Текст книги "Когда сливаются реки"
Автор книги: Петрусь Бровка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Багорщики, сюда! – крикнул Кузьма и кинулся к водоспуску.
Он быстро отвел первую льдину в сторону и дал возможность беспрепятственно проскочить мелким. На помощь ему бросилась вся бригада. Пока шли только небольшие обломки льда, работа была успешной, хотя зевать не приходилось.
– Прямо как в Литовской дивизии! – верный себе, сострил Мешкялис, чем-то похожий сейчас на солдата во время атаки. Багор казался ему штыком, которым он разит смертельного врага.
Анежка работала на подсыпке гребня перемычки и все время беспокойно поглядывала на озеро. Когда начался ледоход, она засуетилась, кинулась с лопатой к одной льдине, которая показалась ей опасной, но, увидев, что у водоспуска народа хватает и управляются без нее, остановилась и стала смотреть на это волнующее и захватывающее зрелище. Было видно, что лед на озере покрошился чуть не до самого «Пергале». Большие льдины еще недвижимо стояли около берега, а мелкие под напором воды неудержимо двигались посередине озера. Одни плыли спокойно, словно гуси, другие, сталкиваясь и подминая друг друга, скрипели и скрежетали. Рушились, крошились, крутились на воде целые островки со следами санной дороги, иные становились вертикально и, синеватые, блестящие, были похожи на причудливо изломанные зеркала, в которые смотрелись небо и солнце. А за всем этим – за непрерывно меняющейся картиной движения льда, за зелеными разводьями между ними, за темными, прогретыми солнцем крутыми берегами – виднелась голубоватая полоска пергалевского леса, и оттуда тянуло теплым весенним ветром. Анежку захватило это зрелище, сердце ее томилось весенней радостью и неясным предчувствием еще небывалого счастья. Она встрепенулась, почувствовав прикосновение к своей руке.
– Алесь, это ты? – засветилась она улыбкой. – Смотри, как пригоже...
– Кому пригоже, а кому и тревожно, – попытался он пошутить и, бросив на нее ласковый взгляд, пошел туда, где работали Кузьма и Мешкялис.
Пока все обстояло благополучно. Однако Алеся беспокоило, что за мелкими льдинами могут двинуться и крупные, которые стояли возле берегов, как бы составляя могучий резерв ледохода. Справиться с ними при помощи багорщиков Кузьмы и Мешкялиса будет очень трудно. Удар льдин может сорвать водоспуск, а затем всю перемычку и плотину. «Нет, больше ждать и гадать нельзя, надо просить подрывников», – подумал Алесь.
– А может, не стоит? – выразил сомнение Лайзан, когда Алесь сказал ему о своих опасениях. – Обойдется...
– Чтобы с такой силой и не справиться? – удивился Мешкялис, показывая на людей, которые собрались на перемычке.
И все-таки Алесь не сдался на уговоры.
На некоторое время у водоспуска наступило затишье. Лишь мелкие льдинки, как чайки, подскакивали на стремнине, затем ныряли и выскакивали далеко позади.
Анежка стояла на мостках, от нечего делать мыла лопату в быстро бегущей воде и забавлялась тем, что, нацелившись, колола мелкие льдинки. Но вскоре льдины пошли гуще, грохот их становился сплошным, а кроме того, стало заметно, что пришли в движение и те большие, что стояли у берега.
Кузьма, Мешкялис и Ярошка работали теперь в полную силу, без оглядки, но им становилось все труднее. Одна из льдин, длинная и с острыми краями, стала поперек течения и загородила дорогу другим.
«Вот бы разбить ее!» – подумала Анежка и хотела позвать Йонаса, но потом решила, что он над ней только посмеется. А разве она не может справиться сама? Никто не успел предупредить ее, как, схватив багор, она прыгнула на лед.
– Куда ты? Назад! – закричал Мешкялис, когда девушка уже оказалась метрах в десяти от берега.
Было поздно. Кусок льдины, на котором стояла Анежка, надломился. Она вскрикнула, взмахнула руками и очутилась в воде. В ужасе завизжали девчата на перемычке, гул прокатился по толпе. Напуганная Анежка попробовала ухватиться за край льдины, но другая толкнула ее в спину, руки ее скользнули, и она скрылась под водой.
В ту же секунду кто-то кинулся с берега. Через мгновение из-под воды показалась голова Кузьмы со спутанными волосами, а затем и бледное лицо Анежки. Йонас, который испуганно топтался на берегу, подал Кузьме багор, тот ухватился за него одной рукой, поддерживая другой девушку, и выбрался на берег. Анежку положили на разостланное Йонасом пальто, люди обступили ее.
– В больницу ее надо, – распорядился Никифорович.
– А может, до хаты, обогреть – и все? – посоветовал кто-то.
– Нет, в больницу...
На берегу осталась дежурить бригада Мешкялиса, многие пошли к селу, куда понесли Анежку. Алесь удивился, когда, возвращаясь из конторы, заметил толпу. «Чего бы это?..» – всполошился он. И прямо остолбенел от неожиданности, когда увидел, что несут Анежку. Забыв обо всем на свете, он подбежал к Кузьме, схватил девушку на руки, прижал к груди.
– Что с тобой? Что случилось? – спрашивал он, хотя без труда можно было догадаться по воде, стекавшей с одежды.
Анежка открыла глаза, узнав Алеся, прошептала чуть слышно:
– Ничего... Испугалась сильно...
– Идите туда, на перемычку, – попросил Алесь, и многие повернули назад. С ним остались Кузьма, Йонас и Никифорович.
Через несколько минут Анежка уже лежала в больничной палате. Переодетая и согревшаяся, она пришла в себя и с благодарностью посматривала на Кузьму и Алеся. Чувствовала она себя неплохо, только совестно было, что из-за своей неосмотрительности и поспешности наделала столько переполоха.
– Спасибо тебе, Кузьма, – тихо сказала она. – Ты теперь для меня как брат родной...
Алесь поднялся и молча, по-мужски, поцеловал Кузьму.
– Иди, Алеська, тебе там надо быть, – сказала Анежка, но он явно не спешил.
– А я-таки пойду, – заявил Кузьма. – Вот как переоделся, так кажется, что просто из-под душа выскочил... Закалился!
– Ты не шути! – упрекнула Анежка. – Мало что может быть...
– Какие там шутки!.. Одно вот только... Хоть и не пью я теперь, а по такому случаю следовало бы, – и, попросив у сестры спирта, он одним глотком опорожнил чуть не полстакана, запил водой и выскочил на улицу.
– Молодчина, – сказал Никифорович. – Настоящий ленинградский характер... С таким не пропадешь! Ну, я пошел туда.
– И я с вами, – поднялся Алесь.
– Нужно будет – позовем... А пока посиди тут, полезнее... Поправляйся, дочка! – и Никифорович оставил их вдвоем.
Алесь склонился к девушке, обнял ее, и она увидела, как повлажнели его глаза.
– Ну, что ты такая непослушная? – упрекнул он ее. – Зачем тебе было кидаться туда?
Перебирая ослабевшими пальцами волосы Алеся, она тихо и ласково сказала:
– Прости меня, все время доставляю я тебе неприятности... Но мне так хотелось помочь тебе!
Затем она прижалась щекой к его щеке, вздохнула:
– Иди, тебе надо быть там...
Уже не только Кузьма, Мешкялис, Йонас и многие другие, но и сам Алесь взялся за багор, когда приехали подрывники. Видно было, что эти люди не привыкли терять время даром, – сразу же приняв необходимые предосторожности, они сошли с берега на большую льдину, которая очень медленно, но непрерывно подвигалась к перемычке. Через несколько минут в трех или четырех местах задымились бикфордовы шнуры.
– А лед толстый, – глядя на маневры подрывников, выбиравшихся на берег, заметил Гаманек.
– И морозов больших вроде не было, – отозвался Мешкялис.
Люди на перемычке пригнулись – поспешность, с которой выбирались подрывники на берег, и то, как втягивали они головы в плечи, насторожили и других. И вот уже грохот прокатился над озером, взлетели каскады воды и осколков.
Один из них, небольшой, упал к ногам Мешкялиса, и тот выругался:
– А, чтоб ты сгорела... И не на фронте, а погибнешь!
Йонас, решив, что наступил подходящий момент отомстить за шуточки по поводу крестин, сказал:
– Ты так много говоришь о фронте, что можно подумать, будто вся Литовская дивизия только на тебе и держалась!
– Ну, знаешь!.. – обиделся Мешкялис. – Держалась не держалась, а таких, как ты, я выручал не раз…
Видимо, Мешкялиса шутка сильно обидела. Есть у каждого человека такие поистине святые для него моменты в жизни, которых нельзя безнаказанно касаться. Он нахмурился и работал, не поднимая головы.
– Зря ты это, – тихо сказал Алесь Йонасу, и тот понял, что совершил ошибку, напрасно огорчил председателя.
Отвлекла их от этого маленького, но неприятного происшествия Зосите, которая только что вернулась от Анежки. Сообщив, что там все в порядке, она сказала:
– Знаете, Алесь, мне кажется, что надо сообщить об этом родителям... Нехорошо получается. Правда, ничего страшного сейчас нет, а кто знает, что будет к ночи?
Мешкялис и Йонас остановились и наблюдали за Алесем.
– И правда, было бы неплохо, если бы ты им сказала.
– Ну, так не о чем толковать, я пойду... До свидания, Йонас! – И Зосите быстро направилась в «Пергале».
Подрывники продолжали свою работу. Некоторые льдины, крепкие и медлительные в движении, они рвали прямо на озере, на другие, поменьше, не представлявшие опасности, бросали шашки прямо с перемычки. Теперь уже бояться было нечего.
– Ну, вот и справились, – удовлетворенно констатировал Кузьма Шавойка, отбрасывая багор и вытирая рукавом пиджака лоб. – Жалко, что еще разок выкупаться не удалось, очень уж хороший спирт в больнице дают... Хватил бы – и спать!
– Была бы охота, – поддразнил Йонас. – С дымком найдется...
– Ну нет, – засмеялся Кузьма. – Больше я на эту приманку не клюю!..
Солнце уже склонялось к горизонту, катилось на почерневшие холмы и синие лесные рощи. В воздухе повеяло прохладой, той чистой и хрупкой свежестью, которой, как ключевой водой, невозможно напиться досыта. Озеро почти очистилось, на воде, все больше краснеющей под закатом, виднелись лишь одинокие небольшие льдины, которые как бы недоумевали: «Чего ради вы, люди, так рассердились на нас? Разве плохо послужили мы вам зимой, когда над нами, по снежному насту, проносились сани и бежали лыжники?..»
Когда Алесь зашел к Анежке в больницу, возвращаясь с работы, там сидели уже ее родители. От неожиданности он даже растерялся, подался назад с порога, но по спокойным глазам девушки понял, что опасаться ему нечего.
Заметив его, старый Пашкевичус поднялся с табуретки.
– Анежка вас тут вспоминала... Вы ее спасли...
– Это не я, – смутился Алесь. – Это Кузьма Шавойка... Я только до больницы донес...
Старая Пашкевичене молча подошла к Алесю, положила ему руки на плечи и поцеловала в лоб. Алесь заметил, как у Анежки на глазах заблестели слезы. Видимо, она была рада такому обороту дел, а у Алеся словно крылья выросли за спиной. Он понимал, сколько этим старикам пришлось переломить в себе, прежде чем отнестись так к нему, белорусу и безбожнику. «Значит, стерлась и эта грань, значит, перестаю быть чужим», – думал он. И еще больше обрадовался он, когда Пашкевичус сказал:
– А этот негодяй Паречкус чего только не выдумывал про вас!
– Бандит он, вот кто! – вспыхнула Анежка.
– Бандит, это верно, дочушка, – подтвердил Пашкевичус, а старуха только закивала головой. – Вот только поймать бы его... Говорят, не нашли еще...
– Лихо с ним! Никуда не денется, найдут, – рассудила мать Анежки. – Хорошо, что у нас так обошлось...
Вечером, когда старики поехали домой, Алесь долго сидел у Анежки. Наверное, он готов был просидеть возле больничной койки до самого рассвета, если бы его не попросил уйти доктор. Когда он прощался, Анежка вздохнула:
– Жаль, что не встретился ты мне раньше... А скажи, могут принять меня в комсомол?
– Ты только теперь подумала об этом?
– Да нет, я и раньше, – смутилась она. – Недавно книжку хорошую прочла.
О том, что она стала по вечерам читать, он еще не знал.
XXIII
Прошло несколько недель после ледохода, и совсем другим стало все вокруг Долгого. Заговорили на тысячи голосов поле и лес. Теплые, с туманцем, зори, короткие дожди с летучими радугами, жаркие дни делали свое дело. Быстро пошли в рост травы, и кажется, если бы приложить ухо к земле, можно было бы услышать, как сговариваются между собой и тянутся вверх стебельки и как на деревьях с тихим треском раскрываются почки.
Весна набирала полную силу, гнала из корней к вершинам соки, легкими красками писала в полнеба лимонные закаты с пламенеющими облачками, заставляла петь птиц и девчат. Алесь, вспоминая напряженные дни, смотрел на озеро и не узнавал его: плескалась, разводя круги, рыба; тонкие и прямые, как штыки, у берега из воды поднимались вверх острия камыша; и тут и там качались на спокойной глади рыбацкие лодки. Белые чайки стелются над водой, едва не задевая ее крыльями, а порой чиркают белой грудью по самой стеклянной поверхности, оставляя на мгновение легкий, тающий след.
Впервые Алесь почти не заметил, как пришла весна. Так захлопотался, что упустил неповторимую радость весенних перемен. Прежде он узнавал голос весны еще тогда, когда вокруг лежали и резали глаза своей белизной снега, – вдруг в полдень редко и робко стучала под крышей капель, словно путник, который еще боится громко заявить о своем приходе. Из оврагов он приносил домой ветки вербы, их слабый и тонкий аромат жил особо, не желая смешиваться с привычными запахами избы, и распустившиеся пупырышки напоминали ему маленьких гусенят, плывущих друг за другом по летней воде. Он строил мельницы на первом ручье, который бежал в снеговом русле, чистый и прозрачный, потом, когда протаивали пригорки, вечерами вдруг узнавал, как остро и по-своему пахнет глина... Весна! Единственная вечная книга, которую читают от самого рождения до смерти, не испытывая скуки и разочарования. В этом же году не заметил он ее прихода. А сколько он переволновался, хотя и старался не показывать этого людям. К тому же ему пришлось ввязаться в неприятную переписку с заводом, который отгрузил турбину без регулятора. А тут еще Анежку задержали чуть не на три недели в больнице – сначала, в первые дни, казалось, что все хорошо, а потом обнаружилось, что дело идет чуть ли не к воспалению легких...
Теперь весна в разгаре. Зеленеет трава, гудят тракторы на полях, и Якуб Гаманек, прихватив свое ведерко, каждый вечер ходит с удочками на озеро ловить окуньков и плотичек. Легко, отрадно на душе у Алеся. Здание электростанции, белое, словно вымытое, стоит на берегу, а от него уже начинают расходиться вдоль трех дорог столбы – на Долгое, «Пергале» и Эглайне. Пройдет еще немного времени – побежит по проводам ток и вспыхнут вокруг огни.
Несколько тревожило Алеся только поведение Анежки. Она любила его, это он знал. И в то же время она под разными предлогами отказывалась переезжать к нему и жить вместе. «Может быть, из-за этого проклятого Паречкуса, которого никак не могут найти? – думал Алесь. – Сидит, наверное, где-нибудь, забившись в мох...»
– Алесь, а мы тебя ждем! – крикнул ему Никифорович, когда он подходил к станции, и Алесь понял, что замечтался.
Приступили к установке турбины, и Алесь теперь почти неотступно находился здесь. Но еще ближе к сердцу, кажется, принимал все это Кузьма Шавойка. В последнее время он почти не отходил от Никифоровича, и тот, пока турбина стояла под навесом, рассказывал о каждой ее части, а кроме того, Кузьма уже и сам начал заниматься по книгам, которые удалось достать. Теперь Кузьма стал надежным подручным старика, охотно выполнял всю, даже самую, казалось бы, неинтересную работу, которую ему поручали, а про себя мечтал стать дежурным по электростанции.
Турбины отличаются от других машин тем, что их обычно ставят посреди светлых и просторных залов, словно оказывая тем особый почет. Так было и здесь. Машина лоснилась под лучами солнца, которые щедро лились сюда через раскрытые окна, возле нее хлопотали Алесь, Никифорович и Кузьма. В зале, правда поодаль, чтобы не мешать, толпились люди, у которых оказалось свободное время, – слишком все это было интересно и многозначительно, чтобы пропустить такое событие в жизни села.
Проработав несколько часов, Алесь распрямился, вытер руки от масла и сказал удовлетворенно:
– Будет порядок.
– Будет, – согласился Никифорович.
– Но работы еще много.
– А я думал, что уже все, – удивился Кузьма.
– Ишь ты какой быстрый! – усмехнулся Никифорович. – Ее еще отрегулировать надо, довести все до полного ладу...
– Нет, все-таки уже меньше осталось, – не согласился с ним Алесь. – Вот не задержаться бы с проводкой...
– Задержишься, когда провода не хватает...
– Значит, опять хлопоты – звони, проси, уговаривай...
– Учись и этому, сынок... Без этого и начальника в наше время настоящего не получится! Тут у тебя еще райские условия, все вам помогали, люди свои вокруг, а в другом месте потруднее придется... «Закаляйся, как сталь» – по этой песне и действуй...
Эти слова Никифоровича, сказанные почти в шутку, еще раз напомнили Алесю, что скоро он отсюда уедет, а куда – еще никому не известно. По существу внешне Алесь мало изменился с того времени, как приехал сюда, только, пожалуй, загорел и поздоровел, а на самом деле это уже был другой человек. Но само повзросление происходит по-разному, и быстрее у того, кому приходится самостоятельно делать большое и ответственное дело... В контору Алесь пошел не обычной дорогой, а стежкой, которая вела мимо фермы. Мать уже несколько раз просила его зайти посмотреть, что теперь делается у нее. Старой было немного обидно, что ее сын, целиком занятый стройкой, не находит времени поинтересоваться ее успехами, которыми она гордилась. Но увидеть мать наедине Алесю не удалось – возле фермы он встретил Захара Рудака.
– А-а, товарищ начальник, – пробасил тот, – пришел поинтересоваться нашими делами? Рады... Электричество – это, конечно, хорошо, это просто замечательно, особенно когда на столе всего много, а?
Агата поставила на землю ведро, которое держала в руках, поправила кончик платка на шее и с умилением смотрела, как Алесь здоровается с Рудаком.
За оградой, возле матери, пили из корыта телята.
Некоторые были пестрые и отличались от остальных и ростом и мастью. Алесь сразу узнал в них приплод тех коров, которых пригнали из «Пергале».
– Оттуда, мама? – спросил он, кивнув головой в их сторону.
– Оттуда, – ответила Агата, довольная вниманием сына. И она попыталась подробно рассказать о том, как теперь ухаживают за скотом, насколько повысились удои и какое беспокойство испытывает она из-за кормов.
– Будут корма, Агата, – послышался уверенный басок, и все увидели подходившего Самусевича. – Наводите тут панику, а все зря.
Самусевич выглядел более подвижным и бодрым, чем прежде. Он немного похудел, лицо его посвежело и обветрело. В душе, правда, он так и не мог смириться с тем, что не он председатель колхоза, но виду не показывал.
– Я думал, ты сеешь, а ты еще попусту поля шагами меряешь, – упрекнул его Рудак.
– Посею... Дело понимать надо!..
Зимой еще, после того как Самусевич поклялся исправиться, его решили сделать бригадиром, и пока что он не давал повода раскаиваться в этом.
– В этом году я рисковать не хочу, – продолжал Самусевич. – Хочу на выставку в Москву попасть, что вы думаете?
– Ты, Антон, не о выставке думай... Я вот пою скот, а ты о закуске подумать должен... Небось сам закусывал?
– Закусывал, – нехотя признался Самусевич. – Как же ее, черта, без закуски потреблять? Невозможно. А только, тетка Агата, ты мои раны солью не посыпай... С председателя побольше спрашивай, тетка Агата. А мое дело маленькое, я свой план выполню!
– Ну и дьявол! – засмеялся Рудак. – Правду говорят, что такой характер хоть на мельнице в муку перемели, а он все самим собой будет...
– Трудный характер, – согласился Алесь.
– А кто его знает... Это еще подумать нужно! Из лозы только корзинки да стулья плетут, чтобы сидеть удобно, а на дубках вон крыша держится... Только суки обрубать трудно...
XXIV
Ян Лайзан, который работал теперь в своей столярне для колхоза, все-таки довольно часто наведывался на станцию. Во-первых, его тоже интересовала установка турбины, во-вторых, он любил посидеть и покалякать с Никифоровичем, а в-третьих, он очень хотел, чтобы уже и Дом агрикультуры строился. Но шли полевые работы, люди в колхозах были заняты, и бревна, привезенные зимой, лежали на бугре, темнея под солнцем и соча прозрачные капли смолы, словно они все еще оплакивали свое прошлое... Вот и теперь Лайзан шел знакомой тропинкой, вокруг которой буйно волновалась трава и пестрели цветы. И еще издали заметил он около барака вороного жеребца из Эглайне. «Неужели Каспар сидит у Восилене? – подумал Лайзан. – И так рано? А почему бы и нет? Может, пойдет на лад у них...»
Лайзан не ошибался. Каспар явился в комнату Восилене и Анежки с утра. Был он необычно подтянут, чисто выбрит, с закрученными усами. Однако его боевой вид никак не вязался с нерешительностью, которая совершенно явственно проступала во всех его движениях. Трудно было узнать и Восилене – она сидела у окошка, подперев голову рукою, и глаза ее, всегда веселые, казались погасшими. Анежка вышивала и не сразу заметила все это, занятая своими думами, но когда увидела, поднялась и вышла. Восилене продолжала молчать, и первым не вытерпел Каспар. Заметив, как дрожат ее губы, и решив, что женщина вот-вот заплачет, Каспар подошел к ней и взял за руку.
– Так что же, поедем?
Восилене помолчала, затем нерешительно поднялась и посмотрела ему в глаза.
– А может, подождем?
– Чего?
– Ну, хоть бы того, когда электростанцию пустят… Ведь работа у меня здесь!
– Нет, я тебя прошу, поедем сейчас, – настаивал Каспар. – И работы тут никакой почти нет уже... Поедем, а то ни в душе, ни в жизни – нигде порядка нету. А станция что? Она своим чередом...
Восилене взяла его за пуговицу пиджака и долго смотрела ему в глаза.
– А пустят меня отсюда?
– Не волнуйся, об этом я уже почти договорился с Алесем Иванютой. Народу здесь теперь мало, одна Анежка справится.
– Ну ладно, – согласилась наконец Восилене. – Если уж ты такой упрямый. – И она припала головой к его груди.
– Лаби.., лаби...[13]13
Хорошо… хорошо… (латышск.)
[Закрыть] – взволнованно гладил голову Восилене Каспар. – Поехали?
– Подожди, я сбегаю за Анежкой, да и Алесю заодно все скажу, а то будут смеяться – приехал, как цыган, да и увез…
Восилене вышла. Каспар сел на лавку. Он радовался – хорошо, что все так получилось. Из кухни долетал веселый голос Восилене – она давала Анежке последние наставления. Каспар поглядел на эглайненскую дорогу, представляя, что вот сейчас, сию минуту, повезет по ней хозяйку в свою хату… Помчит ее как можно быстрее, чтобы все скорее кончилось – и неуверенность, и томление, и беспорядок дома... А там, дома, – и это его несколько беспокоило, – он видел своих детей. «Как встретят они приемную мать? Нет, с такой, как Восилене, не страшно, – утешал он себя. – Она со всеми поладить умеет, все ее полюбят...»
За такими раздумьями его и застали Восилене и Анежка.
– Ну, так поехали? – поднялся он навстречу.
– Да что ты так спешишь?
– Все меня там ждет... Хозяйство, дети… Поверь, лучше не тянуть! – И он так просяще посмотрел на Восилене, что та решилась окончательно.
– Ладно, поехали... Только вещи возьму! – И она стала собирать в чемоданчик платья, белье, туфли. – Придется тебе еще и в «Пергале» заехать!
– Да зачем мне те вещи, лишь бы ты была! – с юношеской запальчивостью воскликнул Каспар.
Анежке было немного смешно и неудобно. Она не могла представить, что люди в таком возрасте могут вести себя так неуверенно и несерьезно. «Неужели и я такой буду?»
Чемодан был набит доверху, и, может быть, потому, что больше уложить уже ничего нельзя было, или потому, что в хату вошел Алесь, Восилене, передавая Анежке два бокала, сковородку, ведро и другую мелочь, пошутила:
– Это вам с Алесем на почин!
Анежка вспыхнула от смущения, но Алесь спокойно принял от Восилене бокалы и сказал:
– Что ж, спасибо... Вот сегодня мы и выпьем за ваше здоровье!
– В добрый час, – усмехнулся Каспар. – Теперь уж я вашим разговорам мешать не буду...
– Смотри ж, Анежка, чтобы за столовку не стыдно было, – перевела разговор Восилене и поцеловала девушку.
Так, уже не скрывая больше своих отношений от Алеся и Анежки, Восилене и Каспар уселись в бричку. Каспар чмокнул, тронул вожжи, взмахнул кнутом и погнал лошадь, забыв даже попрощаться. Увидев это, Лайзан удовлетворенно стукнул своим узловатым кулаком по колену и воскликнул:
– Все-таки вышло!
– Вышло, дед Лайзан, вышло, – подтвердил Йонас, пригоняя ступеньку на деревянной лестнице.
Лайзан только усмехнулся.
Вороной жеребчик резво стучал копытами по теплой сырой земле, и бричка, в которой сидели Каспар и Восилене, легко катилась среди полей. Издалека виднелась белая эглайненская башня. Восилене смотрела на нее и думала: вот там начинается ее новая жизнь. Как сложится, как пойдет она? Может, снова нелегко... Она вздрогнула, припомнив свое первое замужество. Словно живой, предстал перед ней Клемас, за которого отдала ее родня, так как отца и матери своих она никогда не видела. Она осталась сиротой с самых малых лет. Клемас был богат, имел много земли, но зато старше ее был в два раза. Ни одной счастливой минуты в жизни с ним не помнит Восилене. Она и теперь вздыхает с облегчением, когда припоминается приход Красной Армии в Литву, – сбежал ее Клемас и словно в воду канул... Нет, Каспар другой человек, она его успела узнать, и можно не очень тревожиться. А дети? И не в том дело, что их пятеро, – всех она успеет доглядеть, работы она не боится, а как сложатся отношения с ними?.. Между тем белая башня, как бы взбежавшая на пригорок, приближалась и приближалась, и все сильнее билось сердце женщины.
– Вот и наше поле, дорогая, – придвинувшись к Восилене, сказал Каспар.
Только теперь, очнувшись от дум, она огляделась вокруг и поняла, почему так любовно говорит об этом Каспар. Поля колхоза радовали порядком. «И нашей бы жизни быть такой!» – пожелала Восилене.
За разговором они и не заметили, как въехали в эглайненские хутора. И Каспар и Восилене старались теперь не оглядываться по сторонам, потому что из каждой хаты на них смотрели люди. Там, где окна были закрыты, носы плющились о стекла и напоминали белые пятачки. Но они не обижались – конечно, каждому интересно посмотреть, какую жену везет председатель колхоза...
Каспар остановил жеребчика возле хаты. Восилене не спеша вылезла из брички и огляделась. Оба они чувствовали некоторое замешательство и, казалось, хотели еще что-то додумать, уяснить, прежде чем перешагнуть порог. Из этого состояния их вывела Визма, которая вышла из сеней вместе с Томасом и радостно обратилась к отцу:
– А мы тебя заждались, тата!
– Добре, дочушка, – ответил Каспар и погладил Визму по головке, считая ее слова хорошей приметой. – Пошли в хату.
Он отворил дверь и пропустил впереди себя Восилене и дочь. Там он взял Восилене за руку и, смущаясь и поглаживая усы, сказал обступившим детям, показывая на Восилене:
– Любите ее, как мать, дети, а она будет любить вас.
– Хорошо, папа, – ответила Визма, остальные же молчали и посматривали диковато, не совсем понимая, что именно происходит.
Восилене чувствовала себя не совсем хорошо, настороженные глаза детей смущали ее, и она решила, что лучший способ успокоиться и освоиться с новой обстановкой – это приняться за работу.
– Визмочка, – сказала Восилене, – давай займемся обедом.
– Да я уже все сделала!
– Молодчина, Визмочка, но знай, что с этой поры твое дело – это книжки. Около печи буду я сама. – И, повязав фартук, она, словно и не выходила из этой хаты, подошла к печке, открыла заслонку, вытащила ухват и достала чугунки.
Визма хотела обратиться к Восилене со словом «мама», но оробела и только сказала:
– А можно мне помогать вам?
– Помоги, дочушка, – улыбнулась Восилене.
Визма застлала стол скатертью, расставила миски, положила ложки. Восилене налила суп. Каспар и дети уже сидели за столом. Подождав немного, Каспар позвал:
– Садись, мать!
Восилене села рядом с Каспаром. Он ел с удовольствием, какого давно не испытывал. «Вот и снова вроде собралась вся семья», – думал он. Успокоилась и Восилене. Она смотрела на детей, сидевших вокруг стола, и убеждалась, что они в самом деле хорошие, как говорил о них Каспар. Степенно, как взрослая, обедала Визма; трое меньших, сбившихся около одной миски, так увлеклись, что ничего вокруг уже не видели и не слышали. Только маленький Томас, пристроившийся около отца, осторожно присматривался к новой матери.
Когда обед кончился, Каспар подумал, что, хотя день сегодня и особенный, однако надо бы пойти по хозяйству – в последнее время из-за поездок к Восилене он и так уже упустил многое. Угловатый, немного застенчивый, не слишком разговорчивый, Каспар был таким человеком, который, заботясь о порядке в своем доме, никогда не забывал о большом деле.
– Надо бы мне в поле проехать, – осторожно сказал он, еще не зная, как к этому отнесется Восилене.
– Надо так надо. И спрашивать незачем! – словно это было уже не в первый раз, ответила с улыбкой она.
Визме, которая уже понимала многое в людях, очень понравилась эта улыбка и спокойствие мачехи. И поэтому, когда отец, надвинув кепку, скрылся за дверью, а ребятишки убежали на улицу, она сказала:
– Мама, я приберу со стола...
Никогда в жизни не слышала еще Восилене этого слова, обращенного к ней. Она разволновалась до слез и покраснела.
– Нет, Визмочка, мы это вместе сделаем, – сказала она.
Восилене мыла посуду, Визма перетирала миски и ложки. Когда с этим было покончено, Восилене, оглядев хату, прикинула, что еще надо сделать в первую очередь. Она заметила паутину в углу, неприбранные кровати и то, что половики давно не выбивались. Однако, когда взгляд ее случайно упал на улицу, она позабыла обо всем и позвала:
– Томасик, иди сюда...
Мальчик боязливо, не без поощрения Визмы, подошел к Восилене. Она, как мать, погладила его по головке.
– Давай снимем курточку и зашьем... Видишь, какая тут дырка, волк залезет...
Томас сидел рядом и смотрел, как положила она заплатку и как быстро бегают ее пальцы с иголкой. Дети хорошо чувствуют доброе сердце, и мальчик уже с полным доверием смотрел на Восилене. А она и сама дивилась тому, что все оказалось так просто, без мучительной неловкости и того нервного напряжения, которое иногда может остаться незаметным для других, но совершенно изматывает человека. В каждой женщине живет мать, и по жалости к Томасу, по тому, как вдруг захотелось ей приласкать этого беспомощного мальчика, Восилене поняла, что жизнь ее обогатилась сегодня новым чувством, стала сложнее, но в то же время и полнее...
Покончив с курточкой, они вместе с Визмой убрали постели, паутину, вытерли лавки, а потом стали перебирать одежду. Увидев рубашку Каспара без пуговиц, Восилене тут же принялась за дело.
– В самый раз рубашка на каждый день, – решила она.
