Текст книги "Украденный миг"

Автор книги: Пенелопа Нери

Джулия, уже стоявшая в дверях, обернулась.

– Скажи, Джулия, твоя беременность. Я хочу спросить, в ту ночь на Гонолулу… мы с тобой тогда действительно были близки?

– Нет, Гидеон, нет, насчет этого ты можешь быть совершенно спокоен. Ты был мертвецки пьян и прохрапел всю ночь рядом со мной. Но от этого не рождаются дети, мой дорогой, а другого случая заиметь от тебя ребенка ты мне не предоставил.

Странно, но насмешливый, хотя и немного дрожащий голос Джулии показался ему печальным. И острое чувство вины и жалости больно кольнуло Гидеона. В конце концов, он сам сунул голову в этот капкан…

Часы в гостиной пробили полдень. Шторм стремительно приближался к центру Большого острова.

Глава 32

– Джек Джордан! Дальше идти нельзя. Ветер усиливается, он может сбросить нас в пропасть! Ты же видишь, животные не хотят идти дальше…

Все озарилось белыми светом молнии, страшный удар грома потряс землю.

Лошадь Эммы жалобно заржала: она упиралась, скользя копытами в жидкой глине, не желая подниматься по головокружительно крутой и узкой горной тропе над обрывом.

Эмма старалась не смотреть вниз. У нее и так кружилась голова.

Джек не останавливался и не отвечал.

Лишенная возможности управлять поводьями, Эмма изо всех сил била пятками в проваленные от усталости бока запаленной лошади:

– Ие-ех! Давай, давай, вперед!

– Слезай с коня! Поведешь его в поводу! – крикнул Джордан.

– Давай, моя хорошая, давай, моя золотая! Еще немножко…

Лошадь подчинилась ее успокаивающе-ласковому голосу.

– Сейчас будет вход в пещеру! Там переждем немного!

Голос Джордана казался диким, как визг койота, ужаленного змеей.

Только к середине дня Гидеон, Кимо и Филипп достигли долины Вайкалани.

Шторм усиливался. Ручьи вышли из берегов. Груды обломанных веток, стволы рухнувших деревьев преграждали им путь. Ветер швырял в лицо пригоршни мокрых листьев…

Небо, набухшее ливнем, черно-лиловое, то и дело рассекали молнии. Гром гремел почти непрерывно, Гидеону казалось, что он и его товарищи, как на войне когда-то, передвигаются под шквальным огнем десятка батарей.

– Горе нам! – воскликнул Кимо. – Великие боги сражаются, они жаждут кровавых жертв!

– Молчи, Кимо! Не накличь еще больших бед! – отозвался Филипп. Как все испанцы, он не любил, когда богов беспокоили всуе.

Гидеон пришпорил коня. «Только бы не опоздать, только бы успеть… Эмма, девочка моя, я спешу к тебе. Потерпи немного!»

Пещера была совсем крохотной, но в ней все же можно было укрыться от ветра и чуть-чуть передохнуть. Эмма растирала озябшие ручонки Махеалани.

– Лани, а что будет с лошадками?

– Все будет хорошо, моя радость. И с лошадками ничего не случится…

Эмма лгала, стараясь быть спокойной. Девочка и так уже была перепугана насмерть.

Джек Джордан, помогая себе локтями, вполз в пещеру.

Было темно, хоть глаз выколи.

Только узкая полоска света позволяла увидеть друг друга.

Джек чиркнул спичкой.

– Пресвятой Боже!

Под ногами у него лежал рассыпавшийся скелет. Лицо Джордана исказилось страхом. Он перекрестился.

– Не пугайся, Джек. Это кости ушедших жрецов. Они не повредят тебе… Тебе надо бояться живых…

– Заткнись, Эмми! Я никого не боюсь. Мне просто противно, поняла? Противно сидеть среди этих дохляков. Тут воняет…

– Это сера, Джордан. Просто здесь пахнет вулканической серой.

– Ну да, все точно в геенне огненной: запах серы, покойники, гром и молния, недостает только самого дьявола…

– Он и так здесь, Джордан. Жаль, что в пещере нет зеркала. Ты бы увидел его, Джек!

– Молчи, говорю, тебе! Не зли меня. Никто не смеет судить меня – ни боги, ни черти, ни проклятые жрецы.

Кимо Пакеле остановил коня Гидеона, взяв его под уздцы:

– Ты сошел с ума, милый мой Моо! Нельзя спускаться в долину, пока не прекратится шторм. Это самоубийство! Мы должны немного передохнуть, обсудить создавшееся положение и выбрать более доступный путь, если это возможно. Иначе я не тронусь с места.

Филипп поддержал его:

– Пакеле прав, дон Гидеон! Вы не имеете права рисковать так бессмысленно. Ваша жизнь нужна не вам одному. Все это может плохо кончиться.

– Мне некогда рассуждать и выбирать удобные пути. Там беспомощная женщина!.. Там ребенок!.. Они в руках насильника и убийцы. Вот это может плохо кончиться, только это – и ничто другое. Я не могу медлить! Кимо! Филипп! Я должен идти вперед!

– Мне жаль, сеньор, но я имею другие указания…

– Кто смеет здесь указывать, кроме меня, Филипп?

– Я, Моо! Я, управляющий ранчо Кейнов. Поверьте мне, мистер Гидеон, все, что мы делаем, то делаем для вашего же блага. Я должен остановить вас…

Кимо подмигнул Филиппу, и тот незаметно приблизился вплотную к Гидеону.

– Простите, хозяин…

Гидеон не успел понять, что произошло. Что-то вспыхнуло перед его глазами, и страшный удар кулака оглушил его.

Эмме казалось, что она бредит. Кто-то в пещере напевал что-то по-гавайски.

Голос был странный, какой-то нечеловеческий: то высокий и плачущий, то низкий, хриплый и угрожающий… Мурашки пробежали по спине Эммы Калейлани, когда она разобрала слова этой песни:

 
Держи его, вяжи его,
Вздень-ка его на вилы!
Он будет в жертву принесен
Великому богу Милу!
 
 
Жрецы пометили его.
Вот метка – как уголь горит!
Берите его, вяжите его!
Так мертвый жрец говорит!
Мешок – на голову ему!
Веревками захлестни!
Вот так, хлыстом,
Вот так, крестом
Руки ему вяжи!
 
 
Прими эту жертву,
Милу, наш бог,
Грязней не сыщешь души!
Пусть он сгорит,
Пусть он умрет!
Веревки у нас хороши…
 

Голос слышался из дальнего угла пещеры, оттуда, где лежал скелет, завернутый в полуистлевший лоскут тапы. Эмме показалось, что над костями колышется оранжево-красное пятно света. Пятно меняло очертания, мерцало, вспыхивало, точно язык костра, потом становилось как бы огненным шаром…

Эмма крепче прижала к себе Махеалани:

– Молчи и не двигайся, детка. Это всего лишь шаровая молния. Она не тронет нас, если мы будем неподвижны и спокойны.

Шар оторвался от стены, поплыл через пещеру, нырнул в узкий лаз и бесследно растворился в черном небе.

Шаровая молния предвещает смерть…

Джек хрипло рассмеялся:

– Ты видела это, Эмма? Ты тоже видела? Вот ты, полукровка, объясни мне, белому человеку, как они делают это, колдуны поганые, а? Веревки, хлысты, огонь… Какая все это чушь. Огонь жжет меня, Господи! Говори же, Эмма, не молчи…

– Я не знаю. Кто может знать, что решили жрецы? Это сила иного мира, Джордан.

– Какие жрецы? Подонки грязные, шарлатаны! Насмотрелся я на них! Это трюк, обычный трюк, как на ярмарке. Ох, в Ботани-Бей были такие фокусники… Порчу наводили. Я тогда понял: главное – не поддаваться им! Я им никогда не поддавался и всегда знал, что ни с кем не должен считаться, а со мной должны считаться все. А кто не хотел со мной считаться, тех я заставлял силой. Сила – вот закон! А жрецы – это выдумки здешних баб. Я в них не верю, не верю! Пока не веришь, они ничего не могут сделать с тобой! Как поверишь, так попался! Но я-то не попадусь!

– Ты бормочешь, словно у тебя горячка, Джордан! Если ты не веришь в жрецов и в силу их колдовства, почему же ты тогда так испугался, Джек?

– Джек Джордан ничего не боится! Мне плевать на всех! Я убью тебя, если ты будешь спорить со мной!

Он замолчал, прислушиваясь к тому, что делалось за стенами их убежища.

Ветер выл в ущелье. Но вдруг и он затих. Только слышно было, как шумит вода по камням. В этой гнетущей тишине послышалось ржание лошади.

Лошадь, оставленная на круче, видимо, оступилась и теперь скользила вниз, удерживаясь из последних сил, чтобы не сорваться в пропасть.

Лошадь кричала, как человек.

Потом она сорвалась и с грохотом рухнула вниз, разбившись об острые камни на дне ущелья.

– Бедняга! – сказала Эмма. – Нет у нас больше лошади… Я выйду, посмотрю, что можно сделать, чтобы спасти хотя бы твоего мула, Джек.

– Что-о? Ты бежать задумала? Удрать на моем муле? Нет, проклятая колдунья, ты не получишь моего мула! Держись от него и моих вьюков подальше, поняла?

– Пусти меня! Если он упадет вниз, у тебя не будет ни мула, ни вьюков, безумный ты человек!

– Назад! – взревел Джек, бросаясь к ней. Он хотел было схватить ее за горло, но Эмма отбросила его руку прочь и выбралась из пещеры.

Махеалани заплакала.

Джек опомнился и хитро посмотрел на нее.

Он подумал, что раз девчонка осталась с ним, то Эмма никуда не денется: – не бросит же она ее – уж кто-кто, а Эмм знает, чем это может обернуться для такого розового лакомого поросеночка. Так пусть себе возится с этим паршивым мулом, может, ей действительно удастся спасти его. Пока Махеалани здесь – он хозяин положения.

Джек Джордан не хотел признаваться себе самому в том, что он боялся отпускать Эмму из пещеры еще и потому, что не мог оставаться здесь один, с этим мешком костей, который только что пел ему песню о смерти и еще о каких-то веревках, хлыстах… О, если бы сейчас глотнуть хорошенько из полной бутылки виски!

Он осторожно повернул голову.

Мерзкая падаль у стены снова начала светиться. Он видел это так же ясно, как свою собственную пятерню.

Пещера наполнялась жаром и светом, свет теснил его, выталкивая прочь, адский огонь жег его!

Извиваясь ужом, Джордан выполз наружу и выпрямился.

Он стоял спиной к обрыву, почти на самом краю, башмаки его скользили по мокрому, гладкому камню, но Джек даже не сделал попытки схватиться за что-нибудь, за корень или лиану. Чудом сохраняя равновесие он, как зачарованный, смотрел в черную дыру, ведущую в пещеру.

Все длилось одно мгновение.

Бог смерти, бог Милу, дохнул на него огнем…

Джек сделал шаг назад и, нелепо взмахнув руками, полетел вниз, в разверстую пропасть, на камни, в зубы дьявола, к черту в лапы!

Каторжник Джек Джордан, сам для себя – закон, страшный грешник, убийца, закончил кровавый свой путь.

Бурлящий горный поток уносил его тело и нераскаянную душу в подземное Царство Мертвых.

* * *

Эмма очнулась на рассвете.

Махеалани мирно дремала, уткнувшись в ее плечо. Шторм утих.

В долине все было спокойно. Только нагромождения камней и сучьев, да потоки грязи, затопившие изумрудную зелень травы, напоминали о прошедшей буре.

Эмма с опаской глянула туда, где должен был лежать скелет, завернутый в тапи. Но там ничего не было. Только красная галька горкой лежала под той стеной.

Неужели ей все привиделось?

А как же Джек? Ведь и он видел огненный шар над сухими костями, слышал песню, зовущую его в преисподнюю… Как он страшно кричал, когда падал вниз, в поток, утащивший его тело так стремительно, что она даже не успела хорошенько понять, как все это произошло. Упокой, Господи, его грешную душу!

Эмма выглянула из пещеры.

Разрушенное селение виднелось вдали.

Боже мой, а ее школа? От нее тоже, наверно, ничего не осталось. Ничего, только бы ребятишки остались живы и здоровы. Эмма вспомнила их чудесные мордашки, и ей стало немного веселей на душе.

Что ж, надо жить, надо побыстрей выбираться из этого страшного места. Но как? Махеалани смертельно устала, целые сутки она провела в таком напряжении, без пищи, промокшая насквозь, прозябшая… У нее может не хватить сил для обратного пути. Даже сейчас он крайне опасен.

И все же, как бы то ни было, они с Махеалани живы и свободны. Свободны! Это самое главное.

Чего же еще ей желать? Боги взяли их под защиту. Боги спасли им жизнь. А со всем остальным она должна как-нибудь справиться сама.

– Эмма-а-а! Махеалани-и-и! Эмма-а-а!..

Она напрягла слух. Ей показалось, что это был голос Гидеона. Должно быть, ей почудилось от усталости.

– Эм-ма-а!

Ветер, подувший в их сторону, позволил ей увериться в том, что это и в самом деле был голос Кейна.

– Мы здесь! Мы здесь, Гидеон! Вот мы где! – Эмма плакала от счастья и смеялась одновременно.

– Держись подальше от края, любимая! Мы сейчас будем наверху. Не двигайся с места. Здесь подмыло обрыв…

– Я люблю тебя, Гидеон!

Гидеон, поднявшись первым на выступ, подхватил ее и сжал в объятиях.

– Любимая! Не плачь, Эмма! Все позади!

Филипп поднял сонную, ослабевшую, но улыбающуюся Махеалани на руки. Он смеялся:

– Дон Гидеон! Пусть мисс Калейлани посмотрит, какое у вас личико… Повернитесь-ка к свету, дон Гидеон!

Лицо Гидеона украшал огромный синяк.

– Боже мой, Гидеон, ты ранен?

– Нет, дорогая! Просто Филипп доходчиво объяснил мне, что моя жизнь нужна не мне одному.

Кимо Пакеле, слегка запоздавший из-за своей тучности, мешавшей ему карабкаться по камням с той же легкостью, что и его хозяин, смущенно кашлянул:

– У нас не было другого выхода, Моо. Вы так брыкались, что пришлось слегка успокоить вас, а то бы у нас не было возможности найти более или менее безопасную дорогу к этому мысу.

Махеалани во все глаза смотрела на Гидеона.

– Лани, смотри, он сейчас такой же красивый, как тогда…

– Как когда, моя радость?

– Как тогда, когда он уронил в ручей гирлянду из горных фиалок, помнишь?

– Помню, Махеалани. Я никогда не забывала об этом.

Эпилог

Прошло шесть месяцев с того дня, когда останки Джекоба обрели наконец покой на небольшом семейном кладбище Кейнов.

Эмма Калейлани Джордан… Нет, уже миссис Эмма Кейн, просто Эмма, легко переступая босыми маленькими ножками, вышла на середину круга, образованного циновками, уставленными, как и положено на свадебном луалу, великим множеством разнообразных блюд, с дымящейся дичью, овощами, фруктами, сладостями всех сортов и прочими лакомствами – все это было приготовлено самыми искусными кулинарками острова, вызвавшимися помогать тете Леолани Пакеле в подготовке празднества. Можно было смело сказать, что на этот раз они превзошли сами себя. У гостей, как говорится, слюнки текли и рты не уставали похваливать.

И вот теперь, когда первые тосты были произнесены и первый голод, разыгравшийся после довольно длительного путешествия до деревни Вайми, где совершен был обряд венчания, и обратно, в усадьбу Кейнов, – вот теперь почтенное собрание во главе с уважаемым семейством Корнуэллов и строгим шерифом Пако дружно требовало, чтобы молодые вместе исполнили хулу, гонимую хулу, запрещенную хулу, ту самую, без которой на этой свадьбе никак нельзя было обойтись.

Невеста в саронге цвета отшлифованной слоновой кости была так хороша, что все замерли от восхищения. Она ступала по лепесткам роз, рассыпанных по траве, и сама казалась нежным цветком жасмина, кружившимся в воздушном потоке, который бережно нес ее туда, где сидел жених.

Гидеон, босой, согласно обряду, высокий, смуглый, стройный, мужественный, атлетически сложенный, поднялся ей навстречу.

– Йех-ха! Что за молодец Моо, вот это мужчина!

Гости одобрительно переглядывались.

Гидеон вышел на середину и встал рядом с невестой.

Глухо ударил большой барабан, к нему присоединились резкие голоса пастушьих флейт… Эмма повела рукой, и Гидеон, подчиняясь ей, горделиво выпрямился. Прозвучали первые слова хулы:

 
Она танцует в свете луны,
Ее грудь, как жемчуг, кругла и полна,
Меня влечет к ней желанья волна.
Как прекрасна она, легка и вольна
И далека, как луна.
Она поет, ее голос свеж и высок.
Он точно ласковый ветерок,
Он один остужает жар моих щек,
Но страсти жар остудить он не смог,
Любовь моя горяча.
 
 
О волшебная сила, любовь и страсть!
Помоги мне ее поцелуй украсть!
Дай мне в глубине ее глаз пропасть!
Неужели забыла рук ты моих власть?
Вернись в объятья мои!
 
 
Луна заблудилась в ночных облаках.
Мое сердце бьется в твоих руках,
Словно бабочка о стекло.
Я кружусь, я танцую в лунных лучах
Для тебя, тебя одного.
 
 
Я живу, пока он целует меня,
Я дышу, пока он ласкает меня.
Я страстью его дотла сожжена,
Эта ночь нашей нежностью напоена,
Я забыла про сон и смерть!
 

* * *

Эмма и Гидеон кружились в древнем обрядовом танце, и гости в благоговейном молчании следили за каждым их движением, словно скреплявшим те клятвы в вечной любви и верности, которые прозвучали сегодня перед алтарем маленькой деревенской церкви.

Танец новобрачных завершился продолжительным страстным поцелуем, таким откровенным, что присутствующие дружно зааплодировали, а музыканты грянули туш. После этого местный оркестрик уступил место большому оркестру из Гонолулу. Грянул вальс, и молодежь пошла танцевать. Официанты во фраках и ослепительно белых манишках, специально приглашенные для такого торжественного случая, разносили прохладительные напитки. Гидеон и Эмма принимали подарки от приглашенных. Здесь были отрезы ткани тапа тончайшей выделки, изукрашенные самыми причудливыми и яркими узорами, какие только можно было вообразить, резные гребни и бусы работы местных мастеров, шкатулки и блюда из драгоценных пород дерева.

Эмма глаз не могла оторвать от чудесных вещей дивной художественной работы. Особенно покорила ее шкатулка для рукоделия со множеством ящичков и отделении, с инкрустациями на темы островных мифов, которые можно было разглядывать часами.

Гидеон любовался испанским седлом из желтой кожи, которое преподнес ему Филипп, сменивший Кимо Пакеле, месяц назад ушедшего на отдых, в должности управляющего ранчо; Филипп смущенно извинялся за то, что преподносит вещь, сделанную собственными руками, а Гидеон уверял его в том, что в жизни не видел такого превосходного, такого нарядного и удобного седла.

Приезжие, в основном американцы, дарили хрусталь, столовое серебро, льняные вышитые скатерти.

Моми Фулджер, горделиво и многозначительно улыбаясь, развернула перед молодыми стеганое одеяло, расшитое прелестным орнаментом, составленным из листьев и плодов хлебного дерева, символизирующего плодородие. Разглядывая этот подарок, гости весело перемигивались и подталкивали друг друга локтями: вот уж действительно настоящий свадебный подарок!

– О, как это прекрасно, Моми! – Эмма обняла и расцеловала раскрасневшуюся от удовольствия мастерицу. – Такое одеяло настоящее сокровище! Клянусь укрываться им каждую ночь и не расставаться с ним никогда!

– Сомневаюсь я, доченька, что тебе понадобится теплое одеяло, когда рядышком будет такой горячий муженек, как твой Гидеон, пошли вам Господь всяческих радостей! – Растроганная Моми рассмеялась мелким смешком, словно курочка-несушка закудахтала на насесте.

– Истинную правду говорите вы, тетушка Моми! – Гидеон наклонился и благодарно поцеловал пожилую женщину в румяную щеку. – Как дойдет до дела, я уж заставлю мою милую женушку пылать, словно жаркий костер! Ох, и разгорится в ней кровь! Светло станет вокруг, точно днем!

– Уймись, бесстыдник! – Эмма повисла на его могучей руке, весело хохоча.

– Миссис Кейн, дорогая моя жена, не мешай мне говорить правду людям… А теперь, – шепнул он ей на ухо, – я должен просить у вас, миссис Кейн, разрешения отлучиться ненадолго по одному важному делу.

Она состроила обиженную гримаску:

– Какие дела могут быть у вас в такой день, мистер Кейн?

– Дорогая, я тебе все объясню чуть позже, ты поймешь, что это очень, очень важно…

Вид у него был таинственный.

– Ах так, значит, ты оставляешь меня и даже не говоришь, ради чего?

– Нет, не говорю.

Она удивленно вскинула бровь:

– Интересно… Ну, в таком случае, задержись хоть ненадолго. Я ведь тоже собиралась преподнести тебе свой свадебный подарок?

– Как? Неужели ты не можешь потерпеть до той поры, когда гости проводят нас в опочивальню, и собираешься осчастливить меня прямо сейчас, при всех? Ах ты, маленькая испорченная девчонка! Ну если так, то я готов.

– Глупый, я совсем не о таком подарке говорю. Гидеон! – Эмма посмотрела на него так строго и серьезно, как только могла. Ее головка, убранная жасмином и белыми розами, была так прелестна, что Гидеон не удержался и поцеловал ее в макушку, но Эмма с важностью отстранилась и достала из складок саронга свернутый и перевязанный белой атласной лентой лист пергамента. – Вот, любовь моя, прими мой подарок!

Он развернул пергамент, просвечивавший водяными знаками и слегка пожелтевший от времени, поднес его ближе к свету и начал читать. Когда Гидеон закончил, в глазах его блеснули слезы.

– Эмма, но ведь это дарственная на землю! – воскликнул он дрожащим от волнения голосом.

– Да, Гидеон. Я уже давно попросила моего поверенного и друга моей матери мистера Мак-Генри вписать в эту дарственную твое имя. Я отдала бы тебе эти земли даром, даже если бы ты не смог жениться на мне. Я хочу, чтобы у твоих стад было вдоволь чистой, прозрачной воды, хочу, чтобы они никогда не страдали от жажды.

– Эмма! – Гидеон прошептал ее имя, и в голосе его звучало благоговение. – Эмма, радость моя!

Он заключил ее в объятия.

– Ай-яй-яй, что я вижу! Разве можно солидной супружеской паре так вести себя при людях! Никакой стыдливости! – Леолани Пакеле, нарядившаяся по случаю праздника в самое яркое и пышное коленкоровое платье из своего гардероба, подошла незаметно и обхватила их обоих своими великанскими ручищами. Лицо ее расплылось в широкой белозубой улыбке. – Ну, что вы спорхнули, мои голубки? Да разве можно такой хорошей парочке пугаться, да еще старую, выжившую из ума тетю Лео? Разве сегодня не ваш день? Да какая может быть свадьба без сладких поцелуев? Смелей, девочка моя, целуй его, не стесняйся!

Тетя Лео весело хлопнула Гидеона по плечу, ласково потрепала по щеке Эмму и, оставив их так же неожиданно, как и появилась, вплыла в круг танцующих. При виде толстухи Пакеле паньолос-музыканты вновь подхватили свои инструменты. Тетя Лео, грациозно покачивая необъятными бедрами, прошлась по кругу, и, хотя больше всего она была похожа на огромную пеструю клумбу, гости встретили ее рукоплесканиями.

Барабаны гремели, тетя Лео с немыслимой при ее габаритах легкостью и изяществом кружилась в танце, гости, танцуя вместе с ней, радостно смеялись.

Гидеон, воспользовавшись тем, что в общем шуме и веселье все немного отвлеклись и позабыли о молодых, осторожно высвободил свой рукав из пальцев заглядевшейся на танцующих Эммы и, никем не замеченный, направился к конюшне.

Тропическая ночь дышала густым ароматом трав и цветов.

Махеалани с Пикале и Камуело, внуками Кимо и Леолани, играла на заднем дворе.

– Интересно, что это вы тут делаете, ребятишки?

Он напугал их. Камуело, младший из внуков, недовольно потупился. Махеалани приветливо улыбнулась Гидеону:

– Мы в расшибалочку играем, кто больше камешков собьет. Хочешь с нами?

– Чуть попозже, дорогие мои. Я должен исполнить одно важное дело. Пойдешь со мной, Махеалани?

– Я? Ты хочешь взять меня с собой? Правда? – Огромные черные глазенки радостно засияли.

Гидеон взял девочку на руки, и она доверчиво приникла к нему. Ей было все равно, куда он идет и что будет делать. Важно было только то, что он хочет быть с ней.

– Я хочу, Махеалани, приготовить сюрприз для Калейлани, для твоей мамы. Хочешь мне помочь?

– Конечно! – Девочка тихонько призналась: – Я все забываю, что Калейлани надо звать мамой, еще не привыкла.

– Какая разница, малышка, зови ее как хочешь…

– Я и тебя не зову папой? Это тебе тоже все равно? – Махеалани испытующе заглянула ему в лицо. В голосе ее звучало волнение.

– Нет, мне не все равно. Просто, я решил, что подожду, когда наступит такой прекрасный день и ты назовешь меня так. А пока можешь звать меня дядя Гидеон или Гидеон, как тебе больше нравится.

Махеалани успокоенно вздохнула и замолчала. Она еще не совсем оправилась после пережитого. Девочке нелегко было забыть страшного Джека Джордана, которого она так долго считала своим отцом, и тот ужасный день, когда кругом гремела гроза, ревел ветер, хлестал дождь, сыпались со всех сторон камни… В тот день она узнала имя своего настоящего отца. Ее чуткое сердечко тянулось к Гидеону с той поры, когда он уронил в ручей гирлянду фиалок, а она подобрала ее и принесла милой Лани… И вот все кончилось так прекрасно, как в сказке: дядя Гидеон, красивый, точно принц, оказался ее папой, а Калейлани оказалась ее мамой. Все это было замечательно, лучше и быть не могло, но к этому надо было привыкнуть.

Гидеон, седлая Акамаи, тоже молчал. Он был слишком счастлив, для него все случившееся тоже было похоже на сказку. У него была дочь, Махеалани, чудесная девочка, которую он с каждой минутой любил все крепче. Он не сердился на Эмму за то, что она не рассказала ему обо всем сразу. Гидеону было больно думать о том, какие лишения и трудности испытала его любимая, как горько ей было хранить тайну рождения его дочери, как мучительно было отдавать девочку на воспитание в любящую, но все же чужую семью кузины Анелы. Он гордился Эммой: она сама со всем справилась, сама достигла всего в жизни. Какое мужество понадобилось ей для того, чтобы сохранить достоинство и доброту, какая сила духа, какая верность…

Махеалани первая нарушила молчание:

– Дядя Гидеон…

– Что, родная моя?

– Мы будем вместе готовить сюрприз для Калейлани?

– Да, вместе. Ты будешь мне помогать. Ты умеешь зажигать спички?

Она важно кивнула.

– А ты не обожжешь пальчики?

– Я не знаю. Ты мне покажи, как делать правильно. Тогда я, пожалуй, попробую.

– Ах ты, моя радость! Я бы ни за что не справился с этим без тебя, дочурка, я просто счастлив, что ты согласилась помочь мне!

Он нежно чмокнул ее в носик, и она ответила ему тем же.

Мириам Кейн ласково обняла свою невестку:

– Глупая ты моя, почему же ты сразу не прибежала ко мне да не рассказала обо всем? Тебе же было так трудно одной с Махеалани! Боже, как бы мы с Джекобом были счастливы, если бы узнали, что у нас есть внучка, как бы мы заботились о ней, о вас обеих…

– Я боялась, что вы осудите меня. – Эмма склонила голову на плечо Мириам и застенчиво перебирала бахрому ее вышитой шали. – Мне было так стыдно… Мы с Гидеоном не должны были вести себя так безрассудно. Воспитательницы в монастыре всегда говорили мне, что это страшный грех, что Бог наказывает за него…

Мириам удрученно покачивала головой:

– Бедная моя Калейлани! Сколько же ты вынесла, сколько перестрадала в свои юные годы! Я знаю: ты всегда была чистой и хорошей девочкой. Мое сердце открылось тебе еще в ту минуту, когда Кимо Пакеле привел тебя к нам. Ты была тогда совсем крошкой, еще меньше, чем Махеалани, внученька моя, которую ты подарила мне в утешение на старости лет, Господь благослови тебя за этот великий дар! Тогда, в ту ночь, я хотела оставить тебя у нас, но Кимо Пакеле и Джекоб уговорили меня не делать этого. В чем-то они были конечно правы: Малия никогда не согласилась бы расстаться с тобой, она не перенесла бы того, что ее родная дочь называет чужую женщину своей матерью, хотя у нее и не достало силы воли на то, чтобы окончательно порвать с этим мерзавцем, с этим Джорданом. Джекоб тогда прежде всех понял, с кем мы имеем дело.

Эмма опустила голову. Ей было тяжело возвращаться мыслями к своему печальному прошлому.

– Да, мэм… Да, я тоже никогда не забывала ту ночь. Она перевернула всю мою жизнь, мое детство кончилось тогда, радость, любовь близких, казалось, навсегда ушли в прошлое.

Мириам крепко обняла ее:

– Я понимаю тебя, Эмма. Боже, как тяжело было тебе, малышке, оказаться вдали от дома, в этой сиротской школе, среди монахинь-воспитательниц, в такой суровой обстановке, а ведь ты выросла на воле, ты была такой живой, непоседливой… Но что же еще мы могли предпринять, чтобы защитить тебя от злодея-папаши? Я не знаю, что за разговор был у него с Джекобом в ту ночь, но женщины из деревни, которые видели Джордана наутро, рассказывали мне, что все лицо у него было в страшных ссадинах и синяках. Да, мой Джекоб был всегда таким добрым, всем и каждому стремился помочь, но, когда речь шла о чьей-то подлости, жестокости, несправедливости, если он узнавал о чьих-нибудь черных делишках, он мог впасть в бешенство, взъяриться, точно бешеный бык. Ох, упокой Господь его душу! Что ж, Библия учит нас любить ближнего своего, как самого себя, ты хорошо знаешь это, дитя мое. Там говорится, что, если тебя ударили по одной щеке, надо подставить другую, но там сказано и иное. Око за око, вот что там сказано, Эмма. Джекоб тогда заставил Джека Джордана подписать бумагу обо всех его преступлениях. Там все было написано: и то, что он бежал с каторги в Ботани-Бей, и то, что он замыслил сделать с тобой, с собственной малюткой-дочерью… На самом-то деле ни в чем он не раскаялся, а только запомнил на всю жизнь то унижение, которому его подвергли, силой принудив признаться во всем. Он тогда уже, видно, задумал отомстить всем нам. Впрочем, Джекоб еще по-хорошему с ним обошелся, даже слишком по-хорошему, Джекоб легко мог передать Джордана в руки правосудия и навсегда избавить от этого мерзавца наш прекрасный остров. Но он поддался благородному порыву и пожалел Малию. Какой позор ожидал ее, если бы Джордана арестовали! Джекоба погубила его доброта, он расплатился за свое прекраснодушие собственной жизнью. Увы, его больше нет с нами! Но нет и гнусного каторжника Джордана, и этой ужасной женщины, Джулии Леннокс, – слава Богу, я чувствую себя как-то спокойнее, зная, что она сидит в тюремной камере под надежной охраной. Теперь все будет хорошо, я уверена в этом.

– О, конечно! – воскликнула Эмма. – Я тоже в это верю! Подумать только, сколько лет Джек копил в своей черной душе ненависть к вашему мужу!

Эмма невольно вздрогнула: ей представились волчьи, горящие желтым злобным огнем глаза Джордана.

– Да, он ненавидел Джекоба настолько, что отнял у него жизнь… – горестно согласилась Мириам. Слезы потекли по ее щекам.

Чувство сострадания и любви охватило Эмму. Она порывисто схватила маленькую смуглую руку свекрови и прижала ее к своим губам.

Мириам стерла слезы со щек и упрекнула сама себя:

– Ах, как же я посмела забыться в такой счастливый день, день твоей свадьбы, доченька! Не-ет, Джекоб Кейн не одобрил бы меня сейчас. Он был сильным человеком, он не любил тех, кто нагоняет тоску и докучает жалобами людям. Давай-ка, Эмма, пойди, потанцуй, повеселись с гостями. Смотри, вот, кстати, прибыл один из самых почитаемых наших гостей, наш друг, адвокат Александр Мак-Генри. Думаю, он будет счастлив пригласить очаровательную невесту моего сына натур вальса. Ты уж не отказывай ему, доставь старику такое удовольствие…

Эмма поднялась навстречу дорогому гостю.

Александр Мак-Генри… Это имя она некогда бросила в лицо Джеку Джордану, не выдержав боли, которую он причинил ей, рассказав о перехваченных им письмах. Да, она не выдержала и выдала тайну Малии, назвав Александра Мак-Генри своим настоящим отцом.

Тогда эта тайна казалась ей всего лишь постыдной. Теперь, когда ей столько всего довелось пережить, Эмма поняла: в том, что произошло с ее матерью, не было ничего позорного. Теперь она понимала и Мак-Генри, безутешного вдовца, поддавшегося не столько страсти, сколько чувству одиночества и тоски по безвременно умершей жене, и молоденькую, хорошенькую служанку Малию Кахикина, искренне полюбившую доброго и несчастного хозяина. «Вот откуда в моей судьбе столько горечи, – порой размышляла Эмма. – В час беды и несчастья призвал меня к жизни Господь».