Текст книги "Телестерион. Сборник сюит (СИ)"

Автор книги: Петр Киле

9

Санкт-Петербург. Летний сад. Дягилев, Серов, Бакст и два господина – одни прохаживаются по аллее, другие сидят на скамейке.

С е р о в (сидя, покуривая сигару). Ну, вот Думы нет – все по-старому, по-хорошему.

1-й г о с п о д и н. Как ни странно, Сомов все предугадал.

С е р о в. А позвольте спросить, какому же, собственно, манифесту отдать преферанс и какого придерживаться? Ни одного закона без Думы – все же реформы без Думы – очень просто.

1-й г о с п о д и н. Сомов говорил еще в прошлом году. Наша знаменитая конституция наглый и дерзкий обман, это ясно: в ней, кажется, нет даже крупицы зерна, из которого могло бы вырасти освобождение. Надо надеяться, что правители наши сами заблудятся в устроенных ими дебрях и сломят себе шеи. Вот и начались шараханья.

С е р о в. Нет, должно быть, есть лишь два пути – либо назад в реакцию, впрочем, виноват, это и есть единственный путь для революции.

1-й г о с п о д и н. Реакция – это и есть путь для революции? Резонно, по Гегелю.

С е р о в. Куда бы деться от этого кошмара.

Б а к с т. Куда? В Грецию, Антон! Пока мы собирались в Элладу, Сережа успел побывать на Олимпийских играх в Афинах.

С е р о в. За ним нам не угнаться. Он же бегун, метатель копья, атлет из атлетов…

Б а к с т. Медлить нам больше нельзя. Давай назначим срок и поклянемся.

2-й г о с п о д и н. Левушка с Антоном в своих вечных разговорах о поездке в Грецию, я думаю, всего лишь водят за нос друг друга, как добродетельные мужья о возможности пуститься в загул.

Д я г и л е в. Пора, друзья, пускайтесь во все тяжкие, да прихватите с собой Сашу Бенуа, который укрылся от революции в Париж.

С е р о в. Еще пописывает статейки для "Слова" и "Речи", заявляя, как Сережа: "Я – вне политики!"

Д я г и л е в. Антон! Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты смолоду писал царей – и это великая удача для русского искусства на переломе эпох. И жаль, что отказался работать в царствующем Доме.

С е р о в. Сережа! А я вот не жалею, что тебя уволили со службы в дирекции императорских театров без права поступления вновь и без пенсии.

Д я г и л е в. Отчего же?

2-й г о с п о д и н. Да, будь ты директором императорских театров – достиг бы того же. С Антошей вы два сапога пара, большие скандалисты.

С е р о в. Отчего? Да ты сам еще прежде выбрал широчайшее историческое поприще, с призванием, которому имени нет на русском языке. Одна "Историко-художественная выставка" в Таврическом чего стоит. А то, фи, чиновник по особым поручениям. Велика птица.

Д я г и л е в. Разумеется, без дела я не остался. Но у императорских театров неисчерпаемые возможности, не говоря о звездах первой величины. Вот в Париже в Осеннем салоне я представлю русскую живопись за два века… (Подсаживается к Серову.) Перед тем, чтобы что-нибудь просить из твоих вещей, зная твой невыносимый характер, я тебе показывал их список.

С е р о в. Да.

Д я г и л е в. Ты обсуждал лишь, взять ли акварель или масло Александра III. Относительно всего прочего и вопроса не было. Мне, ей-богу, все равно, кто изображен на портретах, лишь бы хороши были портреты. Цорн этой весной не постеснялся выставить в Париже всю царствующую шведскую семью. Я – вне политики.

С е р о в. Ну, чего ты от меня хочешь?

Д я г и л е в. Теперь же, стою я или нет за шотландский портрет, я положительно не знаю, что делать. Портреты испрошены официальным путем. Относительно датского – получен ответ, что наследник датского престола, командующий полком, где находится портрет, согласился отослать портрет на выставку.

Б а к с т. Значит, речь идет о портретах Николая II и Александра III в мундирах шотландского и датского полков.

Д я г и л е в. Из Лондона еще ответа нет, но он, очевидно, будет положительным. Все это не княгиня Тенишева, с которой я мог ссориться насмерть из-за твоего запрещения выставлять ее портрет в Парижском дворце. Вообще с этой выставкой скандалов не оберешься. Все злы, как собаки, и напуганы, как воробьи… Работать при таких условиях немыслимо.

2-й г о с п о д и н. Ты всегда так говоришь, Сережа, в предчувствии немыслимых успехов.

Д я г и л е в (вскакивая на ноги). В связи с нашей последней выставкой бывших членов «Мира искусства» нас упрекают в том, будто бы мы вывезли наше молодое русское творчество из Парижа, а я покажу, нас ждут в Париже, чтобы от нас почерпнуть силы и свежести… Да, конечно, мы добиваемся признания «своего нового искусства» по той единственной причине, что вне того художественного общения, которое проявилось под знаменем «Мира искусства», в настоящее время в России иного искусства не существует. Все настоящее и будущее русского пластического искусства идет и пойдет отсюда, будет так или иначе питаться теми же заветами, которые «Мир искусства» воспринял от внимательного изучения великих русских мастеров со времен Петра.

2-й г о с п о д и н. Как закруглил, Сережа.

Д я г и л е в. Ну, если прямо сказать, это пока между нами, уже этой зимой в Париже пройдут "Исторические русские концерты", и, я ручаюсь, это будет откровением для Европы. А далее – серии оперных и балетных постановок с Шаляпиным, с Анной Павловой, с вами, господа художники! Это будут целые "русские сезоны" в Париже.

Б а к с т (вскакивая на ноги). Каково?! Одни наши декорации произведут фурор. А еще костюмы!

С е р о в. Боюсь, директор императорских театров Теляковский не даст ни декораций, ни костюмов, пребывая в контрах с чиновником особых поручений, уволенным без всяких прав.

Б а к с т. Создадим новые, еще лучше.

Д я г и л е в. Да, Левушка! Парижанки будут тебя носить на руках.

Б а к с т. Мне будет удобнее на их коленях.

С е р о в. Через Элладу в Париж?

Б а к с т. О, да! Виват, Дягилев!

1-й г о с п о д и н. Как давно не собирались вместе. Жаль, нет Саши Бенуа, Сомова, Остроумовой…

10

Царское Село. Александровский дворец. Покои императрицы. Александра Федоровна и Николай II, настроенные шаловливо и благодушно.

 
     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
А где же Аннушка? Мне кажется,
Я знаю, почему ее все нет.
 

 
             Н и к о л а й
О ком ты говоришь?
 

 
    А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
                                      Прекрасно знаешь.
Тебя, уж верно, поджидает где-то,
Чтобы вручить любовное посланье,
А, может, объясниться наконец.
А я устала, вам не помешаю
И даже чуть завидую…
 

 
             Н и к о л а й
                                        Кому?
 

 
     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
Она еще так молода; а свежесть,
Ну, прямо ангельская.
 

 
              Н и к о л а й
                                        Свежесть сдобы.
До сладкого я не охотник, Аликс.
 

 
     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
Ты любишь сладкое, уж я-то знаю,
Когда вино не притупляет вкус
И нет забот насущных на примете.
 

 
              Н и к о л а й
Да, ныне, слава Богу, все спокойно.
Поверить даже трудно после бедствий,
Что пережить пришлось нам в эти годы.
И даже роспуск Думы без эксцессов
Прошел на этот раз. Столыпин взял,
Как видно, верный совершенно тон,
Хотя винят его в перевороте
И в казнях массовых, что вряд ли верно.
 

 
      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
Забудь! Поди за Аннушкой скорее.
 

 
                 Н и к о л а й
             (с недоумением)
Хотел бы знать я, кто кого все водит
Тут за нос? Если влюблена она,
То слишком уж, закатывает сцены,
Когда б тебе скорее то пристало?
 

 
      А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
А что мне делать? Я люблю тебя.
Люблю ее. Она же влюблена
Не то в меня, не то в тебя ревниво.
В чем можно упрекнуть ее, скажи?
Скорей тебя – за равнодушье к ней.
 

 
               Н и к о л а й
Все это мило, как игра и шутка.
Зачем же замуж выдавала ты,
Да заливаясь в три ручья слезами?
И жениха-то взяли где, мерзавца?
 

 
     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
Благие намеренья, наважденье —
Все испытанье девы непорочной,
Как свыше предназначенной – кому же?
Какая мысль мне в голову пришла!
О, нет!
 

 
               Н и к о л а й
             Постой же, Аликс! Успокойся.
Все это лишь игра, чтоб сохранить
Меж нами пыл желаний и любовь.
 

 
     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
Так, что? Поди! Хочу я помолиться.
 

 
                Н и к о л а й
Пойду я к детям.
 

 
     А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а
                                Да, скажи им тоже
Пусть обратятся мысленно к нему,
К тому, кто молится за нас и страждет.
 

Николай уходит; Александра Федоровна опускается на колени и, опершись руками о кресло, замирает.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а (приподнимая голову). Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. (Покачивает головой.) О, как легко, легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть…

Входит Николай и останавливается.

Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она – хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословления и целую твои блаженные руки. (Потянувшись, падает.)

Н и к о л а й (подбегая). Аликс! На что это похоже?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а (рассмеявшись). Я упала.

Н и к о л а й (опускаясь на колени). Ты не ушиблась?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Нет, нет, я чувствовала его руки и плечи.

Н и к о л а й (приподнимаясь вместе с женой). Аликс, нет, право, это ни на что не похоже. Почему вы молитесь не Господу Богу, а мужику? Да и странно обращаетесь к нему. «Бесценный друг мой!» Это Ольга. «Дорогой и верный друг мой!» Это Татьяна. «Милый мой друг!» Это Анастасия. Не могу поверить. Принцессы! Императрица! Да, наконец, просто мать, да, хорошая мать, как она додумалась приучить детей к такого рода обращениям?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Я только хотела, чтобы дети прикоснулись к благодати Божьей, что исходит от нашего друга.

Н и к о л а й. И почему "наш друг"? Это же звучит двусмысленно для всякого постороннего слуха. Можно подумать, ты сходишь с ума. Ну, называй его по-русски "старец". Это понятно всем.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он же не стар, а в такой силе, что недаром на него клевещут. Но всякий, кто приходит с клеветой на него, выдает прежде всего себя с головой, свою нелюбовь к нам, либо тайную недоброжелательность. Распутин свят, поэтому всех выводит на чистую воду.

Н и к о л а й. И матушку, и сестру твою. Кто же нас любит, кроме них, бескорыстно?

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Он! Только он! Даже ты не любишь меня так, как он. Он исцеляет маленького не дубовой корой, а своею любовью, как Бог.

Н и к о л а й. Аликс, ты не в себе. Я сейчас позову Аннушку.

А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а. Лучше позвони ему. Где он? Пошли телеграмму. Пусть помолится за нас.

Н и к о л а й. Хорошо. Уф! (Уходит.)

11

Дача Серова на берегу Финского залива в Ино. На втором этаже мастерская с окнами в сторону моря, с балконом. На стене афиша с изображением балерины в воздушном полете. Слышны иногда голоса детей. Входит Серов в приподнятом настроении.

 
                С е р о в
Мне кажется, я только что вернулся
Из Греции; жара и море в дымке
Жемчужной, сизо-голубой, – нет, там
Все резче, чище, ярче, как весной…
Иль краски юга проступают в небе
И в водах серых северного края,
Как живопись эпохи Возрожденья
Преображала мир вокруг, и зренье
Столь чутко к красоте и форм, и красок
Природы и искусства, что творить,
Как будто нет уж сил, одна отрада
Бродить беспечно, ехать в экипаже —
С душистой розой, забывая все,
Вне времени, вне жизни современной,
Ведь там нет дела до нее, как здесь,
Где сердце отзывается, как эхо,
На всякий звук, мучительный иль чистый, —
Все больно, да куда же с ним и деться.
       (Выходит на балкон.)
Акрополь, Парфенон – совсем иное
Увидеть наяву. Какое счастье!
Хотя в обломках, красота нетленна,
И будто не прошли тысячелетья
В жестоких распрях, в войнах бесконечных, —
Все стало прахом, кроме красоты.
И тут известье о разгоне Думы,
Второй уже, и весь кошмар российский
Вновь втиснут в грудь.
 

Входит Ольга Федоровна.

 
     О л ь г а  Ф е д о р о в н а
                                          Уединившись,
Разговорился сам с собой, молчун?
 

 
                С е р о в
Немой и то мычит о чем-то в ярости.
 

 
      О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Да нет, ты не молчун, я знаю. Как же,
С Коровиным – его заговоришь…
 

 
                С е р о в
С Шаляпиным – его перепою…
 

 
      О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Но первым и о пустяках – такое
Все замечают за тобой впервые.
Ты весел, хорошо; успех огромный
На Римской выставке и в Лондоне, —
Прекрасно!
 

 
                 С е р о в
                      Можно подбочениться?
 

 
      О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Когда бы слава голову кружила
Тебе хоть чуточку, пожалуй, можно,
Но ты суров и именно с собой.
 

 
                 С е р о в
Присядь же, отдохни. В веселый праздник
Ты наши будни превратила ныне.
 

 
       О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Нет, дети все, взрослеющие наши,
На выдумки горазды – все в тебя.
А как чудесно танцевал ты польку,
На удивленье всем! При грузном теле
Как навык сохранил, из юности,
Когда резвились с Врубелем у нас
На вечеринках, милых посиделках.
 

 
                С е р о в
На ярмарке невест и женихов.
 

 
       О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Ах, нет, влюбленность все таили страшно,
Как буржуазность, флирт и все такое.
Ведь все учились с увлеченьем, с целью
Служенья…
 

 
                С е р о в
                      просвещенью и искусству.
 

 
       О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Любовь же обнаружилась в разлуке —
Как память о счастливых вечерах,
О юности, столь чистой и чудесной,
Хотя и бедной, и весьма бесправной.
Как сохранил ты память обо мне,
О сироте среди сестер прекрасных,
В разлуке долгой, в странствиях по свету,
В Абрамцеве, среди прелестниц юных, —
Я все поверить не могу?
 

 
                С е р о в
                                             Ты ж знаешь,
И я ведь рос, как сирота, один,
Пригретый лаской и заботой всюду;
О ком же было помнить мне среди
Сестер твоих? Тебя нам не хватало,
И, верно, я прирос к тебе душой.
 

 
       О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Но чем же замечательна была?
Ужель как сирота?
 

 
                 С е р о в
                                  Нет, нет, конечно.
Да знаешь ты: мне говорят и пишут,
Какая ты, – слыхала и читала?
Все доброе и верное, чем в жизни
Я с детства окружен был в семьях близких,
Предугадал в тебе и не ошибся.
Добра ты, говорят; какая новость.
Добра ты силой духа – вот где чудо!
Случись бы, в революцию ушла.
А я ведь слаб, мне больно жить на свете,
Особенно теперь у нас в России.
Ты говоришь, я счастлив тем и тем.
Хотя ничем не обойден судьбою,
Не чувствую я этого совсем.
Недаром все насупленный хожу
И слов простых, не говоря, пустых
Сказать мне трудно вслух, и я молчу,
Как в церкви нечего сказать мне Богу.
 

 
         О л ь г а  Ф е д о р о в н а
           (поднимаясь со вздохом)
Развеселить тебя не удалось.
 

 
                 С е р о в
Да весел я, и мыслей бродит туча,
Как после путешествия в Элладу,
Все с большим погруженьем вглубь времен.
 

Ольга Федоровна уходит; входит Матэ.

М а т э. А попугайчик, что залетел в ваш дом, бог весть откуда, не жилец. Это «Inseparable», неразлучник.

С е р о в. Тсс! Жена говорит, я весел, я нахожусь в каком-то приподнятом настроении, и это ее беспокоит. Мне кажется, мы все пребываем в таком состоянии: и весело, и все-таки как-то неестественно, – вся жизнь превращается в клоунаду.

М а т э. А что, мне нравится.

С е р о в. Еще бы, в тебе это есть. И это было бы всего лишь забавно, когда бы не 365 самоубийств в год, когда бы не казни, как во времена Ивана Грозного.

М а т э. В самом деле?

С е р о в. Газет не читаешь? Первая Дума отменила смертную казнь, что в Европе приветствовали всячески. Но Николай тут же, с подачи Столыпина, принял закон о военно-полевых судах. А это расстрелы без суда и следствия за что угодно, за копну ржи.

М а т э. Боже правый!

С е р о в. В Париже я виделся с Витте. Пишет мемуары за границей, боясь за них и за свою жизнь в России. По-прежнему горяч и страстен, ох, не удалось мне схватить его образ, долго чванился, лишь бледный слепок получился. У старика в сердцах сорвалось: "Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть… И погубить своего первородного, чистого младенца, сына-наследника… Дай Бог, чтоб сие было не так. Во всяком случае, чтобы я не увидел подобных ужасов".

М а т э. Звучит, как пророчество.

С е р о в. Тем хуже. Он-то знает, как никто, Николая.

М а т э. Да и ты не единожды в упор изучал его.

С е р о в. Лучше бы я не знал его.

М а т э. Тучи наплыли. Как бы не было дождя. Пожалуй, нам пора и восвояси.

С е р о в. Я сейчас.

Матэ уходит; Серов беспокойно прохаживается, словно с усилием додумать какие-то мысли.

 
                 С е р о в
Коммерция, предприимчивость, искусства,
Монархия, тираны, демократья —
Все это, все, у греков было, было
Задолго до рождения Христа
И превратилось в прах; лишь небо чисто
По-прежнему, и море омывает
Все те же острова, где жизнь цвела,
Вся упоенная борьбой, познаньем
И красотою мирозданья в целом,
И минуло, как минет наше время,
Тяжелое, глухое, словно ночь
Пред новой бурей над могильной сенью.
   (Словно не находя места, выходит на балкон.)
Жить скучно, но и помереть ведь страшно.
Помимо мук последних на исходе…
Что ждет за гробом нас? Никто не знает,
Да, кроме снов и басен невеселых.
Что жизнь и смерть? Да есть ли в них-то смысл?
Мне разум дан природой или Богом
Зачем? С какою целью? Совершенства?
Мы видим смысл лишь в красоте и правде.
В неправде и уродстве смысла нет,
В их торжестве и проступает смерть,
Что побеждает жизнь – и нет спасенья?
И бьется в паутине человек —
У Бога-паука?! Ха-ха-ха!
   (Пошатывается и возвращается в комнату.)
Ну, вот я смехом чуть не захлебнулся.
Стемнело вдруг и тут же просияло
Чудесное видение над морем,
Как в «Похищении Европы», да,
Все в яви, я плыву, я этот бык,
Могучий и послушный красоте
В девичьем облике мечты предвечной.
 

Детские голоса: «Папа! Папа! Он мертв. Он умер!»

 
Кого хоронят там? Уж не меня ли?
Иль птичку-неразлучницу, что то же.
Прости-прощай! Уж верно, срок подходит.
 

Ослепительный вечерний свет из-под нависших туч заливает мастерскую художника, с проступающими отовсюду его картинами, как на посмертной выставке, где посетители – его персонажи, исчезающие, как тени.

ЭПИЛОГ

 
        Х о р  у ч е н и к о в
Среди картин эпохи Возрожденья,
Всесилья жизни, блеска красоты
Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья
Воскликнул, осознав художества мечты:
«Хочу отрадного!»
                                   Какое слово —
От радости, как эхо или зов,
         Как красота или любовь, —
В нем вся эстетика сурового Серова,
Пленительно простая, яркая, как снег,
Природы праздник, – с нею человек
Среди вещей и дум своих весь светел,
Каков ни есть, и не потонет в лете,
         Живую вечность обретя,
         Княгиня чудная или дитя.
 

Сюита из комедии «Соловьиный сад»

ПРОЛОГ

Лесистая возвышенность с бескрайними далями. Слышен топот копыт. Блок, высокий, стройный, в белом кителе, соскочив с лошади, взбирается наверх и оглядывается.

 
                Б л о к
В лесу все те же папоротники,
Ажурные, в росе и пятнах света,
Реликты первых весен на земле,
Пугающие таинством цветенья,
Как и стоячие недвижно воды,
Сияющие блеском глаз, но чьих?
А там луга зеленые цветут,
Как место, выбранное для веселья,
С тропинками неведомо куда.
И тут же дали без конца и края,
Шоссейная дорога и река,
И те ж несбыточные повороты,
В которых я бывал всегда один,
Боясь неведомого в детстве страшно,
Но в юности с отвагой несся вскачь,
В союз вступая с тем, чье имя вряд ли
Кто ведал, я ж – Великое – прозвал.
Единое, быть может? Всеединство?
Мне нет нужды до терминов. Но тайна
Неведомой осталась бы в душе,
Внушая страх, как вечность в искрах звездных,
Когда бы не явилась Ты, как в яви,
И в яви, и во сне моих стремлений
К Великому. И Ты причастна к тайне,
Хотя и спишь. Проснись, веди меня
К блаженству и страданиям навстречу!
 

Нечто розовое, как одеяние, мелькает среди деревьев, и возникает розовая девушка с книжкой и вербеной в руках. Перед нею бескрайние дали. Слышен топот копыт.

1

С.-Петербург. Квартира Иванова В.И. и Зиновьевой-Аннибал Л.Д. в доме по Таврической улице. Большая полукруглая комната мансардного типа с окнами на звездное небо. Слева площадка с изображением храма Диониса, справа смежные комнаты при входе, где гостям вручают полумаски и маскарадные костюмы.

Входят Мейерхольд, Блок, Чулков, Любовь Дмитриевна, дамы, художники, литераторы.

 
               Ч у л к о в
На Башне философских словопрений
Об Эросе и таинствах любви
Задумано – глядите! – представленье.
 

 
            М е й е р х о л ь д
Речей и о театре прозвучало
Немало здесь. От слова к делу, к действу
Иванов призывает перейти.
 

 
                  Б л о к
Кто знает, что задумано представить?
 

 
             М е й е р х о л ь д
Да нечто, кажется, в античном вкусе.
Вот вам венок из лавра; вы сойдете
За Аполлона.
 

 
                  Б л о к
                          В сюртуке?
 

 
              М е й е р х о л ь д
                                               А что?
Не мог же он явиться обнаженным
В стране гипербореев, да зимой.
 

 
    Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
           (в белом хитоне)
А я могу ль сойти за Афродиту?
 

 
              М е й е р х о л ь д
О, да! Но вас под именем иным,
Как Вечной Женственности воплощенье,
Воспели, кажется, и свято чтут.
 

 
     Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Положим. Но, придя на вечер масок,
Могу предстать в обличье новом я.
 

 
                   Б л о к
Хозяин-то Диониса играет!
 

На площадку выходит Хор масок в древнегреческих одеяниях во главе с Дионисом и Сивиллой в пурпурном хитоне.

 
                  Ч у л к о в
Ну, значит, вакханалии? Чудесно!
Я сам охотно бы вступил на сцену
Сатиром…
 

 
                  1-я  д а м а
                    Да, раздевшись догола,
Весь в волосах, с рогами и в копытцах,
О чем мужчины только и мечтают.
 

 
                  Ч у л к о в
О чем мечтают женщины?
 

 
                   2-я  д а м а
                                                  О том же!
Предстать на празднестве в лесу вакханкой,
Плясать и петь, в безумие впадая.
              (Пляшет.)
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
          (застенчиво)
Когда здесь таинство – позора нет,
Не правда ли?
 

 
                   Б л о к
       (с безмятежным видом)
                           Для посвященных только.
 

Кузмин с обликом сатира садится за рояль. Звучит музыка.

 
                Д и о н и с
          Друзья! Поклонники Киприды
                На берегах Тавриды.
     Подружки милые! Любимец ваш Эрот
     Вам отовсюду стрелы шлет,
И нет ни днем, ни ночью вам покою.
Что делать нам с оказией такою?
 

 
              С и в и л л а
Когда любовь – прельстительный обман,
Спасает лишь мистический туман.
Ведь вам нужна такая малость,
Что всякой твари – в радость.
 

 
               Д и о н и с
И древний Эрос. Песнь в крови —
Лягушкам вторят соловьи
И мириады насекомых
В тонах до одури знакомых.
         Итак, вступает Хор.
         Да явим мы Собор.
 

 
           Х о р  м а с о к
О Вакх! О Вакх! В венке из винограда,
    Веселье наше и отрада,
Приди к нам на зеленый луг
Священный мистов круг.
Мы предадимся пляскам
Безустали, как ласкам
Вакханок молодых
В венках цветочных и нагих.
       (Пляшет.)
Пусть молодеет кровь у старых,
И нет годов усталых.
На луг выходит молодежь,
В веселой пляске всяк пригож.
И кровь поет, как сок в деревьях,
         Весенние поверья
         Таинственных дриад,
И полон соловьиной трелью сад.
 

Хор пляшет, вовлекая и публику в хоровод.

 
      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Он здесь!
 

 
                 Б л о к
                  Бугаев?
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                Да, Андреем Белым
Прозвался он, как мист, родившись вновь,
А все подвижен, как мальчишка Боря.
 

 
                  Б л о к
К тому ж влюбленный.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                           Помнишь ли, в кого?
 

 
                    Б л о к
Да, в милый образ твой Пречистой Девы.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ты ж наигрался в эти игры…
 

 
                    Б л о к
                                                      Нет!
Здесь вечное. Конец же есть у вьюги,
Что застит нам глаза и разум сердца.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Он в вьюге? Тем, наверное, хорош.
 

 
                    Б л о к
               (с улыбкой)
Уйдешь?
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                О, нет! Поет он ту же песню,
Что соловей один уже пропел,
Чьим щелканьем мне уши заложило.
 

 
                    Б л о к
Уж лучше бы ему влюбиться просто.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
          (невольно рассмеявшись)
А знаешь, милый, мне ведь не до шуток.
Иль хочешь, чтоб и я пропала с ним?
 

 
                Б л о к
  (с той же полудетской улыбкой)
Когда вам это в счастье, ради Бога.
Ведь он мне друг и брат.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                             А я-то кто?
Твоя жена или сестра?
 

 
                    Б л о к
                                          Пожалуй.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Нет, что  пожалуй? Право, мне досадно.
Когда б не знала, как меня ты любишь,
Пускай из вьюги выйдя после свадьбы,
Я б не цвела все ярче и могучей,
Ядреной бабой, как зовут в деревне.
Но быть сестрою может надоесть.
 

 
                    Б л о к
Так поспеши, войди же в хоровод.
          (Уходит в сторону.)
 

Подлетает Белый, снимая маску сатира.

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
       (вместо детского выражения на ее лице лукаво-мудрое)
Чей это взор эмалевый, как пламя
Из печи изразцовой пышет жаром?
Ах, это вы! Я думала, паяц
Иль танцовщик, подвижный и печальный.
 

 
                  Б е л ы й
Прекрасной даме мой привет горячий!
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
      (как бы касаясь пылающих щек)
Нет, мне и так уж явно жарко, сударь.
Умерить пыл прошу, слегка остыть,
Чтоб можно было говорить прилюдно.
 

 
                   Б е л ы й
Умерить пыл! Свет загасить нездешний?
Когда слова мои вам недоступны,
Умолкну я, но только мысль и чувство,
Оставшись втуне, вопиют в тоске,
И в танце я кружусь, в безмолвной песне,
Как козлоногий в таинстве у древних.
 

Белый надевает маску и пляшет, а с ним и Любовь Дмитриевна.

 
              Х о р  м а с о к
         (сопровождая Блока)
Поэт женился на Прекрасной Даме,
        Воспетой им, как Данте,
    В стихах, таинственных, как сон,
    Любви весенней в рощах звон.
 

 
                 Д и о н и с
         Как счастлив он, должно бы!
 

 
               С и в и л л а
         О да! О да! Еще бы!
      Но только песней соловей
         Исходит все звончей,
         И ничего ему не надо,
      Чему жена не очень рада.
 

 
                Х о р  м а с о к
          Да, грустно ей до слез,
А все цветет благоуханней роз —
          С тоской в крови до звона,
          Пречистая мадонна!
 

Блок отходит в сторону с каменным лицом; Хор масок устремляется за Белым с ее спутницей.

 
              Х о р  м а с о к
Смотрите! Друг-поэт колени преклонил
     Пред женщиной неоцененной,
     В живую жизнь влюбленной,
И тоже несказанно полюбил.
         Он, мистик и мыслитель,
      Шлет письма – не взыщите, —
      Как гений, что сошел с ума,
Весь погружен в мистический туман.
              (Пляшет.)
Как разобраться в этой амальгаме
Видений и страстей Прекрасной Даме,
Как Беатриче, не сошедшей в мир иной,
      Со скромной долей быть женой
Поэта чистого при бурях века,
С достоинством высоким человека?
 

Любовь Дмитриевна, превесело смеясь, вырывается из круга масок и возвращается к Блоку.

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
О, милый, что с тобой?
 

 
                    Б л о к
                                           Маской смерти
Покрылось вдруг лицо, не правда ли?
Плясать я не умею в хороводе,
Что водит сам Дионис в исступленьи,
В безумие ввергая нимф и женщин.
Вот зрелище! Изнанка красоты!
Его не вынес и Орфей. О, Феб!
 

 
     Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ах, что привиделось тебе такое?
Здесь вечеринка, легкая игра
И вместо ваших философских бдений.
 

 
            М е й е р х о л ь д
Театр не форма жизни, только символ.
 

 
                Ч у л к о в
Анархия и мистика в единстве —
Вот новая поэзия и правда!
 

 
                 Д и о н и с
     Все свято в таинствах Эрота.
         Ищите все полета
         В едином действе трех,
      А, может быть, и четырех,
      С открытым пламенем во взоре
         Сойдитесь во соборе!
 

 
                  Ч у л к о в
      Призыв хорош! Но вряд ли нов.
 

 
                   Б е л ы й
   Что, эврика? Соборная любовь!
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ах, что бы это значило? Театр?
Мистерия любви? Или забава?
 

 
                  Б л о к
Да, подзаборная, никак иначе.
 

 
                Б е л ы й
               (про себя)
Как весело и ясно улыбнулась
С телодвиженьями вакханки милой
Обычно тихая жена поэта
И молчаливая – под стать ему.
       (Оживляясь, с лукавым видом)
Призыв Диониса нашел в ней отклик,
Как я заметил по ее вопросам
И взрыву смеха до смущенья позже.
       (Исполняя танец журавля)
Любовь к Пречистой Деве быть иной
Не может быть. О, боги! О, Дионис!