Текст книги "Мальчишки-ежики"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Успехи и огорчения

Зимой Геннадию Тубину вдруг вздумалось поставить спектакль. Пионерских! пьес в ту пору еще не было. Он обратился к юнкорам:

– Вот что у вас я попрошу, ребята. Сделайте, пожалуйста, из «Хижины дяди Тома» пьесу. Нашему драмкружку ставить нечего.

– Но мы же никогда не писали пьес, – попробовал возражать Гурко.

– Пустяки. Справитесь, – стал уверять вожатый. – Представьте себе сцену и начинайте разыгрывать. Один говорит за одного, второй за другого. А потом записывайте. Вы же ребята с фантазией. Я бы сам это сделал, да времени не хватает.

Вначале мальчишки прочли книгу Бичер-Стоу и пришли к выводу, что без сокращения пьесу не напишешь, слишком много будет действий и мелких сцен. Главы надо объединять, а разговоры сгущать и переиначивать.

Сократив несколько глав, они тут же стали их разыгрывать: Гурко изображал негра, Ромка – белых. Так как мальчишки строго текста не придерживались, то самым трудным оказалось вести запись разыгрываемых сцен.

Если писал Ромка, то ему думалось, что чернокожие не должны говорить, как команчи, а проще и ясней. А Гурко не нравилась по-мушкетерски напыщенная речь белых. Мальчишки горячились, спорили, пока кто-нибудь не бросал перо.

– Я этого писать не буду. Так не говорят, пиши сам.

Гурко стал записывать свои реплики, Ромка – свои. Получалась путаница и разнобой, а главное – слишком медленно продвигалась работа.

– Надо у Гени попросить машинистку, – наконец сказал Ромка. – Мы будем разыгрывать, а она пусть отстукивает. Так будет живей.

– Верно, – согласился Гурко. – При ней, может, меньше будем спорить.

Тубину конечно никто не дал ни профессиональной машинистки, ни машинки. После бесцельных хлопот вожатый уговорил старосту драмкружка Зину Цветкову, умевшую быстро писать, помочь мальчишкам.

Зина была неказистой девочкой с тощими косичками. Гурко прозвал ее «краснокожей», потому что кожа на ее шее была пупырчатой и имела красноватый оттенок. Кроме того, девочка часто шмыгала носом, точно страдала хроническим насморком. Зато писала Зина отменно: четкие буковки, похожие на отборные зерна, быстро укладывала в четкие строчки.

При ней Ромка и Гурко не отвлекались на споры и на память разыгрывали эпизоды. А Зина, склонив голову и шевеля языком, записывала.

Разыгравшись, мальчишки входили в раж и очень живо изображали героев.

– Молодцы! Настоящие артисты! – восклицала Зина. – Записывайтесь в наш драмкружок. Мы дадим вам главные роли.

– Очень-то надо! – возражал Ромка. – У нас есть свое занятие – мы юнкоры.

Гурко же был не прочь стать артистом, но не драматическим, а цирковым. Так что уговоры Зины не повлияли на свежеиспеченных драматургов.

Не дописав до конца инсценировку, они прочли ее на драмкружке. Ребятам их творение понравилось. Они тут же распределили роли и стали репетировать первые сцены.

Чтобы закончить третий акт, Ромка и Гурко все вечера проводили с Зиной Цветковой. А так как они никогда не были прилежными учениками, то их жизнь весьма усложнилась.

До пятого класса всему обучали один или два учителя, а в шестом и седьмом на каждый предмет появился свой преподаватель. Все они норовили задавать домашние упражнения и чуть ли не ежедневно проверять их.

Мальчишкам приходилось пораньше приходить в школу и списывать упражнения у девчонок.

Самой аккуратной ученицей в классе была Алла Стебниц. Ромка часто просил у нее тетрадку. Девочка ему не отказывала. Но всякий раз, протягивая приготовленное домашнее задание, краснела.

Алла была странной девочкой. Она всегда гордо держала голову и смотрела вдаль, точно прислушивалась к какому-то зову. Мальчишки-старшеклассники пытались с ней заигрывать, но Алла избегала разговоров с ними. А к Ромке относилась с сочувствием. Всякий раз, когда он входил в класс, на лице Аллы вспыхивал легкий румянец, вернее не румянец, а какое-то внутреннее свечение, и взгляд ее спрашивал: «Сегодня моя тетрадь тебе не нужна?» И если Ромка так же неприметно глазами сигналил: «Спасибо, обойдусь», – она успокаивалась и больше не поворачивала голову в его сторону.

В январе Громачев приметил, что Алла по утрам перестала посылать ему приветственные сигналы. Девочка сидела за партой какая-то подавленная и грустная, словно завявший цветок. На перемене он подошел к ней и спросил:

– Никак ты на меня дуешься?

– Я не дуюсь, просто вижу, что ты шепчешься и дружишь с этой противной Цветковой, – потупясь ответила она.

– Вот глупая! – укорил ее Ромка. – Мы же с Гурко книгу переиначиваем на инсценировку, а Зинка переписывает, ну, вроде машинистки или стенографистки.

– Правда?

– Честное пионерское. Пьесу уже репетируют, а она у нас не кончена. Запарились совсем.

– Хочешь, я буду тебе помогать?

– Это как же?

– Ты дашь мне тетрадки для домашних упражнений, а я буду в них переписывать все, что приготовлю сама.

– Но почерк-то у меня другой, сразу узнают.

– Я уже пробовала писать твоим почерком. Левой рукой вроде получается.

– Что же, у меня такой паршивый почерк? – изумился Ромка.

– Ага, буквы неровные… прыгают и валятся. Но ты можешь сказать, что дома писал не торопясь.

– Ладно, валяй. Кому из учителей захочется вглядываться в мой куриный почерк.

С этого дня у Ромки отпала забота о домашних заданиях. Алла аккуратно выполняла обещание: все делала сама и, придя в класс совала ему в парту тетради, а после уроков уносила их домой.

Однажды она пришла в школу огорченной. Отдав Ромке тетради, негромко сказала:

– Бабушка недовольна мной. Она говорит, что мы поступаем неразумно. «Твой мальчик ничего не будет знать, – говорит она. – Вскоре он пожалеет, что воспользовался твоей добротой. Лучше занимайся с ним дома». Ты будешь ходить к нам?

Ромке не хотелось показываться ее бабушке. «Еще женихом назовет». И он спросил:

– А кто твоя бабушка?

– Она художница. Пишет акварелью и маслом.

– Мне же неудобно ходить, да и некогда, – начал отнекиваться Ромка. – Потом должен писать. Знаешь, я, наверное, стану писателем.

– Ты серьезно?

– Да, – сказал Ромка. – Только мне мешает школа. Вставай по утрам и ходи каждый день.

– Как же без школы? – не могла понять девочка. – Писатель должен быть образованным.

– Должен, но ему не обязательно ходить в школу. Максим Горький без всякой школы всему научился.

Этот аргумент показался девочке убедительным, и она шепнула:

– Пусть бабушка ругается, я буду тебе по-прежнему помогать.

И Ромка, занимаясь всем чем угодно, меньше всего уделял времени урокам. Первое время его спасали хорошая память и запас слов, которыми он мог пустить пыль в глаза, создать впечатление, что знает предмет, но не может заучить сухие формулировки. Когда его вызывали к доске, он стоял навострив уши и ждал подсказок. Громачеву шептали с разных сторон. Его слух не все улавливал, и иногда Ромка нес такую несусветную чушь, что класс покатывался со смеху.

Вместе с классом смеялся и Громачев, чтобы преподаватель подумал, что он умышленно повторил глупую подсказку. А Стебнид в такие минуты сидела пунцовой, она страдала, переживая его провал.

Извинившись за подхваченную подсказку, Ромка выкручивался из неловкого положения и, получив троечку, был доволен.

* * *

Спектакль, показанный пионерами в Зимнем театре, имел успех. На сцену вызывали не только драмкружковцев, игравших в «Хижине дяди Тома», но и авторов инсценировки.

Удача вознесла Ромку. Слыша отовсюду похвалы, он решил, что стал уже опытным литератором.

Риск

По вечерам Ромка зажигал семилинейную лампу и писал до глубокой ночи. В школу приходил невыспавшимся, с опухшими и красными глазами и почти ничего не слышал из того, что вдалбливали в головы его одноклассникам. Когда кто-нибудь из учителей называл его фамилию, он вскакивал и растерянно хлопал глазами, не зная, что ответить.

– Громачев, ты никак на уроках спишь? – строго спросил физик.

– Я сегодня не выспался, – честно признался Ромка. – Спросите в следующий раз.

– Следующего раза не будет, – предупредил учитель. – По этому разделу у тебя круглый ноль.

– Ты хоть немножко учи, – посоветовала Алла Стебниц. – Тебя же выгонят из школы.

– Да, могут выгнать, но я иду на риск, – ответил Ромка, и в глазах его светилась решимость. – Вас мне все равно не догнать. Но когда меня напечатают, то учителям станет, стыдно, что они ставили мне двойки и «баранки».

Алла, хоть и сомневалась в будущем успехе, все же спрашивала:

– Может, тебе помочь? Давай черновики, я буду переписывать.

– Не надо, а то сама отстанешь. Я один буду пробиваться. Ты читала «Мартина Идена» Джека Лондона?

– Нет.

– Прочти. Там такой же парень, как я, только немного старше.

За несколько недель, словно одержимый, Ромка написал семь небольших рассказов и более двадцати стихотворений. По мере готовности он переписывал свои произведения начисто, запаковывал и отсылал в редакции журналов и, как Мартин Иден, ждал банковского чека и авторского номера журнала.

Время шло, а ему никто не отвечал. Не надеясь на честность и внимание издателей, Ромка по вечерам заходил в читальню клуба железнодорожников и с волнением перелистывал поступившие журналы.

Однажды Матреша показала ему большой конверт со штампом журнала «Красная деревня». У Ромки захватило дух. С бьющимся сердцем он надорвал конверт и… вытащил листки с собственными стихами. К ним была приколота записка:

«Уважаемый товарищ Громачев!

Ваши стихи к печати не пригодны. Они не оригинальны. Кроме того – слабы рифмы, не соблюден размер, неясен замысел. Если хотите сочинять, то больше читайте современных поэтов, повышайте свою культуру, расширяйте кругозор. Если будете посылать новые стихи, – сообщите, где вы работаете».

Ромку принимали за взрослого неуча. Внизу стояла неразборчивая подпись литературного консультанта. Видно, это его рука испачкала зелеными и красными чернилами рукопись, жирно подчеркивая неудачные рифмы, исправляя орфографические ошибки.

Ромку, ожидавшего успеха, сначала ошеломило неприятное письмо. Ему было стыдно и горько. «Что я скажу Алле Стебниц? – подумал он и тут же решил: – Не покажу. Может, в других редакциях напечатают. Так было и с Мартином Иденом».

Он не сдался, не пал духом. Вечером опять зажег лампу и принялся сочинять. И некому было его остановить. Неграмотная Матреша, полагая, что Ромка усердно готовит уроки, ставила на стол горшок с молоком и совала краюху хлеба, намазанную маслом.

Ромка жевал хлеб, запивал молоком и сочинял почти до рассвета.

Следующая неделя принесла новые огорчения: вернулись стихи и рассказы из четырех журналов. Словно сговорившись, все твердили одно и то же: написал о том, о чем уже давно написано, слишком мал запас слов, он повторяется, пишет не очень грамотно.

«Учитесь, учитесь, учитесь!» – советовали литературные консультанты.

«Что же теперь делать? Как быть?» – всерьез задумался Ромка. Надо решать: следует ли писать, не глядя ни на что, или прекратить и усесться за учебники? Он смог бы догнать класс, если бы вот так же по ночам сидел за грамматикой, физикой, алгеброй и геометрией. Но на него учителя уже махнули рукой и перестали вызывать к доске.

Об этом скоро узнает Тубин. Пионеров, которые плохо учатся, он вызывает на совет дружины. А там конечно не похвалят. Но жалко было бросать сочинительство. Может, не стоит сдаваться, а пойти на позор, муки, лишения и добиться своего? Грамматику он осилит. Это не такое неодолимое дело. Самые тупые девчонки-зубрилы научились писать без ошибок. Если понадобится, он словно стихи выучит учебник грамматики.

Почему в редакциях решили, что у него мал запас слов? Ведь в пионерском отряде ни у кого так не подвешен язык, как у Ромки и Гурко. Это даже замечают учителя, которые ставят тройки. Но, видно, для литератора этого мало. Ну и что же? Если понадобится, Ромка сумеет накопить тысячи новых слов. Он будет много читать, узнавать, что обозначают незнакомые слова, запоминать их и пускать в оборот.

С учителями не сложилось доверительных отношений. У людей, которые смотрели на него строго и с подозрением, неловко было спрашивать о книгах. Двоечник – и вдруг интересуется бог знает чем?

Бабушка у Аллы Стебниц закончила Академию художеств. Она конечно знает, сколько книг уже вышло в свет и какие из них нужно прочесть. Ромка попросил Аллу исподволь все выведать. И девочка выполнила его просьбу. На другой день она пришла в школу и, отозвав его к дальнему окну в коридоре, сообщила:

– Бабушка говорит: если все книги сложить вместе, то получится самый высокий горный хребет. Одному человеку, даже если он проживет тысячу лет, не осилить и миллионной доли. Только в Питерской публичной библиотеке хранится несколько миллионов книг и рукописей.

– Как же в редакциях узнают, что написано другими?

– Бабушка думает, что ни один человек этого не знает. Есть каталоги, много специальных книг, энциклопедий. В них записано в сжатом виде все, что знает человечество.

На уроке математики Громачев подсчитал, сколько книг он прочтет за сорок лет. Вышло немного – не более пяти тысяч томов.

– Я тоже подсчитала, – на перемене сказала Алла. – У меня получилось еще меньше. Но бабушка говорит, что существует партитурный способ чтения. Овладев им, можно прочесть в три раза больше.

– Что значит «партитурный»?

– Так умеют читать дирижеры оркестров. Их взгляд схватывает весь лист.

– О, у нас так умеет читать Гурко. Надо научиться.

Ромка попробовал читать Жюля Верна, медленно перелистывая страницы «Парового дома». Смысл он улавливал, но удовольствия от чтения не получал.

Как выйти из создавшегося положения? Все твердят – учиться и учиться. Не попробовать ли подтянуться в школе? В ней ведь тоже вбивают в головы то, что спрессовано учителями за многие годы.

Перестав писать по ночам, Ромка за многие школьные годы впервые серьезно засел за учебники. Но было поздно, уже подходил к концу учебный год. Некоторые учителя, когда он поднимал в классе руку, словно досадуя говорили:

– Тебя спрашивать бессмысленно, ты ведь многое пропустил. Лучше готовься к переэкзаменовке.

Особенно изощрялась завуч, преподававшая в старших классах русский язык. Встречая Ромку, она скептически смотрела на него и спрашивала:

– Ты еще долго будешь позорить свой класс?

Ее вопросы всегда были обидными.

– Нет, не долго, – не без дерзости ответил он. – Скоро я его прославлю.

– Своим невежеством или еще чем-нибудь?

– Поэмой в тысячу строк!

– Вот что, друг мой, – продолжала завуч. – Я отвечаю за ваш русский язык. Представляю, что ты городишь в своих стихах! Прекрати хотя бы рассылать их по редакциям… не позорь школу. Ты даешь мне слово?

– Я вам отвечу стихами, – обидясь, сказал Ромка. И, повернувшись, ушел с гордым видом.

Завуча не зря прозвали «Циркульной пилой», а для маскировки сокращенно – «Цирпилой». У этой придиры язык был хлеще плетки. Не одному Ромке она устраивала словесные порки. Только при добродушном директоре «Цирпила» сдерживалась и разговаривала с учениками вкрадчиво-мягким голосом. Ее следовало проучить, и Ромка написал короткую эпиграмму:

 
«Цирпила» с «Янном» без изъяна,
а без «Янна» – обезьяна».
 

Стихи мгновенно распространились по всей школе и конечно скоро попали в руки завуча. Кто же посмел сравнить ее с обезьяной?

В пятницу последним уроком был русский. Когда прозвенел звонок, «Цирпила» попросила Ромку остаться.

В опустевшем классе, едва сдерживая гнев, она спросила:

– Пакостные стихи – это твой ответ мне?

– О каких стихах вы говорите? – поинтересовался Ромка.

«Цирпила» шипящим голосом прочла двустишие. И взглядом хотела прожечь мальчишку насквозь.

– Хорошие стихи! – похвалил Ромка. – Мне таких не написать. А чего вы сердитесь? Я бы похвалил автора.

– Ты не только лгун, но и наглец, друг мой, – заметила «Цирпила». – Не забывай: смеется тот, кто смеется последним. Готовься распрощаться со школой. Мы разгильдяев не выпускаем.

– Но одного-то можно? – не сдавался Ромка.

«Завуч злопамятна, она не простит, – понимал Ромка. – На переэкзаменовке мне несдобровать».

И вдруг как раз в эти трудные дни пришло небольшое писмецо.

«Уважаемый товарищ Громачев!

Ваш рассказ «Из-за пустяка» будет напечатан в одиннадцатом номере журнала «Резец» в разделе «Первые опыты». Рад поздравить с успехом. Присылайте свои новые произведения, с удовольствием прочтем.

Секретарь редакции Дмитрий Витязев».

На этот пустяковый рассказик Ромка меньше всего рассчитывал. Он ведь из озорства в первых строчках написал: «Очень люблю я рыбу удить, поэтому и рассказ с рыбалки начинаю». А дальше, чуть посмеиваясь над собой и героем, поведал, как глуповатый рыбак обжег на костре руку и лечился у знахарки.

Ромке хотелось выскочить на улицу, задерживать всех встречных и показывать письмо. Но он сдержал себя. Радостью надо поделиться только с очень близкими людьми. Показать Матреше? Она, наверное, от умиления прослезится, но ничего не поймет. Димке на творения брата наплевать, его интересуют почтовые марки. Отец в поездке. Остается Алла Стебниц. Да, первой ей! Она больше всех волновалась и страдала за него.

Ромка никогда не был в доме Стебниц и не знал, как вызвать Аллу. Сначала он стал свистеть, но никто не показывался. Тогда он поднялся на крыльцо и дернул ручку звонка. Где-то в глубине дома тоненько залился колокольчик.

Дверь открыла высокая седая женщина. Она пристально смотрела на смутившегося парнишку.

– Вам кого?

– Мне Аллу.

Женщина едва приметно улыбнулась и тут же поинтересовалась:

– Это вы свистели?

– Я, – признался Ромка.

– Так девочек не вызывают, что о нас с внучкой подумают соседи. Проходите, пожалуйста, Алла сейчас занимается музыкой.

Она пропустила Ромку в большую комнату, в которой стояло пианино и стены были увешаны картинами. Алла, глядя на ноты, ударяла пальцами по клавишам. Увидев Ромку, она бросила играть и обеспокоенно спросила:

– Сегодня был школьный совет? Выгнали, да?

– Нет, еще терпят, – весело ответил Ромка. – Мне теперь чихать на них.

И он показал Алле письмо, полученное из Ленинграда.

Девочка, вчитываясь в строчки, зашевелила губами, затем вскинула глаза на Ромку. Они у нее сияли.

– Ромушка, теперь я тебе все прощаю! Победа! – закричала она и, схватив Громачева, закружила по комнате.

Бабушка надела очки и тоже прочитала письмо.

– Ну, что ж, – сказала она. – С первым успехом! – И протянула ему, как взрослому, руку. – На пути у тебя еще будет много преград. Но первая преодолена. Очень важно в начале получить толчок, узнать, что ты не бездарь. Мне нравятся люди упорные, знающие, чего они хотят в жизни, смело идущие на риск. Но ты не обольщайся. Помни: писатель – это человек большой культуры и обширных знаний. В школе у тебя какие отметки?

– Неважные. Пятерки по физкультуре и рисованию, остальные – тройки, двойки и, наверное, нули.

– Н-н-да! – произнесла бабушка. – Значит, теперь для тебя самое важное – не бросать этюдника, как говорят художники, и упорно, я бы сказала – со злостью, вгрызаться в науки. Иначе – гибель, попадешь в неудачники, а это самое жалкое и отвратительное племя завистников.

– Бабушка! – взмолилась Алла. – Надо праздновать, а ты завела серьезные разговоры.

– Прости, внученька, ты права, – согласилась бабушка. – У меня уже самовар поставлен, вытаскивай на стол все вкусное.

Обе хозяйки засуетились.

На столе появились попискивающий самовар, варенье, блинчики, мед, домашнее печенье и самодельное вино из крыжовника.

Ромка был усажен на почетное место. Старая художница наполнила рюмки вином и сказала:

– За ваши успехи, дети! Пусть ваша дружба будет прочной!

Ромка пировал недолго. Алле еще нужно было заниматься, и ему не мешало побыть одному и обдумать, как действовать дальше.

Дома у калитки Ромку встретил брат Димка.

– Тебя Тубин ищет, – сказал он. – Велел, как увижу, привести в отряд.

Не заходя домой, Ромка отправился в пионерский клуб. Геннадия он нашел в маленькой комнате. Вожатый встретил его не очень приветливо.

– Ты что же меня подводишь? – с упреком спросил он. – Я побывал в вашей школе. Картина неприглядная: некоторые пионеры учатся хуже неорганизованных ребят. Позор, да и только! Что же, нам теперь исключить тебя или всем отрядом подтягивать?

– Исключайте, – уныло ответил Ромка.

Не таясь, он рассказал о столкновениях с «Цирлилой», о стихах, которые пустил по школе.

– То-то она на тебя так взъелась! – словно обрадовавшись, воскликнул Тубин. – Говорит: «Ваш Громачев – разгильдяй и закоренелый бездельник. Таких не только нельзя держать в пионерах, а нужно исключать из школы». Может, мне стоит заступиться и поговорить с ней?

– Нет, не надо. Меня невозможно защитить. Я действительно редко готовил уроки. И в классе выключался: не слушал, что говорят учителя. Днем и ночью думал о стихах и рассказах.

– Худо, брат, в трудное положение ты себя и нас поставил! Что же предпринять?

Ромка вытащил из кармана конверт и молча протянул его вожатому. Тот развернул письмо и, прочитав его, хлопнул Ромку по плечу.

– Молодчина! Большевики никогда не пропадают. Добился-таки! Я бы на твоем месте, раз ты хочешь стать писателем, поехал бы в Питер и поступил на завод и влился в рабочую среду. Выковал бы себе пролетарскую психологию!