Текст книги "Украденный миг"

Автор книги: Пенелопа Нери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 19

– Ничего, сеньор, я возьму его!

Гидеон упрямо помотал головой, соскакивая с седла и подтягивая подпругу.

– Отдохни, Филипп, пока, а я сам займусь этим дьяволом.

Держа у левого бедра лассо, свернутое кольцом, Гидеон рысью подъехал к матерому красавцу вожаку, предводителю дикого стада длиннорогих.

Грозно склонив мощную шею, бык взревел и отпрянул в сторону.

Лассо просвистело над самыми его рогами, но бык уклонился и мгновенно перешел в нападение. Он бросился вперед, затем, пропахав острыми передними копытами длинную, глубокую борозду, резко остановился, метнулся вправо, тут же сделал короткий выпад влево и, как опытный, искусный фехтовальщик, отпрыгнул назад, остановившись на безопасном расстоянии от противника. Розовая слюна капала с тупой морды, но лиловые глаза с налитыми кровью белками светились веселым, торжествующим блеском.

Кончик его острого, точно на станке выточенного рога вонзился в круп лошади и распорол его в нижней трети.

Хлынула струя темной, почти черной крови.

Лошадь с болезненным ржанием взвилась на дыбы и, изгибая шею в кольцо, попыталась сбросить с себя седока. От боли в позвоночнике и страшного толчка вверх и вбок Гидеон едва не вылетел из седла, но удержался, натянул поводья и, работая хлыстом и шенкелями, усмирил взбесившееся от боли животное. Огладив лошадь, он уже спокойным шагом отъехал в сторону.

Теперь вожака атаковал Филипп. Осадив на полном скаку молодую пегую кобылку, он сделал бросок – и петля восьмеркой обвилась вокруг шеи и страшных рогов, кривых и сверкающих на солнце, как сабельные клинки.

В считанные секунды Филипп завалил быка на бок, стреножил его, затащил в загон, надежно привязал джутовой веревкой к ободранному догола стволу ореха и одним ловким движением освободил свое знаменитое лассо, прочное на разрыв, скрученное из тончайшего волоса, скользкое и упругое, как китовый ус.

– Браво, Филипп! А я оказался совсем неуклюжим. Все позабыл, пока бездельничал в этой паршивой армии. Да и постарел немного…

– Ничего страшного, сеньор Гидеон. Скоро ваша сноровка вернется к вам. Вы просто отвыкли. Я ведь занимаюсь этим делом с малых лет. Я – потомственный вакеро, работал на большом ранчо в Техасе, но там мало платят, да и надоел мне Техас, а тут как раз прослышал, что мистер Гидеон набирает опытных людей за подходящую плату сюда, на Гавайи. Ну, я сразу решил, что поеду сюда во что бы то ни стало. Опыта мне не занимать, верхом я ездить научился еще раньше, чем ходить, а уж лассо бросал на все, что шло, бежало, летело, ехало и плыло, вообще – на все, что хоть как-то передвигалось, гораздо прежде, чем у меня выпал первый молочный зуб…

Гидеон перебил его рассказ:

– Да уж, Филипп, насмотрелся я на тебя сегодня. В деле ты хорош. Знаешь, я все время наблюдаю за тобой, и мне кажется, что ты справился бы и с более трудной работой. Что ты скажешь о месте управляющего, а? Дяде Кимо пора уж и отдохнуть, он сам мне все время говорит об этом. Я хотел бы сделать тебя старшим над всеми ковбоями.

Филипп усмехнулся. В его карих глазах блеснуло что-то, похожее на удовольствие, а черные усы задорно встопорщились, обнажив яркие алые губы и зубы жемчужной белизны.

– Я скажу вам вот что: мне нравится на Гавайях. Я уже семь лет живу на острове и могу сказать наверняка – лучше места на свете не сыщешь. А с вашим отцом работать – одно удовольствие. Без дела не посидишь, зато все тебя уважают и при встрече снимают шляпу. А быть старшим над всеми ковбоями, занять место Кимо Пакеле, – это очень, очень большая честь. Слишком большая честь, сеньор. Но если уж будет надо, я не прочь попробовать. Вот так-то, сеньор Гидеон. – Филипп помолчал, потом посмотрел в сторону загона, где присмиревший бык, пуская слюну, мирно чесал бок о шершавый ствол ореха: – Однако мы поработали неплохо. Теперь дядя Кимо подпустит к этим дикарям домашних бычков – и через пару дней они будут как шелковые. А потом – добрый путь до Кавайихе! Все как обычно, сеньор!

– Да, пока Америка воевала, здесь все шло обычным порядком и ничего не менялось.

– А что может измениться, сеньор Гидеон, если люди тут только то и делают, что живут, да работают, работают да живут? Им никакие перемены в голову не полезут. Да и зачем нам, пастухам, что-то менять? Наше ремесло древнее. В нем все проверено, отлажено, все на своем месте, все – путем, как говорится, сеньор Гидеон.

– Уж это точно, дон Филипп.

А он, Гидеон Кейн, как идиот, четыре года жизни положил на «алтарь всеобщего блага и прогресса», черт бы его побрал!

Дорого ему обошлась игра в солдатики.

Как он ненавидел теперь всю эту мишуру пополам с муштрой, все эти аксельбанты, эполеты, штандарты… и лозунги, лозунги, лозунги… А потом – марш-марш в бой, за победу северян и за счастье всего человечества!

А там, глядишь, его лучший друг, с которым они оттопали в казенных сапогах три с половиной года, лежит в траншее, подставив солнцу распухшее, неузнаваемое лицо, и по его слипшимся, запавшим векам ползают сытые, жирные мухи. Вот и весь «герой во плоти», как сказанула однажды его благоверная и богоданная супруга, черт бы ее побрал совсем.

И, Эмма уже не вернется к нему.

Никогда.

Паньолос разбивали лагерь для ночлега, от холмов Кохалы тянуло ночным холодком, где-то бренчало банджо.

Гидеон сидел у костра и медленно приходил в себя.

Сегодня он убедился в том, что дело Кейнов только кажется непоколебимо надежным. Благополучие, как он и ожидал, было обманчивым. Объезжая пастбища и загоны, он повсюду замечал упущения и прорехи.

Да, отец уже стар и многого просто не замечает.

Действительно, везде нужны его глаза и руки.

Все надо ставить заново и должным образом.

Нужен точный учет поголовью…

А сколько всего предстоит починить, поправить…

И на все нужны деньги. Но дело даже не в деньгах.

Прежде всего – на пастбищах нужна вода. Это самая острая и самая трудноразрешимая проблема.

Никто не считал, сколько бычков пало этим засушливым летом. Счет, пожалуй, мог бы перевалить за тысячу.

Беда в том, что единственный источник, не пересыхавший ни в какую жару, потому что он брал свое начало в горах, находился в пределах земель, закрепленных в земельных кадастрах как наследная и неотъемлемая собственность Эммы Уоллес, урожденной Эммы Калейлани Джордан, и ее мужа.

Как же теперь, после всего, что произошло между ними, через какого посредника он сможет обратиться к Эмме, умоляя, да, умоляя ее уступить ему этот участок за любую цену?

Адвокат Мак-Генри сразу и наотрез отказался ему помогать в ведении этого дела. Любой другой поверенный только осложнит дело невольной бестактностью. У него нет никаких сомнений в том, что Эмма его неправильно поймет, усмотрит в его действиях какой-нибудь подлый расчет, поиски выгоды…

Боже мой, почему нельзя жить так, чтобы все на свете не перепутывалось, не стягивалось в один фантастический узел, развязать который нельзя – можно только рубить и резать по живому…

Оставалось одно: обратиться за советом, а может быть, и за помощью к управляющему Кимо Пакеле. Может быть, он согласится уломать как-нибудь свою строптивую племянницу.

– Послушай-ка, дядя Кимо, мне нужно провернуть одно дело, которое касается земель твоей племянницы. Я хочу сказать тебе об этом, чтобы ты, не дай Бог, не подумал, что я опять подбираюсь к ней с нежностями.

Дядя Кимо оставил гирлянду из цветов гибискуса, которую он плел, чтобы украсить ей наутро свою шляпу.

– Земли Калейлани? Я так и думал. Тебе понадобился участок с водой?

Гидеон кивнул.

– Это очень плохая земля, парень. Советую тебе держаться подальше от нее.

Гидеон вздрогнул, вспомнив страшные истории, слышанные в детстве. Какой странной ему всегда казалась эта граничившая с ними земля, вся в лесах и зарослях, казалось, без малейшего признака живых обитателей. Только леса и духи. У него вдруг перехватило дыхание, и он невольно облизнул губы. На какой-то миг Гидеон снова ощутил себя ребенком, склонным верить во всевозможные чудеса и бояться непонятного.

– Почему? Разве на земле Эммы Калейлани обретаются злые духи?

– Возможно, там и обретается один злой дух, но он носит рыжие баки и грязную шляпу с фазаньими перьями. Это дух Джека Джордана, отца Эммы. Очень злой и вечно пьяный дух. Чистый дьявол! Я-то знаю его как облупленного…

– А он все время живет там?

– Иногда он отсутствует по нескольку недель, но всегда возвращается, хотя у него нет никаких прав на землю. Эмма никак не может прогнать его насовсем…

– Родного отца.

– А кто его знает, родной ли… Только добра между ними нет и не может быть. Впрочем, этого Джордана все не любят.

«Бедная Эмма! Как она только выдержала это? Мать смертельно больна, отец пьет, – ужаснулся про себя Гидеон, – она стыдилась говорить со мной об этом, а я не настаивал».

– Знаешь, Кимо, я, пожалуй, съезжу, посмотрю этот участок.

Гидеон потянулся к костру и воткнул в его середину обструганную палочку так, чтобы она стояла совершенно прямо. Он проделал это очень старательно, а потом внимательно смотрел на то, как палочку пожирает пламя. Этому научил его в детстве Старый Моки…

Кимо наблюдал за ним.

– Злых духов отгоняешь, парень? Хорошее дело. Только помни, Джордан и Кейн – старые враги. И еще. Этот Джек всегда действует подло. Из-за спины. Так что придется тебе быть очень осторожным.

– А где же пересеклись дороги моего отца и этого негодяя?

– Не обо всем можно говорить ночью… Дело в том, что Джордан – браконьер. Но какой! Ты бы видел, что он творит на этой земле! Он вырывает глубокие ямы-западни, заманивает туда быков, они падают, ломая себе кости, а он добивает их камнями и дубинкой. Он смеется, когда убивает, сынок. Но хуже всего то, что он никогда не зарывает эти ямы и туда попадают люди. Впервые это случилось семь лет назад – в такой яме погибли двое братьев-англичан (тогда все в округе говорили только об этом), а потом повторялось столько раз… Его ловят чуть ли не с поличным, а он отпирается, доказывает с пеной у рта, что быки сами роют эти ямы, ну и еще сваливает все на диких кабанов. И всегда ему удается выкрутиться. Как? Этого я объяснить не могу. Уж очень он складно говорит. Просто заслушаться можно. Что-что, а язык у него подвешен ловко.

Кимо безнадежно махнул рукой.

– А случай с падением моего отца, он не связан со всем этим?.. То есть, я хочу сказать, он не мог быть как-то подстроен этим Джорданом?

– Я уже думал об этом. Но утверждать ничего нельзя.

– Так. А что ты еще знаешь об этом Джордане?

– Он пьет и всегда безобразно пил, крепко поколачивал мать Калейлани, пока та была жива… Однажды бедная Эмма прибежала к нам, вся в синяках, и рассказала такое, что мы срочно отдали ее в школу при монастыре. Представляешь, он полез к маленькой девочке, к дочери! Да он и сейчас для нее опасен. Мы с женой просто сходим с ума из-за нее…

Гидеон боялся расспрашивать дальше. Вот, оказывается, почему она всегда избегала его расспросов о ее отце!

– Что за странное имя, Джек Джордан? Похоже на кличку… Оно означает – погоди-ка! – оно означает «господин самому себе» или «закон в законе» Что-то в этом роде.

– А что ты хочешь, Моо… Он ведь каторжник – там все такие…

– Каторжник?

– Да, Моо, беглый каторжник.

– Почему же его до сих пор не арестовали?

– Он чуткий и осторожный, как мангуст. Его никак не могут выследить, он прячется в таких чащобах, куда лет сто никто не забредал.

– Но ведь живет-то он у себя дома, выпивку покупает там же, где и все, его часто видят пастухи…

– Его боятся, Моо. Презирают, ненавидят и боятся. Такой тип на все пойдет, если его тронуть. Змея ужалит, если ей наступить на хвост. Так что, связываться с ним ни у кого нет особой охоты.

Гидеон в задумчивости чертил прутиком на пыльной земле какой-то замысловатый узор. Потом он повертел прут в загорелых пальцах, сломал его и резко отбросил в сторону.

– Отправлюсь-ка я завтра с утра посмотреть на это местечко…

Кимо Пакеле внимательно оглядел Гидеона с головы до ног и как-то странно усмехнулся.

– Раз решил идти – иди. Но будь осторожен!

– И это все?

– Пока… Смотри, Лукс возвращается в лагерь. Сейчас твоя очередь дежурить, Гидеон, а ты так и не выспался как следует.

Глава 20

Это были часы его дежурства. Гидеон вглядывался в неясные очертания холмов, освещенных лунным светом.

Интересно, что это за желтые искры там, у подножия? Возможно, какой-то запоздалый путник остановился на ночлег и разжег костер, не успев добраться до Вайми. Или это заплутавшие туристы, держащие путь к мадам Пеле? Но не слишком ли большой огонь? Или это ветер раздувает так языки пламени? Надо бы посмотреть, что там такое, вдруг это начало пожара? Предупредив Рамона, он вскочил на Акамаи.

Участок Джорданов был объят пламенем.

Определив направление ветра и прикинув, куда примерно может перекинуться огонь, Гидеон, первым заметивший пожар, помчался в направлении зарева.

Приблизительно четверть мили отделяла его от пожарища, в самом центре которого находилась лачуга Эммы Уоллес.

* * *

– Эмма-а! – кричал Гидеон, приподнявшись на стременах.

Жар обжигал ему лицо.

Место, где недавно стояла хижина, почти полностью прогорело.

– Эм-ма-а! – звал он, безо всякой надежды вглядываясь в рыжую пелену дыма и пыли, застилавшую все вокруг.

– Сюда, Гидеон! Я здесь.

Она стояла по колено в воде на краю болота, заросшего тростником и таро. Их высокие стебли укрывали ее почти до самых плеч.

Он увидел ее глаза, широко раскрытые, такие испуганные… В них метались отсветы пожара. Сердце Гидеона сжалось от боли.

Бедная крошечная участница большого представления богини Пеле!

Эмма выбиралась из болота, высоко подобрав насквозь мокрую, черную от сажи и грязи ночную сорочку.

Гидеон бросился к ней:

– С тобой все в порядке? Как это случилось, Эмма?

– Пожар? Это все я. Я подожгла сама…

Эмма говорила странно медленно и абсолютно спокойно.

Поняв, что она в состоянии шока, Гидеон подхватил ведра, валявшиеся на берегу, и бросился тушить пожар, стараясь действовать с таким расчетом, чтобы огонь не двинулся на большой лес. Эмма, словно очнувшись от сна, помогала ему, пока огонь не смирился и последняя искра не погасла.

Только тогда Гидеон позволил себе вглядеться в ее лицо.

– Ты сказала, что сама подожгла свой дом?

– Да.

– Зачем, Святой Моисей, зачем? – Он потряс ее за плечо с такой силой, что Эмма пискнула, как мышонок.

– Ты сделал мне больно. У меня будет синяк. – Она как-то дико улыбнулась ему, тихонько разжимая его пальцы. – Не кричи. Я все расскажу тебе… Когда я приехала домой, Джордан был здесь. Я стала его прогонять и сказала, что, если он не уйдет, то донесу на него властям. Тогда он, чтобы позлить меня, рассказал про наши письма. Он получал наши письма, Гидеон.

– Как? Откуда он узнал о них?

– Он или припугнул, или подкупил А Во, и тот отдавал ему наши письма, твои и мои, ты понял?

Гидеон молча покачал головой:

– Дальше?

– Дальше? Я его чуть не убила. И тогда он сделал вид, что уходит, но вернулся в дом ночью, когда я спала. Тут он стал приставать ко мне, но у меня под подушкой был спрятан нож.

Эмма наконец расплакалась.

Гидеон заскрипел зубами.

– Дальше!

– Я прогнала его. Не знаю, почему он послушался меня: из-за ножа или из-за чего другого… Я кое-что сказала ему…

– Дальше, Эмма, дальше?

– Ты знаешь, он так оскорбил меня, я так устала от того, что он уходит, а потом всегда возвращается, и всегда когда его меньше всего ждут… И я сожгла свой дом, чтобы ему некуда было больше возвращаться…

Гидеон осторожно обнял ее и заглянул в ее измученное, перепачканное лицо.

– Но, Эмма… скажи, его не было там… внутри хижины?

– Ты хочешь знать, не сожгла ли я его заживо? – Она тихо всхлипнула. – Нет.

– Ты уверена?

– Да. Но, честно говоря, я почти жалею об этом – ведь он читал наши письма, он хватал их своими погаными ручищами, он изуродовал нам жизнь, Гидеон!

– Что ж! Этого надо было ожидать.

– И все-таки он ушел! Я заставила его уйти! Тебе этого не понять… О, как я ненавижу его!..

Гидеону так странно было слышать, что Эмма кого-то может ненавидеть…

– Хорошо, ты прогнала, ты отомстила, ты победила его. А как же ты теперь – без крыши над головой?

Она беспечно махнула рукой:

– Я все равно не жила здесь. Я приходила сюда, чтобы вспоминать… Тебя, маму… А жила я при школе, чтобы быть все время с детьми. Они так меня успокаивают…

Гидеон наконец вернулся к действительности:

– Я рад за твоих детей. За них и за твоего мужа, мистера Уоллеса. Полагаю, твой муж тоже будет очень рад.

Только сейчас Эмма поняла, о чем он думал все это время.

– Гидеон! Ты с ума сошел! Это ошибка. Я говорю о других детях, о своих учениках. Я никогда не была замужем за Чарльзом. И ни за кем я не была замужем. Мы были какое-то время помолвлены… пока мама была жива, но после ее смерти я сразу отказала ему.

Точно завеса раздернулась перед ним.

– Ради Бога, Эмма, подумай, о чем ты говоришь? Ведь из-за этого я и Джулия… Ты понимаешь, что случилось из-за этого!

– К сожалению, это ничего не меняет. Ты все равно женат. Неважно – почему. Важно, что ты женат.

Она вырвалась и вдруг, подхватив длинную сорочку, бросилась бежать от него вниз по склону.

– Ты все равно не мой!.. – крикнула Эмма. – Ты никогда не станешь моим…

Гидеон легко догнал ее:

– Что ты говоришь? Я люблю тебя! А ты говоришь «неважно»! Я воевал… Я лежал под пулями, рядом со мной – мои товарищи… Мертвые, понимаешь… Я смотрел, как мухи ползают по лицу моего друга… а думал о тебе, ты можешь это понять? Сердце… Это ведь не насос для перекачки крови! Оно не может любить всех подряд! Эмма! Ты была для меня всем: путеводной звездой, надеждой, моим Завтра, ты была Солнцем в этом аду для меня!..

Эмма затихла, слушая его и пытаясь понять меру его любви и страданий.

Она любила его сейчас сильнее, чем прежде. Он притягивал ее, как магнит. Отпусти он сейчас ее, оттолкни, она бы вернулась и снова прильнула к нему, к его груди…

Гидеон поднял ее на руки и бережно уложил на мягкую траву. Так же бережно снял с нее сорочку и отстранился, чтобы взглянуть на нее, нагую и беззащитную.

Луна сияла над ней, освещая ее.

Гидеон откинул волосы с ее лица и склонился над ней.

Запах гари не мешал ему различать ее упоительный аромат.

Он сжал рукой ее грудь и жадно припал к ней ртом.

– О, да, да, скорее, любовь моя! – Эмма торопливо помогала ему освободиться от одежды.

Гидеон подсунул руки ей под спину, прижал к себе, подивившись (в который раз) тонкости талии, гибкости ее спины, всегда почему-то особенно трогавшей его, и почувствовал сладострастную дрожь желания, которую она не хотела и не могла сдержать.

– Открой же мне себя, любовь моя!

– Нет, подожди!..

– Я не хочу больше ждать!

– Ты не понял. Прошу тебя… я хочу видеть тебя… Так же, как ты меня… Я хочу все видеть, Гидеон!

Он встал.

Гидеон гордился своей наготой, потому что она смотрела на него и знал, что в ее глазах он прекрасен, как бог, и нет в нем никаких изъянов.

– Я нравлюсь вам, миссис Эмма?

– Ты – чудо, изваянное руками ангела, Гидеон! Иди же ко мне, иди…

Он упал перед ней на колени, и она уткнулась в него мокрым от слез лицом.

Она бесконечно желала его.

– Помнишь? – прошептала Эмма. – Помнишь?.. «Делай любовь со мной…»

– Нет, эти слова не годятся сейчас… Мы – не дети уже, моя Эмма. Я чувствую и люблю тебя иначе, чем прежде…

И он мысленно помолился, перед тем как отдать себя ей.

И она приняла его, вознося те же молитвы.

Они лежали бок о бок на росистой густой траве.

Гидеон прижимал Эмму к себе, обнимая одной рукой ее подрагивающие плечи.

Как бы он хотел успокоить ее! Но у него не было таких слов, которые могли бы это сделать.

Неужели он неспособен защитить свою любовь? Для этого есть только один путь…

– Эмма! – окликнул он ее. – Я знаю, что должен сделать. Я должен развестись с Джулией. Я буду просить ее согласия на развод.

– Гидеон, это будет скандал на весь остров. Что будет с твоими родителями? Они никогда не простят тебя.

– Это не имеет никакого значения. Иного выхода нет. Мы должны быть вместе. Ну какая мне Джулия жена. Мы и спим в разных спальнях. Здесь, на Гавайях, мы ни разу не были близки. Я вернусь домой и сразу переговорю с ней. Клянусь тебе, Эмма!

Она провела ладонью по его груди.

– Что ж, пожалуй, ты прав. Иного пути у нас нет.

– Нет, – как эхо откликнулся он.

– А ты думаешь, что она согласится?

– Я дам ей хорошего отступного. Джулия – неглупая женщина, она должна понять, что наш брак с ней – недоразумение, ошибка. Она и сама мне так сказала недавно. Я не смогу быть ей настоящим мужем. И ей здесь невыносимо скучно: с паньолос не поболтаешь, салонов и театров у нас не водится… Ей надо жить в городе. Она согласится, я уверен. И тогда я сразу напишу Мак-Генри, чтобы он все оформил и начал бракоразводный процесс. Конечно, я возьму вину на себя, но… ты понимаешь, это может продлиться месяцы, даже – годы. Нам потребуется терпение.

– Не важно, когда это случится, важно, что когда-нибудь мы будем вместе.

Гидеон собирался отвезти девушку в одну из хижин, предназначенных для паньолос.

Усадив Эмму на лошадь впереди себя, набросив ей на плечи свою куртку поверх сорочки, он тронул повод.

Макани, не отставая, трусила следом.

Гидеон не заметил, как чья-то тень мелькнула в зарослях кактусов.

* * *

– Проведи здесь остаток ночи, родная. – Гидеон стоял в дверном проеме пастушьей хижины. – Никто здесь не побеспокоит тебя. Я должен вернуться.

– Хорошо.

– И это все, что ты хочешь мне сказать?

– Я люблю тебя, вот что хочу тебе сказать.

Проводив Гидеона, Эмма вернулась в хижину и вытянулась на циновке. Тревога почему-то не оставляла ее.

Она оставила дверь открытой, чтобы видеть, как наступает рассвет.

Напряженно всматриваясь в звездное небо, Эмма говорила себе: «Вот если бы сейчас упала звезда, я бы загадала желание – и оно бы непременно исполнилось…»

Она стала придумывать слова, подходящие для этого случая…

На фоне светлеющего неба стремительно промелькнула тень большой птицы.

– Сова! Птица из тотема моей матери! Она сулит мне беду. Боже, какое еще несчастье должно случиться со мной?