Текст книги "Телестерион. Сборник сюит (СИ)"

Автор книги: Петр Киле

ЭПИЛОГ

Подмостки на площади. Актеры, по всему, заканчивают представление о дон Жуане.

 
              ВСЕ ВМЕСТЕ
    Как Феникс восстает из пепла,
            Душа его из пекла,
            Любви лишь зная власть,
            До неба вознеслась,
Чтобы сойти звездою полуночной,
            Да с девой беспорочной,
    Из песни возродившись вновь,
            Он пел, как встарь, любовь.
    Но испытаньям человека
            Все нет конца от века.
            Нас покидает Бог,
    Когда в игру вступает Рок,
    И смысла нет искать смиренья
            И в красоте спасенья.
 

Сюита из киносценария «Солнце любви»

С первыми титрами возникают виды вокруг Тичфильда, поместья графа Саутгемптона, которые сменяются видами Лондона вдали… Всадник скачет, и мы слышим, как с небес, голос поэта.

 
               УИЛЛ
Кто под звездой счастливою рожден —
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь – источник счастья.
 
 
Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел – опала и забвенье.
 
 
Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим.
{25}
 

1 (1)

Лондон. Вестминстер. Королева Елизавета и граф Эссекс за столом играют в карты; он молод, но в его облике уже проступает страждущая мужественность, как на его портрете более позднего времени. Королева в платье, как из павлиньих перьев, молодая душой, не замечает своего возраста.

За дверью стоит начальник гвардейцев сэр Уолтер Рали, который вполне может носиться с мыслями из его более позднего письма.

ГОЛОС РАЛИ. Мое сердце повергнуто в пучину отчаяния? «Я, привыкший видеть, как она ездит верхом, подобно Александру, охотится, подобно Диане, ступает по земле, подобно Венере, между тем как легкий ветерок, развевая ее прекрасные волосы, ласкает ими ее ланиты, нежные, как у нимфы; я, привыкший видеть ее порою сидящей в тени, как богиню, порою поющей, как ангел, порою играющей, как Орфей!» Я вынесу все!

ГРАФ ЭССЕКС Любимцу, отвергнутому дамой, разве достойно стоять у ее двери?

ЕЛИЗАВЕТА (с улыбкой). Он стоит там по долгу службы и по моему приказанию.

ГРАФ ЭССЕКС. Нет, ваше величество, достойнее на его месте оставить двор.

ЕЛИЗАВЕТА. Сэр Уолтер Рали с превеликой радостью отправился бы в путешествие, если бы я позволила. Но он не только путешественник, но и воин, а война может начаться в самое ближайшее время. Милый друг, вы не имеете никакого права смотреть свысока на такого человека. Сэр Уолтер Рали – украшение нашего века.

ГРАФ ЭССЕКС. Всякое украшение со временем теряет блеск. Его блеск уже не слепит вас, но вы боитесь его. Разве он может достойно служить вашему величеству, если вы находитесь в вечном страхе перед ним?

ЕЛИЗАВЕТА. Дорогой, я никого и ничего не боюсь, ни Бога, ни смерти. Ваша надменность, когда вы еще ничего не сделали для славы, меня удивляет.

ГРАФ ЭССЕКС (вскакивая на ноги). Как ничего! Я не выпал из гнезда, а воспарил в небо и приблизился к солнцу, как Икар.

ЕЛИЗАВЕТА. Как Икар? Поостерегись, мой друг, опалить свои крылья и упасть в море.

ГРАФ ЭССЕКС. На море и на суше я свершу подвиги, коли вы, ваше величество, приблизили меня к себе, к славе вашего царствования. Последние события во Франции разве не требуют нашего вмешательства?

ЕЛИЗАВЕТА (поднявшись, вступает в движениях танца). Генрих Наваррский взошел на французский престол. Чего же еще?

ГРАФ ЭССЕКС. Но против него выступила Католическая лига.

ЕЛИЗАВЕТА. Мы сокрушили мощь Испании, когда пресловутая Армада надвинулась на нас, у берегов Англии. В зените славы, мой друг, не стоит затевать мелких дел. Католическая лига добивается лишь одного: чтобы королем Франции был католик. На месте Генриха IV я бы приняла католичество. Но это – между нами. (С улыбкой останавливает порыв возмущения графа Эссекса и отпускает его.)

2 (2)

Постоялый двор в Кошэме. Осень 1592 года. Труппа «Слуги лорда Стренджа» после представлений уезжает; публика провожает актеров, на галереях внутреннего двора гостиницы показываются знатные дамы и господа, съехавшиеся из окрестных поместий, как на праздник. У некоторых дам на глазах слезы, им грустно, что веселье от театральных представлений кончилось, впереди зима.

Мы видим на галерее смуглую леди, глаза ее сияют изумительным блеском, как ночь звездами, и сразу узнаем ее. Рядом с нею останавливается Шекспир. Юная леди кого-то все высматривает среди актеров, чтобы помахать только ему, и не находит. Ей 14 лет, как Джульетте Шекспира.

УИЛЛ. Если вы ищете там меня, то позвольте вам сказать: я здесь.

МОЛЛИ. Хорошо. Прощайте!

Сверкнув молнией светом черных глаз, Мэри Фиттон машет рукой, будто он уже там, внизу, у ворот, за которыми исчезают лошади с повозками труппы «Слуг лорда Стренджа».

УИЛЛ (смеется). Я здесь, миссис Фиттон. Я остаюсь.

МОЛЛИ. Это безумие!

УИЛЛ. Вы думаете, ради вас? Впрочем, и ради вас остался бы, если бы пожелали. Ради «Венеры и Адониса». Я обещал графу Саутгемптону закончить поэму еще до того, как в Лондоне откроются театры.

МОЛЛИ. Я просила вас не разговаривать со мной прилюдно.

Мэри Фиттон поворачивается спиной, но не сразу уходит. Шекспир, воспользовавшись этим, всовывает в ее руку книгу, которую сразу подхватывают.

Мэри Фиттон входит в свой номер и, не снимая шляпки, открывает книгу, находит свернутый лист. Мы слышим голос поэта.

 
                УИЛЛ
Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай,
Идет к тебе с признаньем и мольбой
И справедливой требует расплаты.
 
 
Прочтешь ли ты слова любви немой?
Услышишь ли глазами голос мой?
{23}
 

Мэри Фиттон вся вспыхивает от радости и тут же с возмущением хочет порвать лист, но не решается.

МОЛЛИ. Это же всего лишь сонет. Прекрасный сонет! Кто знает, что он посвящен мне? А если и мне?! Тайный подарок вдвойне драгоценен.

Шекспир в своем номере. Горит на столе свеча. Поэт стоит у темного окна и видит, как в глубине зеркала, смуглую леди.

 
               УИЛЛ
Мой глаз гравёром стал и образ твой
Запечатлел в моей груди правдиво.
С тех пор служу я рамою живой,
А лучшее в искусстве – перспектива.
 

Звучит музыка. Тичфилд. В гостиной у графини Саутгемптон на вёрджинеле (разновидность клавесина) играет Мэри Фиттон (это было редкостью в ту эпоху, поэтому составляло особое очарование смуглой леди, под что подпала и королева Елизавета, любившая танцевать).

Шекспир в гостиной слушает ее игру, еще бесконечно далекий от юной леди, но, увлеченный ею, обращается к ней про себя весьма фамильярно.

 
               УИЛЛ
Обидно мне, что ласки нежных рук
Ты отдаешь танцующим ладам,
Срывая краткий, мимолетный звук, —
А не моим томящимся устам.
 
 
Но если счастье выпало струне,
Отдай ты руки ей, а губы – мне!
{128}
 

Номер гостиницы. Входит Мэри Фиттон. Горничная помогает ей снять верхнюю одежду и выразительно смотрит на стол, где при свете свечей новый лист с сонетом. Мэри берет в руки лист, глаза ее ослепительно вспыхивают, как ночь со звездами, и откуда-то с вышины звучит голос.

 
               УИЛЛ
Недаром имя, данное мне, значит
«Желание». Желанием томим,
Молю тебя: возьми меня в придачу
Ко всем другим желаниям твоим.
 
 
Недобрым «нет» не причиняй мне боли,
Желанья все в твоей сольются воле.
{135}
 

Сонет отдает детством, точно поэт подпал под возраст юной леди. По-юношески наивно, так томился Ромео по Розалине, прежде чем влюбиться в Джульетту.

ГОРНИЧНАЯ (угадывая состояние госпожи). Позвать?

МОЛЛИ. Смеешься?

ГОРНИЧНАЯ. Никто ведь не узнает. Вас разлучили с мужем, едва вы вышли замуж тайно, так вас приспичило. Теперь-то что вам пропадать?

МОЛЛИ. Но он актер.

ГОРНИЧНАЯ. Тем лучше. Актер заезжий – для дам всего лишь шалость, а не грех.

МОЛЛИ. Он подкупил тебя.

ГОРНИЧНАЯ. Я бы охотно переспала с ним, если бы он по уши не был влюблен в вас. А говорят, он отец семейства, у него даже дети-близнецы растут, девочка и мальчик, а ведет себя, как юноша, который влюбился в вас до смерти. Если не себя, то его хоть пожалейте.

МОЛЛИ. Боже! Это у него множество желаний, а у меня одно – желание любви.

Горничная потихоньку уходит. Входит Шекспир.

Любовная сцена, да не одна… Радость любви и обладания заключает в себе и горечь, помимо укоров совести для поэта. Голос с вышины, пока длится любовная сцена:

 
               УИЛЛ
Как осужденный, права я лишен
Тебя при всех открыто узнавать,
И ты принять не можешь мой поклон,
Чтоб не легла на честь твою печать.
 
 
Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю,
Что весь я твой и честь твою делю!
{36}
 

3 (3)

Поместье Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон с книгой; у пруда показываются графиня Саутгемптон и сэр Томас Хенидж, влюбленная чета в сорок и шестьдесят лет.

ГРАФИНЯ. С надеждой новой новою весною нам возраст не помеха веселиться в кружке из молодых повес и дам…

СЭР ТОМАС. Влюбляться и любить, желать жениться, как сна в послеполуденное время… (Целует графине руку.)

ГРАФИНЯ. Ах, сын мой заупрямился опять…

СЭР ТОМАС. Опять?

ГРАФИНЯ. Да в сторону другую совершенно, – то было он влюбился… в шестнадцать лет, и чтобы глупостей он не наделал, лорд Берли, опекун от королевы, ее министр первый, предложил его помолвить с внучкою своею Елизаветой Вир. Чего же лучше?

СЭР ТОМАС. Невеста, что же, хороша собой и знатна.

ГРАФИНЯ (в раздумьи). С моим и королевы одобрением он уступил, но углубился в книги, во пламени честолюбивых грез, и Кембридж он закончил преотлично, при этом словно сердце засушив, как первоцвет между страниц забытый, игрой ума довольный, заявил, что не намерен вовсе он жениться, покуда не свершит таких деяний, как сэр Филипп Сидни и к коим весь устремлен граф Эссекс…

СЭР ТОМАС. Да, граф Эссекс – большой задира…

ГРАФИНЯ. Лорд Берли удивленно сдвинул брови: сорвать помолвку, да с его же внучкой, да без причины веской, кроме моды на полную свободу, до безбожья? Но как заставить? Королева время дала ему одуматься – два года. До совершеннолетия.

СЭР ТОМАС. В 21, когда он вправе все сам решить. Разумно.

ГРАФИНЯ. Разумно? Боюсь, сорвет помолвку – и гнева королевы как избежать? А пуще Бога, когда в пороках он погрязнет, как его отец? Вот несчастье!

СЭР ТОМАС. Но красноречию Шекспира в его сонетах граф внемлет с улыбкой радости и грусти, как влюбленный в разлуке с той, чей образ носит в сердце.

ГРАФИНЯ (с изумлением). Ужели он по-прежнему влюблен в Вернон!

Поля, луга, дали… Шекспир и Уилли Герберт, юноша 13 лет, идут лугом.

УИЛЛИ. Да, да, моя мама графиня Пэмброк – сестра сэра Филиппа Сидни, сама пишет и переводит, уж поэтому, наверное, и учитель мой – поэт Самуэль Даниэль. И мама, и Даниэль в восторге от вашей поэмы «Венера и Адонис».

УИЛЛ. Как! Моя книга дошла до вашего поместья Вильтон?

УИЛЛИ. Уилл! Она дошла до Оксфорда и Кембриджа. Профессора и студенты в восторге. Разве вы не слыхали?

УИЛЛ (смеется). Да, студенты, говорят, кладут под подушку мою поэму, ложась спать.

УИЛЛИ. Это и я делаю. Только я не понимаю Адониса. Кто бы устоял на его месте?!

УИЛЛ. Вы еще юны, мой друг.

УИЛЛИ. Ну уж не настолько, чтоб не ведать желаний, как Адонис.

УИЛЛ. Да, да, я помню, желания меня томили в вашем возрасте так же, как и ныне, словно с вами я снова юн. Но время неумолимо.

С вышины, как песня жаворонка, звучит голос.

 
                УИЛЛ
О, как я дорожу твоей весною,
Твоей прекрасной юностью в цвету.
А время на тебя идет войною
И день твой ясный гонит в темноту.
 
 
Но пусть мой стих, как острый нож садовый,
Твой век возобновит прививкой новой.
{15}
 

И видим мы Шекспира с графом в саду, и слышим его голос в вышине…

 
Но если время нам грозит осадой,
То почему в расцвете сил своих
Не защитишь ты молодость оградой
Надежнее, чем мой бесплодный стих?
 

Это уже другая сфера бытия, выше – юность, красота и поэзия, что можно передать в вечность в стихах, здесь – сфера жизни, в которой стих бессилен.

 
Вершины ты достиг пути земного,
И столько юных, девственных сердец
Твой нежный облик  повторить готовы,
Как не повторит кисть или резец.
 
 
Отдав себя, ты сохранишь навеки
Себя в созданье новом – в человеке.
{16}
 

Две сферы бытия – поэзия и жизнь – поэт четко различает. Так и видишь, как Шекспир, ломая карандаш, отбрасывает его.

Между тем Уилл увлекается красотой светлокудрого юноши, прекрасного, как Адонис, чего не скажешь про графа Саутгемптона, красота его скорее личности, а не лица. Поэт любуется летним днем и юношей, совершая с ним прогулку, мы слышим его голос, как вновь и вновь возникающую музыку:

 
                 УИЛЛ
А у тебя не убывает день,
Не увядает солнечное лето.
И смертная тебя не скроет тень, —
Ты будешь вечно жить в строках поэта.
{18}
 

УИЛЛИ. Сэр Филипп Сидни был влюблен в сестру графа Эссекса Пенелопу, которую он воспел под именем Стеллы; хотя любовь была взаимная, ее выдали замуж за лорда Рича…

УИЛЛ. Что внесло подлинный драматизм в сонеты под общим названием «Астрофил и Стелла»…

УИЛЛИ. Но ваши сонеты мне нравятся больше. И маме тоже.

УИЛЛ (смеется). Я и стараюсь для вас, настоящих ценителей поэзии!

4 (11)

Поместье Тичфилд. Шекспир и Мэри Фиттон встречаются за воротами парка, где начинается лес по склону над рекой.

После разлуки, с возвращением Шекспира в Тичфилд с книжкой новой поэмы, примирение влюбленных, надо полагать, было полным. Уилл влюблен, как впервые, и, можно даже подумать, что он влюблен в другую особу, совсем еще юную, но это была Молли, смуглая леди сонетов, свежесть юности которой делала ее облик сверкающей изнутри.

 
                УИЛЛ
       (будто собирая цветы)
Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.
 
 
У лилий – белизна твоей руки,
Твой темный волос – в почках майорана,
У белой розы – цвет твоей щеки,
У красной розы – твой огонь румяный.
 
 
У третьей розы – белой, точно снег,
И красной, как заря, – твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.
 
 
Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет.
{99}
 

МОЛЛИ. Распелся, заглушая звон соловьев пернатых…

УИЛЛ. А кто с Уилли?

МОЛЛИ. Это Кларенс, паж, с которым наш Уилли подружился, мечтая, как и он, явиться при дворе.

УИЛЛ. Сдается мне, какая-то здесь тайна.

МОЛЛИ. И, в самом деле, здесь явились феи.

УИЛЛ. Какие феи? Только струи света между деревьев в тени ветвей.

МОЛЛИ. А Оберон с Титанией?

УИЛЛ. Актеры!

МОЛЛИ. Ты хочешь разыграть меня?

УИЛЛ. О, нет! То водит нас любовь, как в детстве, за нос, в фантазиях с природой заодно, в цветах и пчелах, с пеньем птиц в кустах, мы в царстве фей!

МОЛЛИ. Прекрасно. Я согласна. Но Оберон с Титанией – актеры?

УИЛЛ. Здесь Англия среди морей и лета, здесь вся земля до Индии далекой и в небесах вселенная сияет, и тишина вечерняя, как память в нас воскресающая из всех времен, и шорох листьев, звон ручья, как песнь Орфея, отзвучавшая когда-то, и феи здесь, как первообразы…

МОЛЛИ. И все любовь? Здесь самое время разыграть сценку из «Венеры и Адониса», что мы с Уилли заучили. Это будет сюрприз для всех, но я тебе открылась, чтобы ты не судил нас строго.

5 (12)

Все собираются у опушки леса в ожидании чего-то… Из-за кустов выглядывают Анжелика, Франсис, графиня, сэр Томас, а с другого места сэр Чарльз Данверз, сэр Генри Лонг и другие; в лесу сбежалась и прислуга в ожидании чудес.

ГРАФИНЯ. Мы видели Оберона с Титанией, и фей, и эльфов целый рой, но то ведь были все-таки актеры, я думала…

ФРАНСИС. И мне казалось так, и я их не пугалась, лишь смеялась забавным шуткам развеселых эльфов, отнюдь не маленьких, скорее взрослых по возрасту и стати мужичков, но столь подвижных…

СЭР ТОМАС. Нет, видим мы не фей, пред нами нимфы, едва одеты, в туниках прозрачных…

ГРАФИНЯ. А кавалеры строгие у них, обросшие чуть шерстью и с копытцами…

АНЖЕЛИКА. Сатиры! Вид у них забавный. Боже! Едва одеты…

СЭР ЧАРЛЬЗ. Вовсе не одеты.

АНЖЕЛИКА. Куда они бегут? На праздник Вакха?

СЭР ЧАРЛЬЗ. Бежим и мы за ними.

КЛАРЕНС. Это сон!

Показываются граф Саутгемптон, Шекспир и другие. Они замечают сатира.

ГЕНРИ. Сатир? Проказник эльф предстал сатиром? С него ведь станется, когда коня изображать умеет в беге, с ржаньем, ну, прямо страх, несется на тебя, и нет спасенья…

УИЛЛ. Как во сне бывает.

АНЖЕЛИКА. Так мы все спим в лесу и видим сны?

УИЛЛ. Мы в Англии, а снится нам Эллада.

На опушке леса, освещенном закатными лучами, между тем как в лесу под купами деревьев воцарились сумерки, проступают две фигуры.

ФРАНСИС. Ах, что там? Свидание?

УИЛЛ. И в самом деле! Что я говорил вам? Там, на опушке, свет дневной сияет, когда у нас почти что ночь взошла. Там свет сияет красоты – богиня, как статуя ожившая, склонилась над юношей прекрасным, точно бог.

АНЖЕЛИКА. Ах, это представленье по поэме «Венера и Адонис»?

СЭР ЧАРЛЬЗ. Это сон. Саму Венеру кто сыграть сумеет, когда на сцену не пускают женщин, и роли их дают играть юнцам. А эта – столь прекрасна женской статью и женским ликом, что нежней цветов, и нет сомненья, женщина она.

СЭР ГЕНРИ ЛОНГ. Причем прекраснейшая из женщин!

СЭР ЧАРЛЬЗ. А с нею кто же? Тоже нет сомненья, прекраснейший из юношей – Адонис!

ГЕНРИ. Немая сцена? Или пантомима? Нет, поцелуям нет конца, хотя Адонис тщится вырваться из плена прекрасных рук и нежных губ богини, не странно ли, счастливейший из смертных и красотой блистающий, как Феб… Ах, нет, Венера что-то говорит.

ВЕНЕРА. Ты одарен такою красотою, милый мой, что мир погибнет, разлучась с тобой.

АДОНИС. Владычица! Мне рано на охоту, во сне нуждаюсь больше, чем в любви.

ВЕНЕРА. Успеешь, не спеши, у нас своя охота, влекущая на свете все живое. Меня порадуй милостью своею и сотни тайн любви узнаешь, как во сне.

АДОНИС. О, постыдись! Я юн еще, невинен…

ВЕНЕРА. Ты не Нарцисс безвольный, ты охотник, еще незрел? Но ждут тебя услады… не упускай мгновенья… будешь счастлив. Любовь взлетает в воздух, словно пламя, она стремится слиться с небесами! И жизнь моя весь день полна игрою… Любовь легка мне и светла. Ужель тебе она так тяжела?

АДОНИС. В уме моем охота, не любовь. Охота вдохновенна и опасна. Любовь всего лишь сладостный недуг.

ВЕНЕРА. Как жалки только для себя усилья! Рождать – вот долг зерна и красоты… Нужны природе существа живые, они переживут твой прах и тлен. Ты, бросив смерти вызов, будешь вечно в потомстве воскресать и жить…

АДОНИС. Любви ты жаждешь, не семейных уз; в свой срок и я женюсь – тебе на радость!

ВЕНЕРА. Но будешь ли ты счастлив, милый мой? В любви, в моей любви – источник счастья. Прильни ж к нему, где грудь моя белеет… Пасись где хочешь – на горах, в долине, – я буду рощей, ты оленем будь; почаще в тайных уголках броди, цветущая долина мхом увита…

АДОНИС (отнимая руку). Бесстыдна ты, недаром говорят.

ВЕНЕРА. В уродстве стыд, о том твердит молва, а в красоте – все правда и любовь.

Разносится ржанье и топот копыт о землю, что вызывает смех у публики.

АДОНИС (вскакивая на ноги). Мой конь унесся за кобылой в лес, где я теперь сыскать его сумею?

ВЕНЕРА. Природа вся подвластна мне, богине любви и красоты, но только ты, поверить как, любви не хочешь знать? (Замирает.)

Адонис склоняется над Венерой, жмет ей нос, прикладывает ухо к груди, сгибает ей пальцы, пугаясь, дышит ей на губы и вдруг смело ее целует. Венера в упоении лежит недвижно, следя за ним сквозь ресницы.

АДОНИС. Прости меня за юность и прощай!

ВЕНЕРА (открывая глаза). А на прощанье поцелуй, Адонис?

Он целует ее, она заключает его в объятия, и между ними завязывается борьба, кажущаяся ничем иным, как неистовством страсти. Некоторые из зрителей не выдерживают и разбегаются. Но, кажется, Венера ничего не добилась, кроме ласки, с ее стороны столь пламенной, что она, похоже, смирилась, в надежде на новое свидание.

Наступающие сумерки озаряются светом ее глаз, как солнце утром освещает небеса, и лучи его жгут нахмуренное лицо Адониса.

ВЕНЕРА. Где я? В огне иль в океане гибну? Что мне желанней – жизнь иль смерть? Который час? Рассвет иль ночь без звезд и без луны? Убил меня ты, оттолкнув любовь, и к жизни возвратил ты поцелуем. (Обнимая Адониса.) О, поцелуй меня! Еще, еще! Пусть щедрым ливнем льются поцелуи. Ведь десять сотен только и прошу я.

АДОНИС. Уж ночь и клонит в сон. Скажи: “прощай!” и ты дождешься снова поцелуя.

ВЕНЕРА (со вздохом). Прощай!

Адонис целует Венеру, и она отвечает жадно, вся запылавшая лицом, пьянея от страсти до безумия. Казалось, она завладела им, но не он ею. Сцена становится слишком разнузданной или весьма пикантной.

АДОНИС (вскакивая на ноги). Пусти! Довольно!

ВЕНЕРА (опомнившись). Прости! Я эту ночь в печали бессонной проведу… Скажи, где я тебя найду? Мы встретимся ведь завтра?

АДОНИС. Свидания не будет. Завтра я с друзьями отправляюсь на кабана.

ВЕНЕРА (вскакивая). На кабана?!

Вся в страхе Венера бросается к Адонису, и оба падают, при этом он оказывается сверху, готовый, кажется, к жаркой схватке, и она поцелуями торопит его.

АДОНИС (вырываясь). Стыдись, ты жмешь, пусти!

ВЕНЕРА. Я не кабан, пред кем ты отступаешь? И хочешь ты идти на кабана? Я в страхе ухватилась за тебя, а ты уж взвыл беспомощней ребенка. Кто от любви бежит и красоты, того погибель ждет, ты вспомни Дафну, бежавшую в отчаяньи от Феба, – от счастья и любви бежишь ты к смерти. О, ужас! Страх внушает мне прозренье. Ах, что еще хотела я сказать?

АДОНИС. Пора давно мне. Ждут меня друзья. Уже темно.

ВЕНЕРА. Так что же, что темно?

АДОНИС. Могу упасть.

ВЕНЕРА. Во тьме лишь зорче страсть… Пока природа не осуждена за то, что красоту с небес украла и воплотила в облике твоем, ты девственность бесплодную весталок и монахинь отбрось… Дай им власть, пришлось бы нам увидеть век бездетных. Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас, ты масла не жалей хоть в этот раз.

АДОНИС. Нескромная в любви, ты будишь похоть, к которой я питаю отвращенье. Любовь давно уже за облаками, землей владеет безраздельно похоть, и прелесть вянет, блекнет красота…

ВЕНЕРА. Моя ли прелесть, моя ли красота? О похоти ты знаешь больше ли меня? Я разве не о любви тебе твердила?

АДОНИС. Прощай! Уж скоро утро…

В сгущающихся сумерках ночи светлые силуэты Венеры и Адониса исчезают.

Взошедшее солнце озаряет лес и долину ярчайшим светом, но всего лишь на мгновенье, наплывают облака, и снова воцаряются предрассветные сумерки.

Из-за деревьев показываются две фигуры. По голосам это Молли и Шекспир.

МОЛЛИ. Как ночь Венера провела? В слезах и стонах, даже Эхо плакало в ответ ей. Но рассвет уж в небесах заметней предваряет солнечный восход, и жаворонок вьется с песней…

УИЛЛ. Ему же вторит голос твой певучий.

Проносится лай собак с полным впечатлением их бега.

МОЛЛИ. Казалось, день взошел… Собаки? Как! Что ж, будет настоящая охота?

УИЛЛ. Нет, это эльфы поднимают шум, я думаю…

МОЛЛИ (в испуге). Ты слышишь? Это разве понарошку? Земля дрожит от бега кабана!

Слышны визги собак и падение их тел. Молли порывается бежать, Шекспир удерживает ее. На опушке леса, где шло представление, показывается Адонис с копьем; на него несется кабан, косматый, тяжелый и прыткий, отбрасывая клыками собак, и те, отлетая, падают замертво, либо с жалким визгом убегают прочь.

УИЛЛ. Один Адонис, без друзей явился…

МОЛЛИ. Кабан-то настоящий, о, Уилл!

УИЛЛ. Конечно, настоящий, не актер. Шутить он не умеет и не любит. Пропал Адонис, юноша незрелый и для любовных схваток, и охоты, изнеженный чрезмерной красотой.

МОЛЛИ. Как можешь ты шутить, когда Уилли сейчас погибнет в схватке с кабаном?

УИЛЛ. Уилли? Там Адонис твой, Венера! Повержен вмиг он, весь в крови… Беги!

МОЛЛИ. О, нет! Пока жива сама природа, я знаю, что и он далек от склепа! Погибнет он – и красота умрет, и в черный хаос мир вновь превратится.

УИЛЛ. Так говорит Венера, ты на сцене.

На пригорке, где была разыграна сцена свидания Венеры и Адониса, Молли, подбегая, видит истекающего кровью Уилли, с ужасом, не веря своим глазам. Из раны в боку льется кровь и, кажется, травы и цветы пьют его кровь из сочувствия.

Все, кто бродил в лесу в течение ночи или спал где-то до рассвета, разбуженные лаем собак, сбегаются у пригорка, выглядывая из-за кустов и деревьев.

Адонис лежит, весь в крови, Венера склоняется над ним; она пристально глядит на рану, одну, другую, третью, и, словно впадая в безумие, хлопает глазами.

ВЕНЕРА. В нем два лица – и два здесь мертвеца! Или от слез двоится образ милый? О бедный мир, ты свой утратил клад! И кто теперь восторг в тебе пробудит? Цветы милы, так свежи их цвета, но с ним навек погибла красота! (Падает у тела Адониса навзничь, измазав лицо кровью, приподнимается.) Адонис мертв, так вот вам прорицанье: печаль в любви таиться будет, ревность сопровождать начало и конец любви и горе – радости сильней. И все ее сочтут обманной, бренной, грехом и похотью, причиной ссор влюбленных до убийств, до войн и смут. Раз губит Смерть моей любви расцвет, не будет счастия любви на свете.

СЭР ТОМАС. О чем она толкует?

ГРАФИНЯ. Да о веке христианском, в котором мы живем.

Венера вдруг склоняется, срывает цветок, расцветший, пока она оплакивала Адониса.

ВЕНЕРА. Цветок мой, сын прекрасного отца! Здесь на груди увять тебе придется, наследник ты, владей по праву ею!

Венера устремляется прочь, но тут же Молли возвращается назад, недаром два лица, два мертвеца двоились в ее глазах: Адонис превратился в цветок, Уилли лежал на земле, окровавленный, без движения, без дыхания. Кабан-то, она знала, она видела, был настоящий, отнюдь не актер в лохмотьях, как следовало.

Молли оглянулась в ужасе. Тут зрители подбежали к ней и тоже застыли в ужасе.

ГОЛОСА. Уилли умер? Мертв? Истек он кровью, возможно, от случайной раны… Ужас! Ужас!

Но тут проносятся звуки флейты и трубы, сопровождающие явление Оберона и Титании со свитой из фей и эльфов.

Хор фей оплакивает Уилли, эльфы убирают тело юноши венками и гирляндами из цветов, Титания все о чем-то умоляет Оберона, винясь в своем увлечении другом умершего, которого он нарочно превратил в девушку; наконец Оберон уступает и всех погружает в сон, с пробуждением от которого происшествия двух ночей все будут вспоминать, как сон.

ГОЛОСА. О чем они? То танец? Заклинание?

ОБЕРОН. Вы все сейчас заснете, и эльф в ночном полете вернет вас до утра, как было и вчера!

ГОЛОСА. Мы засыпаем? Уж проснулись. Сон!

Уилли оживает, сейчас видно, как он влюблен в Молли, и та не нарадуется на него.

Все воспоминают происшествия ночи, как сон.

ГЕНРИ. Уилл, друг мой, какие тут актеры! Без волшебства не обошлось, я знаю.

УИЛЛ. А где ваш паж?

ГЕНРИ. Мне говорят, уехал. То есть Вернон, решив, что я влюбился в ее кузена вмиг, как ты в Уилли. Сонетами твоими я смутил ей душу, и она в сердцах сказала, в досаде, что обман ее раскрылся…

УИЛЛ. Так паж ваш – волшебство или интрига?

ГЕНРИ. Не знаю, что сказать. Во всем уверюсь, когда увижусь с нею в Виндзоре, куда явиться получил приказ.

УИЛЛ. От королевы? Или от Вернон? Паж был ее посыльным, как Амур?

ГЕНРИ. Интрига обернулась волшебством?

УИЛЛ. Чудесные усилия любви.

ГЕНРИ. Как жаль, прошли две ночи сновидений. Ах, ничего чудеснее не помню! Проснулись мы с последним днем весны.

УИЛЛ. Тут и конец моей весенней сказки.

Показываются Молли и Уилли, оба вне себя от радости.

МОЛЛИ. Как мы играли?

УИЛЛ. Ты ослепительна, как солнце.

УИЛЛИ. Солнце любви.