Текст книги "Капитан чёрных грешников"

Автор книги: Пьер-Алексис Террайль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Все это было изложено самым спокойным голосом, и сообщники продолжили путь по тропке, которая вела на север по совершенно безлюдным местам.

– А как называется эта ферма? – спросил Рабурден.

– Сой.

– Странное название, – сказал мнимый коробейник настолько спокойно, что стало ясно: он ничего не подозревает о коварном озерке.

Они немного помолчали, и Николя спросил:

– А пистолеты ты взял?

– Да нет, – ответил Рабурден, – я их уже несколько месяцев с собой не ношу. Мы же договорились, что будем жить как честные люди.

– Это верно, да.

– Да и зачем нам оружие с собой? Себе же во вред.

– Правда, правда… Так ты их дома оставил?

– Да я и к тебе их не брал – лежат дома, в Марселе. А палка у меня крепкая, в кармане нож острый – если что, сгодится.

– А у меня и ножа нет, – сказал Николя. – Только эта тросточка.

И они пошли дальше.

Виноградники остались позади. Началось чистое поле.

Было темным-темно, хотя на небе сверкали звезды.

Но в южном небе нет сероватой прозрачности северного. Когда нет луны, оно здесь темно-синее, почти черное, несмотря на мириады сверкающих звезд.

Время от времени Николя Бютен беспокойно озирался – быть может, опасался, нет ли в поле какого-нибудь припозднившегося крестьянина.

– Что-то долгие у тебя пятнадцать минут, – прервал молчание Рабурден.

Николя протянул руку:

– Видишь вон там, впереди, дубовую рощу?

– Вижу.

– Ферма прямо за ней.

– А…

– Там, в роще, меня и подождешь. А ферма еще шагах в ста.

У опушки рощи поле перешло в дикий луг, поросший вереском и лавандой, а тропка стала совсем узкой. Рабурден пошел по ней первым.

Тогда Николя Бютен немного приотстал, отвинтил от тросточки набалдашник, а на его место приладил медный шар, который лежал у него в кармане.

Они вошли в рощу.

Там было совсем уже темно.

Рабурден остановился.

– Пусть меня повесят, – воскликнул он, – если я вижу рощу!

– Сейчас увидишь, – ответил Николя. – Но сперва…

Он шагнул ближе к Рабурдену.

– Сперва что? – спросил тот.

– Сперва потолкуем малость.

– Ты же…

– О серьезных делах потолкуем, – сказал Николя Бютен вдруг резко и властно.

Рабурден содрогнулся:

– Ты это чего?

– Дурную ты, друг, со мной игру играл!

– Я?

– Ты хотел меня своей песенке обучить.

– Так это только чтобы быстрее получить, что причитается…

– Так со старшими не поступают.

– Да брось ты!

– А кто так поступает, тех наказывают смертью.

Рабурден подумал, что у Николя под курткой пистолет, и отскочил.

Но Николя протянул руку и наставил на Рабурдена свою тросточку.

– Ты что, шутишь, что ли? – спросил тот все еще испуганно.

– Да нет, не шучу. Вот смотри.

Тут Николя нажал какую-то потайную пружину под шаром, и раздался слабый свист.

Рабурден страшно закричал и упал, как подкошенный.

– Вот так, – тихонько сказал Николя Бютен. – Хорошая вещь, духовое ружье: все сделает как надо, а шума никакого.

Он наклонился над Рабурденом. Тот лежал плашмя на земле.

Пуля, вытолкнутая сжатым воздухом, попала ему прямо в грудь.

– Только бы кровью не замараться, – прошептал Николя.

И поднял могучими руками тело бывшего друга.

Пропасть Сой была оттуда в двух шагах, ночь темна, кругом ни души.

Через пять минут Николя бросил Рабурдена – то ли мертвого, то ли раненого без сознания – в тихое озерко, которое никогда не отдает обратно того, что получает.

Ночь темна, кругом ни души

«С Рабурденом мы квиты, – усмехнулся Бютен. – А теперь пора и к советнику».

Бездна распахнулась, сомкнулась – и от Коробейника не осталось и следа.

XV

Между тем советник Феро дожидался прихода Николя Бютена.

Утром советник вышел от нового хозяина Ла Бома в глубоких раздумьях.

У Николя были слезы на глазах; с великим отчаяньем он говорил о человеке, которого не может прогнать от себя, не заплатив.

Иногда тот, кто хочет доказать все, не доказывает ничего.

Николя не подозревал, что добился именно такого результата.

Сперва он добился полного доверия господина Феро, но потом чуть-чуть пережал, играя горе, и старый прокурор ушел домой не без некоторых подозрений.

"Да, – думал он, – капитан Фосийон был казнен, но его преступление – политическое, а казнь за политику никого никогда не позорила. Что далеко ходить: ведь и жена его прожила долгие годы, окруженная всеобщим почетом, и дочь нашла жениха, и во всем Марселе – городе роялистов – не найдется никого, кто не считал бы капитана Фосийона мучеником. Отчего же сын его сменил имя? Отчего не хочет, чтобы жена его знала правду? Отчего так боится угроз человека, которого я сейчас видел?"

Советник задал себе все эти вопросы и пришел к такому решению: не отдавать всю сотню тысяч разом, хотя она и лежала у него в бумажнике.

Итак, советник Феро терпеливо дожидался, когда же явится к нему новый сосед, господин Николя Бютен.

Николя явился вовремя.

– От восьми до девяти, – говорил ему старик.

Николя пришел без четверти девять.

Он был один. Он казался совершенно спокоен и опирался на тросточку с набалдашником из слоновой кости, которая была не чем иным, как духовым ружьем.

Господин Феро встретил его в нижней зале Ла Пулардьера, которая служила и гостиной, и столовой, а на Михайлов день советник принимал там своих арендаторов.

Николя Бютен был совершенно спокоен – только немного бледен.

Господин Феро это заметил.

Кроме того, когда молодой человек поставил свою тросточку в угол у камина, отставной прокурор мельком взглянул на нее.

Взгляд его был совершенно равнодушен, но Николя Бютен побледнел от этого еще больше.

В зале горела только одна плошка.

Когда Николя вошел, господин Феро поставил ее на камин, так что на сидящего гостя свет падал прямо, а магистрат оставался наполовину в тени.

Но ни голос, ни взгляд, ни движения господина Феро не утратили прежней приветливости.

– Добрый вечер, сосед, – сказал он. – Вы аккуратны. Что ж, поговорим о наших делах.

Николя, ничего не ответив, ждал продолжения в учтивой, покорной позе.

Магистрат закрыл дверь и вернулся назад.

– Вот мы с вами и наедине, – сказал он. – Позвольте мне прежде всего вручить вам те десять тысяч франков, которые надобны вам нынче же вечером.

Николя вздрогнул.

"А почему не все сто?" – подумал он.

Господин Феро продолжал:

– Вы же понимаете: дома, в глуши, через полгода после появления черных грешников, никому не хочется хранить у себя много денег. Свои я держу в банках, в Эксе и в Марселе.

На той неделе я поеду в Экс. Там мы встретимся, и я отдам ваши деньги.

– Сударь, сударь! – сказал Николя Бютен. – Вы так говорите о них, как будто они действительно мои.

– Они ваши по праву, – сказал советник. – А пока возьмите вот это.

Он расстегнул суконную бурую куртку, вынул из внутреннего кармана пачку банкнот, положил на камин и сказал:

– Здесь должно быть десять тысяч франков.

С этими словами он встал. Будто бы собираясь пересчитать деньги в присутствии Николя Бютена, советник сделал шаг в сторону и оказался между гостем и тем углом, куда тот поставил тросточку.

– Ах, сударь, – сказал Николя, – не знаю, как вас и благодарить! Теперь и с женой у нас будет лад, и спать я буду спокойно…

Он говорил с тем же волнением, которое так тронуло господина Феро поутру.

Но к банкнотам он не прикасался – они так и лежали на камине.

Более того: Николя как будто что-то искал глазами.

– Берите же, – сказал господин Феро.

– Конечно, конечно, только вот…

– Что вы ищете?

– Перо и чернила.

– Зачем?

– Расписку написать.

При других обстоятельствах господин Феро, пожалуй, с негодованием замахал бы руками.

Этот человек, сотни тысяч франков в год тративший на помощь своим ближним, никогда ни у кого не брал расписок.

Но в этот раз господин Феро счел предложение Николя Бютена вполне естественным.

Он указал ему в углу залы столик, за котором обычно после обеда просматривал дневную почту.

– Возьмите плошку, – сказал он.

Николя с плошкой в руке подошел к столу, а пока он писал, советник подошел к тросточке в углу, взял ее и повертел в руках. Потом тихонько поставил ее на место, а Николя ничего не заметил.

Николя написал расписку и показал советнику.

Он расписался, поставив на южный манер имя после фамилии: "Фосийон Леопольд".

– Теперь этот человек уедет? – спросил господин Феро, взяв расписку.

– Сию же минуту, сударь.

– Вот как?

– У меня с ним назначена встреча на пароме Мирабо.

– Если так, ступайте скорей, – сказал советник, – а то карета на низ уже скоро будет.

Николя схватил советника за обе руки.

– Сударь, сударь! – воскликнул он. – Вы мой благодетель, благодетель всей нашей семьи!

Он облобызал сморщенные руки и расчувствовался так же, как утром.

Когда он направился к двери, господин Феро сказал ему:

– Вы позабыли свою тросточку.

Николя испуганно дернулся, что не укрылось от взора старика, хотя движение это было мгновенным и сдержанным.

Потом он проворно подскочил к камину и забрал тросточку с набалдашником.

Когда Бютен ушел, господин Феро первым делом аккуратно сложил расписку.

"Образец почерка человека всегда может пригодиться при случае", – думал он.

Потом он задал себе такой вопрос:

"Отчего же Николя Бютен (вернее, Леопольд Фосий-он) носит с собой не трость с потайным лезвием, а духовое ружье?"

Тогда господин Феро поднялся на второй этаж своего дома и высунулся из окна.

Оттуда он увидел Николя Бютена, который шел не вниз, к парому Мирабо, а неспешно направлялся домой.

– Вот и еще загадка! – прошептал старый прокурор. – Но я и не такие разгадывал.

А Николя Бютен тем временем думал:

"Ну и олух же этот советник! "

XVI

На другое утро на рассвете господин советник Феро вышел в сад Ла Пулардьер.

Вставал он обычно рано, в хозяйство вникал прилежно, а потому уже с утра обыкновенно осматривал хозяйским глазом, что делают арендаторы и нанятые рабочие.

Но в этот день господин Феро не остановился ни возле садовника, подстригавшего деревья, ни на краю сада, где дюжина землекопов рыла канаву.

Он вышел из сада и пошел в поле.

На нем, как всегда, была куртка без воротника, мягкая фетровая шляпа и тяжелые ботинки.

Редингот же, который старик вынул из гардероба накануне, появлялся на нем только в особо торжественных случаях.

Этот высокий, худой, но крепкий старик, всегда ходил без трости и большей частью – заложив руки за спину.

Минут через десять – двенадцать господин Феро подошел к Дюрансе прямо напротив дома паромщика Симона, на другом берегу.

Как мы видели, Симон редко давал себе труд пошевелиться ради одного-двух человек, и много раз желавшие переправиться бывали вынуждены дожидаться кареты или какой-нибудь повозки.

Господин Феро походил туда-сюда вдоль берега, чтобы паромщик его заметил, потом сложил руки рупором и крикнул.

Как мы уже говорили, Дюранса в этом месте очень узка.

Голос господина Феро перелетел через речку. Симон, готовивший завтрак, услышал его и открыл дверь.

Узнав господина Феро, перевозчик поспешил к парому.

Советник же тогда уселся на поваленное дерево и стал его спокойно дожидаться.

Никогда еще Симон не крутил с такой скоростью свою лебедку.

Паром не скользил по воде на двух канатах, а летел.

"Верно, у советника для меня какие-то новости!" – думал Симон по пути.

Причалив, Симон соскочил на берег и подбежал к советнику.

– Мне переправляться не нужно, – сказал тот, – я только хотел бы с тобой немного потолковать. Присядь-ка.

– Ничего, ничего, господин советник, не беспокойтесь! – возразил Симон и так остался стоять, почтительно сняв картуз.

– Я хотел бы знать, – продолжал господин Феро, – очень ли печалились господин Николя Бютен с коробейником, когда вчера расставались.

– Так они расстались? – спросил Симон.

– Тебе лучше знать.

– Мне, сударь?

– Вчера вечером, – сказал господин Феро, – Николя Бютен должен был проводить мнимого маляра, в котором вы со Стрельцом признали коробейника.

– Куда проводить? – спросил Симон.

– Как куда? К твоему парому, когда проходила карета с Альп.

– Господин советник, – ответил Симон, – вам что-то не так донесли.

– Что ты хочешь сказать?

– Никуда коробейник не уезжал, и господин Бютена я тоже не видел. У меня, понимаете ли, зрение хорошее, кто садится ко мне на паром – я всех вижу.

– Так-так-так! Значит, не уезжал?

– Нет, сударь.

– Хорошо, – сказал господин Феро. – Теперь так: я тебе ничего не говорил.

– Да, сударь.

– Возвращайся домой. Ты меня не видел, я тебя ни о чем не спрашивал. И пойми: я велю тебе так поступать в интересах несчастного господина де Венаска.

Господин Феро пожал руку остолбеневшему Симону и пошел прочь своим скорым ровным шагом.

Но пошел он не той дорогой, по которой пришел.

Он направился не в Ла Пулардьер, а свернул правее, в сторону Мирабо, а оттуда в Ла Бом.

"Может быть, – думал он, – коробейник отложил свой отъезд, но так или иначе надо удостовериться".

Новый предлог для посещения жилища Николя Бютена придумывать было уже не нужно.

Знакомство состоялось, и было вполне натурально, что господин Феро, совершая долгую утреннюю прогулку, в этот день направился не куда-нибудь, а в сторону новых соседей.

Когда восходящее солнце сверкнуло на перламутровых вершинах Люберона, господин Феро увидел за деревьями красную черепичную крышу.

А войдя в платановую аллею, он заметил вдалеке уходящего человека с ружьем на плече.

У господина Феро было преострое зрение, какое бывает у дальнозорких стариков, сохранивших доброе здоровье.

В этом охотнике он признал Николя Бютена.

Тогда он ненадолго остановился и подождал, когда хозяин дома скроется из виду.

Когда охотник скрылся в виноградниках, господин Феро пошел дальше к дому.

Обе женины уже встали и сидели на скамеечке перед домом – там же, где и вчера.

Они работали и разговаривали.

Господин Феро подходил неспешно. Еще из-за деревьев он услышал, как сестры смеются и болтают, не видя его.

– Ну, сестричка, ты рада? – говорила молодая вдовушка мизе Борель. – Уехал наконец этот скверный Рабурден.

Господин Феро встал и насторожился.

– Ох, – вздохнула мадам Бютен, – уехать-то он уехал, а радости мало. Муж мой так его отъездом огорчился, что прямо с утра убежал на охоту, да такой сердитый: я его спросила, ждать ли к обеду – только отмахнулся.

Дальше господин Феро слушать не стал и пошел обратно.

Он дошел до конца платановой аллеи, а там свернул прямо в виноградники.

Теперь он знал, что коробейник уехал из этих мест – во всяком случае, из Ла Бом, – и показываться ему было уже не нужно.

Так что господин Феро и пошел через виноградники к себе в Ла Пулардьер.

Минут через пятнадцать он услышал где-то совсем рядом выстрел, сделал руку козырьком над глазами от слепящего солнца и увидел, как Николя Бютен поднимает с земли убитого дрозда.

Тогда он подошел к нему.

Николя, узнав его, поклонился.

– Э, молодой друг мой, – с улыбкой сказал старик, – вы ведь теперь на моей земле.

– Да, правда, сударь, – ответил Николя, опять поклонившись, а сам, видно, гадал, откуда бы мог идти советник в такой ранний час.

– Ничего, ничего, стреляйте, – благодушно продолжал господин Феро. – Я никому здесь не запрещаю охотиться. Так что же, наладилось у вас с женой?

– Да, сударь, – ответил Николя. – Негодяй взял деньги и уехал.

– Куда же он поехал?

– В Марсель, наверное, – не моргнув глазом, ответил Николя Бютен. – Я вчера, как ушел от вас, провожал его на пароме Мирабо. Долго пришлось ждать кареты: опоздала часа на полтора с лишним.

– Стало быть, вы от него избавились, – с видимым удовольствием сказал советник. – Доброй охоты, сосед! На днях дам вам знать, когда поеду в Экс.

– О, сударь, – возразил Николя, – мне и так уж стыдно, что вы мне вчера такую услугу сделали. Давайте уж забудем про это.

– Молодой человек, – ответил господин Феро, – я привык исполнять свой долг. Говорю вам еще раз: у меня лежат ваши деньги, и вы эти деньги получите.

И господин Феро пошел прочь, непрестанно думая про себя:

"Что же случилось с коробейником?"

XVII

Господин Феро пошел не прямо в Ла Пулардьер, массивное здание которого виднелось между деревьев.

Он сделал небольшой крюк, на миг исчез из вида Николя Бютена, который опять стал следить за дичью, и, немного пригнувшись, вошел в каменную будку, похожую на кротовый холмик. Крестьяне на юге ставят такие в виноградниках.

Забравшись в это укрытие, он видел, как охотник в ста шагах от него ходит туда-сюда и сосредоточенно колотит палкой по винограднику, чтобы оттуда взлетел дрозд, а может быть, даже выбежал кролик.

– Держится очень спокойно, – прошептал себе под нос старик. – А я на его счет неспокоен.

Николя Бютен (вернее, Фосийон-младший) говорил господину Феро, что вчера вечером усадил мэтра Рабурдена в дилижанс, направлявшийся в Экс.

Но Симон, со своей стороны, утверждал, что не видел ни Рабурдена, ни хозяина Ла Бома.

Одно лишь было несомненно: коробейника здесь больше не было.

Теперь для господина Феро стало почти что ясно: Фосийон-сын не испугался пойти на преступление.

Доказательством тому было духовое ружье.

И теперь мысль, которую советник сначала гнал от себя, укрепилась в его уме:

"Вчера вечером, до или после встречи со мной, Николя Бютен убил коробейника. Почему же? – задал себе старый прокурор следующий вопрос. – Только ли затем, чтобы не отдавать ему десять тысяч франков? Маловероятно".

Хозяин Ла Бома уже и так имел кое-какое состояние. Сто тысяч франков, которые должен был передать ему господин Феро, сделали бы его просто богачом.

Ради ничтожной суммы никто не пойдет на риск оказаться на скамье подсудимых.

Так что если он совершил преступление, нужно было для этого преступления поискать другой мотив.

Господин Феро понял: Николя Бютена с тем человеком, что у него по-хозяйски расположился, связывала не тайна позорной смерти капитана Фосийона, а какая-то другая – и господин Феро начал бояться, что эта тайна имела отношение к делу черных грешников.

И тут в душе старика поднялась настоящая буря.

Он больше не служил правосудию – не был обязан раскрывать преступления и предавать преступников суду.

Если Николя Бютен убил своего приятеля Рабурдена с единственной целью не отдавать ему денег и сохранить мир в своей семье, господин Феро мог только желать, чтобы преступник был наказан, но никакой своей роли сыграть уже не мог.

Но если, как ему начинало теперь казаться, Николя Бютен был как-то связан с бандой черных грешников, долг отставного прокурора был – помочь невинно заключенному и своему племяннику, господину де Сен-Соверу, чья следовательская проницательность плутала по неисповедимыми изгибам этого таинственного дела.

И вместе с тем господин Феро вспоминал несчастного капитана Фосийона, которому не удалось избежать эшафота, вдову, которую он поддержал в беде, всю семью, невидимым покровителем коей он был, и спрашивал себя: вправе ли он вновь воздвигнуть эшафот для одного из членов этой семьи, когда другого он уже туда привел?

Буря была сильной, но недолгой.

Суровая совесть юриста победила сомнения частного человека.

"Прежде всего, – подумал господин Феро, – я должен выручить господина де Венаска".

Пока советник шел к этому решению, он не терял из вида и охотника.

Николя Бютен, не подозревая, что советник, спрятавшись в сторожке виноградаря, не пропускал ни одного его движения, расхаживал все тем же медленным, сбивчивым шагом озабоченного охотника, но вскоре господин Феро заметил, что он склоняется все время в северную сторону.

Там, на севере, росла рощица олив и дубов.

Как будто какая-то сила притягивала Николя Бютена к этой рощице, а другая сила – отталкивала, едва он делал лишний шаг.

Господин Феро думал:

– Очевидно, если он совершил убийство – это было там… Он хотел бы пойти туда убедиться, что убрал все следы; хочет – и не смеет. Так всегда бывает с убийцами.

И господин Феро стал хладнокровно дожидаться, чем окончится эта таинственная борьба.

Противоборствующая сила одолела.

Николя Бютен вдруг резко повернулся к роще спиной и пошел прочь.

Зоркий взгляд старика следил за ним через виноградник до самого того момента, когда Николя Бютен подошел к Ла Бому.

Тогда господин Феро вышел из укрытия и пошел прямо к роще.

Земля там была песчаная, дождей давно уже не было, в воздухе ни движенья, так что советник скоро разглядел человеческие следы.

Один отпечаток был от башмаков с набойками, другой от сапог без набоек, на высоком каблуке.

Сапоги, должно быть, носил Рабурден, а Николя Бютен – тяжелые охотничьи башмаки.

Какое-то время следы шли по тропке, тянувшейся по среди рощи, до того места, где она расходилась надвое.

Там земля была вся беспорядочно истоптана: значит, спутники остановились.

Немного дальше советнику показалось, что на песчаной земле остался след от упавшего тела. Каблук сапога пропахал землю сантиметров на двадцать.

Потом господин Феро вдруг остановился и побледнел…

На белом камне остался красный след – брызги крови.

С этого места следы сапог исчезали – видны были только башмаки с набойками, шедшие дальше, к опушке рощи.

Но эти следы были глубже, отчетливее, и господин Феро понял: тот, кто оставил их, с этого момента нёс тяжелый груз.

Следы продолжались за рощей и вели к Сою.

Теперь господин Феро понял все.

Убив Рабурдена из духового ружья, Николя Бютен взял тело на руки и пошел бросить его в озерко, воды которого никогда не отдавали того, что в них попадало.

* * *

Следующие три дня господин Феро никому ничего не говорил о своих наблюдениях, он не видел Николя Бютена и вообще не показывался за оградой Ла Пулардьера.

Потом господин Феро получил письмо от своего племянника, господина де Сен-Совера.

Молодой следователь посылал дядюшке подробный отчет о своей поездке в Тулон и о том, что было после.

Не забыл он сообщить ему и о том, как загадочная, роковая буква "д", оставленная неким путником в разных гостиницах, позволила проследить его след до самого Марселя.

Тогда господин Феро взял перо и написал:

"Дорогой мой мальчик,

Пришлите мне какую-нибудь из этих гостиничных книг. Продолжайте свои поиски. Я тоже кое-что искал и, возможно, нашел".

Закончив это письмо, советник скрестил руки на груди и сказал вслух:

– А теперь подождем!

Часть пятая

I

Пока господин советник Феро вел свое тайное расследование, господин де Сен-Совер тоже не сидел сложа руки.

Он поехал опять в Оллиуль.

Там он обнаружил по букве "д" следы двух людей, повсюду уничтожавших следы господина Анри де Венаска.

В почтовых конторах, в гостиницах – повсюду эти два человека каждый раз меняли имена.

Но один из них, повинуясь какой-то странной привычке, всегда выбирал имя с буквой "д" на конце и заканчивал это "д" одним и тем же росчерком.

Господин де Сен-Совер вернулся из Оллиуля в Марсель.

Но там ниточка оборвалась.

В Марселе проживает триста тысяч душ плюс огромное количество приезжих.

Целую неделю господин де Сен-Совер искал по отелям, меблированным комнатам, постоялым дворам – загадочное "д" нигде не попадалось.

Отсюда молодой следователь сделал вывод, что эти путешественники были марсельцы – постоянно жили в этом большом городе. Они слезли с тулонского дилижанса и просто пошли по домам.

Зато господин де Сен-Совер нашел то, чего не искал: след барона де Венаска, потерянный после Оллиуля.

В книге записей для полиции, которую вели в одной из гостиниц, а именно в "Провансальской", имя барона Анри де Венаска значилось под 10 мая.

Что же случилось с бароном между 30 апреля и 10 мая?

Тут-то и была загадка.

30-го числа он исчез из Оллиуля: его видели выходящим с постоялого двора с чемоданом в руке, пешком.

Господин де Сен-Совер понимал: доказать невиновность господина де Венаска может лишь одно: чем он занимался эти десять дней.

И он в третий раз отправился в Оллиуль.

От этих постоянных разъездов корреспонденция молодого следователя пришла в некоторый беспорядок.

Письма ему посылались то в Экс, то в Марсель, то в Тулон – вот почему он не сразу получил письмо от дяди с просьбой показать одну из гостиничных книг с буквой "д" и характерным росчерком.

В Оллиуле господин де Сен-Совер поселился в том же трактире, где начинал свои поиски, но никому не сказал, что собирается делать дальше.

Он привез с собой ту самую служанку, которой устраивал очную ставку с Анри де Венаском.

Она была девушкой умной и с добрым сердцем.

Увидев молодого красавца с горделиво-приветливым взглядом в тюрьме, под угрозой смертной казни, она совершенно смутилась.

Как и господина де Сен-Совера, ее поразила эта благородная покорность судьбе; как и следователь, она уверовала в невиновность барона.

– Теперь, девочка, – сказал ей господин де Сен-Совер, – слушай хорошенько, что я тебе скажу.

– Слушаю, сударь.

– Ты родом из Оллиуля?

– Да, сударь.

– Ты всех людей здесь знаешь?

– Как не знать!

– Значит, ты мне можешь хорошо помочь.

– Если это чтобы выручить того бедного господина из тюрьмы, так ради бога, – простодушно ответила она.

– Да, так.

– И что же мне сделать, сударь?

– Помоги мне узнать, куда направился господин де Венаск, когда ушел из Оллиуля.

– Так я же вам, сударь, говорила, – ответила служанка. – Я за ним шла, пока он не вышел из города.

– Ну да.

– А там увидела, как его встретили два человека и повели его через поле.

– Вот этих двух людей мне и надобно разыскать.

Служанка замотала головой:

– Так я же вам говорила, – опять сказала она. – Я ближе подойти не могла, не знаю я, кто это был.

– Ну да, – повторил и господин де Сен-Совер. – Только теперь я здесь поселюсь на несколько дней. А ты побегай туда-сюда, поспрашивай, попробуй разузнать, не приютил ли тут в окрестностях какой хозяин чужого человека.

Отдав эти распоряжения, господин де Сен-Совер и сам продолжил поиски.

Ему пришло в голову послать в "Вестник Прованса" такую заметку:

"В ходе ближайшей судебной сессии ожидалось рассмотрение дела так называемых черных братьев. В этом деле серьезно замешан один из самых знатных людей Прованса.

Однако слушание дела отложено до следующей сессии.

Почему?

Точно этого никто не знает, но, по слухам, если господин Анри де Венаск сможет показать, где он находился между вечером 1 мая и утром 10 мая, его невиновность будет доказана".

На другой день эта заметка была перепечатана газетами Тулона и Марселя.

Пошел пятый день пребывания господина де Сен-Совера в Оллиуле, когда служанка вошла к нему в номер и сказала:

– Господин следователь, у меня для вас новости.

– Да?

Господин де Сен-Совер в тревожном ожидании смотрел на девушку.

– Вчера вечером, – стала она рассказывать, – хозяйка меня послала за одним делом тут по соседству, а за мной увязались два человека.

Господин де Сен-Совер насторожился.

– Я вижу, они хотят со мной заговорить, а не решаются. Тогда я пошла дальней дорогой, тихим проулочком.

– А те двое за тобой?

– Да, господин следователь. И тут один из них ко мне подошел и спросил: "Ты ведь в гостинице служишь?" – Да, говорю. – "У вас следователь поселился?" – У нас. – "Так скажи ему, чтобы завтра вечером вышел к началу Виноградной дороги, там ему скажут очень важную вещь".

– Где эта Виноградная дорога?

– Да та самая, по которой ушел господин де Венаск.

– А кто эти люди?

– Не знаю. Всех знаю, а этих не знаю. Неместные они.

– И как ты думаешь – может, это те самые, с кем ушел господин де Венаск?

– Думаю, да, сударь.

– Хорошо! – сказал господин де Сен-Совер. – Пойду к ним. В котором часу они сказали?

– Как только стемнеет.

– Ну что ж, девочка, доведи меня сейчас до этой Виноградной дороги, чтобы я вечером один туда мог дойти.

– Как скажете, сударь.

И тогда господин де Сен-Совер подумал:

"А может, все наоборот? Может быть, эти двое – как раз те, за кем я гонялся, и теперь они снова хотят меня сбить со следа?"

II

Господин де Сен-Совер все еще соблюдал некоторую осторожность и тайну в своем расследовании, а потому не хотел выходить из трактира вместе со служанкой. Он назначил ей встречу через час и вышел первым.

Впрочем, хозяин гостиницы и все его люди строго хранили секрет, и никто в Оллиуле точно не знал, что здесь делает молодой следователь.

И то сказать: Прованс – страна, бывшая некогда королевством, – не так уж мал; от Оллиуля на юге до берегов Дюрансы на севере километров полтораста, а то и больше.

Люди с побережья очень смутно представляли себе историю черных братьев и особенно ею не интересовались.

Знали только то, что господин де Сен-Совер служит в юстиции и расследует какое-то дело.

Итак, молодой следователь вышел из Оллиуля и с четверть часа шел по большой дороге в направлении, подробно указанном служанкой.

Потом он остановился и стал ее дожидаться.

Девушка пришла вовремя.

Она подвела господина де Сен-Совера к каменному кресту по левую сторону от королевской дороги, поставленному в память последнего церковного юбилея.

От этого креста шла дорога, становившаяся все уже и уже, а под конец просто тропинкой.

– Вот, сударь, – сказала служанка, – идите дальше прямо по дороге и встретите тех двоих.

Господин де Сен-Совер быстро осмотрел местность.

Оллиуль стоит на краю леса, у подножья холмов и совсем недалеко от моря: в тихие ночи там ясно слышен его глухой ропот.

Вся долина засажена великолепными виноградниками. Через эти виноградники, среди которых то и дело попадаются большие виллы и маленькие уютные домики, петляет дорога.

Так что мысль, пришедшая было к господину де Сен-Соверу, что его, может быть, хотят заманить в ловушку, тут же отпала.

Местность была далеко не пустынная; к тому же следователь вспомнил, что сразу же после захода солнца встает луна.

Он вернулся в Оллиуль и стал с нетерпением дожидаться вечера.

Когда в церкви звонили к вечерне, господин де Сен-Совер был уже в назначенном месте.

Ему не пришлось ни долго ждать, ни далеко идти по тропе.

Уже вскоре он увидел, как через виноградник навстречу ему идет человек.

Солнце только что зашло, было еще светло, и молодой человек мог прекрасно рассмотреть встречного, который, подойдя совсем близко, поклонился первым.

Ему было лет тридцать пять, он носил коротко стриженную темно-русую бородку; на его спокойном и приветливом лице светились большие синие глаза.

Выглядел он как зажиточный сельский хозяин: серая тиковая куртка, белые панталоны, широкополая соломенная шляпа.

На плече у него была охотничья двустволка.

– Имею честь говорить с господином де Сен-Совером? – спросил он.

– Точно так, сударь.

– В таком случае это я имел смелость назначить вам здесь встречу.

Господин де Сен-Совер поклонился.

– Я, сударь, – продолжал незнакомец, – живу в двух лье отсюда, на берегу моря, в деревне под названием Сен-Назер. Там есть таможня.

– Очень хорошо сударь.

– Вероятно, имя мое вам немного скажет, но это имя старого провансальского рода. Меня зовут Шарль д’Англези.

– Ваша фамилия мне прекрасно известна, – сказал господин де Сен-Совер.

– Когда случилась революция 89-го года, мы и так были небогаты, а она разорила нас окончательно. Дом да сад на берегу моря – вот и все мое состояние. Несмотря на бедность, два года назад я женился по любви. Женился я на мадемуазель Юрель, дочери начальника таможни в Сен-Назере. Живем мы только на мое скромное жалованье в таможенном управлении да на жалованье моего тестя – всего около трех тысяч франков. Прошу у вас прощения, сударь, – спохватился господин д’Англези, – что распространяюсь об этих подробностях, но они, как вы сейчас увидите, крайне важны.