Текст книги "Телестерион. Сборник сюит (СИ)"
Автор книги: Петр Киле
Жанры:
Драматургия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
2
Петербургская сторона. Просторная квартира полковника Кублицкого, отчима Блока, в Гренадерских казармах. В гостиной с новыми корзинами цветов у куста гортензии Андрей Белый, Александра Андреевна, Любовь Дмитриевна и Блок.
Б е л ы й (сидя у рояля). Мне вспомнилось мое первое посещение Шахматова.
Б л о к (прохаживаясь с безмятежным видом). Цветы навеяли.
Б е л ы й (рассмеявшись). Странно: я удивился вам, Александра Андреевна, почти так же, как удивился Александру Александровичу при первом свидании с ним. Я не подозревал, что мать Блока такая.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (доверчиво). Какая?
Б е л ы й. Да такая тихая и простая, незатейливая и внутренно моложавая, одновременно и зоркая, и умная до прозорливости, и вместе с тем сохраняющая вид "институтки-девочки".
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (с улыбкой). Прозорливы вы, Борис Николаевич.
Б е л ы й. Впоследствии я понял, что причина этого впечатления – подвижная живость и непредвзятость всех ваших отношений к сыну, к его друзьям, к темам его поэзии, которые привели меня в скором времени к глубокому уважению и любви (и если осмелюсь сказать, и дружбе), которые я питаю к вам.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Это очень мило. И я вас люблю. Но почему вы заговорили обо мне?
Б е л ы й. Помнится мне, что впечатление от комнат, куда мы попали, было уютное, светлое. Обстановка комнат располагала к уюту; обстановка столь мне известных и столь мною любимых небольших домов, где все веяло и скромностью старой дворянской культуры и быта, и вместе с тем безбытностью: чувствовалось во всем, что из этих стен, вполне "стен", то есть граней сословных и временных, есть-таки межи в "золотое бездорожье" нового времени, – не было ничего специфически старого, портретов предков, мебели и т. д., создающих душность и унылость многих помещичьих усадеб, но не было ничего и от "разночинца", – интеллектуальность во всем и блестящая чистота, всюду сопровождающая вас.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Прекрасно. Но будет обо мне.
Б е л ы й (обращая взор с эмалевым сиянием на Блока и Любовь Дмитриевну, сидевшую с ногами в кресле). Вас не было. Вы ушли на прогулку. Мы вышли на террасу в сад, прошлись по саду и вышли в поле, где издали увидали вас. В солнечном дне, среди цветов, Любовь Дмитриевна в широком, стройном розовом платье-капоте, с большим зонтиком в руках, молодая, розовая, сильная, с волосами, отливающими в золото, напомнила мне Флору, или Розовую Атмосферу, – что-то было в ее облике от строчек Александра Александровича: «зацветающий сон» и «золотистые пряди на лбу»… и от стихотворения «Вечереющий сумрак, поверь».
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ах, вот к чему речь шла!
Б л о к (уходя к себе). Ну, мне пора вернуться к занятиям школяра.
Б е л ы й. А Александр Александрович, шедший рядом, высокий, статный, широкоплечий, загорелый, кажется, без шапки, поздоровевший в деревне, в сапогах, в хорошо сшитой просторной белой русской рубашке с узорами, напоминал того сказочного царевича, о котором вещала сказка. "Царевич с Царевной" – вот что срывалось невольно в душе. Солнечная пара!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, довольно об этом.
Б е л ы й (обращаясь к Александре Андреевне). Помнится, в тот вечер, уже на закате, мы пошли на закат: по дороге от дома, пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами из стихов поэта, через рощицу, откуда открывалась равнина, за нею возвышенность и над нею розовый, нежно-розовый закат. Любовь Дмитриевна в своем розовом платье цвета зари выделялась таким светлым пятном перед нами. Александр Александрович сказал мне, протягивая руку: «А вот там Боблово». – «Я жила там», – сказала Любовь Дмитриевна, указывая на небо, сама цвета розового неба.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (смущенно поднимаясь). Однако я с вами засиделась. Простите. (Уходит во внутренние комнаты.)
Б е л ы й (ударяя по клавишам с отчаянностью и болью). Моя тема!
Любовь Дмитриевна поднимается, детское выражение на ее лице сменяется лукаво-мудрым; отскакивает от рояля и Белый.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Скажите, хорошо ли ежедневно
Цветы мне присылать… Как примадонне
В часы ее триумфа и побед?
Б е л ы й
Вы примадонна на вселенской сцене,
Которую воспел поэт-теург.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Здесь есть двусмысленность, и денщики,
Столь вышколенные, исподтишка
Смеются, и хозяйка уж не рада.
Да это стоит денег. Вы богаты?
Б е л ы й
Ах, главное, цветы вам в радость. Да?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Цветы-то, да! Но разве о разрыве,
Заспорив с Сашей, вы не объявили?
Вернули почтой лилии мои,
Засохшие, связав их черным крепом.
Б е л ы й
То символ горький о погибшем мифе.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Сожгла я их, чтоб не хранить впустую.
Цветы ведь хороши пока живые,
Как молодость, чем ныне мы прекрасны.
Что ж не сожгли вы сами?
Б е л ы й
Да в огне
Душа моя сгорела б заодно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Поскольку от меня вы отреклись,
Надеюсь, душу вашу не спалила.
Б е л ы й
Не я отрекся, а поэт-теург.
Теперь уж в «Балаганчике» яснее
Предстали и для вас мои упреки.
Как совместить призыв к Прекрасной Даме
В его стихах, чем нас он всех пленил,
Как Данте иль Петрарка новых дней,
С его отказом не от мистики,
Пускай он заявляет: «Я не мистик!»,
А смысла высшего любви, что в вас
Его поэзией воплощено?
Я ж предостерегал: "Куда идешь?
Опомнись! Или брось, забудь ты – Тайну,
Врученную тебе, как видно, даром.
Нельзя одновременно быть и с Богом,
И с чертом".
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Знаю, письма я читала.
Всю эту заумь, лестную когда-то,
Я – Вечной Женственности воплощенье,
Сказать по правде, не взлюбила я.
Б е л ы й
Так, что ж вы оскорбились за него?
Не он ли вас воспел, чтоб ныне бросить
И в небесах, сходящую на землю,
И на земле, несущуюся ввысь?!
И где тут ложь? И я ли в ней повинен?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Вы кружитесь вокруг меня, как бес.
Остановитесь, ради Бога.
Б е л ы й
Правда!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Что вы хотите мне сказать? Нельзя ль
Ясней, попроще, как глаза сияют
Фарфоровые ваши, аж слепят;
Да и ресницы чудны… Как у женщин,
Густые, длинные, на зависть…
Б е л ы й
Боже!
Я думал, помирились мы и вместе
Все можем жить и в братстве, и в любви.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
И в братстве, и в любви? Что ж это будет?
Соборное сожительство на Башне?
Мужчин и женщин – меж собой и всеми?
Нет, это даже не смешно для нас.
Б е л ы й
Вы образумили меня, как Блок.
В душе моей, когда я вижу вас,
Нет ни религии, ни мистики, —
Я думал, тут конец моим восторгам.
О, нет! Начало новой жизни здесь!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Я знаю: вы весьма переменились.
Б е л ы й
Я вижу вас во сне и на яву:
Высокая и статная, о, Боже!
Вся в золоте волос и мощи женской,
Что Тициан запечатлел впервые
В Италии, природа повторила
В краях родных, откуда родом вы.
(Забегав вновь.)
Прощай, Средневековье! Здравствуй, мир,
Взошедший вновь в эпоху Возрожденья!
Вот как люблю я вас.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Здесь снова символ?
Б е л ы й
(опускаясь на колени)
Любовь земная, как в «Декамероне».
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Смеетесь?
Б е л ы й
Никогда. Серьезен слишком.
Вы кружите мне голову улыбкой,
Какой я прежде не видал у вас,
И смысл ее – растроганная нежность,
Что просит и пощады, и награды.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
(отступая назад)
Прошу вас, поднимитесь и скорей!
Б е л ы й
Отцовское имение готов
Продать я, – это тысяч тридцать, —
Чтобы в Италию уехать с вами.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Большие деньги.
Б е л ы й
Мир объехать можно.
Еще останется. Решайтесь!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Боже!
Вы любите меня? Скажите просто.
Вы любите меня, какая есть?
Или идею?
Б е л ы й
Во плоти, конечно!
Сошедшую на землю красоту.
Прекрасную мадонну Рафаэля.
Земную женщину в красе небесной.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Все те же речи…
Б е л ы й
Нет, слова, но смысл
Исполнен жизни, как любовь во взоре
Сияет вашем, жаждущем признанья,
И вот я жизнь мою вам отдаю, —
Продлить ее иль прекратить – вы вправе.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Все это было, да я помню. Нет ли
Записки о самоубийстве? Нет?
Ну, значит, все слова, слова, слова.
Б е л ы й
О, как жестоки вы!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Нет, нет, жестоки
В игре страстей и умственных затей
Со мною вы. Хотите сбросить наземь?
Я верила в единственность любви
Моей и Блока, с вознесеньем в небо;
Вы вторили ему, как паж премудрый,
Готовый соблазниться по-земному.
(Уходя к себе.)
В Италию уехать? О, мечта!
Б е л ы й
Упрек ее, лукавая улыбка —
Как это совместить? Я буду счастлив!
Да, вторил я ему, как паж премудрый,
Готовый соблазниться по-земному.
(Усаживается за рояль, озираясь вокруг в тревоге и радости.)
3
Квартира Ивановой В.В., разубранная соответственно для костюмированного вечера. Столовая, гостиная с розовыми диванами и камином, со шкурой белого медведя на полу, комната, освещенная разноцветными фонариками.
В столовой чествуют режиссера и автора пьесы "Балаганчик". У камина два актера в масках.
1-й а к т е р (разливая вино по бокалам). Я ко всему был готов, признаться, но чтобы поднялся такой невообразимый шум и свист, такого и представить не мог.
2-й а к т е р. Да, сколько ни играю на сцене, подобный прием публики вижу первый раз.
1-й а к т е р (поднимая бокал). Это, брат мой, успех!
2-й а к т е р (поднимая бокал). Это слава! Не прогорим.
М е й е р х о л ь д
Ей нездоровится; в игре и в жизни
Комиссаржевская горит свечой,
Высоко вознесенной, среди звезд.
1-й а к т е р
(входя в столовую)
Сказала: «Веселитесь, молодежь!»
И в а н о в а
(в желтой маске)
Да, вопреки всему, что происходит
У нас, в России, молодежь права
В исканиях своих и жажде жизни.
Ведь юность даже во время чумы —
Веселый праздник жизни на мгновенье
Перед личиной всемогущей Смерти.
1-й а к т е р
Пусть нам сопутствует отныне
На нашей жизненной пустыне
Скандальный, с барышем, успех,
Со свистом смешанный веселый смех.
М е й е р х о л ь д
Да, редкая удача мне досталась.
Поэт, столь чуждый веяньям эпохи,
Поэму набросал с усмешкой злой,
С ремарками для режиссера будто,
И мне открылся новый путь в искусстве.
Б л о к
Но мне-то этот путь, боюсь, заказан.
Восславим ли чуму, за нею Смерть,
Погрузимся ли в мистику иль Эрос,
Мы вновь у бездны на краю, и нет
Ни счастья, ни отрады, ни спасенья.
Ч у л к о в
Итак, восславим мы любовь,
Пока кипит в нас кровь!
К у з м и н
Да город весь и в экипажах гулких,
И в дальних темных закоулках —
Кто усомнится в том? —
Один большой публичный дом.
Ч у л к о в
Приличья, стыд – все это вздор.
С мистерией объявим мы собор!
Переглянувшись, все смеются, превращая сомнительные декларации в шутку. Все переходят в другие комнаты.
Волохова в длинном со шлейфом светло-коричневом бумажном платье, с диадемой на голове, и Блок, всюду следующий за нею.
Б л о к
Был уговор всем перейти на «ты».
Но в сердце страх, не смею, точно ласки
Мне хочется иль приласкать мне вас
При всех.
В о л о х о в а
Единым словом?
Б л о к
В слове – мир,
Весь мир твоей души и облик вещий,
Суровый и ликующий, как солнце
На небе предзакатном…
В о л о х о в а
(с победоносной улыбкой)
Солнце к вам
Ужель сурово?
Б л о к
Нет, сурова Дева
С улыбкой темной лучезарных глаз,
Вся соткана из вьюги и снежинок.
В о л о х о в а
Снегурочка?
Б л о к
Нет, та из детской сказки.
У Снежной Девы роль иная, верно.
В о л о х о в а
Какая же?
Б л о к
Не знаю; потому-то
Объятый страхом, я люблю ее.
В о л о х о в а
Напрасно. Можно ведь замерзнуть в вьюгу.
Б л о к
О, в грезах о несбывшемся забыться
В снегу глубоком было б славно.
В комнате с разноцветными фонариками. Две дамы.
1-я д а м а
За розовою маской домино
Спешит, нашептывая ей с оглядкой…
2-я д а м а
Ах, не на нас, скорее мужа дамы.
1-я д а м а
А кто же это? Неужели Белый
Инкогнито явился из Москвы,
Влюбленный до безумия поэт,
Отвергнутый как дамой, так и другом,
С последнею надеждой на союз
Мистический, соборный, иль житейский…
2-я д а м а
К примеру, как у Мережковских, да?
1-я д а м а
Боюсь, сыграли с ним дурную шутку,
Затеяв сватовство на треугольник
По образу своих предначертаний
На синтез в рамках Третьего Завета.
2-я д а м а
Оставь! Я будто слышу бубенцы…
1-я д а м а
Ах, это Арлекин из пьесы Блока!
Он, видно, взялся разыграть поэта.
2-я д а м а
Да вот пойми – которого из них,
Иль Белого, иль Блока?
1-я д а м а
Что же будет?
Театр и жизнь соединились здесь.
И то-то волшебством чудесным веет,
С преображеньем женщин в раскрасавиц,
Богинь воздушных из миров иных.
Любовь Дмитриевна в легком розовом платье из лепестков тонкой бумаги и розовой маске усаживается на диване, Чулков в домино рядом с нею.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Вы ныне что-то очень смелы, сударь.
Ч у л к о в
Был уговор всем перейти на «ты».
Ведь бал бумажных дам, то есть картонных,
Задуман для игры с сердечным пылом…
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Во что?
Ч у л к о в
Во что?! Смелее, Коломбина!
Не слышишь бубенцов? Я – Арлекин!
Умчу тебя я в розовые дали…
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Ну, если Коломбина я, то, значит,
Я бедного Пьеро невеста, да?
Его я не оставлю никогда.
Ч у л к о в
А этого не нужно, в том вся штука!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Надеюсь, сударь, это шутка.
Ч у л к о в
Да,
Веселый розыгрыш самой природы,
И дети мы ее, послушны ей.
Ага! В глазах-то смех. О чаровница!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Ты хочешь шуткой залечить мне раны,
Я понимаю, о, благодарю.
(Опуская глаза, гладит рукой край оборки.)
Ч у л к о в
И ревность, и сочувствие недаром
В нас возбуждают страсти до отваги.
Входят в комнату Веригина, одетая в красные лепестки мятой бумаги, в красной маске, Волохова в лиловой маске и Блок весь в черном и черной маске. Веригина с удивлением, почти с испугом смотрит на Любовь Дмитриевну, та, выпрямившись, замирает на мгновенье. Волохова опускается в кресло недалеко от дивана, рядом с нею остается Блок. Любовь Дмитриевна встает, снимая со своей шеи бусы, и надевает их на лиловую маску. Веригина переглядывается с Блоком.
Б л о к
(с улыбкой)
Валентина! Звезда, мечтанье!
Как поют твои соловьи.
По комнатам проносится хоровод масок; все так или иначе присоединяются к нему.
В е р и г и н а
(Блоку)
Вы предводитель масок. Хоровод
Ведите.
Б л о к
Хорошо. За мною, маски!
1-й а к т е р
В сердце – легкие тревоги,
В небе – звездные дороги,
Среброснежные чертоги.
2-й а к т е р
Сны метели светлозмейной,
Песни вьюги легковейной,
Очи девы чародейной.
В о л о х о в а
Взор мой – факел, к высям кинут,
Словно в небо опрокинут
Кубок темного вина!
Тонкий стан мой шелком схвачен,
Темный жребий вам назначен,
Люди! Я стройна!
Я – звезда мечтаний нежных,
И в венце метелей снежных
Я плыву, скользя…
В серебре метелей кроясь,
Ты горишь, мой узкий пояс —
Млечная стезя!
Хоровод масок словно бы выбегает на улицу в сугробах под звездным небом.
Ч у л к о в
Над бескрайними снегами
Возлетим!
За туманными морями
Догорим!
К у з м и н
Птица вьюги
Темнокрылой
Дай мне два крыла!
Чтоб с тобою, сердцу милой,
В серебристом лунном круге
Вся душа изнемогла!
М е й е р х о л ь д
Мы ли – пляшущие тени?
Или мы бросаем тень?
Снов, обманов и видений
Догоревший полон день.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Не пойму я, что нас манит,
Не поймешь ты, что со мной,
Чей под маской взор туманит
Сумрак вьюги снеговой?
Ч у л к о в
И твоя ли неизбежность
Совлекла меня с пути?
И моя ли страсть и нежность
Хочет вьюгой изойти?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Тайно сердце просит гибели.
Сердце легкое, скользи…
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези…
Б л о к
Нет исхода из вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила…
В о л о х о в а
В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?
Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья легкие дала…
Так гори, и яр и светел,
Я же – легкою рукой
Размету твой легкий пепел
По равнине снеговой.
В снежных вихрях маски взвиваются ввысь.
4
Квартира Блока на Галерной. Четыре комнаты, вытянутые вдоль коридора, в конце которой кабинет поэта с той же старинной мебелью, что и на Лахтинской. В небольшой гостиной Любовь Дмитриевна и Волохова усаживаются на диване; Блок, легкий, стремительный, то куда-то исчезает, то почтительно останавливается у двери.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша, что ты забегал, как Андрей Белый?
Б л о к. Разве? Впрочем, с кем поведешься, от того и наберешься. (Уходит.)
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. После всех баталий в письмах и публично, вплоть до вызова на дуэль, теперь уже со стороны Саши, они съехались в Киеве, приглашенные туда на литературные вечера. Ну и разъехались бы – до новых баталий, нет, Саша, добрая душа, зовет Борю с собой в Петербург, поселяет в "Англетере", в двух шагах от нас. Зачем?
Б л о к (появляясь в дверях). Ночью в гостинице в Киеве Боря заболел. Я сидел у него, мы боялись холеры. Утром пришел врач и никакой холеры не обнаружил. Просто человеку плохо и одиноко. Я и предложил: «Едем вместе в Петербург». – «А как же Люба?» – с испугом спрашивает. «Все глупости. Едем!» (Уходит.)
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он его пожалел! А меня?
В о л о х о в а. Что же он, Бугаев, не остыл все еще – по отношению к вам?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ах, Наталья Николаевна! Каков он был, таким и остался – по отношению к Блоку, ко мне. Насколько увлекался нами, любил нас, настолько теперь кипит враждой. А моя историйка с Чулковым, – теперь она всем известна, благодаря его стихотворению "Месяц на ущербе", – лишь подлила масла в огонь, я хочу сказать, в кадильницу Андрея Белого, и, боюсь, он-то с меня спросит, а не муж, который лишь брезгливо поморщился и отвернулся. Правда, смерть отца и грандиозные похороны заслонили все.
В о л о х о в а. Однако это все-таки удивительно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это был прекрасный повод для развода, не правда ли? А мы даже не разъехались. Нет, это независимо от вашей истории.
В о л о х о в а. Моей истории?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здесь две, даже три линии, которые, похоже, совсем нигде не пересекаются. Горько было бы мне потерять его, но мысль о независимости мне ныне дороже всего.
В о л о х о в а. Да, я понимаю вас.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И все же последнее решение, чего бы я ни выкинула, конечно, за ним. Весной я одна уехала в Шахматово – с тайной мыслью очиститься. В кустах, как вечер, пела зорянка. Стояла на балконе, и так близки, так живы были наши поцелуи в такие вечера, а потом, когда мы затихали в моей комнате, зорянка продолжала свою милую, одну и ту же, без конца песню, так громко, под окном. У меня дыхание захватило, когда все это ожило…
В о л о х о в а. Прекрасно! Как я ни дорожу поклонением поэта, я скажу от чистого сердца: "Дай Бог, чтобы эта линия никогда не прерывалась в вашей жизни!"
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, и он (Находит письмо.) писал мне: «Ты важна мне и необходима необычайно; точно так же Н.Н. – конечно, совершенно по-другому. В вас обеих – роковое для меня. Если тебе это больно – ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность, несмотря ни на что, я знаю, знаю свою ответственность и веселый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь… и не преуменьшай этого ни для себя, ни для меня. Помни, что ты для меня необходима, я твердо это знаю».
В о л о х о в а (наклоняясь к письму). Письмо написано не по-русски?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. А что?
В о л о х о в а. Звучит местами, как плохой перевод. Что это значит: "Свою руководимость… веселый долг"?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Все свыше идет для него, и даже мы, какие есть, как бы ниспосланны свыше, и он верен нам, помня об ответственности перед тем, что выше нас.
В о л о х о в а. Хорошо. А "веселый долг"?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это вполне может быть и любовь. В ней для него заключен несомненно и долг. Но вообще это его призвание.
В о л о х о в а. Веселый долг?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Долг – это что-то тяжелое, трудное, да? Но это может быть и нечто освободительное. Творчество – это его долг. А творить, если к тому расположен, подвигнут, весело, пусть даже здесь и мука, и спад неминуемый сил, до смерти.
В о л о х о в а (поднимаясь). Да, понимаю. Это, как у Пушкина: «Есть упоение в бою…»
Разносится колокольчик; в дверях показываются Андрей Белый и Блок.
В о л о х о в а
Ну, мне пора!
Блок следует за гостьей к выходу; Белый и Любовь Дмитриевна останавливаются в дверях.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Вы закружились было
Вокруг актрисы; но она едва
На вас взглянула…
Б е л ы й
Даже свысока;
Высокая и тонкая, как стебель
Из трав прибрежных иль болотных топей,
Шуршащих на ветру, с отливом темным…
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
То шелковою юбкой прошуршала.
Б е л ы й
В глазах крылатых, как сказал поэт,
Не Нику торжествующую вижу,
А темень облаков, – то крылья ночи, —
И он ее боится, как полета
Над бездной…
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
То-то и влечет его?
Да нет, она скорее вас пугает,
А он бесстрашен, в том-то все и дело.
Б е л ы й
Черноволосая и вся-то в черном,
И черноглазая, – да это символ!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Какой?
Б е л ы й
«И в кольцах узкая рука».
Да это же его же Незнакомка,
Что вызвал к жизни как поэт-теург,
Хотя не хочет быть он таковым.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Не хочет? Нет, здесь тайна, и ее
Хранит он свято от непосвященных.
Ведь и меня он прежде сотворил
Из света зорь и в жизни воплотил,
Священнодействуя, как маг, в деревне
И в городе четыре целых года.
Б е л ы й
И что теперь? Что если он уйдет?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Ушел он и давно, всегда в пути.
Но ей неведомо, куда идти.
И высоты она поверх подмостков
Боится или просто знать не хочет.
Скорее я уйду.
Б е л ы й
Как! Вы? Куда же?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Я поступлю на сцену. Мейерхольд
Готов зачислить в труппу для гастролей
По югу, по Кавказу.
Б е л ы й
С нею в труппе?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Конечно. Вот и Саша говорит,
Последует за нами.
Б е л ы й
В самом деле?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Я думаю, он шутит. Вряд ли. Нет.
Тем более меня на сцене видеть
Ему бы не хотелось. Но за нею
Он мог бы и последовать, но тут
Нашла коса на камень. Даже искры
Летят – о том меж ними спор идет.
Пожалуй, первая размолвка.
Блок и Наталья Николаевна разыгрывают весьма выразительную пантомиму. У нее повелительные движения и жесты, он почтителен и почти неподвижен.
Б е л ы й
Рады?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Чему? Мне ныне дорога на свете
Одна лишь вещь – свобода!
(Уходит к себе, Белый за нею.)
Б е л ы й
Боже мой!
Что с вами приключилось? Я боялся
Одной лишь встречи с вами, молчаливой
И величавой в красоте своей,
Все снившейся мне в Мюнхене, Париже…
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
И вы о снах своих рассказывали
Всему Парижу с Эйфелевой башни?
Б е л ы й
Я думал все о вас и рад был встрече
Хоть с кем-то, кто вас знал иль слышал лишь,
И, радуясь, как весточке от вас,
О ком я мог, о чем заговорить,
Как не о вас, касаясь раны в сердце.
Пускай и больно, боль – моя любовь,
Отвергнутая вами вероломно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
А броситься на землю не тянуло?
Б е л ы й
Смеетесь вы! Как это не похоже
На ту, чья женственность объята негой
И тишиною лучезарных зорь…
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
С любовью несказанной в мир сходящей?
О, песню эту знаю наизусть!
Не я ль предстала в ней Прекрасной Дамой,
В сон погруженной в замке, как в тюрьме?
Придумайте хоть что-нибудь свое,
Друг рыцаря, точнее, паж нескромный!
Б е л ы й
Обманут и отвергнут – крестный путь
Не страшен для влюбленного, но как же
Сыграли вы такую злую шутку
Над ним и над собою с Арлекином?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Да в хороводе это все легко.
Б е л ы й
Все это он творит, поэт-теург,
В союзе с чертенятами из топей.
О, посмеяться невозможно злей!
Любви не надо, нам разврат милей.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
То посмеялся предводитель масок,
О, не над вами, надо мной скорей.
Как бросилась я в омут, содрогнулась
Россия вся – скончался мой отец.
А я все хохотала с Арлекином…
Б е л ы й
О, боги! В самом деле Коломбина!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Зачем же было брать вам роль Пьеро?
Б е л ы й
(заговариваясь и убегая)
Теперь я знаю, кто вы. Кукла! Кукла!
Любовь Дмитриевна смеется до слез.
