Текст книги "Капитан чёрных грешников"

Автор книги: Пьер-Алексис Террайль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Annotation

Юг Франции – край религиозных и политических страстей. Гнев здесь гаснет быстро, но ненависть хранят долго. После падения Наполеона католики стали худо обращаться с протестантами, которым империя оказывала покровительство. Смутная ситуация привела к появлению организаций, называвших себя вершителями правосудия, но зачастую действовавших как преступники. Среди таких – Братство черных грешников. Укрыв лицо черными капюшонами на манер древнего монашеского ордена, молившегося за души кающихся грешников, новоявленные поборники справедливости сеяли страх и смуту в сердцах жителей Прованса. Каковы их реальные цели, кто их предводитель – на этот счет ходило много слухов и подозрений, но точного ответа не было.

В очередной том «Мастеров приключений» входит роман Понсон дю Террайля «Капитан черных грешников». Используя реальные факты, писатель, чье детство прошло неподалеку от описываемых мест, излагает свою версию событий, взбудораживших весь Прованс во времена правления короля Луи-Филиппа I.

Капитан черных грешников

Книга 1

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Книга 2

Часть четвертая

Часть пятая

Эпилог

Пьер-Алексис де Понсон дю Террайль (1829–1871)

notes

1

2

3

4

5

6

Иллюстраторы: Ф. Лике, Дж. Стараче и др.

Знак информационной продукции 12+

© Зубков Н.Н., перевод на русский язык, 2022

© ООО «Издательство „Вече“, 2022

Капитан черных грешников

Книга 1

Жертва

Часть первая

I

Дюранса – вот имя, достойное сильной, полноводной реки^[1].

Она рождается бурным потоком в горах, ниспадает с последних альпийских хребтов, понемногу расширяет русло, принимая многочисленные притоки, и течет величаво и спокойно, как великие реки Нового Света, через просторные, плодородные равнины западного Прованса. Там она встречается с Роной и смешивается с ней.

На расстоянии десятка километров можно видеть её в двух совершенно разных обличьях.

Достаточно, выехав из Экса и добравшись до вершины холма, что высится над деревушкой Верель, выбрать, в какую сторону направиться от развилки на императорском шоссе.

В этом месте вы увидите столб с двумя стрелками.

На левой стрелке написано «Дорога в Пертюи», на правой – «Альпийская дорога».

Поверните, куда укажет первая стрелка, и через час окажетесь у горного обрыва. Внизу перед вами будет чудесная, величественная панорама: широкая долина, усеянная точечками деревушек и городков, вдали отороченная лысым хребтом Люберона, по которой течет Дюранса, ставшая широкой рекой. Она струится между илистых островков, благодаря которым этот уголок Прованса стал новой Нильской долиной.

Если же поедете по указанию второй стрелки, вид будет совсем другой.

Дорога спускается крутыми опасными поворотами, огражденными парапетом, вниз, в дикое тесное ущелье. Горы покрыты соснами и зелеными дубами; горизонт обрамлен рядом обрывистых скал, то серых, то буроватокрасных, то ярко-желтых.

Над изгибом ущелья на вершине высятся или прячутся какие-то феодальные развалины – башня или целый замок, разрушенный, как древняя крепость на берегу Рейна.

Внизу под вами грохочет Дюранса, но вы ее еще не видите. Только в самом низу, за последим поворотом она вдруг явится вам – быстрая, глубокая, сжатая, пенящаяся на перекатах, как ручеек на маленьких камушках.

Никаких мостов нет.

Если хотите переправиться, придется ехать до парома Мирабо. Дом паромщика стоит на этой стороне, замок, носящий имя великого оратора – на том берегу.

Когда сядете в широкое плоскодонное судно, которое передвигается по тросу на огромной лебедке, вас проберет дрожь. Река быстрая, вода темная; обрывистые берега выглядят пустынными, необитаемыми. Мысль о крушении сопровождает всю дорогу, пока вы наконец не ступите на землю, чтобы начать пробираться через густые заросли ив и лозняка, склоняющие над рекой свои кудрявые шевелюры.

И этот мистический страх охватит вас белым днем. Каково же бывает ночью?

Домик паромщика стоит у последнего поворота, в самом низу. Это глинобитная хижина с красной черепичной крышей, какие бывают только на юге Франции.

Паромщик всегда холостяк: жена и дети ему ни к чему. Все его добро – пара-тройка коз, жующих чахлую сухую травку на горных склонах.

Путник, если туда забредет, найдет чашку молока. Иногда, правда, у него бывает и вино, но не всегда. Он угостит вас, но денег ни за что не возьмет – скажет, что трактира не держит.

Уже пятьдесят с лишним лет место паромщика на Мирабо переходит от дяди к племяннику. Эта необыкновенная династия происходит из Кадараша – деревни, что лежит выше по Дюрансе.

Фамилия этих людей – Барталэ.

Первого паромщика, которого помнят местные жители, звали Жан Барталэ. Он занимался этим ремеслом до конца Первой империи.

Юг – край религиозных и политических страстей – всегда волновался под влиянием наших революций. В 1815 году белый террор в Авиньоне принес свои страшные отголоски в Пертюи и его окрестности. Дикий хребет Люберона, закрывающий кругозор к северу, приютил вооруженные банды, устраивавшие в окрестностях настоящие сражения.

К тому же в 1815-м католики стали худо обращаться с протестантами, которым империя оказывала свое покровительство. Жители Бастидона и Тур-д’Эга, почти все люди набожные, повстречали как-то на деревенской ярмарке – "на ромераже", как говорят здесь – ребят из Жукка и Сен-Поль-ле-Дюранса. Началась драка, сперва на кулаках, потом на ножах, и люди с левого берега, то есть католики, не слишком-то преуспели в этом деле.

Следующей ночью, хмурой и безлунной, паромщик Жан Барталэ спокойно почивавший у себя дома, был разбужен внезапным стуком в дверь. Он встал, подошел к окну, подумал, что ему пригрезилось, протер глаза, чтоб убедиться, что не спит, а потом в ужасе набожно перекрестился.

Человек тридцать верховых требовали, чтобы их перевезли на другой берег. Все они были закутаны в длинные черные плащи, а лица их были скрыты черными капюшонами. Все они были с ружьями, с саблями, с пистолетами.

Уже не в первый раз этот таинственный отряд являлся на переправу через Дюрансу.

В дурные дни 93-го банда людей в такой одежде долго держала в страхе окрестные поля и горы. В народе их прозвали "черными грешниками" по той простой причине, что такой же наряд носили члены духовного братства, которые сопровождали осужденных на смерть и хоронили их после казни. Новоявленные черные братья вели себя иначе, они жгли деревни патриотов, казнили без суда тех, кого в округе винила в кровопролитиях. Они исчезли внезапно. Рассеялись, словно призраки из легенд, при первых же солнечных лучах.

В 1815 году Жан Барталэ был уже стар, но он прекрасно все это помнил. Он не посмел отказать в услуге, проворно оделся и вышел. Черные братья переправились в два приёма. Вернувшись один на свой берег, паромщик облокотился на подоконник и долго глядел вдаль, на север. Через час он увидел огромное зарево, услышал выстрелы; ветер донес до него невнятные крики, похожие на проклятия и шум битвы. Паромщик стоял и слушал.

Незадолго до рассвета черные братья вернулись. Жан Барталэ перевез их обратно на левый берег, лёг спать и никому ни слова не сказал о случившемся.

Но все равно три дня спустя возница альпийской почтовой кареты с депешами напрасно окликал хозяина парома, а потом решился выломать дверь в его хижину и нашел беднягу внизу в прихожей посреди лужи крови без признаков жизни.

Жертвы черных братьев нанесли ответный удар. Жан Барталэ был из Кадараша, а жители Кадараша – все католики.

На смену ему пришел один из племянников.

Его-то мы и встретим хозяином парома Мирабо в день, когда начинается наша история – в конце октября 1832 года. Симон Барталэ, как и его дядя, жил один.

В 1830 году ему тоже приходилось перевозить кое-кого из тех загадочных людей, что в одежде черного братства самочинно творили суд и расправу. Но никто ему за это не мстил, и скоро все успокоилось.

Впрочем, в этих местах, в Провансе, где солнце струится золотыми снопами, ненависть хранят долго, но вспышки гнева гаснут быстро. Новая власть скоро успокоила умы; урожай был хорош, никто не голодал, а ничто так хорошо не усмиряет кипение народа, как урожайный год. Теперь Симон Барталэ перевозил только мирных путников, в том числе альпийский дилижанс, прибывавший в Мирабо под конец дня.

Вот и этим вечером в обычный час, незадолго до заката, прибыл дилижанс. В нем было полно народу.

Пассажир, сидевший на скамейке рядом с курьером, помахал перевозчику рукой:

– Здравствуй, Симон!

– Здравствуйте, господин барон, – ответил Симон не без удивления.

Тот, к кому он так обратился, был молодой человек лет двадцати восьми – тридцати, среднего роста, смуглолицый, черноволосый. Горделиво изогнутый нос, из-под алых губ нет-нет да и блеснут белые крепкие зубы, тонкие жилистые руки, маленькая нога с изящным подъемом выдавали в нем один из самых чистых образцов того старого провансальского дворянства, что числит среди своих предков древнеримских патрициев.

– Что это вы едете дилижансом, господин барон? – спросил перевозчик. – А куда подевалась ваша английская лошадь?

– Я далеко еду, на коне не доскачешь, – ответил барон.

– Только ведь в этот раз, господин барон, – продолжал перевозчик, – если вам придется проезжать Мирабо, вы его не объедете. Хотите ли, не хотите, а придется вам ехать под окнами у советника: дилижанс – не верховая лошадь, с большой дороги не свернет.

– Ничего, один раз можно, – ответил молодой человек, и в его глазах при слове "советник" сверкнула ярость.

* * *

Доставив дилижанс на другой берег, Симон Барта-лэ в одиночестве погнал свой паром обратно. Провожая взглядом исчезающий в дорожной пыли экипаж, он проворчал себе под нос:

– Куда же это направился барон Анри де Венаск? Непривычно видеть его в дилижансе. А ведь времена черных грешников уже прошли.

И Симон Барталэ, задумчивый, вернулся домой.

II

В течение последующих дней, встречая на пароме спускающийся с Альп дилижанс, Симон не упускал случая с любопытством заглянуть в карету.

Он надеялся увидеть там барона Анри де Венаска. Но молодого дворянина не было среди путников.

Такая долгая отлучка несколько интриговала перевозчика, тем более что на другой день после отъезда барона по округе пошли странные слухи.

В тот же самый день в окрестностях Мирабо видели главного комиссара полиции города Экса и капитана жандармов. Оба были чем-то сильно взволнованы.

Симон ничего не сказал вслух, лишь нахмурился: "Похоже, утречком услышим про черных грешников".

Чтобы объяснить такие мысли паромщика, мы просто заглянем к нему в дом через неделю после той сцены, о которой мы сейчас рассказали.

Дело было ночью. Шел дождь.

Поэты, воспевающие Юг, никогда здесь не жив и даже не побывав, изображают нам некую страну, где небо всегда голубое, всегда тепло и сияет солнца.

Это неправда.

Нередко палящая летняя жара сменяется здесь суровой зимой, а если идет дождь, то мелкий, частый, ледяной, с холодным ветром. На далеких вершинах гор уже с конца октября белеет снег. За Дюрансой зима часто бывает суровой.

Итак, дело было дождливым вечером. Холодный дождь стоял стеной, оправдывая свинцовый цвет неба. Ветер весь день задувал что есть мочи, а дороги были до того грязны и разбиты, что оба дилижанса ("на верх" и "на низ", как говорили в тех местах) опоздали на несколько часов.

Симон сидел дома, когда в дверь вдруг постучали.

Два пешехода-попутчика – коробейник и крестьянин из соседней деревни – хотели перебраться на другой берег.

– Ну-ну, друзья! – сказал им Симон. – Так и стал бы я трудиться в такую погоду ради ваших четырех су. Больно тяжел хлеб получится.

Крестьянин (он, как и Симон, был из Кадараша) пожал плечами:

– Да мы тебя и сами не просим так сразу и на паром.

– А чего же вам надо?

– Да нам бы сперва обсохнуть чуток…

– Тогда заходите, друзья, – сказал Симон.

На плече у крестьянина было ружье, а за плечами ягдташ. Он был довольно хорошим охотником. По всей округе его так просто и звали Cassaire, что на местном наречии означает Стрелец.

Итак, Стрелец поставил ружье в угол к очагу, куда Симон Барталэ подкинул в огонь охапку хвороста, и сказал, кивнув на коробейника:

– Этого доброго человека я повстречал на спуске из Венеля. Он идет в Маноск, а раньше этой дорогой не ходил. Я ему сказал, что сегодня в Мирабо он уже не попадет – лучше мы вместе с ним тут подождем, когда проедет альпийская карета.

Симон посмотрел на часы в ореховом футляре, что стояли в углу.

– Вам еще ждать часа три, – сказал он. – Карета с горы придет к полуночи, если не опоздает. Хочешь выпить немножко, Стрелец?

– Не откажусь, – ответил крестьянин.

Коробейник достал из кармана серебряную монету, но Симон сказал ему:

– Нет, братец, ты это убери. Я вином не торгую – да оно же нынешний год и дешево: по два су за литр, и это за самое лучшее. Мы и сами не знаем, куда его девать.

С этими словами Симон спустился в погребок рядом с прихожей и вскоре вернулся с глиняной крынкой, полной вина.

Он поставил на стол три стакана и продолжал, обращаясь к Стрельцу:

– Бекасов на Любероне стрелять идешь, так что ли?

– Так, только не знаю, прилетели они или нет. А другие охотники тут не проходили?

– Нет, на этой неделе не было. Да, вот что! – сказал Симон. – Я ведь жандармов перевозил.

– Куда же они ехали?

– Не знаю. Только если на днях буза начнется, я удивляться не буду.

– Ладно тебе! – сказал Стрелец. – У протесташек все есть, что им надо. В церкву свою средь бела дня ходят – чего им еще-то?

– А нам почем знать? Только думаю, очень скоро мы увидим опять черных грешников.

Стрелец пожал плечами и ответил:

– Это дело прошлое. Нет уже больше никаких черных грешников.

– Ой ли?

– Так ведь Большой Венаск помер.

При этом имени Симон вздрогнул.

– А ты что, – спросил он, – тоже думаешь, что шевалье де Венаск, дядя господина Анри, был из этих?

– Все так говорили.

– Мало ли, что говорили!

– Да ты же сам знаешь: судили его.

– Судили, да оправдали.

– А господин советник так уж старался, чтоб осудили!

– Тише говори, Стрелец, – оборвал его Симон. – Иное имя беду приводит.

– Вы меня извините, – вмешался коробейник, до тех пор сидевший, не раскрывая рта. – Я-то ведь нездешний, мне тоже немножко интересно, про что вы тут говорите.

– Старые все дела, – грубо сказал Симон, явно не собираясь вдаваться в объяснения.

– Ну и что? – возразил Стрелец. – Не все равно, про что говорить, когда делать нечего?

И, не обращая внимания на то, что Симон Барталэ нахмурился, он обернулся к коробейнику, который допивал уже третий стакан вина.

– Вот видишь, у нас тут каждые лет десять-пятнадцать бывает слышно про черное братство. Кто говорит, что они только политическими делами занимаются, а другие думают – они за всякую работу берутся. Вот почему: в пятнадцатом году они не только жгли да убивали, а еще и грабили.

Коробейник невольно вздрогнул.

– И сильна же у них была та последняя банда, слушай!

– Да ну? – сказал коробейник.

– Жандармы за ними гонялись по люберонским ущельям, да только больше сами от тех пострадали, чем те от них. Кого-то, правда, убили, кого-то посадили, но всех все равно не поймали.

– И что, они все местные? – спросил коробейник.

– Не все. Были и такие, которых здесь никогда не видали.

– А главарь их?

– Никто не знает, кто у них главарь, – сказал Симон.

– А думали всегда на Большого Венаска, – продолжал Стрелец.

– А кто такой Большой Венаск? – спросил коробейник. Разговор явно стал его занимать.

– Дядя барона Анри.

– А это кто такой?

– Из здешней старинной фамилии, их все уважали и любили…

– И до сих пор уважают, – сказал Симон.

– Спорить не буду. Только всегда говорили, что господин шевалье де Венаск – его прозвали Большой Венаск, потому что в нем было шесть футов роста, – он-то и был атаманом черных грешников.

– Говорили, а доказать не могли, – сказал Симон.

– Это верно: ничего у суда не вышло.

– Потому что ничего не было, а на нет и суда нет, – наставительно ответил Симон.

Стрелец пожал плечами.

– А все-таки господина де Сент-Мари тогда убили в собственном замке, вот потому и говорят, что это Большой Венаск…

– Стрелец, – сурово перебил его Симон, – ты же разумный человек. Не могу понять, как ты веришь в эти бабьи сказки.

– Нет, ты скажи: был Большой Венаск под судом или нет?

– Был, только его оправдали.

– Потому что доказать не смогли.

– Не виноват он был, вот и оправдали.

– Да какая разница, – тихонько сказал Стрелец. – Он ли убил, другой ли, только Сент-Мари с Венасками еще долго не помирятся.

– Никогда они не помирятся, – ответил Симон. – У них вражда фамильная.

Коробейник опять смотрел так, словно они говорят по-китайски.

– Вот что, приятель, – сказал тогда Симон. – Мы тебе уже и так слишком много рассказали – можешь теперь все узнать до конца. Скажу я тебе, что было в те времена, потому что, понимаешь ли, из дома в деревне Кадараш, где я родился, как раз виден на косогоре замок господина Анри, и всю-то жизнь мне говорили: семья Венасков – люди славные, к бедным милостивые, ко всем справедливые. Так что не хочу, чтобы ты верил всей той дряни, что распустили про них протесташки.

– Давай рассказывай, – усмехнулся Стрелец.

– Говори, приятель, я слушаю, – нетерпеливо произнес коробейник.

III

Симон начал так:

– Семейство Венасков живет здесь уже не одну сотню лет, но они тут не исконные. Раньше они владели селением Венаск в Конте-Венассен, у подножья горы Ванту. Но младший сын этого дома получил в наследство замок Бельрош, поселился в нем, и его потомки так там навсегда и остались. Стоит замок Бельрош на высокой скале по эту сторону реки, между Кадарашем и Сен-Поль-ле-Дюранс. В какую сторону там ни повернись, обзор будет порядка шести лье. Прямо напротив, на другом берету Дюрансы, стоит другой замок, под названием Монбрен. Это замок господ де Сент-Мари.

Семейство Сент-Мари зовется Монбрен, как и их замок. Они из Дофине, а сюда перебрались в первые религиозные войны, больше двухсот лет тому назад. Потом они стали католиками, а тогда были протестантками. Тогда-то они и с Венасками поссорились.

Из рода в род, из века в век, от отцов к сыновьям – всегда Венаски и Сент-Мари друг друга ненавидели. Перед Революцией два деда нынешних господ вместе служили в Париже в королевской гвардии. Они дрались на дуэли, и господин де Венаск был убит.

Монбрен стал республиканцем. Брат покойного месье де Венаска эмигрировал, потом вернулся, встретил Мон-брена и обвинил в смерти брата и в измене убеждениям.

Они опять дрались, и опять Венаск был убит.

То был двоюродный дед господина Анри.

– Все так, – прервал его Стрелец. – Но в пятнадцатом году старика Монбрена де Сент-Мари убили черные грешники. Вот по этому всему и подумали на Большого Венаска.

– Это не он, – твердо возразил Симон. – Венаски не душегубы.

И он продолжал:

– Никто бы и не подумал обвинить господина шевалье де Венаска, если бы не советник.

– А что он за человек? – спросил коробейник.

– Это такой человек, – ответил Симон, – про которого и Стрелец доброго слова не скажет.

– Ни доброго не скажу, ни худого, – равнодушно произнес Стрелец. – Его не любят, это правда, но зла он никому не делал, кроме убийц и грабителей.

Симон продолжал:

– Как переедешь Дюрансу да пройдешь Мирабо, вскоре увидишь, если светло будет, дом на косогоре, а при нем старые деревья вроде парка спускаются к самой дороге. Это Ла Пулардьер.

– И что?

– Там летом, а вернее, с апреля до Рождества, живет господин Феро. Его еще называют Феро де Ла Пулардьер, только иные говорят – он совсем не дворянин и свою фамилию просто так взял.

– Ну, это неправда, – заметил Стрелец. – Ведь когда он был императорским прокурором, император его сделал бароном.

– Спорить не стану, – сказал Симон. – А теперь он советник: выходит, ему оба титула за один.

– Приятель, – повел плечом Стрелец, – ты всему, что тут Симон наскажет, не верь. Он к господину Феро несправедлив.

– Говори, говори, – усмехнулся Симон.

– У нас не любят тех, кто носит красные да черные мантии. А господин Феро с тех пор, как ушел со службы, даже куренка не обидел.

– Зато раньше многих обидел, – сказал Симон.

– Слушайте, – продолжал Стрелец, – тут же разбойничий край, понимаете ли? То протестанты, то католики – все одно, готовы от любого пустяка вспыхнуть, как порох, и тотчас за ножи да за ружья. А господин Феро двадцать лет тому назад был императорским прокурором в Эксе. Тут что ни день – то убийство, то налет, то поджог. А он как стал прокурором, быстренько навел порядок, руки у него не дрожали, ни боже мой! За два года тридцать с лишним злодеев он отдал под суд. Он и банду Сен-Патерна выслеживал, и банду черных грешников тоже.

А вот теперь господин Феро, как ушел на покой, все равно поселился в Ла Пулардьере – живет там себе спокойно и в ус не дует.

– Жить-то живет, – сказал Симон Барталэ, – а начнись заварушка – кисло ему придется.

– Ничего не кисло, – ответил Стрелец. – Будет как в позапрошлом году, вот и все.

– А что тогда было? – спросил коробейник.

– Есть у нас в Тур-д’Эге, – стал рассказывать Стрелец, – один человек, зовут его молодой Понте. Его отец, бедняга, убил сборщика налогов и на гильотину за это попал. А молодой Понте – такой мерзавец, перед которым вся округа дрожит. Он всегда говорил: тот, из-за кого отрубили голову отцу, непременно от моей руки умрет. Когда он прослышал, что в Париже революция, тут же собрал банду таких же отпетых, как сам, и сказал им: "Пойдем убьем старика Феро!" И они пошли. Когда пришли, все слуги и арендаторы в Ла Пулардьер насмерть перепугались, хотели запереть двери, за ружья взялись. Но господин Феро велел все двери оставить отпертыми, а ружья заряжать не велел. Подручные Понте, как бешеные, ворвались в замок, в самый кабинет старого судьи, и увидели: тот сидит спокойно в кресле. "Что вам от меня?" – говорит. "Жизнь твою в обмен на жизнь моего отца!" – заорал молодой Понте. А господин Феро ему на это тихонечко так: "Не я убил твоего отца, а закон".

И убийцы отступили. Они приходили убить старика, а уходили – руки ему целовали.

Стрелец обернулся к Симону:

– Это ж правда? Скажи!

– Это правда, – ответил Симон и понурил голову. – Только, может, не всякий так поступит, как молодой Понте.

И Симон нахмурился, как человек, не одолевший в споре, но во мнении своем только крепче утвердившийся.

– Да ладно, – сказал опять Стрелец. – Все это, парень, пустяки. Дурные дни прошли – надо думать, и не вернутся.

– Как знать… – тихонько проговорил Симон.

– Э! Что прошло, то прошло – верно, приятель?

– И я так думаю, – ответил коробейник.

– Ты скажи, – не унимался Стрелец, – ну на что теперь протестантам жаловаться?

Симон не отвечал.

– Да и времена теперь другие, жестокости меньше, и люди с этого берега Дюрансы – католики – уже не такие фанатики своей религии. Ну, а еще…

Стрелец остановился и подмигнул.

– Что – еще? – неласково спросил Симон.

– А еще все люди в наших краях как люди, а девушки у нас всех краше. Так что…

И Стрелец опять подмигнул.

– Женщины тут вообще ни при чем, – возразил перевозчик, пожимая плечами.

– Ошибаешься, приятель.

– Ты о чем?

– Через женщин многое можно устроить.

– Иди ты!

– И можно помирить людей, хоть те и двести лет уже в ссоре.

– Стрелец, друг ты мой! – воскликнул Симон и стукнул кулаком по столу. – Скажут мне, что ты немножко спятил – я удивляться не буду.

– Ничего я не спятил, я знаю, что говорю.

– Ну, что ты такое знаешь?

– У старого Монбрена де Сент-Мари, того, которого убили, было два сына, да?

– Верно.

– Один из них женился.

– Ну да.

– И есть у него дочка-красавица, мадемуазель Марта.

– Я ее не знаю, никогда не видал, – сказал Симон.

– А я знаю.

– Ну и что?

– И господин де Венаск ее знает.

Симон вздрогнул.

– И не просто знает, а он в нее влюблен.

Перевозчик снова стукнул по столу кулаком:

– Голову ставлю против стакана вина, что это неправда!

– Лучше не надо, не ставь, – спокойно ответил ему Стрелец. – Мне и пить-то больше не хочется, а ты голову потеряешь.

От его хладнокровия Симон Барталэ еще больше взбесился:

– Если бы я знал, я бы не спорил из-за господина Анри!

– Много ему дела до твоего знания, скажи пожалуйста!

– Да хоть бы он и был влюблен, – стал говорить дальше Симон, – хоть бы даже и отвечали ему, только все равно ничего из этого не будет.

– Думаешь?

– Отец этой девушки во вражде не так закоренел, а вот дядя – дело другое.

– Она у дяди спрашиваться не должна.

– Может не спрашиваться, только он старший в семье, деньги все у него – две трети наследства. Он даже потому и не женился, чтобы его племянница была богата.

– Ну и что?

– А то, что он племянницу убьет, а не позволит ей зваться госпожа де Венаск.

Стрелец расхохотался.

Но когда Симон уже собирался подкрепить свое мнение каким-нибудь веским аргументом, издалека послышался шум.

Заглушая глухой рокот разбухшей от дождей Дюрансы, разнесся звук корнет-а-пистона, который имеет при себе всякий уважающий себя почтовый кучер. Курьер с Альп – "карета на низ" – прибыл на правый берег и требовал перевоза.

– Ну вот, друзья, – сказал Симон. – Вам пора, если дождя не боитесь.

Он отворил дверь домика, выходившую прямо на берег.

На той стороне красноватый луч каретного фонаря пробивался через прибрежный ивняк, пронизывая мрачную ночную мглу.

IV

Стрелец взял свою двустволку, коробейник просунул руки через ремни своего короба, вооружился длинной палкой с железной набойкой, и они пошли вслед за Симоном.

Симон шел перед ними с зажженной лампой: паром никогда не ходит через Дюрансу без фонаря.

Мы уже говорили, что в этом месте река очень узкая, глубокая, а берега крутые.

Чтобы устроить въезд на паром, конец дороги пришлось даже прорубать через скалу.

Паром этот – большая баржа, на которой при надобности могут поместиться два запряженных экипажа и порядка тридцати пассажиров.

Стоит только взглянуть на простой, но хитроумный механизм из двух лебедок, чтобы понять, как один человек может управлять этой баржей со всем ее грузом.

Два толстенных каната, по обоим берегам привязанные к большим брусьям, служат, так сказать, воздушными рельсами. Третья веревка прикреплена к канатам двумя подвижными блоками и намотана на ворот, похожий на корабельный кабестан.

Перевозчик крутит кабестан, и судно передвигается, не уклоняясь от курса даже при самом быстром течении.

Симон поставил фонарь на нос баржи.

Стрелец с коробейником вошли на паром, и кабестан тут же пошел крутиться.

– Не слишком-то хороша погодка для твоей охоты, – сказал Симон Стрельцу.

Видимо, ему не хотелось больше говорить о господине Анри, советнике Феро и черных грешниках.

Стрелец посмотрел на небо: ветер гнал рваные черные тучи.

– Дождик не дубина, мы не глина, а скоро его и не будет.

– Думаешь?

– К рассвету уже перестанет, а часам к десяти солнце выглянет.

– Как называется первая деревня по этой дороге? – спросил коробейник.

– Мирабо.

– Если дождик пуще пойдет, я там переночую.

– И правильно сделаешь, приятель: в Мирабо хороший трактир, да и недорогой. И деревня сама большая, продашь там свои иголки с нитками.

– Спасибо за совет.

Чтобы добраться до другого берега, парому понадобилось минут десять.

Стрелец хотел было опять завести разговор о старинной вражде Венасков с Монбренами, но Симон его не поддержал.

Наконец баржа уткнулась носом в правый берег.

– Я человек бедный, – прошептал Симон про себя, – но половину того, что есть, отдал бы, чтобы там в карете был господин Анри.

– Ну, давай! Поживее! – кричал ему кучер дилижанса, а форейтор от нечего делать молча постегивал кнутом.

Симон крепко пришвартовал судно и отпустил две цепочки на переднем борту. Борт тут же опустился и стал удобным трапом.

Стрелец и коробейник пожали руку перевозчику и проворно спрыгнули на берег.

Проходя мимо кареты, оба с любопытством заглянули внутрь.

Экипаж был пуст, всего три пассажира: мужчина и две женщины.

– Что, брат? – спросил кучера Стрелец. – Видно, нехороша погодка, народ по домам сидит, да?

– Вот час тому назад, приятель, ты бы так не говорил, – ответил кучер.

Это был молодой человек лет двадцати семи или восьми, белокурый, загорелый. Он говорил на наречии той части Прованса, что граничит с Дофине, собеседники же его – на гораздо более чистом провансальском. На всей большой дороге кучера только и знали, что под кличкой Гаво.

"Гаво" значит "горец". Марсельцы и жители Экса, претендуя на остроумие, называют так диалект Верхнего Прованса и Дофине.

Простите нам эти подробности – они покажутся праздными, но впоследствии Гаво сыграет в этой истории важную роль.

– В Мирабо пассажиров высадил, а, Гаво? – спросил Симон.

– Нет, подальше.

– В Пейрюи, что ли?

– Нет, прямо на дороге, между Мирабо и трактиром "Черный голубь".

Гаво понизил голос и продолжал:

– Оно и к лучшему, что я от таких избавился. Да вот Жиже не даст соврать.

Жиже, то есть Жозефом, звали форейтора – того, кто на спусках ведет тройку лошадей под уздцы.

Жиже ответил:

– Я солдатом служил, ничего не боюсь, а только и впрямь хорошо, что эти люди скоро сошли.

– Ну-ну! – сказал Стрелец. – На вас посмотреть, так вы и впрямь оба здорово перепугались.

– Так и Гаво не робкого десятка, как и я, да ведь бывает, что двоим никак не справиться.

– Эй, послушайте, ребята! – сказал Симон. – Он явно не торопился грузить дилижанс и отправляться на свой берег. – Вы бы рассказали толком что к чему, оно бы и лучше.

– А дело вот какое, – ответил Гаво. – Только мы выехали из Пейрюи – вдруг что-то черное поперек пути, и тут же кто-то кричит нам: "стой! " И стоят на дороге шестеро с ружьями. Один нас спрашивает:

– Есть у вас там места? Если нет, так освобождайте.

А было у нас, как и сейчас, три пассажира всего.

Жиже мне говорит, мол, не иначе, они думают, что мы деньги везем. Да у нас, хорошо, как раз сегодня ничего нет. У тех шестерых с собой еще вещи были: чемоданы и два больших ящика. Они их перетащили на дорогу. А мы с Жиже сидим, молчим, хоть и боязно. Трое сели в карету, трое на облучок, а рожи у всех такие – как увидишь, так вздрогнешь.

– Вам до самого Экса? – спрашиваю.

– Как слезем, так увидишь, куда нам.

Мы с Жиже едем, а сами только и ждем, когда они велят нам остановиться. Думаем про себя: "Вот доедем до скал Мирабо, там они нас и будут грабить".

Проезжаем мимо "Черного голубя" – других трактиров тут на дороге нет, вы знаете. Один из них свистнул громко и нам махнул рукой: стой, мол. В трактире люди, видно, не спали: как только свистнули, так сразу вышел один на порог.

Один из нашей шестерки его спрашивает:

– Есть у вас сейчас постояльцы?

– Есть, двое.

– Старик и молодой?

– Так и есть.

– Говорят по-итальянски?

– Да.

– Хорошо. Скажи им, что родные приехали.

Трактирщик дверь закрыл, а мы дальше покатили.