Текст книги "Капитан чёрных грешников"

Автор книги: Пьер-Алексис Террайль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– А странно! – воскликнул он. – Может, то были и не вы, только больно на него похожи.

– На кого?

– Да один человек тут с полгода назад как-то ночью переезжал у меня на пароме.

– Ну и что? – беспечно спросил Рабурден.

– Один торговец бродячий – коробейник.

– Неплохая работа, – кивнул маляр.

– Только у него борода большая была, – продолжал Симон.

– Тогда точно не я. Я бороды никогда не носил: жарко очень.

И Рабурден зашагал дальше, руки в карманах.

Так они и пришли в Ла Бом.

Николя был там на добрых четверть часа раньше.

Молодая вдова пошла устраиваться у себя в комнате, мадам Бютен распоряжалась ужином, и весь домик, освещенный золотистыми лучами заходящего солнца, имел праздничный вид.

Симон с Рабурденом вошли в столовую, выходившую прямо в сад.

"Вот честное слово, – думал паромщик, – дал бы сейчас две монеты по сто су, чтобы здесь теперь оказался Стрелец. Я того коробейника узнаю, и он наверняка бы тоже узнал".

И Симон сел за стол, как ни в чем не бывало, но решил, что будет зорко смотреть за маляром.

Принимая такое решение, Симон повиновался какому-то упорному, неясному предчувствию. Он невольно вспоминал бедного барона Анри де Венаска, томившегося в тюрьме под гнетом ужасного обвинения.

IV

Сестру мадам Бютен звали мамзель Борель.

Почему "мамзель", если она была замужем и овдовела?

В Провансе тридцать лет тому назад "мадам" называли только дворянок и жен богатых буржуа.

А "мамзель" по-провансальски звучит "мизе".

Так ее и звали в Сен-Максимене: мизе Борель.

Сестру же ее называли: мизе Бютен.

На берегах Дюрансы этот обычай не соблюдался, к тому же Николя Бютен объявил себя капитаном дальнего плавания, а потому и жена его сподобилась титула "мадам".

Так вот: мизе Борель – хорошенькая вдовушка, бодро переносившая свое вдовство, и паромщик Симон, оба, усевшись за стол, стали с двух сторон наблюдать за Рабур-деном.

По словам, вырвавшимся у сестры, мизе Борель пришла к мысли, что счастье ее небезоблачно, и одно из этих облаков имеет вид пожилого маляра.

В Ла Боме этот человек явно был как свой.

Он сидел за столом не как работник, а как равный, как друг.

Иногда он даже имел фамильярность говорить Николя Бютену "ты".

В эти моменты мадам Бютен (ее звали Алиса) вся багровела от гнева, но муж ее не обращал на это никакого внимания, хотя и сам иногда на слова Рабурдена отвечал нервным движением или сердитым взглядом.

Мизе Борель была женщина умная. Не провели они за столом и пятнадцати минут, как она пришла к такому выводу:

"Этот человек здесь не просто так. Ни за что не поверю, что они с Николя раньше друг друга не знали. Между ними есть какая-то загадочная связь, какой-то секрет, память о каком-то темном прошлом. Сестренка моя неопытная еще, не понимает, а я неделю здесь проживу – и все узнаю".

Симон же тем временем думал про себя так:

"Хоть он и сбрил бороду, а я голову готов заложить, что это тот самый коробейник. Непонятно, однако: как это коробейник сделался маляром? А еще непонятней, почему он мне не признался, что был коробейником".

Мы уже говорили: Симона давно терзала печаль от того, что господина де Венаска арестовали у него в доме.

Как это было – мы уже рассказывали.

Когда в домик паромщика вошел коробейник, сам Симон был с Анри в верхней комнате.

Так что он коробейника тогда не видел, а тот почти сразу же вышел с бригадиром жандармов на улицу, рассказал ему, что здесь тот, кого искали жандармы, и немедленно скрылся.

Так что Симон знал коробейника по одной-единственной встрече: когда они со Стрельцом дожидались у него ночью почтовой кареты в сторону Альп.

Так что Симон был печален и часто, вспоминая Анри, думал так:

"Ведь его у меня забрали… Если с ним будет беда – я окажусь виноват…"

Теперь его беспокойный ум принялся, сам не зная, почему, все сопоставлять. Он вспомнил, что они со Стрельцом тогда ночью много говорили про черных братьев, а два дня спустя черные грешники возьми да и появись.

И Симон все глядел и глядел на Рабурдена, а тот, кажется, начинал уже из-за этого нервничать.

Николя без конца подливал гостям – но сам, как заметила его свояченица, пил очень мало.

Почему?

Да потому, что вино развязывает язык.

Рабурден говорил ему "ты", на "ты" перешел и с Симоном.

В таком свойском разговоре Симон опять сказал:

– Ну признайся, ты же был коробейником.

– Да что эта скотина тут мелет? – воскликнул Рабурден.

Мизе Борель заметила, что лицо ее зятя дернулось, как от нервного тика.

– Каким еще коробейником, Симон? – спросил он с удивленным видом.

– Уж я знаю, каким, – сказал Симон. От вина он стал упрям.

– Да что же ты знаешь?

– Вот этот человек был раньше коробейником.

Рабурден рассмеялся.

– И будь здесь сейчас Стрелец, он бы его тоже узнал.

– Какой такой стрелец?

– Человек один из Кадараша, кличка у него такая. Он тогда с нами всю ночь проговорил. Мы еще говорили про черных братьев.

Николя рассмеялся. Жена ничего странного в этом смехе не нашла, а вот свояченице он показался немного деланным.

– Ох ты, – воскликнул он, – тут еще и черные грешники!

– А что? – возразил Симон. – Они недавно много шума наделали.

– Больше не наделают, – сказал Рабурден.

– Откуда нам знать?

– Так их всех убили.

– И это кто еще знает…

– И капитана у них не осталось.

Симон вздрогнул.

– А ведь и правда, – равнодушно сказал Николя Бютен. – Ведь посадили, кажется, капитана?

– Кого-кого? – не поняла мизе Борель.

– Капитана черных братьев.

– Ну да… – сказал Рабурден. – Дворянина одного… с той стороны Дюрансы…

– Его самого.

– Как бишь его зовут-то?

– Господин де Венаск, – сказал Симон. – Только это еще доказать надо.

– Что доказать?

– Что он и есть капитан.

– Черных братьев?

– Черных братьев. Не доказано это.

Николя Бютен расхохотался.

– Я эти дела не шибко хорошо знаю, – сказал он, – меня же тут не было, когда все это случилось, но одно я знаю наверняка.

– Что ты знаешь?

– Что просто так человека в тюрьму не сажают.

Симон покачал головой:

– Ну, посмотрим, посмотрим…

– Да что вы все об этом разбойнике? – спросил Рабурден. – Невеселый у вас пошел разговор.

– Это не я, – откликнулся Николя Бютен. – Это все Симон.

– Ну, вы уж извините, – сказал паромщик. – Что ж, ужин мы доели, да и пора уже мне идти.

Тут как раз большие часы в ореховом футляре, стоявшие в углу, пробили восемь, и Симон подумал:

"Уж не знаю, чего от меня хочет старый жук-советник, а надо к нему зайти, раз уж обещал… Отсюда до Ла Пулардьер ходу с четверть часа, не больше".

И Симон встал из-за стола.

Ни хозяин дома, ни Рабурден, ни женщины удерживать его не стали.

От его слов про черных братьев повисла неловкая пауза, как говорят в театре.

Симон был не пьян, но чуть-чуть подшофе; уходя, он хлопнул Рабурдена по плечу и сказал:

– Об заклад бьюсь: когда-нибудь ты признаешься, что был коробейником.

И ушел.

После его ухода разговор не клеился.

Госпожа Бютен сидела грустная, сестра ее, должно быть, очень устала.

Рабурден не говорил ни слова, а Николя стал мрачен и задумчив.

– Ладно, зятек, – сказала вдовушка, – покурите тут, выпейте кофе, а я уж пойду. Посмотрю, спит ли мой мальчик.

Алиса Бютен встала из-за стола и пошла следом за ней.

Рабурден и Николя Бютен остались наедине.

И смотрели они друг на друга не как веселые собутыльники, а как люди, которым предстоит подвести баланс в каком-то запутанном счете.

V

Николя с Рабурденом смотрели друг на друга.

Казалось, ни один не решается заговорить первым.

Николя смотрел как-то тревожно и, видимо, волновался.

Рабурден потихоньку тянул рюмку фруктовой водки.

Наконец Николя стукнул кулаком по столу и спросил:

– Больше ничего не хочешь сказать?

– Ничего, – с ленцой ответил Рабурден.

– А надо бы!

– Лучше ничего не говорить, чем говорить глупости.

– Это ты про меня?

– Да как сказать…

– Не понял?

– Болтаешь ты много.

– Эй, мэтр Рабурден, – сказал Николя, – ты мне не груби!

– А я тебе больше не подчиняюсь.

– Как знать!

И Николя так сверкнул глазами, что Рабурден при всей своей дерзости невольно потупился.

Но, потупившись, все-таки проворчал:

– Мог бы и не звать его в гости.

– Кого?

– Паромщика.

– А что тут такого?

– Ты же видел: он меня узнал, – сказал маляр.

– Ну и что?

– Другим разболтает…

– И пускай болтает. Он знает что-то плохое про коробейника?

– Да нет.

– Так говори всем, что он ошибся, и не переживай.

– Плохо все это закончится.

– Брось!

– И мне бы надо отсюда сматываться.

– Сматывайся на здоровье, – сказал Николя. – Тем более, жена тебя на дух не выносит. Ты мне семейную жизнь портишь.

– Только нам, извиняюсь, надо сперва рассчитаться, – ответил ему Рабурден.

– Я тебе чек выпишу. Денег у меня теперь, сам знаешь, нету.

– А ты, я гляжу, шутник!

– Я на дом сильно потратился.

– Меня не касается.

– Ну ладно. Сколько я тебе должен?

– Тридцать семь тысяч франков.

– Ничего себе!

– Мне треть причиталась, мы так договаривались?

– Так.

– Давай тогда посчитаем – сам увидишь.

– Давай, только не сейчас. Завтра, когда женщин дома не будет. А то еще подслушают.

– Как скажешь, – спокойно ответил Рабурден.

– Только тридцать семь тысяч я тебе не должен.

– Должен, должен. И пока не заплатишь, я отсюда не уйду.

– Слушай меня, – сказал Николя Бютен, понизив голос. – Когда овса в кормушке нет, кони копытами бьют. Но овес скоро будет.

– Вот как?

– Есть у меня мысль, что я теперь должен сделать…

– Хочешь опять то же самое? Опасно! Пусть хоть молодого человека сперва укоротят…

– Ничего я такого не хочу. Я же тебе говорил: впредь хочу жить честным человеком.

– Хорошее дело. И где же ты тогда возьмешь овес?

– А вот послушай.

Рабурден сел на стуле верхом и приготовился внимательно слушать, что ему расскажет Николя.

Тот начал:

– Только тихо… как бы эти не услыхали…

– Давай по-испански.

– Давай.

И Николя заговорил на кастильском наречии:

– Ты ведь знаешь, кто я на самом деле?

– А то нет? Ты сын капитана Фосийона, которого советник Феро отправил на гильотину.

– Верно, – сказал Николя. – Только ты еще не все знаешь.

– И чего же я не знаю?

– Что советник Феро облагодетельствовал мою мать, обеспечил ее старость и дал приданое сестре.

– Вот оно что! – сказал Рабурден.

– Так что теперь ты понимаешь, почему я не хотел трогать советника.

– Ну, а дальше? – лениво спросил Рабурден.

– Как ты знаешь, я переменил имя, постарался всеми силами замести следы сына Фосийона.

– Знаю, знаю.

– Так что сын Фосийона умер для всех на свете, кроме меня, тебя и моей сестры.

– Правильно.

– Но если он придет к советнику Феро…

– Что, советник даст ему денег?

– Очень может быть. Он же дал приданое моей сестре – должен что-нибудь дать и мне.

– Что верно, то верно.

– Так вот я к нему и пойду.

– Когда?

– Завтра же.

– А я тогда тебе обещаю: как только получу свое, тут же уйду, и жена тебя пилить не будет.

Рабурден цинично усмехнулся, встал и сказал:

– Спокойной ночи. Я спать пошел.

* * *

В ту ночь Николя Бютен – сын капитана Фосийона – спал еще хуже обычного.

Странные сновидения переполняли его сон. Молодая жена чувствовала, как он судорожно шевелится, и слышала зловещие слова, смысла которых не понимала.

Внезапно эти сновидения дошли до каких-то страшных размеров. Николя видел во сне что-то ужасное.

– Говорю вам, это не я! – вскрикивал он. – Я не капитан! Это он! Это молодой господин из замка! Не я, не я!

Николя на миг затих, потом опять затрясся в кошмаре:

– Не рубите голову! Не хочу, чтобы мне рубили голову, как отцу!

От этих слов мадам Бютен тоже завопила.

От ее крика Николя вдруг проснулся.

Он сел на постели, весь в холодном поту, и в ужасе уставился на жену.

Спальня была освещена бледным, неверным светом ночника.

Мадам Бютен, белая, как полотно, глядела на мужа с немым ужасом.

– Что такое? – спросил он.

– Ничего, милый, – ответила она ласково.

– Я что-то видел во сне, да?

– Да, милый.

– И разговаривал?

– Да…

– И что я говорил?

– Да так, ничего.

Взгляд его стал зловещим.

– Что ты слышала? – настойчиво повторил он. – Говори!

– Милый мой…

– Я говорил про черных грешников?

– Да…

– Это все Симон со своими дурацкими разговорами. Мне приснилось, как будто я главарь черных грешников. Надо ж такое удумать!

Он расхохотался и крепко обнял жену.

Потом помолчал и сказал:

– А больше я ничего не говорил?

– Не знаю… не помню… ах, да! Что-то такое про гильотину…

– Как выпью этого вина из Сен-Сатюрнена, всегда кошмары снятся.

– Так впредь не пей.

– Не буду, не буду…

И Николя Бютен опять улегся, но засыпать уже не решался.

VI

Теперь последуем за Симоном Барталэ, который направился в Ла Пулардьер.

Выходя из Ла Бома, он был немножко под хмельком, но на свежем воздухе скоро протрезвел.

А протрезвев, он стал рассуждать.

"Тот коробейник и этот, кого я сегодня повстречал – один и тот же человек. Голову на отсечение дам, что это так, – думал он. – Только он почему-то не хочет признаваться, что был коробейником и пил у меня в гостях. Не признается – значит, есть причина. А какая тут может быть причина? Если человек скрывается – всегда дурной знак".

И Симон, исходя из этого положения, все пытался понять, почему этот маляр напускает на себя туману.

Вдруг в его голове как будто молния сверкнула:

"А что, если он из черных братьев!"

Сердце его заколотилось, и он подумал: "если этого человека арестовать, наверняка многое станет ясно во всем этом таинственном деле.

Вот только как его арестовать?

С кем поделиться подозрениями?"

Симон Барталэ был человеком разумным; он понимал: такого бедняка, как он, никто особо слушать не станет.

Да и что он скажет жандармам? "В Ла Боме живет человек, который раньше был коробейником и не сознается?" Ну и что?

Все это Симон обдумывал, бодро шагая по дороге, и у него не было времени задать себе другой вопрос: чего же хочет от него советник Феро.

Тот был давним, отъявленным врагом Венасков (ведь для крестьянина судья, предъявляющий обвинение, – всегда враг), поэтому Симон и не помышлял поверить ему свои сомнения.

К тому же советник был уже в отставке и арестовать никого не мог.

С этими мыслями перевозчик подошел к калитке Ла Пулардьера.

За калиткой начиналась широкая аллея столетних платанов, ведущая прямо к крыльцу дома.

Стояла ночь, но в небе сияла луна, и в лунном свете Симон увидел человека, ходившего взад и вперед по аллее.

Калитка была отперта – толкни и войди.

Как только Симон вошел в сад, человек на аллее повернулся и пошел к нему навстречу.

За десять шагов Симон узнал гоподина Феро.

Советник подошел к нему и сказал:

– А я тебя тут караулил…

– Простите, сударь, я, может заставил вас ждать…

– Есть немного, – ответил советник, – но ничего: вот ты и пришел.

Он по-свойски взял перевозчика под руку и сказал:

– Я тебя караулил, потому что не хотел, чтобы тебя здесь кто-нибудь увидел.

– Правда? – удивился Симон.

– Пошли сюда.

Господин Феро увел Симона с большой аллеи и провел к маленькому павильону у стены того, что здесь пышно именовали парком, а хозяин по-простому называл садиком.

Этот павильон служил домиком садовника, но сейчас в нем никто не жил.

У двери стояла скамья, залитая лунным светом.

– Присядем-ка тут, – сказал господин Феро. – Здесь нам будет удобно, никто не увидит и не услышит.

Его загадочное поведение стало не на шутку интриговать паромщика.

Господин Феро сел первым и спросил:

– Знаешь, зачем я тебя позвал?

– Право, не знаю, сударь, – простодушно ответил паромщик. Он остался стоять.

– Я знаю, ты меня недолюбливаешь.

– Да что вы, сударь! – воскликнул паромщик.

– И со своей точки зрения ты прав. Человек сперва всегда прав, пока не подумал хорошенько.

– Нет, господин советник, – немного смущенно сказал Симон, – я про вас дурного никогда не говорил.

– Может, и так. Но на перевозе ты всегда на меня глядишь косо, да и не пришел бы сейчас, если бы только посмел отказать.

Симону стало не по себе.

"Дьявол, а не человек! – подумал он. – Мысли читает, как по-писаному".

– Что же, правду я говорю? – ласково спросил старик?

Симон не ответил.

– Ты не любишь меня, – продолжал господин Феро, – потому что ты из Кадараша, а все, кто из Кадараша, не любят меня со времен дела Большого Венаска.

На Симона вдруг нахлынул прилив откровенности:

– Вот уж что верно, то верно, сударь! – воскликнул он.

– Я предал суду Большого Венаска, – продолжал господин Феро, – потому что считал его виновным.

– А все-таки он был ни в чем не виноват, – сказал Симон.

– Потом я это узнал.

– Да???

И Симон, отступив на шаг назад, изумленно уставился на советника.

Тот продолжал:

– Теперь под следствием его племянник, как некогда был он, а мой племянник – вот странно сложилась судьба – ведет это следствие.

– Да, сударь, так и есть.

– И я не хочу, чтобы мой племянник, как я когда-то, имел несчастье предать суду невиновного.

Старик произнес эти слова с таким чувством, что Симон вздрогнул.

– Ты видишь человека, – продолжал господин Феро, – о котором всегда судили несправедливо. Я всегда повиновался только долгу, и никогда – личным чувствам. Я говорил о господине Анри де Венаске с племянником. Он считает его виновным.

Симон понурил голову.

– А я, – закончил речь советник, – считаю, что он невиновен.

У Симона вырвался крик.

– Знаешь, зачем я тебя позвал?

Он отступил еще на шаг назад и уставил странный взгляд – взгляд, где смешались удивление с недоверием – на человека, которого он до сих пор считал величайшим врагом семейства, де Венаск.

– Вы, сударь?.. Вы?.. – проговорил он.

– Да, я.

– Вы считаете господина Анри… невиновным?

– Считаю.

Но Симон не сразу ему поверил.

Крестьянский инстинкт подсказывал ему: не в первый раз судья говорит в пользу невиновности обвиняемого лишь затем, чтобы получить неопровержимое доказательство его вины.

Господин Феро, очевидно, догадался, что происходило в душе Симона, и сказал:

– Слушай меня хорошенько.

– Слушаю, сударь.

– Я больше в суде не служу: мне нет никакой выгоды искать преступника.

"А ведь и впрямь", – подумал Симон.

– Но я не хочу, чтобы мой племянник совершил ту же ошибку, что и я.

Господин Феро произнес это таким искренним тоном, что Симон невольно воскликнул:

– Так вы и вправду, сударь, думаете, что господин Анри не виноват?

– Я думаю так, а ты?

– А я уж и не знаю…

Этими словами Симон выразил все сомнения, все тревоги, мучившие его с той роковой ночи, когда Анри де Венаск с таким спокойствием, такой уверенностью в себе отдался в руки жандармов.

– Так вот, – сказал советник, – я позвал тебя потому, что ты можешь мне помочь: рассказать, как было дело, и докопаться до правды. Рассказывай, я слушаю.

И господин Феро приготовился слушать.

VII

Если мы вернемся к тому дню, когда Симон так яро отстаивал честь семейства де Венаск в разговоре со Стрельцом и Коробейником, мы поймем, как пламенно он сам желал, чтобы ему доказали невиновность барона Анри.

Но сам он в эту невиновность давно уже не верил и только в последние несколько недель стал в нее верить слабо.

Ужасное воспоминание оставалось для него убийственной уликой против Анри.

Он вспоминал ту ночь, когда перевозил черных братьев.

Ведь их капитан тогда сказал ему с угрозой:

– Берегись, у тебя слишком длинный язык!

Паромщик был потрясен услышанным – казалось, он узнал голос барона де Венаска.

А потом у него же в доме Анри арестовали.

Тут его уверенность заколебалась – он начал сомневаться.

Теперь, наконец, человек, который по профессии всегда во всяком видел преступника, сказал ему: "Я верю, что господин де Венаск невиновен – давай искать этому доказательства".

Все это привело рассудок паромщика в полное смятение.

Но часто под золой кроются еще не погасшие угли, и в самой темной мгле таится отблеск ослепительной молнии. Одно слово может озарить светом весь этот хаос.

– Говори, – сказал ему господин Феро, – расскажи все как было.

И Симон не заставил просить себя дважды.

Он рассказал, как однажды до рассвета господин Анри переправился на пароме Мирабо в альпийской карете, и с тех пор до того дня полгода спустя, когда он в его же доме отдал себя в руки жандармам, Симон его не видал.

Потом паромщик, не опуская ни одной подробности, рассказал про визит черных грешников и дословно повторил те слова, которые произнес их капитан.

– Ты ничего не забыл? – спросил советник.

– Да нет, ничего, – ответил Симон.

– А ты ни с кем не говорил о господине де Венаске?

Этот вопрос, такой простой, стал искрой, от которой возгорелось пламя, ослепительной молнией, разом рассеявшей тьму.

Симон все вспомнил.

Он вспомнил, как той ночью, когда на несколько часов приютил Стрельца и коробейника, разговор все время заходил о господине де Венаске, о старинной вражде его рода с семейством Монбрен, ясно вспомнил, как коробейник сказал, что эта вражда скоро кончится, что господин де Венаск с мадемуазель де Монбрен любят друг друга.

На что он, Симон, ответил, что никогда ее дядя, господин Жан де Монбрен, не согласится на этот брак.

Господин Феро слушал его очень внимательно и ни разу не перебил.

Только когда Симон рассказал все до последних подробностей, советник спросил:

– А про сотню тысяч франков, оставленных господином де Монбреном для племянницы ты говорил?

– Да, конечно.

– А Стрельца ты хорошо знаешь?

– Да, сударь. Он только браконьер, а так человек очень хороший.

– Ручаешься?

– Да, как за самого себя – да и всякий поручится. Его тут все хорошо знают, что вы!

– Он пропадал из виду в те времена, как объявились черные грешники?

– И вовсе нет.

– Каждый день его кто-то видел?

– Да почти каждый. Я сам его перевозил раз с полдюжины. Он все больше на вашем берегу охотится.

– А коробейника ты знаешь?

– Нет.

– А откуда он взялся?

– Тоже не знаю.

– Куда он тогда шел?

– В Маноск.

– Как ты считаешь, он нездешний?

– Да уж какой здешний.

– И с тех пор ты его больше не видел.

– Нет… правда… только…

Симон запнулся.

– Что "только"? – переспросил господин Феро.

– Кажется мне, что я его сегодня видел.

– Где же?

– В трактире в Мирабо. Но я не уверен. Он бороду сбрил.

– Так-так!

– И говорит, что коробейником никогда не бывал.

– Так ты с ним говорил?

– Мы вечеряли вместе.

– В трактире?

– Нет, у господина Николя Бютена.

При этом имени господин Феро вздрогнул, но Симон этого не заметил.

– Так ты ужинал у господина Бютена?

– Да, сударь.

– Это не новый ли хозяин Ла Бома?

– Он самый.

– И ты у него сегодня был в гостях.

– Только что от него.

– Стало быть, ты его хорошо знаешь?

– Да как все в наших краях. Его тут все любят.

– Правда?

– А как же: человек он честный, господин-то Бютен, душа нараспашку, да и компанейский. Жену молодую любит, да и всякий бы в такую влюбился. Да вы ее, сударь, знаете.

– Я? Нет, не знаю, – сказал господин Феро.

– Вы ее сегодня утром с сестрой видели.

– Вот как? – удивился советник. – Так это те молодые женщины, что сегодня переезжали Дюрансу вместе со мной?

– Ну да, сударь. Я им пожитки помог дотащить до деревни, вот господин Бютен и сделал мне честь – пригласил повечерять.

– И с вами ужинал тот человек, который, по-твоему, был коробейником?

– Да, сударь.

– Значит, он приятель господина Бютена?

– Да нет – он нынче стал маляром.

– Вот как!

– И работает в Ла Боме, потому что господин Бютен там заново все делает в доме.

– А ты, значит, считаешь, что это и есть коробейник?

– Руку на отсечение дам.

– А он не признается.

– Нет, не признается.

Господин Феро ненадолго задумался и сказал:

– Но ты же можешь и ошибаться.

– Вот и я о том думаю. Мало ли похожих людей встречается.

– Верно, верно…

– Вот потому мне и хотелось бы, чтобы Стрелец на него тоже поглядел. А вообще-то, – добавил Симон, – что нам с того?

– Коробейник этот человек или нет?

– Ну да.

По тубам господина Феро пробежала улыбка.

– Славный ты человек, Симон, – сказал он, – только вот простоват немного.

– Ну вы скажете!

– Если этот человек – вправду коробейник, а не признается, значит, есть тому причина.

– Вот и я о том думаю.

– А представь себе: вдруг он знает кого-то из черных братьев?

Симон вздрогнул.

– А может, и сам из черных братьев.

– Да неужели?

– Вот и рассказал их главарю все, что от тебя услышал про Большого Венаска и его племянника.

– Господи Иисусе! – воскликнул Симон. До него начало доходить, в чем дело.

– А капитан, чтобы отвести подозрения, решил этим рассказом воспользоваться и притвориться господином де Венаском – разыграл спектакль для тебя и еще кое для кого. А тот, быть может, в то время был отсюда очень далеко…

Симона вдруг озарило.

– Ох, сударь, – воскликнул он, – ведь вы, должно быть, правду говорите! Бедный господин Анри!

– Я не знаю, правду я говорю или нет: все это только гипотезы. Но есть одна вещь, которую нужно выяснить прежде всего.

– А что?

– Одно лицо маляр с коробейником или нет.

– Понятно.

– А для этого нам нужно встретиться со Стрельцом.

Симон уже довольно давно сидел рядом со старым советником. Тут он вдруг встал и ответил:

– Ну, это я узнаю не сегодня, так завтра. Стрельца я разыщу.

– Завтра?

– Да нет, прямо сейчас.

– Интересно… – отозвался советник не без лукавства.

VIII

– Сейчас, сударь, – ответил ему Симон, – сезон охоты на дроздов. А в наших краях никто их так хорошо сетью не ловит, как Стрелец. И я его, помню, третьего дня перевозил. С тех пор я его больше не видел. Так что он не иначе где-то здесь, рядом.

– Вот и отлично, – сказал господин Феро. – Так поди сыщи его. Только имей в виду: ничего ему не говори про наш разговор.

– Само собой.

– Я тебя об этом прошу еще и в интересах господина де Венаска.

Симон понимающе кивнул.

– Скажу ему, что об заклад побился, – сказал он.

– А если Стрелец признает в том человеке коробейника – придешь ко мне и скажешь.

– Слушаю, сударь.

– Ну так ступай.

И господин Феро протянул руку Симону, остолбеневшему от такой чести.

– Ты славный парень, – добавил господин Феро, – только, может быть, сам того не зная, большое зло натворил. Надо его поправить.

Симон ушел, как и пришел, тайком. Никто из слуг в Ла Пулардьере его не видел.

Выйдя из сада, он подумал:

"Если бы я господину Феро сказал правду, где искать Стрельца, он бы, пожалуй, рассердился. Стрелец-то не на дроздов охотится, а кроликов господина советника хорьками травит".

И Симон направился прямиком через поле к поросшей дубняком и оливковыми рощами горке, под которой стоял Ла Пулардьер.

Горка была скалистая, разделенная надвое узким оврагом.

В скалах было полно естественных нор, в которых ютились кролики.

Там-то Стрелец и устроил себе штаб-квартиру. При нем было все, что нужно для охоты браконьеру: два хорька и сотня маленьких сеточек, называемых в народе "кошелями", куда попадется пулей вылетевший из норы кролик.

Затягивая свои кошели, Стрелец вдруг услышал шум шагов по листьям.

Сначала он схватился за ружье, потом подумал, что лучше бежать.

Стрелец был не злой человек: может, он мог бы для страха наставить ружье на жандарма или лесничего, но выстрелить ни за что бы не выстрелил.

По счастью, тут раздался особого тона свист и успокоил его.

На юге, как и в других местах, крестьяне защищают браконьеров.

Если за ними гонятся, их предупредят, укроют, а не то и с удовольствием укажут, где искать дичь. Если какой-нибудь буржуа убьет зайца, крестьянина с души воротит, но он с симпатией смотрит, как браконьер разобьет пару перепелов или разорит кроличью нору.

Это вечная вражда мелких собственников с крупными.

Свист, услышанный Стрельцом, очевидно, значил:

– Не бойся, свои!

Стрелец посмотрел вдаль и увидел, как карабкается к нему по скалам какой-то человек.

Немного ближе он признал Симона.

– Паромщик! – воскликнул он. – Ты, что ли?

– Я, – ответил Симон.

– А что, Дюранса пересохла, или ты теперь на ренту живешь, что стал ночами гулять?

– Да нет, я к тебе.

– Ко мне?

– Ну да, к тебе.

– А зачем?

– А затем, что ты мне можешь услужить.

Он сел на большой камень рядом со Стрельцом и сказал:

– А ты ведь к советникк вроде неплохо относишься!

– Хороший человек.

– Верно, так ты всегда и говоришь – а кроликов у него все равно таскаешь.

– Не я, так другой кто утащит.

– Это правда.

– У меня один враг: дичь. С ней и воюю. Так ты знал, что ли, что я тут?

– Догадался.

– А у тебя ко мне разговор есть?

Симон кивнул.

– Ну давай, – сказал Стрелец.

– Вот скажи: помнишь, как-то ночью ты у меня пил молодое вино, когда дожидался кареты на верх?

– Как не помнить! – ответил Стрелец. – Еще с нами был один коробейник. Славно тогда посидели.

– Так ты помнишь того коробейника?

– А то нет.

– А если теперь увидишь, узнаешь?

– Как тебя. А ты почему спрашиваешь?

– Так я затем и пришел.

– Да ну? – удивился Стрелец.

Хотя Симон и был довольно прост, но, как все южане, умел выдумывать. Вот он и придумал свою легенду по дороге на горку, где нашел Стрельца.

– Вот какие у меня дела, – сказал он. – Знаешь господина Бютена?

– Нового хозяина в Ла Боме?

– Ну да. Я тут был у него дома. Хороша же у него молодая жена! Так вот: наш коробейник живет у него.

– А что он там делает?

– Окна и двери красит.

– Коробейник?

– Коробейник. Только сдается мне, он не коробейник вовсе и даже не маляр.

– Как так?

– Думаю я, ему мадам Бютен нравится.

– Ну-ну?

– Вот он и притворился маляром. Я только сейчас там был, а он меня как будто не узнал. Только это он, вот увидишь.

– Так ты, значит, думаешь…

– Господин Бютен славный малый, добрый человек, а этот его опутал. Будь я точно уверен, что это коробейник…

– Ты бы что?

– Так шепнул бы на ушко господину Бютену.

– А твое какое дело?

– Ну, есть причины кое-какие.

– Ладно, как знаешь. Так что дальше?

– Пройдись-ка ты завтра с ружьишком мимо Ла Бома.

– А потом?

– Попробуй увидеть маляра. Узнаешь в нем коробейника – скажи мне.

– А ему что сказать?

– Ничего. Сделай вид, что и не узнал его.

Стрелец чуть дернул плечом.

– Ты рыбак? – спросил он.

– Все рыбаки, кто на реке живет.

– А я охотник. Знаешь пословицу? Рыбак охотника ни за что не обхитрит.

Симон вздрогнул.

– Ты это к чему? – спросил он.

– А к тому, что ты меня обхитрить хотел, да я похитрее буду.

Симон недоуменно смотрел на Стрельца. Тот продолжал:

– Я тебе сейчас скажу, как я это понял, а ты скажи, угадал я или нет.

– Слушай…

– Да я и сам давно хотел с тобой об этом поговорить.

У меня ведь совесть как будто нечиста.

– У тебя?

– Мы ведь той ночью, что ты вспоминал, языками много мололи.

– Было дело.

– Болтали, болтали при незнакомом человеке, да и разболтали немало, что лучше бы про себя было знать.

– И то правда.

– Ведь коробейник, может, вовсе не коробейник был.

– Думаешь?

– Два дня спустя как раз опять явились черные грешники…

– Так что по-твоему? – спросил Симон вдруг дрогнувшим голосом.

– Может, и наш коробейник из них.

– И что?

– А то, что зря мы ему рассказали про господина Анри, который теперь в тюрьме…

– Бедный господин Анри!

– А он, может, ни в чем и не виноват.

Из груди Симона вырвался крик: