Текст книги "Украденный миг"
Автор книги: Пенелопа Нери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Глава 16
– Гидеон, какого черта!.. Сейчас же уходи! Я хочу спать!
Не постучавшись, Гидеон распахнул дверь в спальню. Джулия уже успела раздеться и распустить волосы на ночь. Надо же!
Он думал, что жена тут горестно рыдает, смертельно оскорбленная и безутешная, а она так спокойна, так небрежна…
И чуточку вульгарна…
Что за кимоно на ней, Господи! Кроваво-красное с черными и золотыми драконами… Ему доводилось видеть точно такие же в дешевых борделях во время войны. И хуже всего, что оно идет ей, очень идет. Какой изгиб спины, какие округлые, крепкие ягодицы…
Святой Моисей!
Джулия сидела перед зеркалом и холодно смотрела на Гидеона. Она напряженно выпрямилась, готовая к стычке.
– Осмелюсь напомнить, Джулия, что я твой законный муж и имею право входить к тебе в любое время. Кроме того, у меня есть еще и другие права…
– Нет, это великолепно! Он заявляет о своих правах… А что ты скажешь, дорогой, о моих правах? Выставил меня на посмешище, публично оскорбил, а теперь лезешь ко мне в постель! Я требую уважения к себе! Я порядочная женщина!
– О чем ты говоришь, Джулия. Тебе здесь все оказывают уважение… И как это понимать – «выставил на посмешище»? – Гидеон сделал вид, что не понимает, в чем дело.
– Не притворяйся. Все видели, как ты глазел на эту полукровку в цветах и перьях! О, понимаю, ты женился на мне не по любви, но ведь я не просила тебя об этом! А теперь я требую только уважения! Наш брак – не пустая формальность! Я – и эта островитянка, Боже мой! Какая гадость…
Отвернувшись к зеркалу, Джулия с бешенством провела щеткой по волосам.
«Боже, как она ревнива! – в смятении думал Гидеон, не зная, что предпринять, чтобы избежать дальнейшей неприятной сцены. – Интересно, она так взбешена оттого, что любит меня или просто потому, что посягнули на ее собственность?!»
– Но, дорогая, у тебя нет ни малейшего повода для ревности.
– Оставь меня с этим бесконечным «моя дорогая»! Не надо лгать! А что касается ревности… – Джулия с ненавистью уставилась на него кошачьими глазами: – Сознайся, ведь это была она?
– Кто?
– Когда ты, пьяный, домогался меня, ты все рассказал, все… Об этой девчонке-полукровке, о том, как она бросила тебя… О, как ты умолял пожалеть тебя, а я, дура, согласилась… Какой стыд!
– Ну, хорошо. Успокойся. Да, это она. И у нас с ней все кончено. Я проявил слабость, но ты должна понять меня… Столько лет я не видел ее… И потом этот танец… Он кого угодно доведет. Джулия… – Гидеон подавленно смотрел на нее, не отрывая глаз.
– Молчи! – Джулия размахнулась и бросила в него щетку, угодив прямо в лицо.
Он достал платок и вытер окровавленный рот.
– О Гидеон, что я натворила! Как я могла швырнуть в тебя этой гадкой расческой! Ты прогонишь меня? Скажи только слово, и я прикажу упаковать вещи…
– Джулия! Я мужчина, и не должен обращать внимание на такие пустяки. Ты права. Я обязан уважать тебя и быть терпеливым с тобой. Все наладится, дорогая. Верь мне.
Она тяжело вздохнула.
– Ты обещаешь заботиться обо мне, но не обещаешь любить, так? – спросила Джулия неожиданно серьезно. – Гидеон, как мы с тобой ошиблись друг в друге… Боюсь, нам дорого придется платить за эту ошибку…
– Кто знает, Джулия… Все еще может измениться к лучшему. Ты привлекательная женщина, я тоже неплох, правда? И если ты подаришь моим старикам внука…
Джулия заплакала, спрятав лицо в ладони:
– Нет, Гидеон, только не это! Я должна побыть одна, успокоиться, привыкнуть… Я в самом деле устала. Я знаю, это твоя спальня, и не гоню тебя, но пойми…
– Хорошо. Не будем спешить.
Он криво усмехнулся.
– Я не могу желать лучшего мужа, чем ты. Я обещаю тебе быть послушной, но – после… И прости меня за это…
Джулия легонько провела пальчиком по его рассеченной губе.
На какой-то миг Джулия прижалась к нему, и он почувствовал тяжесть ее груди под скользким шелком. Гидеон поднес ее руку к губам.
– Я все забыл. – Он повернулся и вышел.
Джулия смотрела ему вслед со странной, злой улыбкой.
– Ничего, дорогой, ты еще не знаешь, что тебя ждет… И на моей улице будет праздник!
Глава 17
Эмма была очень наивна, когда полагала, что сможет легко забыть встречу с Гидеоном. Что ж, она узнала, что он любит ее и мучается так, как и она. Все встало на свои места. Но почему ей от этого не легче? Этого мало для удовлетворения ее самолюбия? Свернувшись калачиком на веранде домика тети Леолани, девушка никак не могла заснуть, растревоженная противоречивыми мыслями и чувствами.
Одна часть ее существа желала бы заполучить Гидеона любой ценой и наплевать на скандал, который может вызвать роман с женатым мужчиной. Да, но ведь она работает с детьми. Разумеется, это не слишком приятно, и все же… ради любимого она готова пренебречь такой чепухой, как общественное мнение. Однако Эмма поймала себя на мысли, что ей хочется сейчас остаться одной и подумать.
Семь бесконечно долгих лет она потратила на пустые мечты – достаточно, более чем достаточно! Пора бы и предпринять что-то.
Ах, если бы только ее глупое сердце могло понять это!
Заря между тем уже окрасила небо в золотые и розовые тона. Птички выводили свои трели, радуясь прекрасному новому утру. Эмма встала, умылась и оделась. Вот только глаза продолжали слипаться и побаливала голова. Нет, она была не готова встретить шумный день и новую жизнь, где для человека, которого она любила целых семь лет, уже не было места.
Эмма спешила домой.
Тетушка Лео сокрушенно всплескивала руками:
– Деточка, ты не выспалась, всю ночь ворочалась с боку на бок, эти проклятые москиты не давали тебе покоя, а сейчас – ни свет, ни заря – собралась уезжать… Чем я не угодила тебе? Что не так сделала? Может, что-то случилось?
– Нет, милая тетушка Лео, просто мне надо кое-что обдумать, а для этого мне надо быть дома… Да и Махеалани скучает без меня…
– А вдруг пьяница Джордан поджидает тебя там?
– Нет. Я спрашивала паньолос: никто не видел его вот уже несколько недель. Он, верно, ушел в горы красть овец. Украдет овцу – и пока мясо не кончится, не вернется. Кроме того, он водит приезжих на вулкан. Те готовы выложить любые деньги, лишь бы взглянуть, как сердится богиня Пеле.
– Бедная твоя мать! И как она все это терпела… Подожди, Эмма, поболтай со мной еще немножко. Скажи, ты так и будешь жить все время одна, без мужа? Что, Чарльз Уоллес не имеет ни одного шанса?
Эмма кивнула:
– Я отказала ему, Лео. Он очень хороший молодой человек, но я не люблю его, ты же знаешь. Но он очень добрый и любит моих учеников. Недавно привез им глобус, настоящий глобус, со всеми странами и континентами! И кучу букварей.
Эмма положила голову на грудь тети Лео, и та обняла ее своими могучими руками.
– Ох, детка, ничего-то ты не знаешь, никого-то ты не любила по-настоящему… Бедная моя Эмма… Эмма Калейлани Джордан…
– Пуанани, Пуанани, – кричала Джулия, придерживая накрашенными пальчиками кружевную занавеску и всматриваясь в маленький домик недалеко от загона, – оставь ты эту чертову кровать и подойди ко мне…
Служанка Пуанани испуганно прикрыла рот ладошкой. Как нехорошо ругается госпожа Джулия! Совсем нехорошо…
– Кто это там, Пуанани? – спрашивала Джулия, смотря, как необъятная гаваитянка обнимает девушку с золотистой кожей и иссиня-черными волосами, падающими роскошной волной до талии. Какие-то белые цветы красовались в голове. На ней было платье свободного покроя, скрадывавшее фигуру.
– Там, на веранде? А-а, это тетя Леолани, жена управляющего, дяди Кимо, и ее племянница Эмма Калейлани Джордан. Она вчера танцевала перед гостями… Она учительница, учит детей в сельской школе. А тетя Лео играла на барабане… Тетя Лео – большая женщина, очень большая. Большой дух у нее, большая мана!
– Это я и сама вижу. Ступай.
Островитянка выскользнула из комнаты, оставив Джулию у окна наблюдать за Эммой и расчесывать белокурые волосы, что было любимым и, пожалуй, единственным занятием миссис Кейн.
Постучавшись, вошел Гидеон.
Он пришел попрощаться: две недели ему понадобится на то, чтобы перегнать бычков на погрузку в Кавайихе.
Вид у него был сконфуженный и такой виноватый, что она рассмеялась:
– Не волнуйся, Гидеон, как-нибудь я переживу нашу разлуку. Я буду ждать тебя, муженек.
Несколько минут спустя, Джулия уже приветливо улыбалась мужу из окна, глядя, как он и Кимо Пакеле выезжают со двора.
Она знала, что Кимо невзлюбил ее, и отвечала ему тем же. И виной всему, кажется, та злополучная ветка с красными цветами. У нее еще какое-то дикое название, невозможно выговорить… Он тогда сказал какую-то глупость о пролитой крови и несчастьях…
А что, если это не такая уж глупость?
Ей надо быть осторожной с Кимо Пакеле. Он всюду сует свой нос. Значит, Эмма – его племянница?
Зря она поверила Гидеону. Он сговорился со своей полукровкой и теперь наверняка будет бегать к ней на свидания.
Еще немного поболтав и позавтракав, Эмма отправилась домой, дав тете Лео твердое обещание быть осторожной и приезжать в гости как можно чаще.
Эмма не торопила лошадь, хотя путь предстоял неблизкий. Ей надо было хорошенько подумать о Гидеоне.
Он стал настоящим мужчиной. Она никогда не представляла его таким. Уезжал он почти мальчиком, сильным, но таким нежным!
Теперь его мальчишеская нежность превратилась в притягательную мужскую чувственность, отнимающую у нее всю гордость и разум.
Ее неудержимо влекло к нему, с ним она забывала обо всем. Ею владело одно желание – принадлежать ему, несмотря ни на что.
Что же делать? Что делать?
Эмма вспомнила его ласки под тенью виноградных лоз. Как сохранить решимость, честь, чувство собственного достоинства? Гидеон… Прошлой ночью она не смогла сдержать свою страсть.
Все казалось такими пустяками, стоило ему коснуться ее.
Он слишком хорошо знал ее. Ее душу и ее тело…
Жаль, но она никогда не узнает Гидеона-мужчину. Он принадлежит другой женщине, а Эмма никогда не сможет смириться с положением тайной любовницы!
Ей предстояло совершить подвиг, маленький женский подвиг, – забыть Гидеона Кейна, уйти с его дороги и искать свою новую судьбу.
Не помолиться ли духам ночи, чтобы они помогли забыть его?
Пусть скажут, что ей делать теперь со своей осиротевшей памятью, со своим осиротевшим телом?
Уже в сумерки ее Макани ступила на тропинку между холмами Кохалы. Зелени здесь было немного. Вокруг лишь сплошные участки черной спекшейся лавы, бесчисленные валуны возле ручьев с красной ржавой водой, добавлявших свое скромное журчание к шуму далеких водопадов и свисту ветра в ущельях.
Начал накрапывать мелкий дождичек. Боясь, как бы он не перешел в ливень, Эмма торопила Макани к небольшой хижине, сложенной паньолос из вулканического туфа, – под крышей, уже поросшей травой, за ее позеленевшими стенами, они обычно пережидали непогоду долгими холодными ночами. Вокруг хижины никого не было видно, так что скорее всего она была пуста. Это обстоятельство радовало Эмму.
Тропические сумерки все сгущались, Эмма была довольна, что для ночлега есть крыша над головой. Она достала из седельной сумки нехитрый ужин, собранный Леолани Пакеле. Здесь были длинные волокнистые полоски вяленой говядины – лакомство, запрещенное женщинам этого острова. Теперь уже никто, пожалуй, не знал точной причины такого запрета. Эмма разожгла костер и наслаждалась теперь в одиночестве едой и теплом.
Кажется, где-то в этих краях очень давно появился на свет первый король Камехамеха, положивший начало могущественной династии. Сразу после рождения жрецы, отняв младенца у матери, спрятали его в какой-то из пещер среди непроходимых скал, чтобы уберечь от вождей враждебных племен, бродивших со своими отрядами по острову. Когда Камехамеха вырос, он стал сильным и непобедимым, прогнал чужаков и отправился на завоевание соседних островов всего гавайского архипелага.
Глава 18
Подъезжая ближе к дому, Эмма ощутила приступ ярости. Неожиданно она увидела мужчину в грязной шляпе с фазаньими перьями: развалившись на лужайке, он потягивал ром из бутылки.
Рыжая дворняжка, приветствуя хозяйку, громко залаяла, помахивая хвостом.
Джек Джордан, отставив бутылку, встал и, сменив привычно-злобную гримасу, точно приклеившуюся навечно к его лицу, на некое подобие радостной ухмылки, пошатываясь, пошел девушке навстречу.
– Что это ты так скоро вернулась, маленькая Эмми? – Он хитро подмигнул ей. – Я знаю, ты торопилась к своему старенькому папочке…
– Прекрати, Джек! Никаких «папочек»! Убирайся немедленно! Я же сказала тебе: – после смерти матери ты потерял все права на этот дом. Это моя земля! Пошел прочь, Джек Джордан!
– Ай-ай-ай, Эмми! Я не ослышался? Разве можно так обращаться с родным папулей, и это после стольких дней и ночей, проведенных под родным кровом! Давай-ка, слезай и выпьем по капельке. Дай же мне поцеловать тебя, дочурка…
Испуганная Макани захрапела и поднялась на дыбы. Джек едва успел отскочить в сторону.
– Видишь? Даже лошади ненавидят тебя. Собирай свои пожитки и убирайся. А не то…
– Что? Что ты мне можешь сделать?
– Я заявлю шерифу, что на моем участке скрывается беглый каторжник, который давно находится в розыске! А если ты считаешь, что твои прежние преступления покрыл срок давности, то я могу рассказать и о твоих новых делишках…
Джек недоверчиво хмыкнул:
– Ты не посмеешь.
Ой, что-то он не рассчитал! Куда только подевалась маленькая пугливая шлюшка! Эмма больше не боялась его. Придется уходить, хотя… Кое-что и у него припасено на крайний случай.
– Не слишком ли круто берешь, а?
– Вон!
– Хорошо. Ваша Надменность! Я ухожу. Но ты еще пожалеешь об этом. И ты, и твое маленькое отродье. Я еще сведу с тобой счеты. Я никогда не ошибаюсь, детка. Помнишь, я предупреждал тебя насчет Кейна-младшего? Вышло по-моему? Он вернулся с женушкой, она нарожает ему детишек, а ты время от времени будешь утешать его… под кустиками.
– А кто такой для меня Гидеон Кейн? Мы едва знакомы…
Эмма вспыхнула и тотчас пожалела об этом.
– Знакомы? А вот послушай-ка…
Джордан встал в позу и продекламировал:
– «Дорогой мой и единственный! Хотя прошло столько лет с тех пор, как ты покинул острова, в сердце моем навсегда сохранится место для тебя…» Продолжать? Вижу, что продолжать. Как там дальше-то? А, Эмми?
Это были строки из ее последнего письма к Гидеону.
– Где ты прочел это? – хрипло прошептала Эмма. – Отвечай!
– Где-е-е… – передразнил Джек. – А твой косоглазый китаеза передавал их мне, да так аккуратно, просто прелесть! Ты корзинами таскала ему гостинцы, а работал он на меня. Ну, и письма твоего Кейна тоже я получал регулярно. Читал с удовольствием, надо сказать.
– Где они?
– Я их сжег. На костре. Взял и сжег.
– Н-нет… Нет. Нет…
Джек был доволен собой: «Здорово я ее осадил. Даже, пожалуй, слишком… Жалко девчонку, но что поделаешь… Запомнит, как угрожать мистеру Джордану…»
Эмма хлестнула кобылу и, подняв ее на дыбы, пошла на Джордана. Лицо ее было белым как мел.
– Эй, полегче, полегче…
– Убирайся, негодяй, пока я не убила тебя!
– Хорошо, хорошо… Ухожу…
Джек, поняв, что дело нешуточное, торопливо собирал вещи.
Эмма смотрела ему вслед, и слезы текли по ее щекам.
Вот, значит, кто погубил ее любовь.
Если бы она знала, если бы знал Гидеон! Он говорил правду, он не был виноват перед ней!
Эмма чувствовала себя так, точно ее вываляли в грязи. Ее письма читал мерзкий каторжник, он смаковал ее признания, хихикал над каждым словом, опозорил ее…
Как она сможет пережить это все!
Но если ее не станет, что будет с Махеалани?
Надо жить. В память о матери. Ее мать жила из последних сил ради нее.
Эмма огляделась вокруг.
Как заросло все, как она запустила хозяйство. Надо приниматься за дело.
Обратной дороги ни для нее, ни для Гидеона нет.
Разыскав старенькую блузку и бриджи, Эмма переоделась и отправилась на грядки старо.
Она работала, не замечая времени, не отирая слез. Срезая острым ножом жесткие листья таро и набивая ими мешок, она вспомнила об одном случае… Мать тогда еще была жива.
Прошлым летом к ним зачастил школьный учитель Чарльз Кеальи Уоллес. Он явно ухаживал за Эммой, а она относилась к нему по-дружески, не более того. Но Малия полюбила его как родного.
Однажды она настояла на том, чтобы Эмма привезла к ней мистера Мак-Генри, поверенного в ее делах. Она хотела подписать кое-какие бумаги, причем в этом обязательно должен был принимать участие и Чарльз Уоллес.
К удивлению Эммы, мистер Мак-Генри легко согласился и приехал почти сразу же.
Малия и мистер Мак-Генри вели себя как старинные друзья. Они долго о чем-то переговаривались, и мистер Мак-Генри держал изможденную руку больной в своей большой белой руке.
Затем Малия позвала учителя:
– Скажите мне, Чарльз, каковы ваши дальнейшие намерения…
Она не успела договорить.
– Я мечтал бы иметь честь назвать вашу дочь своей женой, мэм.
– Ну, Калейлани, доченька, что ты ответишь Чарльзу? Я ушла бы из этого мира спокойно, зная, что оставляю тебя на него.
– Мистер Уоллес – очень хороший человек, – уклончиво ответила Эмма. Она не хотела огорчать умирающую.
– Вот и хорошо. Тогда я в присутствии мистера Мак-Генри объявлю вам мою последнюю волю. Вся земля, которой владели мои предки, принадлежит мне. Я завещаю ее тебе, Эмма, вместе с моим благословением. Одной тебе придется нелегко.
– Вам не о чем беспокоиться, мэм. Я смогу обеспечить ей приличную жизнь. Вы можете завещать эту землю своему мужу…
– Никогда! Макуа Мак-Генри, запишите, немедленно запишите мои слова. Земля будет принадлежать Эмме и ее будущему мужу… когда я… уйду.
Мистер Мак-Генри при свидетелях оформил все нужные бумаги.
Уходя, он сказал Эмме:
– Если тебе понадобится помощь, девочка, скажи об этом своей тете Леолани. Или мне.
И, печально поклонившись, он вышел.
Свой последний, главный, секрет Малия поведала Эмме ровно через пять дней, уже теряя дыхание. Она назвала Эмме имя ее настоящего отца.
Малия вышла замуж за Джордана тогда, когда беременность уже нельзя было скрыть. Вот почему она не могла прогнать его. Сам того не зная, он принял на себя ее позор, и с тех пор она чувствовала себя обязанной этому жалкому и страшному человеку.
А Джордан-то думал, что она – его родная дочь…
Потом, завершив земные дела, ее мать отошла в мир духов – упорхнула легко, точно чайка взлетела с волны.
За воспоминаниями время летело незаметно. Однако она совсем отвыкла работать в поле – ее спина просто разламывалась. Каких-то четыре месяца проучительствовать в школе и стать такой неженкой! Распрямившись, Эмма закачалась и едва не упала. Как бы посмеялась над ней сейчас Махеалани! Она похожа на старую бабушку.
Вернувшись к хижине, Эмма смыла грязь с рук и ног, совсем занемевших после стояния в болотной воде, потом сделала глубокий глоток ледяной родниковой воды. На ужин у нее еще осталось немного вяленой говядины и сладких бататов. К тому же, Джек забыл свои кофейные бобы Кона, и она отметила его отбытие целой кружкой великолепного ароматного напитка.
Пока она ужинала и отдыхала, солнце незаметно ушло за горизонт. Окрестные холмы растворились в сумерках цвета индиго. Замерцал серп нарастающей луны, наполняя мир своими обманчивыми отсветами и тенями. Волнистые облака казались отчеркнутыми черным углем, лишь на самом горизонте еще сохранялись красные отсветы.
Так как не было ни свечей, ни ворвани, чтобы налить в лампу и немного почитать, Эмма засыпала огонь в очаге, на котором подогревала еду, и, закутавшись в пончо, легла, не забыв положить нож под циновку. Она заснула тут же, в считанные секунды.
И Эмма впервые в жизни поняла, что такое – остаться совсем одной.
Спустя несколько часов она вдруг проснулась, чувствуя, что находится не одна. Кто-то хрипло, со свистом дышал возле ее уха. Жар чужого немытого тела и пота забивал нос. Чья-то рука поглаживала ее бедро, роясь в глубоких фланелевых складках ночной рубашки. Эмма будто вернулась на несколько лет назад. Стыд и отвращение комом встали у нее в горле. «Только спокойно», – говорила она себе, незаметно нащупывая нож под циновкой. Мерзкие поглаживания не прекращались, дыхание рядом с ней становилось все более учащенным, этот подонок даже довольно мурлыкал, гладя ее словно пугливую кобылку или глупое дитя.
– Расслабься, любовь моя, полегче, Эмм. А-аах, детка, какая же ты нежненькая, как расцвела моя хорошенькая маленькая девочка, она просто…
Казалось, небо обрушивается на нее. Вновь это… Эмма снова, как тогда, онемела от страха, задыхалась от ненависти. Еще немного и душа оставит ее тело. Нет, она уже не та беспомощная малышка, и она поклялась, что ни за что не станет его беспомощной жертвой. Однажды она уже бежала от него по пустынной ночной дороге от Вайкалани, но теперь должен убраться он – из ее родной хижины, с земли, завещанной ей матерью… Ее бедная мама сделала все, чтобы он не имел права оставаться здесь.
Пальцы ее нащупали рукоятку ножа. Эмма резко откатилась в сторону, изо всех сил ударив мерзавца ногой. Руку с ножом она выставила перед собой для защиты. В свете возрастающей луны девушка видела, какой сумасшедшей злобой сверкнули глаза Джека.
– Кажется, я уже сказала, чтобы ты убирался с моей земли, ублюдок! – закричала Эмма, придерживая на груди свободной рукой складки ночной сорочки, которую он тянул на себя. – Я поклялась убить тебя, если твои грязные руки еще хоть раз посмеют прикоснуться ко мне! – Ее голос вдруг сел. Она шипела на него, как змея. – Я убью тебя, у меня хватит сил – и сил, и смелости. Я не испугаюсь тебя и никогда не пожалею, что прекратила твою грязную, подлую жизнь!
Джек Джордан быстро вскочил на ноги. В свете луны, лившемся сквозь щели плетеной хижины, лицо его было мертвенно-бледным.
– Но, Эмми, девочка моя, ты меня не так поняла, не заводись так… – Его воркующий голос представлял уродливый контраст со злобным выражением лица. Он слащаво вытягивал свои слюнявые губы. – Я лишь хотел немного побаюкать и поцеловать мою маленькую девочку. Ну же, Эмм, всего один невинный поцелуйчик своему папочке. С чего ты так разошлась, Эмм? – Он вдруг качнулся.
Джек Джордан был, по обыкновению, пьян. Ее желудок буквально выворачивало, когда она смотрела на него. Раньше в таких случаях она подсовывала ему еще одну бутылку, чтобы он свалился окончательно. Но хватит уже! Она больше не намерена участвовать в этих играх.
– Нет, Джек Джордан, благодарение Богу, я уже не твоя маленькая девочка, не глупышка Эмми – твоя доченька! Ты должен узнать одну страшно интересную новость: я даже никогда и не была ею! Итак, я вовсе не обязана целовать тебя, готовить тебе, стирать твои пропревшие рубашки. Ты для меня – ничто, Джек Джордан! Еще даже меньше, чем ничто!
Его водянистые голубенькие глазки сощурились:
– Что все это значит, что ты пытаешься сказать мне, девчонка?
– Правду, Джордан. Мама поведала мне свою тайну перед смертью. Она скрывала ее от меня целых двадцать лет! А перед смертью рассказала мне о моем отце, о моем настоящем отце… О, это известие явилось для меня настоящим подарком, даром и избавлением. Эта новость стала для меня дороже даже той земли, что она мне завещала! Да, Джек, мать вышла за тебя однажды, и я ношу твое имя, это верно, но я – не твоя дочь! Во мне нет и капли твоей проклятой крови!
– Что все это значит?
– Разве ты еще не знаешь? Макуа была беременна, она не знала, как поступить, как исправить свое положение, и тут подвернулся ты.
– Ах, так значит, ты дочь шлюхи и сама проклятая шлюха! Ну, говори, чей же тогда ты ублюдок? Кто этот белый подонок, что сделал тебя твоей матери, уж не Джекоб ли Кейн? Недаром тебя так и тянет к этой проклятой семейке, к этим заносчивым выскочкам! Уж не согрешила ли ты со своим же братцем?
Спокойно улыбаясь и глядя на него с выражением превосходства, Эмма гордо бросила ему в лицо имя своего настоящего отца. Это было достойное имя. Она произнесла его с гордостью, и это принесло ей облегчение. Эмма глубоко вздохнула и, ничего уже не боясь, бросила нож на стол.
Джек Джордан замолчал, тихо, по-воровски, выскользнул за дверь и беззвучно прикрыл ее за собой.
