Текст книги "Мальчишки-ежики"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Клятва комсомольцев

В субботу огромные зеркальные окна пионерского клуба засияли чистотой, отражая в стеклах пешеходов. Двери и подоконники были побелены, кафельный пол вымыт до глянца, стены украшены флажками и лозунгами.

«ЮНЫЙ ПИОНЕР ВЕРЕН РАБОЧЕМУ КЛАССУ».

«ПИОНЕР – ДРУГ И БРАТ КОМСОМОЛЬЦУ И ДРУГОМУ ПИОНЕРУ».

Девчонки и мальчишки, по-праздничному одетые, сходились сюда со всех концов города. Одни самостоятельно, другие с братьями и сестренками, третьи – с мамашами, бабками и дедками.

На другой стороне улицы толпились любопытные. Здесь застревали тетки, возвращавшиеся с базара, и старухи богомолки, направлявшиеся в церковь. Они с неприязнью смотрели на клуб.

– Антихристово племя, безбожники! – бормотали они. – В таком магазине бесчинство устраивают. Тут же иконы и кресты продавались.

Сан Саныч привел своих гимнастов строем. Мальчишки, одетые в чисто выстиранные, хорошо отглаженные футболки и синие трусы, босиком, четким строем шагали по мостовой и пели: «Мы – молодая гвардия рабочих и крестьян».

Народу собралось столько, что всех клуб не вмещал. Взрослые и комсомольцы толпились на панели у входа.

Братья Громачевы и Зарухно устраивались на скамейке у стенки, старались сидеть чинно, хотя это им давалось не легко: руки так и тянулись дернуть за косичку проходившую девчонку или щелкнуть по затылку знакомого мальчишку. Они с трудом сдерживали себя.

От громких разговоров, окликов, писка и смеха в зале стоял гомон, как на птичьем базаре.

Только когда за столом, покрытым малиновой скатертью, появились секретарь укома комсомола, Гоша Вострецов, Муся Мальченко и Геня Тубин, шум несколько стих. Первым, пригладив чуб, заговорил вожак комсомольцев:

– Ребята! Прошу тишины! Ша!

Он был одет в матросскую форму и так энергично взмахивал руками, что мальчишки и девчонки в любопытстве смолкли.

– Во многих городах уже существуют пионеры, – сказал Вострецов. – У нас же первый отряд родится сегодня. Кто такие юные пионеры? Это младшие братья комсомольцев. Вступая в ряды коммунистической организации, они дают клятву быть верными рабочему классу и упорно бороться за новую жизнь. Наш город небольшой, но в нем много людей темных, запуганных церковниками, а иногда и просто враждебных советскому строю. В лесах еще прячутся недобитые бандиты белых и зеленых. Не всякий осмелится в таких услових открыто носить красный галстук. Но честь и хвала тем, кто не струсит и смело понесет наше знамя. Кое-где вас встретят шипением, проклятьями, а может, и побоями. На пионеров будут наговаривать родителям, запугивать их. Но мы с вами станем жить спаянной и дружной семьей по правилу: один за всех, все за одного. И нас никто не одолеет. Мы победим!

Потом выступил Геня Тубин. Он объяснил, что в пионеры вступают добровольно, и кто сегодня еще не готов носить красный галстук, пусть, не стесняясь, скажет.

– Мы знаем, что многим ребятам еще надо посоветоваться с родителями, а некоторым придется вступать тайно, – сказал Тубин. – Но мы уверены, что в отряд придут самые смелые и стойкие, которых никто не собьет с пути.

Послеч речей ребята по одному стали подходить к Мусе Мальченко. Она повязывала на шею новенький красный галстук и торжественно говорила:

– Бороться за дело рабочего класса – будь готов!

И только что принятый пионер, салютуя, вскидывал руку к голове и отвечал:

– Всегда готов!

Едва девушка успела раздать галстуки, как в клуб прибежала ее запыхавшаяся подружка и взволнованно что-то зашептала на ухо.

Ребята заметили: Муся побледнела и, прижав левую руку к груди, простонала:

– Ой… ой! Как же это?

Глаза ее наполнились слезами. Она безвольно опустилась на стул, точно ноги больше не держали ее.

– Не верю… Не может быть! – словно сама с собой, горестно заговорила она. – Он жив… должен жить!

Неожиданно Муся вскочила и, забыв о ребятах, кинулась на улицу. Мальчишки, не понимая, что случилось, устремились за ней.

Панели по обеим сторонам улицы на большом протяжении были запружены жителями города. Ромка с крыльца увидел, как посреди мостовой медленно двигались четыре крестьянских подводы, окруженные верховыми милиционерами. На передней, устланной папоротником и зелеными ветвями березы, лежал в белой рубахе и синих галифе Николай Живнин. Его восково-бледное лицо с открытыми глазами освещало солнце. Казалось. что Николай жив, что о6ессилев, Муся, растолкав пешеходов, подбежала к подводе и бросилась на грудь убитого.

– Коля… Коленька! – закричала она. – У тебя глаза открытые. Ты живой, ты не убитый!

Подруги из швейной мастерской, боясь, что Муся попадет под колеса, подхватили ее и повели рядом с подводой.

На некотором расстоянии от них двигалась вторая телега, на которой сидели со связанными руками пойманные бандиты. Женщины подбегали к ним, плевались и норовили чем-нибудь ударить злобно огрызавшихся лесовиков. В бандитов летели камни, комки земли, палки. Милиционеры с трудом сдерживали ярость горожан, готовых устроить тут же на улице самосуд.

На двух последних возах лежали трупы, покрытые старыми рогожами, и оружие бандитов.

Люди, не знавшие Живнина в лицо, спрашивали:

– Кто это убит? Почему его впереди везут?

– А где главный атаман? Где Серый? – хотелось знать обывателям.

– Под рогожами лежит, – отвечали милиционеры. – Сдох Серый, больше не оживет.

Около зданий укома партии и комсомола подвода с Живниным остановилась, а остальные возы, окруженные милиционерами, продолжали двигаться к тюрьме, которая находилась на соседней улице, невдалеке от моста.

Толпа разделилась. Большая часть осталась у первого воза, а любопытные ребятишки и разъяренные обыватели, оглашая улицу криками и свистом, продолжали шагать рядом с пойманными бандитами.

Братья Громачевы и Зарухно остановились около укома. Они пробились поближе к подводе. И тут Ромка узнал рослого битюга. Это был конь Трофима.

Из укома комсомольцы вынесли красное знамя и покрыли им Живнина. Тот же Вострецов, только что произносивший речь на пионерском сборе, поднялся на телегу.

– Дорогие земляки! Граждане! Товарищи комсомольцы! Мы все видим, какое совершилось злодейство, – сказал он. – Убит наш дорогой друг и товарищ Коля Живнин. Его молодую жизнь оборвала пуля бандита. Коля был верным сыном партии. Не щадя своей жизни, он смело боролся с преступным миром. Николай всегда был честен, доброжелателен и светел в своих помыслах. Благодаря ему сегодня в нашем городе родился первый пионерский отряд. Мы назовем его именем погибшего героя. Пусть незапятнанное имя Коли Живнина живет в детских сердцах…

От этих слов Муся Мальченко разрыдалась в голос. Заплакали и другие комсомолки. А секретарь укома продолжал:

– Нам дорого обошлась поимка Серого. Не стало умного, веселого и всегда подтянутого Коли Живнина. Мы клянемся собрать комсомольцев и закончить его дело.

Больше никто не выступал. Повозка тронулась с места и точно поплыла в толпе. Кумачовое знамя на зеленом фоне выделялось ярким пятном, а лицо Николая было торжественно-спокойным. Опустив голову, в скорбном шествии шагали комсомольцы и пионеры. Никогда еще на этой улице не было столько кумачовых косынок и красных галстуков.

Нико, тронув за рукав Ромку, шепнул:

– Давай попросимся в отряд добровольцев и поедем ловить бандитов.

– Не возьмут, – ответил тот. – Лучше мельника выследим. Он ведь тоже бандит.

Вместе со всеми они проводили Живнина до ворот больницы, а там, отдав салют, пошли к себе за железную дорогу.

В новых галстуках ребята выглядели нарядными. Ромка спросил у братьев Зарухно:

– Вы покажете галстуки дома?

– А то как же! Нас не заругают. Отец, наверное, обрадуется. В наши годы он был бродягой и ничего такого не видел.

– А нам, наверное, попадет от Анны. Я галстук в карман спрячу, – признался Димка.

– Не смеешь! – прикрикнул на него Ромка. – Мы должны быть такими же храбрыми, как Николай.

Анна уже была дома. Галстуки ее не поразили и гнева не вызвали. Она лишь спросила:

– А кого это у вас там хоронили?

– Не хоронили, а только везли, – ответил Ромка. – Это тот следователь, с которым я на мельницу ездил. Он не побоялся умереть, чтобы поймать Серого. Теперь целый отряд комсомольцев будет ловить бандитов. Говорят, что сообщники Серого и в городе прячутся.

– Выдумают тоже! – сердито заметила Анна. – Что за глупости. Какие могут быть сообщники?

Ромка приметил, как на лице и шее мачехи выступили розовые пятна. В таких случаях лучше было молчать, но он не удержался и похвастался:

– А мы трофимовского битюга и телегу видели. Их у бандитов отняли.

И тут Анна не совладала с собой: стукнув по столу кулаком, закричала:

– Я сказала: не суйся не в свое дело! Иначе опять излуплю до полусмерти.

Велев мальчишкам сидеть дома, мачеха ушла на мельницу и пропадала там часа три. Вернувшись с покрасневшими и опухшими глазами, растопила плиту, сожгла в ней рыночный флажок и стала готовить ужин. Мальчишки слышали, как мачеха несколько раз всхлипнула.

Ночной набат

Ночью Громачевых разбудил набат. Увидев, что в той стороне, где находилось озеро, полнеба окрасилось в розовый цвет, Анна испуганно вскрикнула:

– Мельница горит! Что ж там такое? Боже мой!

Торопливо одевшись, она выбежала на улицу.

Набат продолжал тревожно гудеть, созывая добровольцев пожарной команды. Мальчишки, слыша, как топочут пробегавшие мимо дома люди, не могли улежать в постели. Наскоро одевшись, они выскочили на улицу и побежали к мельнице.

По пути Громачевых обогнали грохочущие пожарные повозки, освещенные факелами. На передней, где был насос и сидели пожарники в касках, беспрестанно звонил колокол.

Мальчишки припустились за Пожарниками, но догнать мчавшихся во весь опор сытых коней конечно не смогли.

Когда Громачевы прибежали к пожарищу, дом Ян Яныча и мельница со всех сторон были охвачены пламенем. На безветрии сухие Доски и балки горели высоким, ярким костром. Трескучие струи воды, летевшие из брандспойтов, не могли загасить пламени. Ни к дому, ни к мельнице невозможно было подступиться: несло таким жаром, что в десяти саженях начинала тлеть одежда. Люди успели только растащить по бревнам хлев и деревянный сарай.

Около горящей мельницы собралось множество народа. Зеваки громко обсуждали случившееся. Один из них гадал:

– Видно, с горящей трубкой Ян Яныч уснул. Дом сухой. Вмиг все заняло.

– Чепуху мелете! – возражали другие. – Мельница бы сразу не занялась. Ведь до нее саженей двадцать. Тут поджог. Кто-то хотел насолить Ян Янычу. А может, ограбили. Бандитов полно по лесам. Вон сколько их днем привезли.

– Вранье все. Никто не поджигал, – вступали в спор более рассудительные. – Ни коня, ни брички в сарае пожарники не нашли. Сам, видно, поджег, чтобы никому не досталось, и удрал. Грехи какие-то пожаром заметает.

Первой рухнула драночная крыша мельницы. Вверх поднялся такой сноп искр, что они осыпали даже далеко стоящих зевак. Вскоре на части развалился и приземистый домишко. Пожарники почти ничего не сумели спасти.

Громачевы вернулись домой, когда на востоке занималась розоватая полоска зари. Анны в постели не было. И на пожаре мальчишки ее не видели.

– Куда она могла деться? – недоумевал Ромка. – Неужели с мельником убежала?

– Не болтай, быстрей ложись, пока не попало, вон она идет, – сказал Димка.

Ребята залезли под одеяло и притворились спящими.

Громачевы проснулись от стука в окно. За стеклом виднелась чумазая физиономия Гурко. Он ключом стучал в нижний уголок стекла.

Дима соскочил с постели и открыл окно.

– Эх вы, засони! – укорил Гурко. – Все проспите. Мы с пожара идем. Мельница дотла сгорела.

– Вы сами засони, – возразил Дима. – Мы ночью на пожар бегали и видели все с самого начала.

– К тюрьме пойдете? – спросил Гурко.

– А что там?

– Говорят, пойманных бандитов показывают.

– Сейчас оденемся.

Мачехина кровать была аккуратно застелена. Значит, она не спала всю ночь.

Плита оказалась холодной. И на кухонном столе не было никакой еды. Отрезав по куску хлеба, братишки густо посыпали их солью и вышли на улицу.

Гурко и Нико, оказывается, тоже не завтракали. Поделившись хлебом, мальчишки пересекли насыпь железной дороги и направились к реке.

У желтой тюремной стены для всеобщего обозрения были выставлены трупы трех бандитов. Рядом с ними лежали винтовки, обрезы, пистолеты, разнокалиберные патроны, гранаты, бомбы, пики и топоры. На бандитах висели таблички с их именами и кличками.

Больше всего народу толпилось около Серого, лежащего в английском френче и галифе цвета хаки.

– И ничего особенного в ём! – удивлялся какой-то деревенский парень. – Я бы такого в драке на одну руку взял!

– Чтой-то, когда Серый орудовал, тебя не видно было, – ехидно заметил дядька с жидкой бородкой. – Наверное, под печкой сидел, тараканов пугал?

– Я могу и тебя пугнуть, – ерепенился парень. – Ишь насмешник нашелся!

– Серый – это кличка, а не фамилия, – стал вслух объяснять высокой женщине, человек в пенсне. – Он из офицеров. Говорят, у Булак-Балаховича служил, связь с заграницей имел… Не простой бандит.

– Жаль, не всех перестреляли, – сказал жестянщик, несший ножницы для резания жести и свинцовый молоток. – Живые опять шкодить будут, нового атамана выберут.

– Навряд ли, – возразил ему железнодорожник. – Добровольцы пойдут их вылавливать, да и на допросах кой-кого выдадут.

– А что они все какие-то скорченные? – спросил Димка.

– Скорчишься, если тебе в кость или в пузо пуля угодит, – заметил, видимо, бывший солдат с пустым рукавом, заправленным за ремень.

Среди толпившихся Ромка вдруг увидел мачеху и рядом с ней – Фоничевых. Матреша, надвинув на глаза ситцевый платок, повязанный по-деревенски, разглядывала бандитов с боязливой настороженностью, точно они могли подняться и наброситься на нее. Зато Трофим дал себе волю.

– Будь проклят, рожа бандитская! – ругал он Серого. – Трудового коня схарчил.

– Ваш битюг живой, – сказал Ромка. – Я его вчера видел.

– Врешь, – не поверил бородач. – Откеда моего коня знаешь?

– Трошенька, что ж ты Рому не признаешь? Он же нашинский сосед, – упрекнула Матреша мужа. – Громачевский сынок.

– Да разве всех мальчишек упомнишь, – отмахнулся Трофим и стал выпытывать: – Так где ж ты коня видел? Кто на ем ехал?

Ромка рассказал, как вышагивал битюг, везя на высокой телеге покрытого знаменем Живнина.

– И телега, видно, моя, – обрадовался Трофим и тут же предложил: – Сходим с тобой в милицию. Свидетелем будешь. Да не зазря – на мороженое заработаешь.

– Мне мать не разрешает свидетелем быть, – ответил Ромка.

Анна стояла рядом, но не слышала разговоров.

– Аннушка, милая, – обратилась к ней Матреша. – Разреши Ромушке с моим в милицию сходить.

– А? Что? В милицию? Зачем в милицию? – словно очнувшись, стала спрашивать мачеха. Она ничего не понимала, а разобравшись, переполошилась:

– Нет, незачем ему в милицию ходить. Мало ли чего мальчишка наболтает. Да ему и не поверят. Взрослого в свидетели берите.

– Может, ты, Аннушка, сама пойдешь?

– Нет, нет, – точно испугавшись, стала отнекиваться Анна. – Что вы… некогда мне по милициям ходить. Я на рынке все бросила.

Схватив Димку и Ромку за руки, она поспешила увести их подальше от тюрьмы. На углу около базарной площади мачеха строго приказала:

– Бегите домой… чтоб духу вашего тут не было. Если увижу, уши оборву!

Но мальчишки не скоро в этот день попали домой. Как только Ромка с Димкой расстались с мачехой, их нагнали братья Зарухно.

– Пошли в пионерский клуб, – предложил Гурко. – Узнаем, когда сбор будет.

У здания укома комсомола мальчишки наткнулись на парней и девушек, выносивших венки и знамена.

– Куда это? – спросил Нико у комсомольца.

– Коле Живнину. Сегодня похороны.

В пионерском клубе уже собралось человек двадцать ребят. Многие принесли полевые и садовые цветы.

– А вы где пропадали? – спросил у братьев Геня Тубин. – Я за вами девочек посылал. Цветы нужны.

– Так мы сейчас… вмиг нарвем, – сказал Нико.

– Не в чужом ли саду? – поинтересовался вожатый.

– Угу, в чужом, – сознался Нико.

– В красном галстуке через забор полезешь? – изумился Тубин.

– Не-е, – поспешил заверить Нико, – галстук я в карман спрячу.

– Отставить цветы! – строго сказал вожатый. – И помните: пионер по чужим садам не лазает и без спроса ничего не берет.

– Понятно, – хмуро буркнул Нико, и вожатый понял, что пионерские обычаи не очень-то ему по нутру.

– Обойдемся без ваших цветов, – сказал он. – Понесете венок из елок и бумажных цветов, который девочки сплели.

* * *

На похороны Живнина собралась добрая половина города. Железнодорожники прислали духовой оркестр, который при выносе тела заиграл траурный марш. Скорбные звуки, разнесшиеся с больничной горы, поплыли над улицами.

Красный гроб, установленный на дроги, покрыли венки из живых цветов.

Позади дрог в первом ряду шли Муся Мальченко и другие комсомолки из швейной мастерской. Девушки были все в черных платьях, с красными гвоздиками на груди. Если бы подруги не подхватили Мусю под руки, когда грянул оркестр, она, наверное, повалилась бы в пыль мостовой. Ноги временами отказывали ей, Муся с трудом их передвигала.

Ромке, который шел позади, еще не доводилось видеть такого молчаливого горя. И Мусины подруги плакали безмолвно, лишь мокрые щеки выдавали их.

Траурная процессия растянулась чуть ли не на полверсты. Кроме пионеров, комсомольцев, старых большевиков, агентов угрозыска и милиционеров к шествию присоединились все, кому ненавистны были насильники. Из переулков и боковых улиц подходили все новые и новые люди.

Оркестр не умолкал до самого кладбища. Дроги остановились у ворот. И здесь все смешалось. Комсомольцы подхватили гроб на руки и понесли на плечах.

У свежевырытой могилы Геня Тубин сказал:

– Мы, Коля, знаем, как тебе не терпелось скорей увидеть в нашем городе ребят в красных галстуках. Ты многое сделал, чтобы у нас появились юные пионеры. Поэтому мы все пришли провожать тебя в последний путь. Прощай, наш друг. Ты останешься в наших сердцах.

Суд

Ночью у Громачевых был обыск. Милиционеры перетрясли постели, спускались в погреб, были на чердаке, в сарае, но больше всего рылись в вещах Анны.

– Где у вас флажок? – спросил у нее сотрудник угрозыска.

– Какой флажок? Нет у меня никакого флажка, – сказала Анна. – Может, вам нужна тряпочка, которой я прикрываю от пыли приправы? Так вот она.

Мачеха показала розовую салфетку.

– Не придуряйся, – остановил ее милиционер. – Мы за тобой давно следим. Лучше вытаскивай без разговоров, чтобы нам зря не перетряхивать твои тряпки.

Так как Анна флажок сожгла, то они конечно его не нашли и, видимо, обозлились.

– Одевайся, – приказал сотрудник угрозыска. – Пойдешь с нами.

– Это что же – арестуете меня? – каким-то не своим, будто осипшим голосом спросила Анна.

– Да, имеем ордер на арест, – и милиционер показал мачехе сложенную пополам бумажку. – Разрешается захватить с собой белье, полотенце, мыло и зубную щетку, – добавил он и, подойдя к мальчишкам, поинтересовался: – А вы что ж – одни останетесь?

– Нет, у нас отец есть, – ответил Ромка. – Он должен утром приехать.

– Скажите отцу, чтобы обязательно зашел в угрозыск.

Ничего не взяв из вещей, милиционеры подождали, пока Анна увяжет в узелок белье, и лишь затем предложили:

– Пошли.

Уходя, мачеха даже не взглянула на мальчишек.

В начале девятого часа в доме появился отец со своим сундучком, пахнущим паровозом. Узнав о ночном обыске, он оторопел:

– За что же ее?

Ромка рассказал о флажке и о мельнице.

– Ничего такого не могло быть, – строго заметил отец. – Не выдумывай. Ты еще сопливый, чтобы в таких делах разбираться.

Видно, своими догадками Ромка отбил у отца аппетит. Хлебнув несколько ложек бульона, он отодвинул тарелку и сказал:

– Пойду узнаю, что ей предъявлено. Может, напрасно забрали.

Старый Громачев не стал переодеваться, так в рабочей, испятнанной мазутом одежде и пошел.

Вернулся он хмурым, уставшим, будто постаревшим на несколько лет. Ничего не говоря мальчишкам, машинально разделся и улегся отдыхать.

Чтобы не мешать ему, братья вышли на улицу и там стали раздумывать: что делать с монтекристо, купленным у бандита?

– Я все боялся, что найдут его, – сказал Дима. – И нас тоже арестуют.

– Где же ты его держал?

– Сперва под подушкой, а как пришли с обыском, – спрятал за ремнем под рубашкой.

– А если бы тебя ощупали?

– Я бы сказал, что нашел.

– Так бы тебе и поверили! Могли в тюрьму посадить и из пионеров выгнать. Надо пистолет утопить, – предложил Ромка. – Все равно патронов не достать.

– Что ж, мои деньги ни за что ни про что пропали? – сопротивлялся Дима. – Давай лучше спрячем в дупло.

Они так и сделали: завернули монтекристо в промасленную ветошь, набрали в банку сырой глины и вдвоем вскарабкались на старую черемуху, росшую у фоничевского сарая. Димка запихал в узкое дупло пистолет, а Ромка глиной замазал отверстие.

Не успели мальчишки спуститься на землю, как из дома Фоничевых донеслись крики, хлесткие удары. Во двор выбежала с распущенными волосами Матреша, за ней – Трофим. Изврзчик нагнал жену у грядок и принялся стегать собранными в жгут вожжами.

– Чертова борода, не смей драться! – закричал Ромка с дерева.

– Милицию позовем! – пригрозил Дима.

А Трофим словно был глухим. Сбив жену с ног, он продолжал стегать ее и приговаривать:

– И в дом не смей… Твое место в хлеву со свиньями.

Злобно пнув жену сапожищем, он ушел в дом, с грохотом захлопнув дверь.

Мальчишки, видя, что Матреша неподвижно лежит меж грядок, спустились с дерева, расширили лаз – на случай, если придется удирать, – и подползли к избитой соседке.

– Тетя Матреша, не плачьте, – сказал Дима. – Уходите к нам… сейчас папа дома, он не позволит Трофиму драться…

– Ой, миленькие мои, вы-то хоть не смотрели бы, как он зверствует. Не для детей это…

Мальчишки помогли ей подняться и повели в свой дом. Отец усадил Матрешу на топчан и дал ей валерьянки.

– Чего это на вас Трофим кидается? Пьян, что ли?

– Да нет, трезвый. Все насильниками меня попрекает, поганой зовет. Сперва на чистую половину не пускал, а сейчас нигде жить не позволяет. Твое место, говорит, в хлеву, со свиньями…

– А вы у нас живите, – предложил старый Громачев. – Я в поездах по три дня пропадаю, хоть за мальчишками присмотрите.

– А что же Анна?

– Нет у нас Анны. Ночью ее арестовали и не скоро выпустят. Был я в милиции – говорят, мельник ее связной сделал. С Серым на пару действовал.

– Господи, сколько горя от этого Серого! В каждом доме слезы. Застращали они, видно, ее. Ах, несчастная Аннушка! Может, передачу ей снести?

– Пока следствие не кончится, передавать ничего нельзя, – печально сказал отец. – Мне вот на дежурство пора.

– Да я с радостью останусь, – соглашалась Матреша. – Да вот, боюсь, мой ирод стекла перебьет.

– Ничего, если выбьет, сам и вставит. Управу на него найдем. Ишь, вздумал в наше время женщину избивать!

Матреша не вернулась к Трофиму, осталась жить у Громачевых.

На другой день утром из фоничевского хлева послышалось поросячье повизгивание и громкое хрюканье. Пара хряков, привыкших вовремя получать теплое пойло, настойчиво напоминала о себе.

Трофим, приметив, что его жена хлопочет у колодца в чужом дворе, подошел к забору и, никак не называя ее, грубо напомнил:

– Кто за тебя наших свиней кормить будет? Оглохла, что ли?

– А у меня свиней нет, – ответила Матреша. – И слушать ничего твоего не желаю. Довольно натерпелась.

– Вон оно как! – изумился Трофим. – Он не ждал от кроткой Матреши решительного отпора. – Значит, по рукам пошла, бандитская шлюха? Ну, погоди! Я тебя после этого и в хлев пущать не стану!

– Не больно нуждаюсь, – отозвалась Матреша. – Чем ты-то лучше бандитов? Как злодей кидаешься, готов с живой шкуру содрать. Да не ощеривайся, не боюсь! Попил моей кровушки, будя! Хозяйствуй сам. Лучше в батрачки пойду, чем твои кальсоны грязные стирать. Противен ты мне пуще Серого!

Она гордо повернулась и пошла прочь. Трофим оторопел. Столь строптивой ему еще не доводилось видеть жену.

Обозлясь еще больше, он схватил валявшиеся под ногами вилы и запустил их в Матрешу. Но не попал… вилы воткнулись в землю прямо перед ней. И Матреша не вздрогнула, не взглянула на них.

Через некоторое время из фоничевского хлева послышался пронзительный предсмертный визг сперва одного хряка, затем такой же вопль другого. Разъяренный извозчик вымещал свою злобу на ни в чем не повинных тварях, лишь бы досадить ушедшей жене.

* * *

Судили бандитов в зале городского клуба. Анну приводили под конвоем вместе с бандитами и усаживали за барьер рядом с хуторянкой – любовницей Серого. Мачеха, казалось, была очень подавлена арестом и допросами. Она сидела по-тупясь, с безжизненным взором. А если смотрела в зал, то никого не замечала. Ни Ромке, ни Димке не удалось встретиться с ее взглядом. Даже Матреше она не ответила на низкий поклон.

Длинное обвинительное заключение было для мальчишек скучным. Ромка с трудом уловил суть.

Серый, оказывается, был белогвардейским офицером. Он собрал банду не с целью грабежа и насилий, а для выполнения заданий заграничного центра. Его лесовики занимались контрабандой и были проводниками. Они встречали тех, кто пробирались из-за кордона вредить Советской власти, и переправляли по болотам бегущих в буржуазную Эстонию. У Лийва существовало тайное убежище. Нарушители границы появлялись у него под видом крестьян, привезших зерно на помол, жили в замаскированной комнате на чердаке мельницы и, уловив подходящий момент, переодевались в городскую одежду и отправлялись в глубь страны.

Анна конечно ничего этого не знала. Ей отводилась роль обыкновенной связной. Если в обжорном ряду красовался ее флажок, – значит, с Лийвом ничего не стряслось, можно подойти и передать записку. Без предупреждения появляться на мельнице не разрешалось. Паролем были носовые платки с вышитыми на них елкой и ландышем.

Судья спросил у Анны:

– А в случае ареста Лийва что вам предписывалось?

– Мне ничего не предписывалось, – отпиралась Анна. – Ян Яныч подарил флажок на счастье и сказал: «Если со мной что-либо случится, ты немедля убирай флажок, иначе в торговле не будет счастья».

– И вы поверили?

– А то как же. Мне с этим флажком везло.

– У мельника Лийва вы не встречали незнакомых людей? – спросил прокурор.

– В доме – нет, а на мельнице много бывало незнакомых крестьян.

– Какие сведения вы передавали Лийву?

– Никаких. Я только приносила записки, которые получала чаще всего от незнакомых людей.

– Какой был пароль?

– А что такое «пароль»?

– Ну, какие-то слова они предварительно говорили?

– Спрашивали, для чего стоит флажок, а я отвечала: «На счастье».

– Вас никогда не интересовало, что таится в записках? – продолжал спрашивать прокурор.

– Однажды посмотрела, но ничего не поняла – видно, было написано по-эстонски.

У адвоката тоже были вопросы:

– Скажите, пожалуйста, кто-нибудь оплачивал вам время, потраченное на доставку записок?

– Нет, я это делала задарма.

– Мельник Лийв в свои дела вас посвящал?

– Никогда.

– Но разве вы не догадывались, с кем он связан?

– Нет, и в голову не приходило. Я думала, что это земляки-эстонцы в записках спрашивают, когда им приезжать на помол.

– Извините, Анна Антоновна, вы какую школу кончали?

– Никакой. Я умею только расписываться.

– Благодарю вас. У меня вопросы исчерпаны, – сказал адвокат судье и уселся на место.

Анну больше не допрашивали. В делах банды Серого ее роль оказалась незначительной. И это огорчило Ромку. Он-то полагал, что она – предводительница банды.

Когда стали допрашивать свидетелей и вызвали Матрешу, судья поднялся и предложил мальчишкам покинуть зал.

– Пионерам на суде делать нечего, – сказал он. – Больше сюда не приходите.

Поэтому мальчишкам не удалось побывать в день приговора на суде. Из семнадцати обвиняемых Анна получила самый малый срок – четыре года тюрьмы.

Матреша собрала теплую одежду мачехи, выстирала и заштопала ее старые чулки и, все увязав в узел, снесла в тюрьму.