Текст книги "Капитан чёрных грешников"

Автор книги: Пьер-Алексис Террайль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– А куда же делся тот ваш первый постоялец? – спросил господин де Сен-Совер.

Но хозяин не помнил, сколько тот (господин де Венаск, как предполагал следователь) у него пробыл: день или два – и куда потом он уехал: в Тулон или в Марсель.

Но у одной из служанок память оказалась крепче.

– Он вовсе в дилижанс не садился, – сказала она.

– Вот как! – воскликнул господин де Сен-Совер.

– Он пробыл здесь два дня, – рассказывала дальше горничная, – из комнаты не выходил, кушать мы ему наверх подавали.

Когда приезжал дилижанс, он подходил к окну, опускал жалюзи до самого низа, чтобы его не было видно, и высматривал, кто выходит из кареты – как будто ждал кого-то.

– А потом он все-таки съехал?

– Да, сударь.

– И куда направился?

– У него из всех вещей был только маленький чемоданчик: он его просто взял и пошел.

– Пешком?

– Да, сударь.

Тут горничная улыбнулась.

– Вот меня все ругают, ругают, что больно любопытная – вот и хозяйка шибко на это ругается. А вот и не зря я любопытничала. Вот и пригодилось мое любопытство…

– На что пригодилось, деточка?

– Ая что-то видела, что вам пригодится, господин следователь.

– Что же ты видела?

– Мне интересно стало, что это господин проезжающий вдруг вечером, в девятом часу, расплатился, подхватил чемодан и пошел куда-то пешком. На улице-то уже темно.

Вот я и вышла с черного хода и пошла за ним потихоньку, чтобы он меня не заметил.

– Так-так!

– И как только он вышел из города, сразу свернул с большой дороги и пошел тропкой через поле.

Там его ждали еще двое – двое мужчин, только я их не узнала: темно было, а подойти поближе я не решалась.

Один взял у того господина чемодан, они немного поговорили между собой и пошли все вместе.

– Той же тропкой?

– Да, сударь.

– И скрылись из глаз?

– Да, сударь.

– А скажи теперь, детка, – спросил господин де Сен-Совер, – если ты увидишь этого молодого господина, ты его узнаешь?

– Да конечно, сударь!

– Что ж, тогда придется тебе поехать со мной.

– Куда это?

– В Экс.

Горничная недоверчиво посмотрела на хозяев, но господин де Сен-Совер понял ее и сказал:

– Нет-нет, не беспокойся: правосудие хорошо заплатит тебе за беспокойство. Иди собирайся, мы едем сегодня же.

Понятно, зачем господин де Сен-Совер хотел устроить очную ставку служанки с господином де Венаском: надо было убедиться, что именно его следы стирали два таинственных коммивояжера в гостиничных книгах Тулона и Оллиуля.

И он уехал, взяв с собой гостиничную горничную.

На другой день он был в Эксе.

Все время своего заключения господин де Венаск находился в одиночной камере и никого не видел.

Как бы ни был силен человек, он в конце концов всегда падает духом в тюрьме, а тем более в одиночке.

Полтора месяца обвиняемый не имел вестей ни о тетушке, ни о Марте.

Несколько раз его допрашивал господин де Сен-Совер; барон с высокомерным пренебрежением заявлял о своей невиновности, не забывая о том, что господин де Сен-Совер – племянник того, кто некогда был гонителем его семейства.

Такое поведение, кроме всего прочего, немало способствовало дурному мнению магистрата о подследственном, пока господин Феро, а затем посещение мадемуазель Урсулы и Марты не заставили его переменить свои чувства.

Анри был грустен, удручен, но спокоен.

Преступник с ужасом видит, как приближается час суда – невиновному не терпится предстать перед судьями поскорее.

Когда господин де Сен-Совер вошел в камеру, Анри проявил некоторое удивление: до сих пор его всегда проводили в кабинет следователя.

Удивлен он был и печальным и, можно сказать, ласковым выражением лица молодого магистрата.

– Милостивый государь, – сказал ему господин де Сен-Совер, – я пришел к вам скорее как друг, чем как судья.

Анри недоуменно посмотрел на него.

– Там его ждали еще двое.

– Я имел честь видеть вашу тетушку и вашу невесту – мадемуазель де Монбрен.

У Анри вырвался крик.

– И еще я принес вам добрую весть: режим вашего заключения ослаблен, эти дамы могут навещать вас.

Он говорил проникновенно, взволнованно, и, охваченный приступом внезапной признательности, Анри воскликнул:

– Ах, милостивый государь, как я вам благодарен!

– Благодарить меня, милостивый государь, – важно возразил господин де Сен-Совер, – будете, когда я выведу на свет божий вашу невиновность, в которую теперь верю. Но для этого мне нужна ваша помощь.

– Я говорил вам только правду, милостивый государь.

– Да, но не всю правду.

– Есть секреты, которые мне не принадлежат.

– Пусть так, но миссия правосудия – открывать и такие секреты, и теперь я вынужден устроить вам очную ставку с человеком, чьи показания могут вам очень пригодиться.

С этими словами господин де Сен-Совер дважды постучал в запертую дверь камеры.

Дверь отворилась, и жандарм ввел дрожащую от волнения горничную.

– Вы узнаете этого господина? – спросил следователь.

– Да, конечно! – ответила служанка. – Это тот самый господин, о котором я вам говорила.

– И я знаю эту девушку, – сказал Анри. – Она служит горничной в гостинице "Единорог" в Оллиуле.

Господин де Сен-Совер вздохнул с облегчением.

– Ну вот, – сказал он. – Уже одно свидетельство в вашу пользу.

Он велел увести горничную и продолжал:

– Вы выехали из Экса 27 апреля, не так ли?

– Да, милостивый государь.

– Поехали в Тулон?

– И это совершенно верно.

– Остановились там в гостинице "Флот и Колонии"?

– Да.

– Записались в книге приезжих?

– Разумеется.

– Был ли у вас какой-либо мотив скрываться?

– Никакого.

– Затем вы поехали в Оллиуль?

– Да, милостивый государь.

– И там также записались?

– Записался.

– А из этого города вы ушли пешком?

– Верно, пешком.

– С чемоданом в руке?

Анри кивнул.

– И куда вы пошли?

Анри улыбнулся.

– Вот тут, милостивый государь, кончаются мои тайны и начинаются тайны моих соратников. Позвольте мне не отвечать.

И снова тайна!..

XII

Господин де Сен-Совер нахмурился.

– Господин барон, – чрезвычайно учтиво сказал он, – входя сюда, я сказал вам: в эту минуту я не судебный следователь – я дворянин, которому ужасно видеть другого дворянина под бременем тягчайших обвинений и который желал бы, чтобы невиновность ваша была доказана.

Но для этого надобно, чтобы вы мне помогли.

– Я готов отвечать вам, милостивый государь, на любые вопросы, которые касаются меня лично, и только меня, – ответил Анри де Венаск.

– В таком случае позвольте задать еще несколько вопросов.

– Задавайте, милостивый государь.

– Я беру за отправную точку вашу версию. Вы оставили ваш замок Бельрош для того, чтобы присоединиться к сторонникам герцогини Беррийской?

– Так оно и есть, милостивый государь.

– Двадцать восьмого числа вы приехали в Экс, у меня есть тому доказательства. В Тулоне вы были двадцать девятого?

– Верно, милостивый государь.

– И у вас действительно не было никакого мотива скрываться?

– Никакого.

– И вы записали свою фамилию в гостиничной книге?

– Совершенно верно.

– И в Оллиуле также?

– Да, милостивый государь, но с этого момента я уже не один и, как уже говорил вам, не могу сказать, что я делал потом.

– Хорошо, я вас об этом не спрашиваю. Вот только один очень важный для меня вопрос.

– Какой же?

– Можете ли вы сказать мне, не появился ли у вас затем какой-нибудь мотив скрыть ваше пребывание в Тулоне и уничтожить его следы?

– Никакого мотива к этому у меня не было никогда, – ответил Анри де Венаск, явно удивленный таким вопросом.

– И те загадочные друзья, чьих имен вы не называете, тоже не могли иметь таких мотивов?

– Ни в малейшей мере. Да они и не знали, – заметил Анри, – что я приехал к ним из Тулона. В Тулон я заезжал с единственной целью: взять у нотариуса пятнадцать тысяч франков, в которых очень нуждался, потому что из Бельроша я выехал почти без денег.

Чем дальше барон де Венаск давал эти объяснения, тем довольнее становилось его лицо.

– Тогда, милостивый государь, – сказал он, – если ни вам, ни вашим друзьям не было выгоды скрывать ваш проезд через Тулон, то иначе думали ваши враги.

Анри вздрогнул:

– Я не знаю никаких своих врагов.

– Простите, но приходится принять такую гипотезу: если вы не возвращались на берега Дюрансы, не командовали черными грешниками…

– Не было этого!

– Если, наконец, человек, которого называют капитаном, – не вы, то он воспользовался некоторым недоразумением и постарался скомпрометировать вас, чтобы уцелеть самому.

– Это и вправду вполне вероятно.

– Доказательство тому – слова, которые он произнес, стреляя в господина де Монбрена.

– Вы правы, милостивый государь.

– Стало быть, этот человек и его сообщники – ваши враги.

– Вот они-то и стали заметать мои следы?

– Да.

– Но каким же образом?

– Страницы в гостиничной книге, на которых вы записывали свое имя, оказались вырваны.

– Вот как!

– Сначала в Тулоне, потом в Оллиуле.

– Не понимаю, с какой целью.

– Но это же очень просто.

– Неужели?

– Примерно в то время, когда убивали господина де Монбрена, вы были за шестьсот лье отсюда: сперва в Тулоне, потом в Оллиуле.

– Ну да.

– Вас арестовали и вы начали утверждать, что были в Тулоне, рассчитывая с легкостью доказать свое алиби. Проверяя ваши слова, мы едем в Тулон, ищем вашу фамилию в гостиничной книге и не находим.

– Теперь я понял! – воскликнул Анри де Венаск. – Но кто же эти люди?

– Вот этого я не знаю, но я их найду. Они тоже оставили кое-какие следы.

– В самом деле?

– И правосудие заставит этих людей – а это, может быть, и есть настоящие преступники – рассказать, как все было.

– Милостивый государь! – взволнованно ответил Анри. – Я не могу более сомневаться: вы верите моим словам, вы считаете меня невиновным.

– Да, но мне не хватает одного факта, а мне он необходим. Как человек я убежден, но юрист не может довольствоваться убеждением: ему нужна конкретная достоверность.

– Я вас понимаю.

– Теперь, – продолжал господин де Сен-Совер, – примите еще одно допущение.

– Какое же?

– Что я узнаю, чем вы занимались с 30 апреля до 10 мая.

Анри сделал жест, означавший: "Тут я вам не помощник".

– Я не выпытываю у вас вашу тайну, – продолжал следователь, – но, допустим, я разгадал ее сам.

– И что же?

– Как только я получу доказательства, что с 30 апреля по 10 мая вы не покидали побережья, я тем самым получу доказательство, что в это время вы не могли быть в замке Монбрен.

– Прекрасно!

– Тогда я выписывают постановление о непричастности к преступлению – и вы на свободе.

– Милостивый государь, – сказал Анри со спокойствием, исполненным благородства, – десять дней я прожил в укрытии, ожидая сигнала, который все не приходил. Я жил у людей, которых такими показаниями скомпрометирую и пущу по миру. Как бы ни дорога была мне свобода, как бы ни горячо было мое желание, чтобы невинность моя всем была явлена, вы понимаете: я не могу желать, чтобы правосудие нашло людей, дававших мне приют.

– Но, милостивый государь, – возразил господин де Сен-Совер, – вы, может быть, не знаете, что после вашего ареста была уже объявлена амнистия.

– Нет, знаю.

– Тогда к чему вам молчать?

– К тому, что люди, прятавшие меня, едят хлеб правительства, против которого я был в заговоре.

Господин де Сен-Совер потупился, помолчал немного и сказал:

– Итак, вы видите, что мне придется разыскивать настоящих преступников.

И он подал заключенному руку.

– Режим вашего заключения ослаблен, – еще раз сказал он.

– Я смогу писать тетушке?

– Вы сможете ее увидеть: она теперь в Эксе, а мадемуазель де Монбрен живет с ней под одной кровлей.

Несколько слез скатилось по щекам узника.

– Милостивый государь! – воскликнул он. – Простите меня: я был неправ по отношению к вам. Я невольно вас ненавидел.

– Очевидно, из-за моего дяди.

– Да, это так, – сказал Анри, и взгляд его полыхнул ненавистью.

– Мой дядя, – ответил на это господин де Сен-Совер, – тверже всех убежден в вашей невиновности.

– Но как же?

– И все, что я сделал за эти три дня, я сделал под его влиянием.

– Этого не может быть!

– Но это так, милостивый государь. Мой дядя обвинял вашего – он считал его виновным. Он ошибался и десять лет спустя получил тому доказательство. С тех пор уже шесть лет он искупает свою ошибку глубоким раскаянием.

И с этими словами господин де Сен-Совер вышел от узника.

Днем мадемуазель Урсула де Венаск и мадемуазель Марта де Монбрен поучили уведомление, что могут ежедневно навещать барона в темнице.

А господин де Сен-Совер тем же вечером опять уехал из Экса.

Куда же он поехал?

Опять в Оллиуль: он хотел найти след тех двоих, что вырывали листы из гостиничных книг и по какой-то загадочной причине желали доказать, что 30 апреля господина де Венаска в Тулоне не было.

А путеводной нитью господина де Сен-Совера были всего лишь буква "д" и росчерк.

Но господин Сен-Совер был полон надежд, ибо теперь он верил в невиновность барона Анри.

"У меня есть вера, – думал магистрат, садясь в дилижанс, – а вера и горами движет!.."

Книга 2

Преступник

Часть четвертая

I

Оставим господина де Сен-Совера на его пути в Оллиуль, где он собирается продолжить расследование и последуем за советником Феро домой, в его поместье Ла Пулардьер.

Милон донес его скромные пожитки до дилижанса и занял место на наружной скамейке.

Господин Феро любил свежий воздух и старался не брать внутренние места. Но кругом все, конечно, говорили: он берет наружное место потому, что оно дешевле.

Глядя на него, закутанного в старый синий плащ с высоким воротом, застегнутым серебряной пряжкой, с черным колпаком на голове, обутого в тяжелые крепкие кованные башмаки со шнурками, вы сказали бы, что это настоящий помещик с Верхних Альп, отроду не живший в городе.

Господин Феро был командором Почетного легиона, но знаки своего ордена надевал только на судейскую мантию да на официальные приемы.

Да и черный шелковый колпак с синим плащом он надевал только в дорогу.

В Ла Пулардьере советник сразу же переодевался в длинную куртку, мягкую фетровую шляпу и заплатанные штаны.

Итак, в девять часов утра он сидел на скамейке альпийской почтовой кареты рядом с одним торговцем скотом.

Тот оказался простецким болтливым человеком.

Господин Феро не уклонялся от разговора с ним.

Впрочем, бывший прокурор и сам был превосходным агрономом и выращивал у себя в Ла Пулардьере такую живность, о которой шла молва по всей округе.

В полдень дилижанс остановился в Венеле, и пассажирам дали полчаса на завтрак.

Только господин Феро не сошел с дилижанса.

Он достал из кармана плитку шоколада с булочкой, попросил кондуктора прислать стакан вина с трактирной служанкой, которой щедро дал за это десять су, выпил его в два глотка и спокойно ждал, когда карета тронется.

Часа в два дня дилижанс спустился по крутому горному склону, и глазам советника предстала залитая светом Дюранса.

И тут господина Феро охватила глубокая меланхолия.

Его взору открывались оба берега большой реки.

Справа высились остроконечные башни замка Бельрош.

Прямо напротив, тоже по правую руку, на другом берегу Дюрансы стоял на склоне Монбрен, а над ним, как мачты, поднимались зеленеющие дубы и оливы.

Слева, по другую сторону от Мирабо, вдали виднелось простое, мещанское приземистое здание Ла Пулардьер: казалось, оно приветствует возвращающегося хозяина.

Но не Ла Пулардьер привлекал внимание старого советника.

Взгляд его был прикован к Бельрошу – опустевшему старому зданию. Господин Феро представлял себе, как на кухне маленького замка сидит с полдюжины седовласых слуг, как они разговаривают вполголоса и грустно покачивают головами при мысли о новой печали, поразившей благородный дом.

На пару минут иллюзия дошла до того, что господину Феро показалось: он и впрямь видит этих верных стариков, они воздевают руки к небесам, взывая о помощи их молодому господину, словно вживую слышит голоса, красноречиво и просто заявляющих, что барон Анри де Венаск невиновен…

И не будь торговец скотом так прост, он бы догадался по лицу господина Феро, что какая-то великая скорбь объемлет его в этот миг, и его поразил бы вздох, вырвавшийся из груди старого советника.

Тем временем дилижанс с помощью железных башмаков с невероятной быстротой одолел крутой склон, и вскоре замок Бельрош скрылся из глаз господина Феро за холмами.

Тогда советник вышел из задумчивости и огляделся.

Стал виден дом паромщика Симона Барталэ.

Паромщик стоял на пороге, а рядом с ним две женщины, видимо, дожидавшиеся дилижанса, чтобы переехать на другой берег.

Одна из женщин на руках держала ребенка.

Одеты они были как зажиточные ремесленницы из Нижнего Прованса.

Черный бархатный корсаж, красная косынка на шее, полосатая юбка, золотой крест на груди, на голове же арлезианский колпак – причудливая смесь бархата и тюля.

Обе были симпатичные и похожи друг на друга, как родные сестры.

Только та, что держала ребенка, была, пожалуй, постарше на пару лет, и ее природную красоту подчеркивало и укрупняло счастье материнства.

Господин Феро, хоть и был человеком серьезным, не видел греха с улыбкой взглянуть на прекрасный пол. Он был южанином, а всякий, кто рожден под южным солнцем, любит красоту. Говорили даже, что юность сурового магистрата не обошлась без бурь.

Но сначала господин Феро не обратил на двух женщин никакого внимания. Его острый глаз судьи наблюдал за паромщиком.

Когда дилижанс въехал на баржу и Симон взялся за свою лебедку, господин Феро подошел к нему.

Симон всегда сторонился советника. Он с детства питал к господину Феро застарелую народную ненависть. Извечную ненависть местных крестьян к грозному представителю власти, императорскому прокурору. Эта враждебность еще сильнее укреплялась преданностью паромщика к семейству де Венаск, враждовавшему со старым советником.

Но когда господин Феро подошел к нему, он все же почтительно снял шляпу.

Советника не любили, но уважение к себе он внушал.

– Скажи-ка, Симон… – начала он.

– Что угодно, сударь?

– Бывает у тебя среди дня пара свободных часов?

– Случается, сударь.

Паромщик смотрел на господина Феро с удивлением.

– Дело в том, – очень дружелюбно сказал советник, – что я бы хотел тебя кое о чем расспросить. Если сможешь заглянуть ко мне в Ла Пулардьер, я буду очень рад.

– Сегодня можно?

– Пожалуйста, можешь и сегодня, если тебе угодно. Да я тебя и не задаром хочу побеспокоить, сынок.

На этих словах господин Феро улыбнулся.

– Зайду, сударь, – сказал Симон. – Я тут как раз собираюсь оставить паром на той стороне и пойти в Мирабо проводить этих двух дам. Они вон, видите, не с пустыми руками идут.

Только тут господин Феро заметил двух молодых женщин.

– Хороши, – кивнул он.

– Две сестры, сударь.

– Правда?

– Из Сен-Максимена.

Господин Феро насторожился.

– Младшая только что обвенчалась, а теперь идет в Мирабо. Муж ее там землицы прикупил.

– Вот оно что! – воскликнул господин Феро и еще внимательней посмотрел на сестер.

Паром пристал к другому берегу.

– Стало быть, до вечера, – сказал господин Феро.

– Да, сударь, до вечера, – ответил Симон.

Старый советник взял саквояж, довольно проворно спрыгнул на берег и не стал садиться опять в дилижанс, а пошел тропой вдоль Дюрансы через виноградники – самой короткой дорогой в Ла Пулардьер.

II

Итак, старый советник пошел домой, а две сестры отправились в Мирабо в сопровождении Симона.

Паромщик крепко привязал свой паром, спрыгнул на берег и подхватил длинной палкой плетеную корзинку с тряпьем – имуществом сестер.

Обе женщины скорым шагом пошли следом за ним. Та, что несла ребенка, время от времени оборачивалась к сестре и восклицала:

– До чего ж тут места хороши!

Эти простодушные слова ясно показывали, что молодая женщина впервые была на берегах Дюрансы.

Младшая сестра отвечала:

– Погоди, вот скоро наш домик увидишь. Невелик, но хорошенький, чистенький такой, а вокруг всего дома виноград вьется. Он нам даром достался: Николя землю вокруг купил, арпанов тридцать, да и дом на ней за те же деньги.

От парома до Мирабо было меньше километра.

Симон свернул с большой дороги и пошел по одной из тех красивых дорожек, называемых по-местному "сьюртами", что вьются среди виноградников, с обеих сторон обсаженные шелковицей.

Так было короче.

Откуда же пришли две сестры?

Младшая встречала старшую: она недавно овдовела, а жила в Сен-Максимене.

В те времена люди часто пользовались так называемыми "оказиями".

На этот раз оказия случилась в облике толстого фермера из Кадараша, двадцать лет тому назад женившегося на девушке из Сен-Максимена.

Время от времени фермер ездил на родину жены. Молодая вдова, недолго думая, села к нему в тележку, держа ребенка на руках и все свои пожитки в одной корзинке.

У дома Симона Барталэ она слезла, а младшая сестра там уже дожидалась ее.

Теперь две сестрицы проворно шагали по дороге и болтали на ходу.

– А что это Николя пришло в голову тут поселиться? Он здесь знает, что ли, кого? – спрашивала вдова.

Она уже давно не печалилась: прошло полтора года с тех пор, как ее муж погиб на охоте, перепрыгнув через изгородь с заряженным ружьем за спиной.

– Да это целая история! – отвечала младшая. – Никогда он тут раньше не бывал.

– А ведь он много по свету поездил.

– Поездил, только все по морям.

– Давай рассказывай!

– Ты же знаешь: мы уже почти год как сговорились, должны были давно пожениться.

– Знаю.

– Только Николя у меня ревнивый, каких свет не видывал: к столбу приревнует. Однажды пришел он ко мне и говорит: "Не хочу с тобой в городе жить – давай в деревне жить будем". "Что ж такого, – говорю я, – давай тут и останемся". – "И тут не хочу". – "Что так?" – "Тут твои родные рядом, нехорошо это будет". – "Так куда ж мы поедем?" – "Мало ли куда. На вот, почитай". И достал из кармана газету. А в газете написано, что на той неделе будут торги, суд в Пертюи выставляет имение под названием Ла Бом: поля, луга, виноградники, хозяйский дом с амбаром, и за все назначена цена двадцать пять тысяч франков.

Он поехал в Пертюи и на другой день отписал мне, что дом купил. Потом мы поженились и вот приехали сюда. Такой хорошенький домик! Вот сама увидишь.

– А далеко ли еще идти? – спросила старшая сестра.

– Да нет, вот сейчас сама увидишь его за деревьями, как кусты у дороги будут пониже.

– А тебе-то самой нравится здесь жить? – спросила старшая, понизив голос.

– А то! Вот я уже два месяца тут, так минутки поскучать не было.

– А муж твой как?

– А он все охотится с утра до ночи, да и по хозяйству тоже хлопочет.

– Я не про то.

– А про что же?

– Тебе-то с ним хорошо?

Старшая сестра обвела младшую любящим взглядом.

– Ой, он-то меня уж так любит!

– Тогда славно, сестрица!

– Правда, он странный немножко. Вот, например…

– Да? Что такое?

Младшая немножко покраснела, как будто ей стало стыдно вырвавшегося слова, но сестра не отставала:

– Что же в нем такого странного?

– Ты же знаешь, Николя был раньше моряком, весь свет не раз кругом обошел. А теперь как поселился на покое – так, похоже, тоскует иногда по старому делу.

– Тоскует? Выходит, скучно ему?

– А как затоскует, так станет хмурый и как будто о чем тревожится.

Старшая сестра покачала головой, но ни слова не сказала.

А младшая так и пошла болтать, когда ее уже ни о чем и не спрашивали:

– Он-то меня любит, ты что, только иногда я боюсь…

– Мужа боишься?

– Бывает, во сне забьется, начнет кричать – и не пойми что, только такие страшные слова… Как будто во сне дерется с кем… Тут я его поскорей бужу.

– А он?

– А ему как будто стыдно становится, и он говорит мне: ты не обращай внимания, я был моряком, был солдатом, сражался с пиратами в дальних морях – вот и вспоминаю старые бои. Поцелует меня крепко и опять заснет.

– Ну, тут ничего особенного нет, – заметила старшая. – Как такому не быть?

– Вот и я говорю.

– И с виду ты вроде не грустишь.

– Да совсем не грущу, наоборот я очень счастливая.

Но при этих словах младшая сестра отчего-то вздохнула.

– Эх, Алиса, – с упреком сказал ей старшая, – чего-то ты мне не сказала.

– Да чем хочешь поклянусь…

– Нет, ты все о пустяках говоришь, а я же вижу: есть еще что-то такое…

– Ну ладно, – ответила Алиса, – так уж и быть: скажу тебе все.

– Вот видишь!

– Только не теперь.

– А что так?

– Так вот уже край деревни. Должно быть, Николя нас тут и встретит с тележкой в трактире.

И действительно, дорога, шедшая в выемке между посадок кустов, вдруг повернула и показалась деревня с красными плоскими черепичными крышами.

Трактир без вывески, только с кустом остролиста у входа, стоял на самом краю.

– Я же говорила: Николя нас встречать выедет, – сказала Алиса. – Вон и его тележка.

И действительно, у дверей трактира стояла двухколесная повозка с двумя сиденьями, похожая на тыкву с оглоблями, какие еще встречаются только на юге.

В тележку была запряжена серая лошадь, привязанная к железному кольцу на стене.

Симон вошел в трактир первым: он и все время шел впереди женщин, причем довольно далеко, так что не слышал ни единого слова.

В трактире за столом сидели двое, потихоньку распивая бутылку белого вина.

– Добрый день, господин Бютен! – сказал Симон. – Вот, я вам жену со свояченицей привел.

Тогда Николя Бютен – один из тех двоих – встал и пошел к двери встретить путниц.

За ним встал и пошел следом его собутыльник.

III

Николя Бютен – тот, что недавно купил имение Ла Бом, – был малый лет тридцати четырех – тридцати пяти, среднего роста, загорелый, черноволосый, со взглядом ярким, живым, но иногда вдруг туманившимся мрачной тоской.

Он был, как мы знаем, родом не из этих мест, и ранее, как рассказала его молодая жена, здесь тоже не бывал. Знали о нем только то, что он бывший капитан дальнего плавания, который решил бросить свое ремесло и жениться.

Юг – край откровенных, экспансивных людей; чужих здесь привечают. Будь только веселого нрава, имей открытое лицо – и все руки к тебе протянутся, в каждом доме тебя сердечно встретят.

Провинция вокруг Парижа – дело другое: там каждого чужака считают парижанином, а каждого парижанина – проходимцем.

На юге чужак – обычно марселец.

Марсель – это провансальский Париж.

Моды, газеты, новости, радости и удобства жизни – все это пожалует сюда из Марселя, и всему, что придет из Марселя, говорят "добро пожаловать".

Николя Бютен, переехав в Ла Бом, сразу сказал:

– Я из Марселя.

И больше вопросов ему не задавали.

Потом он посетил в окрестностях нескольких господ фермеров, пару-тройку деревенских буржуа, приходского кюре и протестантского пастора – видно, что человек хочет со всеми жить ладно.

По воскресеньям Николя Бютен надевал коричневую бархатную куртку. То ли сеньор, то ли голодранец – и всем он нравился.

Похоже было, что у него водятся деньжата – верно, скопил на морской службе. Еще у него была жена, хороша собой и, кажется, гостеприимна, а еще он с первых же дней начал у себя в хозяйстве все налаживать заново, так что все кругом на него работали: виноградари стригли лозу, кровельщики чинили крышу, каменщики перекладывали стены, столяры ладили новую мебель.

Больше в Провансе ничего и не нужно, чтобы все кругом начали на тебя молиться.

Только один рабочий был не из этих мест.

В Мирабо не оказалось маляров. Николя Бютен привел маляра из Марселя, который как раз закончил красить замок в Маноске.

Сам Николя Бютен его раньше не знал: с этим маляром его свел мэр Мирабо, плотник по ремеслу. Маляр оказался веселый, компанейский; закончив дневную работу, он ужинал вместе с Николя и его женой, курил трубочку, потом вел Николя в деревенское кафе и так понравился мужу, что жена его сильно невзлюбила.

Был он, надо сказать, уже не первой молодости, волосы его уже начали седеть, бороды он не носил, а одевался не без прихотливости.

Звали его Рабурден.

Этот Рабурден принялся заново красить весь дом, внутри и снаружи, причем помощников у него не было.

Он работал уже полтора месяца, и конца работе не было видно.

Несколько раз госпожа Бютен говорила мужу:

– Ох, водит нас за нос твой Рабурден!

– Что ж он, по-твоему, медленно работает?

– Да он вообще не работает.

– Ну и ладно, – отвечал отставной капитан. – Зато мне компания.

По воскресеньям Рабурден ходил по окрестным деревням, останавливался в каждом кабачке, возвращался немного навеселе и, к великому возмущению госпожи Бютен, начинал тыкать ее мужу.

Но на другой день он опять принимался за работу, и Николя не обращал внимания на его причуды. Если кто и жаловался, так только сам Рабурден, который ходил с Николя в Мирабо.

Симон, отойдя в сторонку, пока капитан здоровался со свояченицей, вполглаза посматривал на Рабурдена.

"Где же я, черт побери, мог видеть эту рожу?" – думал он.

Но Рабурден на него смотрел так равнодушно, как будто видел в первый раз.

Симон продолжал размышлять:

"Когда я видел его – не помню. Но когда-то я его перевозил, уж это верно".

Николя вошел в трактир об руку со свояченицей.

– Что ж, господин Бютен, – сказал Симон, – тележка у вас есть, вещички вы туда положите – я вам больше, значит, не нужен.

– Ты что, назад идти собрался?

– Ну да.

– Нет-нет! – возразил Николя Бютен. – Иди с нами в Ла Бом, повечеряешь с нами.

– Премного благодарен, да только…

– Ладно, ладно, приятель! – сказал капитан. – Знаю я твои "только". Скажешь теперь, что у тебя паром.

– Так и скажу, сударь.

– Ты, значит, и отлучиться не можешь?

– Не могу.

– А я скажу, у тебя теперь до кареты на низ работы не будет, а карета раньше полуночи не пройдет. Пошли к нам!

Симон никогда не отказывался от случая хорошо поесть и немножко развлечься. Жизнь в одиночестве у него была невеселая, а сейчас и вовсе нехорошо на душе.

И кроме всего прочего, им овладело странное любопытство: страшно хотелось вспомнить, где же он раньше видел Рабурдена.

– Так идешь? – спросил Николя Бютен.

– Пойду, коли вам угодно, – ответил Симон.

От Мирабо до Ла Бома расстояние не больше четверти лье.

Выпили еще немножко вина и решили так: Николя с женщинами и ребенком сядут в тележку, а Симон с Рабурденом пойдут пешком.

И Симон пошел, думая про себя: "Надо, надо вспомнить, где я видал этого типа!"

Рабурден носил серую блузу, всю заляпанную краской и олифой, и суконный картуз набекрень.

Он курил короткую трубочку, поглядывал на девушек, посвистывал и, видно, в ус себе не дул.

Симон шел и все так же внимательно глядел на него.

Когда они отошли от деревни, он спросил:

– А мы, приятель, вроде как уже встречались?

– Да вряд ли, – ответил Рабурден.

– А вы припомните…

– У меня на лица память, поверьте, хорошая. Непохоже, чтобы я вас когда-то видел.

– Но сами вы из Марселя?

– Да.

– Стало быть, на моем пароме переправлялись.

– Было дело, только я спал в карете, ничего не помню. А когда проснулся, мне сказали, что Дюрансу уже час с лишним как переехали.

– И раньше здесь, значит, не бывали?

– Не бывал. Я ехал в Маноск, там все лето и работал.

Неожиданно Симону на ум пришло одно давнее воспоминание.