чем они для него окончатся. Теперь это позади, и подчас даже не верится, что все это пережито. Тогда все казалось проще. Он был в ответе только за себя: жив – так жив, убит – так убит... А вот теперь он отвечает и за жену, маленькую ласковую женщину, настоящего друга, отвечает за будущее сына, ботинок которого у него в руках. И кроме того, он отвечает перед людьми всего села – отвечает за то, что будет у них на столе в праздники и в будни, и за то, как они будут одеты, и за всю их жизнь. Все связано между собой, и, может быть, только восемнадцатилетние влюбленные не догадываются, что для любви мало одного сердца; приятно слушать соловья, но песни его кажутся чудеснее, если ты сыт...
После того как долговцы избрали Захара председателем колхоза вместо Самусевича, хлопоты на его долю выпали большие. Вот кладет он дратвой шов на ботинке сына, а вспоминает пергалевскую дорогу, по которой недавно ходил договариваться об обмене коров. «Плохое это дело – ждать да догонять, просить да канючить»,– думает Захар. С самого детства он был мучительно застенчив. Придет, бывало, к соседям, когда они обедать собираются, приглашают его за стол – поблагодарит, скажет, что сыт, пообедал уже... А на самом деле, кажется, съел бы вместе с мисками все, что стоит на столе!..
Захар забивает деревянные гвозди в подошву, накалывая шилом дырки, а сам словно все еще ведет переговоры с правлением колхоза «Пергале»:
– Вы же ничего не теряете!.. Мясо для заготовки что от ваших коров, что от наших – одинаковое, а для соседей добро сделаете!
– Добро-то добро, да берет за ребро, – отвечает ему один из литовских колхозников. – Как же это одинаковое? Мы на заготовку могли бы сдать самых плохих коров, а вам плохих не дашь, так?
– И зачем вообще затевать эту канитель? – подает из угла голос Пранас Паречкус. – Я думаю так: каждый колхоз должен сам управляться со своими заботами... Если бы это еще в своей республике... А то ведь охотников просить много наберется...
Захар припоминает это и начинает сильнее бить по каблуку, но, тут же спохватившись, что за стеной спят жена и сын, заставляет себя успокоиться. Все-таки нелегко выслушивать такие укоры! Хорошо еще, что Юозас Мешкялис осадил этого Паречкуса:
– Не то говоришь, Паречкус. А если нам в чем-нибудь помощь понадобится, тогда как? Только кроты ничем не делятся друг с другом, у каждого свой ход и своя кладовая. Так они же слепые... Нет, плохо ты сказал, Пранас, плохо! У нас в Литовской дивизии так не бывало...
Паречкус остерегался вступать в дальнейшие пререкания и примолк. Правда, было высказано еще много сомнений и другими, но тут Захару сильно помог Юргис, отец Йонаса:
– Ничего мы от этого не теряем, тем более что плохих коров у нас в стаде мало, все время выбраковывали...
В конце концов пергалевское правление решило удовлетворить просьбу долговцев. А Мешкялис, провожая Захара, сказал ему:
– Не горюй, не подведем!
Теперь Захар думает, каких коров пригонит сегодня из «Пергале» Агата. Ее назначили заведующей фермой, и она сама вызвалась сходить к литовцам. «Нет, наша Агата, кажется, в таких делах не растеряется», – решает Захар и снова начинает стучать молотком.
За стеной зашевелились, послышался голос Василька:
– Тата!
– А чтоб тебе! Все ж таки разбудил. Чего, сынок? – весело отозвался Рудак.
Затопали босые ножки, из-за перегородки показалась голова заспанного Василька с растрепанными волосами. Он смотрел на отца, освещенного лампой, широко раскрытыми голубыми глазенками.
Захар подошел к сыну, поднял его вверх и, прижав к груди, снова сел на колоду и начал примерять мальчику ботинок. Он был доволен, что успел закончить работу.
– Смотри, сынок, какой башмак у нас с тобой получился, как новый! Бегай себе, собирай кленовые листья, вон сколько их понасыпало сегодня за ночь...
Показалась из-за перегородки и Катя. Ласково поглядела она на мужа и сына.
– Что это ты так рано поднялся? – упрекнула она Захара.
– А все по семейным делам, – показал он на ноги сына.
– Это ты мог бы и днем сделать.
– Днем у меня другие заботы. Позавтракаю – и пойду в колхоз.
– Эх, Захар, и для чего ты убиваешься? Ночами не спишь! Разве Самусевич так работал?
Этот вопрос обычно рассудительной Кати сразу вывел Захара из равновесия. Он опустил Василька на пол и возбужденно заходил по хате.
– Что ты меряешь меня по Самусевичу? Ты же видишь, до чего он довел колхоз?.. Как я могу спать, когда у меня люди уже на работе? Агата небось давно в «Пергале», скоро коров пригонит.
– Вас, может, двое таких и есть – ты и Агата.
– Двое, да не двое... А Якуб Панасович, по-твоему, спит? Или Никифорович?..
– Ладно, ладно, вот уж не знала, что это тебя может обидеть, – примирительно сказала Катя.
Захар с сыном сели завтракать.
– А вот и Якуб Панасович к тебе. – Катя показала на окошко и быстро вытерла фартуком край стола.
Войдя, Якуб Панасович поздоровался, повесил шляпу и присел на лавку. Катя пригласила его позавтракать, и Захар поднялся, чтобы освободить лучшее место за столом, но старый учитель отказался:
– Спасибо, я едва от Веры Петровны спасся... Не могу я рано есть, выпью кислого молока – и все.
– Так вы совсем ослабеете, – посочувствовала Катя.
– Нет, Катенька, я от этого не ослабею – мы, старики, люди жилистые... Но что верно, то верно, посочувствовать нам надо, а то некоторые не понимают этого. Вот хоть бы твой муж...
– Что вы, Якуб Панасович, Захар намолиться на вас не может!..
– Домолился до того, что всю партгруппу на меня спихнул, – пошутил Якуб Панасович.
Захар слушал посмеиваясь. Он понимал, что в шутках старого учителя есть и доля правды, но знал также и то, что лучше его с партийными делами вряд ли кто-нибудь управится, особенно сейчас, когда колхозу придется напрягать все силы, чтобы успеть и в своем хозяйстве и на стройке.
– Якуб Панасович, дорогой, я сознаю, что нелегко вам, но...
– А если бы я помер? – задиристо спросил старик таким тоном, который лучше всего говорил о том, что он весьма далек от печальных мыслей.
– Теперь, Якуб Панасович, больше помирают те, кто помоложе, – то от инфаркта, то от инсульта... А у вас, старой гвардии, закалка крепкая!
– Ну ладно, закалка так закалка... Но если уж сосватал, так давай о делах и говорить... Что мы с Самусевичем-то делать будем? Вот уже который день без работы ходит!.. Набедокурил, верно, а если мы ему дела не дадим, так он и вовсе опустится.
– Я бы такого пьяницу и близко к серьезным делам не допустила, – вставила свое слово Катя.
– Ты не очень-то, Катенька! – возразил Захар. – Так человека можно совсем в грязь втоптать. А что, Якуб Панасович, если нам его сделать полеводом?
– Что ж, давайте посоветуемся на правлении... Только смотри, Захар, возиться с ним придется прежде всего тебе.
Якуб Панасович говорил с Захаром Рудаком, а сам не спускал глаз с Василька. Мальчик пристроился около табуретки и уткнулся в книжку с картинками. Он так увлекся картинками с изображением птиц, что больше уже ничего не видел и не слышал. Видимо, книжка часто бывала в руках мальчика, потому что уже была изрядно потрепана, а сами звери подмалеваны разноцветными карандашами Василька.
– Твой хлопец скоро ко мне в школу придет... Видишь, от книжки не может оторваться! – заметил Якуб Панасович.
– До школы ему еще не одни башмаки придется стоптать, – потеплевшим голосом отозвался Захар.
А Катя, как и всякая мать, считавшая, что пригоже и разумнее ее Василька детей на свете нет, решила показать старому учителю все таланты сына. Словно на крыльях пронеслась она по хате, достала из шкафа другую книжку и, положив ее перед Васильком, попросила:
– Почитай, сынок, дедушке!.. Ну, вот это почитай, – и отошла в сторонку, довольная.
Василек не смущаясь посмотрел на учителя, на отца и, уткнувшись носом чуть не в самую страницу, повел замурзанным пальчиком по строчкам:
Не сидится в хате
Хлопчику малому...
– Ого, да ты, брат, как репу грызешь!.. Тебе и в школу идти не надо! – засмеялся Якуб Панасович, поглаживая мальчика по головке.
На улице басовито заревел бык. Захар Рудак усмехнулся:
– Незнакомый в наших местах голос!.. Уж не Агата ли гонит коров? – И Захар стал собираться.
Якуб Панасович, надвинув на уши свою старенькую шляпу, уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу у порога.
– К ночи-то хоть явишься? – крикнула Катя мужу, но тот уже был за дверями.
Пять коров, пестрых, породистых, лениво брели к ферме, а впереди, словно командир, шествовал рослый двухгодовалый бык. За коровами шли Агата и Кузьма Шавойка. Из-под платка Агаты выбились волосы, лицо порозовело. Она была очень довольна, однако же, видимо, и устала. А Кузьма Шавойка, вооруженный длинным прутом, шел, как на гулянке, упираясь одной рукой в бок. Не трудно было заметить, что он и сейчас под хмельком.
– Ну и молодчина ты, тетка Агата! Так быстро управилась, – радостно встретил ее Захар Рудак.
– А мы еще затемно вышли, зато к поре и дома, – вспыхнула от удовольствия Агата.
– А я что, не молодец? – с игривым шутовством обратился к Рудаку Кузьма Шавойка. – Есть тут и мое геройство... Может, папироска найдется? Покурить охота...
– Ты тоже молодец, Кузьма, что пособил тетке Агате, – похвалил его Якуб Панасович. – Только, смотрю я, ты уже спозаранку приложился?
– Что было, то было, – смущенно пробормотал Кузьма, но тут же пустился в оправдания: – Да вы поглядите на этого зверину, на быка – разве с ним без пол-литра управишься? Он даже нашего Самусевича – на что тяжел человек! – может рогами через забор перебросить...
Рудак с Гаманьком присоединились к Агате, им хотелось посмотреть, как войдет на ферму и займет свое место это новое пополнение колхозного стада. Рудак уже прикидывал, какой доход может принести животноводство, если за него как следует взяться. Разглядывая коров, сытых, толстых, с широкими спинами, высчитывал: «Такая одна может дать молока больше, чем наших три... Вот за пять-шесть лет можно будет сменить все поголовье...» Беспокоился он только об одном: кому доверить коров? Ведь если с ними что-нибудь случится, с него не только колхозники голову снимут, но, что едва ли не хуже, засмеют литовские и латышские соседи. Самусевич обязательно скажет: «Прыгнул высоко – увяз глубоко... Задрал нос – а попал в навоз!..» Только Кузьма Шавойка был совершенно равнодушен к происходящему и, за отсутствием других собеседников, разговаривал с быком.
– Ну, ты у меня не очень! – грозил он, когда бык нагибал голову и начинал крутить головой. – Ты хоть и Степралис, то есть герой, а дурак, если думаешь напугать Кузьму... Не на того напал! И не фыркай, словно пан в мужицкой хате, тут у нас такие травы вокруг озера, что твои приятели из «Пергале» еще позавидовать могут... Говорю тебе, привыкай сразу!..
На ферме к этому событию подготовились: двор был очищен и приведен в порядок, щели в крыше заткнуты свежей соломой, стойла огорожены новыми жердями. Навстречу прибывшим выбежала Вера Сорокина, молодая восторженная девушка, сменившая на ферме Агату.
– Ой, теточка, – подбежала она к Агате, словно не замечая других, – каких красавиц вы пригнали!.. Хоть сейчас на выставку... Гоните их сюда, я им тут уже и квартиры приготовила.
– Вот она и будет ухаживать за этими коровами, – показала на нее Рудаку Агата.
– Не подведет? Случись что, тетка Агата, нам с тобой плохо придется, – предупреждал Рудак.
– Она девушка говорливая, но исправная, – успокоила Агата. – И голова на месте, и руки не гуляют, и сердце ласковое.
За коровами решили оставить те клички, какие они носили в «Пергале». По мнению Рудака, в этом должно было проявиться уважение к дару соседей, кроме того, это всегда напоминало бы, откуда коровы прибыли, и повышало бы ответственность за уход. Когда коров поставили в стойла, Агата принялась за свои хлопоты, Якуб Панасович направился в школу, а Рудак – к себе в правление. Там он застал Алеся и Бориса Васильевича, склонившихся над чертежами.
– Уже готово? – порадовался Рудак, разглядывая проект.
– Иначе и не могло быть, – отозвался Березинец.
Алесь сидел у стола. Видно было, что настроение у него неважное. Рудак подошел к нему и положил руку на плечо.
– Над чем ломаем голову?
– Вот никак не можем дотолковаться – строить мост или нет? Борис Васильевич настаивает на своем, а это затянет строительство... Если мы за зиму не выкопаем котлован, весной начнется черт знает что... Проектировщики перестраховываются, чтобы потом на них не кивали, и ставят под удар строительство... Я о таких вещах еще в институте слышал, но, признаться, не очень верил...
– Кто из вас больше проектов составил – ты или Борис Васильевич? – спросил Рудак.
– Не я, – уклончиво ответил Алесь.
– Тогда я ему и верю, – решительно высказался Рудак. – Дело ведь большое, межколхозное... Случись что, нам с тобой не то что оправдываться, а из села лететь придется галопом и больше глаз сюда не показывать!
Алесь молча выслушал Рудака, но продолжал настаивать на своем. Он разъяснял Рудаку терпеливо, но и не без некоторой обиды, что строительство моста под тяжелые машины займет немало времени, что в связи с этим машины, которые со дня на день должны прибыть, будут простаивать, что работу в котловане придется начинать, возможно, уже при замерзшей земле. Наконец, весной, когда придут в движение талые и грунтовые воды, неоконченный котлован будет неизбежно затоплен, и это приведет к неисчислимым дополнительным затратам...
– Алесь прав! – неожиданно поддержал его Березинец, когда он кончил. – Будь я здешним уроженцем и строителем, может быть, я рассуждал бы так же... Но как проектировщик я рисковать не имею права – строитель должен иметь в виду возможные благоприятные условия, а проект основывается на цифрах и должен быть исчерпывающим... Вот все, что я могу сказать об этом. Ну и... в конце концов товарищ Иванюта вправе поступать так, как ему кажется более целесообразным.
Рудак был мало сведущ в гидротехнических делах, но ему все же показалось, что он напрасно погорячился, приняв сразу сторону Березинца. Он подумал, что в предложении Алеся не только следует разобраться поглубже и все взвесить, но и позаботиться на случай, если оно будет принято и не даст ожидаемых результатов, чтобы репутация Алеся не пострадала в глазах колхозников.
– В конце концов, вы оба знающие и разумные люди, – подытожил Захар свои размышления. – Но так как кроме вас в этом деле заинтересованы три колхоза, то я думаю, что нам и надо будет посоветоваться всем вместе... Как-нибудь разберемся!
На том и порешили. Рудак, заметив, что Березинец выглядит усталым, пригласил его к себе, а когда тот сказал, что, кажется, простудился, обнял его за плечи и потащил к двери.
– Сейчас Катя напоит горячим чаем. Думаю, и еще чего-нибудь найдет, покрепче... Выпить – и под кожух, лучшего лекарства на свете пока что не придумано!..
Алесь вышел из правления, решив прогуляться и поразмышлять на досуге. Он не заметил, как очутился на пергалевской дороге. «Нет, правильно говорят, что от своего сердца и на краю света не спрячешься», – горестно усмехнулся он, вспомнив последнюю встречу с Анежкой. Если бы ему, когда он учился в институте, кто-нибудь сказал, что он, став начальником строительства, будет томиться и вздыхать по колхозной девчонке с крестиком на шее, он рассмеялся бы, а может быть, и обиделся.
Алесь долго бродил по полям, побывал и около озера, а когда возвращался домой, услышал за бугром на пергалевской дороге мощный и ровный гул мотора. Сначала он подумал, что, может быть, это переводят с поля на поле трактор. Или, может быть, танк на маневрах? Но о танках вокруг ничего не было слышно. А вдруг это одна из тех машин, которые были обещаны для строительства?! И обрадовался – не только потому, что приятно было наконец получить под свое начало технику, но и потому, что это был несокрушимый довод в пользу его предложения. Машины дают вовсе не для того, чтобы они простаивали!..
Солнце уже заходило над озером, длинные тени от крыш легли через все поле. Зеленоватая отава заливала низины, а воздух, казалось, звенел в предчувствии близких заморозков.
Из-за бугра появился бульдозер. Молодой парень в синей спецовке поздоровался.
– Я на «Дружбу народов», – сказал он. – Далеко?
– Уже приехали...
– А где найти начальника строительства?
– Это я...
Парень, почти ровесник Алеся, смерил его недоверчивым взглядом.
– Мне шутить некогда!..
– Я и не шучу, – засмеялся Алесь.
– Ну... тем лучше! – сказал бульдозерист. – Куда же мне ехать?
– Пока в село...
Появление первой машины в Долгом вызвало всеобщее оживление – о бульдозерах здесь знали только из газет да еще видели их иногда на снимках в журнале. За машиной увязались мальчишки.
– Прямо танк! – восхищался один из хлопчиков.
Другой, постарше и поопытнее, авторитетно поправлял:
– Больше!.. Танков не видел, что ли?
Когда машина подходила к старой мельнице, там уже собралась толпа взрослых. Среди оживленного говора выделялся голос Лайзана, который считался знатоком техники:
– Такой машиной можно было всю старую Латвию подцепить и передвинуть на новое место...
Многие долговцы, пергалевцы и эглайнцы собрались около бульдозера.
– Си-ила! – восхищался Кузьма Шавойка. – Сколько ж она горючего жрет?
– Поменьше, чем ты! – съязвил кто-то.
Была тут и приходившая в магазин Аделя Гумовская, но она смотрела на все со стороны, притаившись за кустами. Подойти ближе не отваживалась – мало ли что подумают и скажут!.. Особенно осторожной она стала после того, как подкинула листовку Рудаку. То, что видела Аделя сейчас, глубоко и сильно поразило ее. «Что может поделать Казюк против такой силы?» – признавалась она сама себе, любуясь статной фигурой Алеся, который что-то оживленно рассказывал обступившим его людям. Сомнения, уже не впервые в последнее время, заползали в ее душу...
Алесь вернулся домой в приподнятом настроении, хотя сегодняшний спор с Березинцем продолжал тревожить его. А тут еще мать подлила масла в огонь – спросила, словно бы в шутку:
– А правда ли, сынок, люди говорят, что ты на дочке Пашкевичуса из «Пергале» женишься?
– Это кто же такое трезвонит? – ответил он вопросом на вопрос матери.
Агата, по-своему истолковавшая недовольство и озабоченность сына, поспешила высказать свои соображения:
– И я говорю: что в ней такого особенного? Маленькая да ладненькая, и только. Если человеку ученому жениться, так, я думаю, надо ученую, городскую и выбирать. А это что – только молитвенник в костеле и умеет читать...
Агата не заметила, как еще больше поскучнело лицо Алеся, и, расценивая его молчание как согласие, развивала свои рассуждения:
– Ну, а если нашу, сельскую, брать, так такую, чтобы кровь с молоком!.. Чтобы она и работать умела, да чтобы и показать ее людям не было стыдно...
И только когда Алесь вышел за дверь, ничего больше не сказав, у нее закралось подозрение, что тут не все ладно и что, может быть, она своей неосторожностью обидела сына.
Алесь и в самом деле не находил места от грустных мыслей... «Черт меня понес на эту стройку! – распекал он себя. – Лучше уж работать среди чужих людей! А тут все лезут в душу, дают советы, словно ты все еще мальчишка, и никто не постарается понять, что у тебя на душе... И ничего тут путного не сделаешь, все будешь согласовывать да увязывать, клянчить каждую подводу. Почему было мне не попроситься на Волгу? Вот где настоящий размах! – И он с завистью вспоминал письмо Вити Шаркевича, полученное вчера из Куйбышева. – Это же надо подумать – одних составов, груженных материалами, потребуется сорок две тысячи... Чуть не половину земного шара можно обернуть одними этими составами. А у нас тут что?»
Алесь не заметил, как дошел до стежки, которая вела к лесу. Звали ее партизанской, по старой памяти. Холодный ветер пронизывал Алеся, его охватывала дрожь. «Как же я снова очутился здесь? – спохватился он и, вспомнив Анежку, усмехнулся. – Нет, моя дорогая мама, недаром заносит твоего сына на эту дорожку, и не зря говорят люди... А что, если зайти к Анежке? Родители, наверное, сочтут за сумасшедшего. А что люди наговорят, когда явлюсь я туда ночью! Да и холод собачий!»
Алесь стоял на партизанской стежке около высокой раскидистой ели, и на мгновение ему почудилось, словно отец коснулся его плеча, пытаясь утешить:
«Успокойся, все перемелется, сынок!..»
Алесь настороженно согнулся – это ветер наклонил к его плечу лохматую ветку. Однако ему стало легче, ведь на такие трудные дела шли люди, а голов не вешали. «Нет, – подумал он, – надо довести дело до конца, а потом махну или на Волгу, или на Енисей, – куда душа пожелает!»
