Текст книги "Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)"

Автор книги: Пэлем Грэнвилл Вудхауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 46 страниц)

 Какое-то время она пыхтела с истинно трагическим пылом.

 – Ой, извиняюсь! – вскричала она, отпыхтевшись. – Здорово я вас?

 – Нет, что вы, – отвечал Арчибальд, вправляя какое-то ребро.

 – Бегу, как угорелая…

 – Ничего, ничего.

 – А кто не побежит, если всякие черви оскорбляются? Арчибальд сочувственно пощелкал языком.

 – Вас оскорбил червь?

 – Ну!

 – Что ж от них ждать, в сущности? Черви – это черви. Такая терпимость возмутила розовую особу.

 – Прям, сейчас! – сказала она. – Он что говорит? Он говорит, я толста для героини. – Она горестно фыркнула. – И вообще играла в местечках. Это надо же, в местечках! Называется Пояс Б. Да им чем толще, тем лучше! Значит, не зря потратились. Вот, в Лейстере писали «Пышная красота».

 – Простите?

 – Это у меня. Джеральдина, в «Исковерканных судьбах». Интеллект моего племянника, какой бы он там ни был, уже встал на место.

 – Вы играете в мелодрамах?

 – Это кто, я? – откликнулась особа. – Эт где, в мелодрамах? Он еще спрашивает!

 Арчибальд подтвердил, что делает именно это.

 – Простите, – заметил он, – не зайти ли нам в погребок, немного выпить? Я бы вам предложил выгодное дельце.

 Особа подозрительно прищурилась.

 – Дельце?

 – Вот именно.

 – А бриллиантами не осыпете?

 – Нет, нет, что вы!

 – Ну, тогда – ладно. Тут, знаете, глаз да глаз. Булочку съешь, какао выпьешь, а они уже и лезут. Жуть!

 – Распутные аристократы?

 – Да уж, наверное. Переодетые.

 И так, по-дружески болтая, они спустились в блаженную прохладу погребка.

 Я редко встречался с толстыми, целомудренными особами, которые играют героинь в городах Пояса Б (сказал мистер Маллинер), я редко встречался с ними, и потому – не знаю, обычен ли среди них столь острый разум, как у Ивонны Мальтраверс. Она не только поняла все с ходу, но и ничуть не удивилась. Арчибальд, ожидавший долгих разъяснений, был поистине очарован.

 – Значит, ясно? – проверил он. – Значит, устроите скандал в «Савое»? Входит обесчещенная девица…

 Ивонна Мальтраверс укоризненно покашляла.

 – Нет, лапочка, – сказала она. – Видно, вы не читали «Бексхилл Газет». Так прямо и написано: «Сама чистота». Это Миртл, «Длань рока». Лучше я буду брошенная невеста.

 – Вы думаете, лучше?

 – А то! Чего творится, какое время… Не читали? «Положим руку на плуг и угасим грязный потоп бесстыдства».

 – Я много раз об этом думал, – заметил Арчибальд.

 – А уж я!

 – Ну, прекрасно. – Племянник мой встал. – Жду вас в «Савое», в начале десятого. Вы входите…

 – Появляюсь, – мягко поправила Ивонна.

 – Появляетесь…

 – Слева. Как говорится, из левой кулисы. Профиль лучше получается.

 – И обвиняете меня в том, что я играл вашими чувствами.

 – Как последний гад.

 – Самый последний. Где это было?

 – В Миддлборо, – твердо сказала Ивонна. – А почему? А потому, что меня там правда бросили. Ярче выйдет. Как вспомню Бертрама, прям зайдусь. И по попе, и по попе…

 – Это не нужно, – заволновался Арчибальд. – Конечно, не хочу вмешиваться в… э… вашу концепцию роли, но брюки очень плохо защищают. Такая тонкая ткань…

 – Ладно, – не без грусти согласилась мисс Мальтраверс. – Вам видней. Значит, только текст.

 – Спасибо вам большое.

 – А знаете, – оживилась актриса – это прямо моя сцена в «Забытой невесте»! Один к одному. Только там – алтарь. Может, отложим до свадьбы?

 – Нет, лучше не откладывать.

 – Дело ваше. Возьму тот текст, как раз подойдет. Сократить немного… Ничего, если я вас назову «бессердечный кобель, который пятнает славное имя британца»?

 – Пожалуйста, пожалуйста.

 – Большой был успех. Ну, ладно. Идите. В четверть десятого.

 Казалось бы, все улажено, но Арчибальд облегченья не испытывал. Когда он сидел в «Савое», ковыряя что-то съедобное, его не утешала мысль, что он выполняет свой долг, как истинный Маллинер.

 Да, думал он, нелегка верность семейной традиции. То ли дело написать письмо, уехать куда-нибудь и затаиться, пока все не утихнет. Но нет, сиди и жди, пока тебя опозорят при всем честном ресторане.

 Своей незапятнанной репутацией он очень гордился. Приятно думать, гуляя по Лондону, что люди шепчут: «Это – Маллинер, ну, который так замечательно кудахтает». Теперь будут шептать: «Это – Маллинер, ну, который так опозорился в «Савое». Мысли эти не стали приятнее, когда он подумал, что, в порыве вдохновения, сообщница может забыть об их джентльменском уговоре. Брюки действительно шьют из тонкой ткани.

 Теперь мы поймем, почему он едва слушал Аврелию. На радостях она то и дело смеялась серебристым смехом, и всякий раз в племянника моего как бы впивалась электродрель.

 Оглядевшись, он задрожал. Почему-то ему казалось, что, пусть в толпе, они будут одни. Но нет; здесь собрались буквально все знакомые. Справа сидел молодой маркиз Хэмширский, который вел колонку сплетен для «Дэйли Трибьюн». На два столика дальше расположился герцог Датчетский, который вел такую же колонку в «Дэйли Пост». Кроме них, тут было с полдюжины графов, виконтов, баронов и баронетов, сотрудничавших в других изданиях. Словом, пресса обеспечена.

 И вдруг случилось самое страшное. В зал вошла леди Маллинер с каким-то пожилым военным.

 Арчибальд достиг сардиночной стадии, и, как он позже рассказывал, просто ощущал, что сардинка обращается в пепел. Мать он любил и уважал даже после событий, показавших ему, что у нее не все дома, а потому самая мысль о том, что она увидит его позор, причиняла страшную боль.

 Несмотря на это, он расслышал, что Аврелия что-то говорит, и переспросил:

 – А?

 – Я говорю, – отвечала Аврелия, – вон твоя мама.

 – Вижу.

 – Она гораздо лучше выглядит.

 – Э?

 – Понимаешь, у нее наметился двойной подбородок. Прихожу, она рыдает – мяла, мяла, и все попусту. Конечно, я ей объяснила, что способ один, новый метод. Двадцать минут дышишь, как собака в жаркую погоду, это укрепляет мышцы. Потом – повторяешь, сколько можешь, «Сью-ксс», «Сью-ксс». «Сью» – не так важно, а вот в «ксс» – вся суть. Разрушает жировые ткани. Зал завертелся.

 – Что?!

 – Да, разрушает, – подтвердила Аврелия. – Конечно, тут нужна осторожность, а то вывихнешь шею.

 – Значит, – сказал Арчибальд, – я ее застал за этим самым делом?

 – А, ты ее видел? Испугался, наверное! Когда я застала мою тетю, я побежала звонить психиатру.

 Арчибальд, тяжело дыша, откинулся на спинку стула. Он горько дивился Судьбе, которая, видимо – шутки ради, крушит и ломает нам жизнь. Потом чувства его перекинулись на женщин. Честно говоря, думал он, их надо держать на привязи. Никогда не знаешь, что они сделают.

 Тут он понял, что не прав. Он достоверно знал, что сделает одна из них, Ивонна Мальтраверс. Она войдет слева и скажет, что он запятнал славное имя Мидлсборо или еще какой-то дыры.

 – Живот – совсем другое дело, – рассказывала Аврелия, – Надо встать на четвереньки и ходить вокруг комнаты, приговаривая: «Уф-фа, уф-фа». Ой, Господи! – Она засмеялась. – Кого только нет теперь в ресторанах! Посмотри, какое чучело.

 Следуя за ее взглядом, он посмотрел, и сердце его сделало два двойных сальто. В дверях, а если хотите – в кулисе, стояла Ивонна, оглядывая столики.

 – Кого-то ищет, – сказала Аврелия.

 Если бы кто-нибудь, на пари, сунул шило в брюки моего племянника, он не вскочил бы с такой прытью. Оставалась одна надежда. Конечно, это вызовет толки, но если зажать ей рот рукой, схватить ее другой рукой за шкирку, выволочь, сунуть в такси и сказать, чтобы по дороге шофер по возможности пристроил ее в подходящий подвал, все обойдется.

 Кое-кого это удивит. Аврелия, подняв брови, молча потребует объяснений. Можно ответить, что такие упражнения развивают трицепсы и устраняют лишний жир с грудных мышц.

 Уподобясь пуме из африканских глубин, племянник мой ринулся к актрисе. Завидев его, она прошептала:

 – А я вас ищу, ищу…

 Прошлый раз, в погребке, голос ее был так звонок и сочен, что посетители из нервных дважды жаловались хозяину. Сейчас он напоминал утечку газа, и даже это усилие явно причиняло ей боль.

 – Тут такая штука, – просипела она, часто моргая. – Я по дурости очень расстроилась, а подруга моя мне и скажи, от подбородка есть упражнение. Может, слышали – «Сью-ксс», «сью-ксс». Ну, раза три – ничего, то есть три «сью», два «ксс», а потом как щелкнет! В общем, очень больно говорить, прямо щипцами рвет. Совсем не то выйдет, совсем не то. Разве так разыграешься? Голос нужен. Помню, как-то две лампы лопнули… Ладно, хотите – начнем.

 Секунду-другую племянник мой тоже не мог говорить. Таких чувств он не испытывал с тех пор, как Аврелия дала ему слово.

 – Нет-нет! – вскричал он. – Не беспокойтесь! Идите домой, разотритесь чем-нибудь. Утром пошлю чек.

 – Вот тут, понимаете, как щипцами…

 – Понимаю, понимаю! Ну, пока! Всего хорошего! Бог в помощь! Буду следить за вашими успехами.

 Едва касаясь пола, он вернулся к удивленной и любопытной невесте.

 – Ты с ней знаком? – спросила она.

 – Конечно, – сказал Арчибальд. – Моя бывшая няня.

 – Что ей нужно?

 – Пришла меня поздравить.

 – Разве у тебя день рождения?

 – Ты же знаешь этих нянь! А вообще-то, мой ангел, мой прекрасный кролик, скоро у меня свадьба. Давай позовем двух епископов, лишний не помешает. Надо подстраховаться, а то, куда ни взгляни, все делают эти упражнения.

Эй, смелей!

 Сельский хоровой кружок готовил спектакль в пользу органного фонда, репетируя по этой причине оперетту «Волшебник» (авторы – Гилберт и Салливен). Мы же сидели у окна, в «Привале рыболова», курили трубки и слушали звуки, долетавшие до нас. Мистер Маллинер стал им вторить.

 – О-о-о-ох! Я был бедный и бледный священник, – пел он в нос, как поет любитель, исполняющий что-то старинное.

 – Заметьте, – сказал он, обретая обычный тембр, – мода меняется даже в Церкви. Теперь едва ли найдешь бледного священника.

 – Да, – согласился я. – Молодые помощники викария мясисты и спортивны. Бледных я что-то не видал.

 – Вероятно, вы не знакомы с моим племянником?

 – Как это ни прискорбно.

 – Слова этой арии подошли бы к нему. Вот, послушайте.

 В те времена, о которых я говорю (сказал мистер Маллинер), мой племянник Августин был молод и бледен. Еще с детства он отличался исключительной хлипкостью, и в богословском колледже его обижали низкие души. Как бы то ни было, приехав в Нижний Брискет, чтобы помогать викарию, он поразил всех кротостью и робостью. Тихий, волосы льняные, глазки голубенькие, повадка праведной трески. Словом, именно этот тип священника имел в виду Гилберт, когда писал либретто.

 Свойства викария не помогали преодолеть природную робость. Преподобный Стенли Брендон был массивен и сердит, а его малиновое лицо и сверкающий взор испугали бы и более смелого помощника. Студентом он славился как боксер в тяжелом весе, и племянник говаривал, что он привносит в приходскую жизнь самый дух ринга. Однако именно его дочери отдал Августин свое сердце. Поистине, Купидон сильнее малодушия.

 Прелестная Джейн нежно любила Августина, но встречались они тайно, не решаясь открыться викарию. Племянник, честный, как все Маллинеры, нестерпимо страдал. Однажды, гуляя в саду, у лавровых кустов, он возмутился духом.

 – Дорогая, – сказал он, – я больше не вынесу. Сейчас же иду к нему и прошу твоей руки.

 Джейн побледнела, прекрасно зная, что получит он пинок ногой.

 – Нет! – вскричала она. – Не надо!

 – Дорогая, – сообщил мой племянник, – обман греховен.

 – Хорошо, иди, только не сегодня!

 – Почему?

 – Папа очень сердится. Епископ ругает его в письме за лишние вышивки на ризах. Сегодня папа сказал, что Слон не имеет права говорить с ним в таком тоне. Они вместе учились.

 – А завтра, – взволновался Августин, – епископ приедет сюда, на конфирмацию!

 – Вот именно. Я очень боюсь, что они повздорят. Какая жалость, что у папы – этот епископ! Папа все время вспоминает, как дал ему в глаз, потому что тот налил ему чернил за шиворот. Значит, сегодня не пойдешь?

 – Не пойду, – заверил Августин,

 – И подержишь ноги в горчице? Трава такая мокрая…

 – Подержу, подержу.

 – Ты такой хрупкий.

 – Да…

 – Надо бы попринимать тонизирующее средство.

 – Может, и надо бы… Спокойной ночи, дорогая.

 Джейн скользнула в дом, Августин пошел в свою комнату, которую снимал на Главной улице, и, войдя, сразу увидел посылку. Рядом лежало письмо. Он рассеянно его открыл.

 «Дорогой Августин!»

 Он посмотрел на подпись. Писала тетя Анджела, жена моего брата Уилфрида. Если вы помните историю о том, как они поженились, вам известно, что Уилфрид – знаменитый химик, который, среди прочего, создал крем «Жгучий цыган» и лосьон «Горный снег».

 «Дорогой Августин! (писала Анджела Маллинер). Последнее время я много о тебе думаю, никак не могу забыть, какой ты был слабенький, когда мы виделись. Вероятно, тебе не хватает витаминов. Прошу тебя, следи за здоровьем!

 Мне все казалось, что тебе надо попринимать тонизирующее средство. По счастливой случайности, Уилфрид как раз изобрел одно, называется «Эй, смелей!», умножает кровяные шарики. Это – пробный флакон, я взяла его из лаборатории. Принимай его, дорогой, именно он тебе и нужен.

 Любящая тетя Анджела.

 P.S. Столовую ложку на ночь и с утра».

 Августин не был суеверен, но совпадение его потрясло. Только Джейн заговорила о средстве – и вот оно, пожалуйста. Поневоле усмотришь тут смысл. Он встряхнул бутылку, откупорил, налил полную ложку – и выпил, закрыв глаза.

 К счастью, снадобье было приятным на вкус, хотя и резковатым, словно херес, в котором вымачивали старую подошву. Августин почитал богословский трактат и лег в постель.

 Как только нога его скользнула между простыней и одеялом, он обнаружил, что миссис Уордл, его хозяйка, забыла положить грелку.

 – Ну что же это такое! – сказал он в глубокой обиде, ибо сотни раз говорил, что ноги у него мерзнут. Выскочив из постели, он кинулся на лестницу, взывая:

 – Миссис Уордл! Ответа не было.

 – Миссис Уордл! – завопил он так, что затряслись окна. Послышалось шарканье, сварливый голос спросил:

 – Ну, что там еще? Августин трубно фыркнул.

 – Что?! – взревел он. – А вот что! Сколько раз говорить? Опять забыли грелку!

 Миссис Уордл удивилась.

 – Я не привыкла… – начала она.

 – Мол-чать! – заорал Августин. – Меньше слов, больше грелок! Живей, живей, а то съеду! Комнат много, вы не одна. Эй, живо!

 – Сейчас, мистер Маллинер. Сейчас, сейчас, сейчас. Я мигом.

 – Поживей! Ну, ну, ну! Проворнее!

 – Сию минуточку, мистер Маллинер…

 Через час, перед самым сном, Августин подумал: не был ли он грубоват со своей хозяйкой? Не допустил ли он… как бы тут сказать… неучтивости? Да, печально решил он, что-то такое было. Он зажег свечу, взял дневник и написал:

 «Кроткие наследуют землю. Достаточно ли я кроток? Сегодня, укоряя хозяйку, которая не дала мне грелку, я был несколько резок. Искушение – сильное, но все же я виноват, ибо дал волю страстям. На будущее: сдерживать такие порывы».

 Но, когда он проснулся, чувства были иные. Он принял «Эй, смелей!» и, заглянув в дневник, едва поверил, что сам это написал. «Резок»? Ну, конечно. А как еще обращаться с безмолвными особами, которые не дают тебе грелку?

 Он густо зачеркнул эту запись и написал сбоку: «Чушь! Так ей и надо, старой дуре».

 После чего пошел завтракать.

 Чувствовал он себя превосходно. Дядя Уилфрид не ошибся, лекарство действовало на эти шарики. До сих пор Августин о них не знал, но теперь, поджидая яичницу, явственно ощущал, что они просто пляшут. Видимо, они собирались стайками и веселились вовсю.

 Он еще пел, когда миссис Уордл принесла завтрак.

 – Что это такое? – грозно спросил он.

 – Яишенка, мистер Маллинер. Хорошая.

 – В каком смысле? Быть может, она добра; быть может, она учтива; но есть ее нельзя. Идите в кухню и попытайтесь снова. В кухню, не в крематорий! Жарить – одно, сжигать – другое, любезная. Уловили разницу? Не уловите – съеду, у вас и так слишком дорого.

 Радость бытия, с которою он начал день, не уменьшалась, а, скорее, росла. Августин так взбодрился, что, против обычая, взял шляпу, надел ее набекрень и пошел пройтись по лугам.

 На обратном пути, совсем уж расцветший, он увидел зрелище, редкое в сельской местности, – бегущего епископа. В таких местечках вообще редко видят епископов, но если уж увидят, то в карете или на чинной прогулке. Этот несся, как лошадь на скачках, и Августин залюбовался им.

 Епископ, большой и толстый, отличался, казалось бы, солидностью, а не прытью – но бежал хорошо. Мелькая гетрами, промчался он мимо Августина и вдруг, доказывая свою многогранность, взлетел на дерево. Племянник мой догадался, что побудила его к этому лохматая пятнистая собака, подбежавшая к дереву сразу после него.

 Августин подошел к ним.

 – Не поладили с бессловесным другом? – осведомился он. Епископ посмотрел вниз со своего насеста.

 – Молодой человек, – сказал он, – спасите меня!

 – Рад служить, – откликнулся Августин.

 Прежде он боялся собак, теперь – не колебался. С несказанной быстротой схватив камень, он швырнул его и крякнул от радости, угодив в цель. Собака, сообразив, что к чему, ускакала со скоростью 45 миль в час, а епископ, осторожно спустившись, схватил руку Августина:

 – Вы меня спасли!

 – Ладно, чего там! Мы, клирики, должны помогать друг другу.

 – Я думал, она меня вот-вот схватит.

 – Да, собачка могучая. Как говорится, грубая сила. Суровый песик.

 Епископ кивнул.

 – Зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, 34, 7. Не могли бы вы мне сказать, где тут живет викарий? Боюсь, я сбился с пути.

 – Я провожу вас.

 – Спасибо. Лучше бы вам не заходить, у нас со старым Пирогом серьезная беседа… то есть с преподобным Стенли Брендоном.

 – А у меня – с его дочерью. Побуду в саду.

 – Вы – замечательный человек, – сказал епископ, когда они двинулись в путь. – Наверное, его помощник?

 – Пока – да, – отвечал Августин, хлопая спутника по плечу, – но подождите, что будет! Подождите, сами увидите.

 – Да, конечно. Вы пойдете далеко, так сказать – доберетесь до вершин.

 – Как вы в недавнем прошлом? Ха-ха!

 – Ха-ха! – поддержал его епископ. – Ну и пройдоха вы, однако!

 И он ткнул Августина в бок.

 – Ха-ха-ха! – сказал Августин и хлопнул его по спине.

 – Кроме шуток, – промолвил епископ, когда они вошли в сад, – я послежу за тем, чтобы вы получили все, чего достойны. Поверьте, дорогой мой, я в жизни своей не видел такого ловкого удара. Слова мои я взвесил, я вообще человек прямой.

 – Велика истина и сильнее всего, – сказал Августин. – Вторая книга Ездры, 4,41.

 И пошел к лавровым кустам, где обычно встречался с Джейн. А епископ, подойдя к двери, позвонил в звонок.

 Хотя они не договорились о свидании, Августин удивлялся, что Джейн все нет. Он не знал, что отец поручил ей развлекать жену епископа, показывая этой достойной даме местные виды. Прождав четверть часа, он решил было уйти, но тут до него донесся звук сердитых голосов. Видимо, они долетали из комнаты, выходившей в сад.

 Легко пробежав по лужайке, Августин приблизился к дому. Окно, доходившее до пола, было открыто.

 – Ах, вот как?! – говорил викарий дрожащим, звонким голосом.

 – Да уж, именно так, – отвечал епископ.

 – Ха-ха!

 – Еще посмотрим, кто над кем посмеется!

 Августин подошел поближе. Джейн боялась не зря, старые товарищи ссорились. Он заглянул в окно. Викарий шагал по ковру, заложив руки за спину, тогда как епископ стоял у камина и дерзко смотрел на былого друга.

 – Кто бы рассуждал о ризах! – возмущался викарий.

 – Не ваше дело.

 – Нет, вы скажите, с чем их едят? Ха-ха.

 – И скажу!

 – Пожалуйста. Просим.

 – Ризы – это облачение, расшитое по определенному образцу. Спорьте, не спорьте, любезнейший Пирог, а вы от образца отступили. Придется это исправить, не то будет хуже.

 Викарий гневно сверкнул глазами.

 – Вот как? – спросил он. – А я не исправлю. Нет, это надо же, какая наглость! Быть может, вы забыли, что я знавал вас замурзанным мальчишкой и мог бы кое-что рассказать?

 – Я ничего не скрываю!

 – Да? А кто положил французу в ящик белую мышь?

 – Кто налил варенья старосте в постель? – парировал епископ.

 – У кого был грязный воротничок?

 – Кому надевали слюнявчик? – гремел великолепный голос (заметим, что даже шепот епископа оглашал весь храм). – Кого вырвало за ужином?

 Викарий задрожал. Лицо его стало темно-лиловым.

 – С индейкой что-то случилось, – выговорил он.

 – Еще бы! Вы ее слопали, вот что с ней случилось. Если бы вы заботились о душе так, как заботитесь об утробе, вы были бы епископом.

 – Да?

 – Нет, что это я! У вас бы мозгов не хватило. Викарий зловеще засмеялся.

 – Мозгов! Нет, это бесподобно! Мы прекрасно знаем, как становятся епископом.

 – Что вы имеете в виду?

 – Вот вы – епископ. Не будем спрашивать, чему вы этим обязаны.

 – То есть как?

 – Так. Не будем.

 – Почему?

 – Потому. Вам же лучше!

 Этого епископ не выдержал. Лицо его перекосилось, он шагнул вперед – но Августин вскочил в комнату.

 – Ну, ну, ну, ну! – сказал он. – Ну-ну-ну-ну-ну! Епископ и викарий воззрились на него.

 – Не надо! – заметил мой племянник.

 Первым опомнился викарий.

 – Кто вас сюда пустил? – заорал он. – Почему вы скачете? Вы что, клоун?

 Августин смело встретил его взгляд.

 – Нет, – отвечал он, – я священник. А потому мне больно, когда священнослужители, мало того – бывшие друзья, забывают о дружбе и о сане. Это дурно. Это очень дурно, мои дорогие.

 Викарий закусил губу. Епископ опустил голову. Августин положил руки им на плечи.

 – Разве можно так кричать? – спросил он.

 – Это не я, – сказал викарий, – это он начал.

 – Ну и что? – возразил мой племянник, останавливая жестом епископа. – Будьте благоразумны. Уважайте правила спора. Помягче, полегче, поучтивей. Вы считаете, – обратился он к епископу, – что у нашего друга слишком узорные ризы?

 – Да. И не уступлю.

 – Допустим. Но что такое узор перед истинной дружбой? Подумайте немного. Вы вместе учились. С ним, с нашим славным хозяином, играли вы на лужайке, с ним метали перья на уроке. Неужели все это ничего не значит для вас? Неужели память молчит?

 Викарий вытирал слезы. Епископ искал платок. Все молчали.

 – Прости меня, – сказал наконец епископ.

 – Нет, ты меня прости, – сказал викарий.

 – Знаешь, индейка протухла. Помню, я еще удивлялся, зачем подают такую гадость.

 – Когда ты положил эту мышь, ты совершил подвиг. Тебя бы тогда и сделать епископом.

 – Пирог!

 – Слон!

 Они обнялись.

 – Вот так-то, – одобрил Августин. – Все в порядке?

 – Да-да! – воскликнул викарий.

 – В высшей степени, – подтвердил епископ. – Носи что хочешь, Пирог, тебе виднее.

 – Нет-нет! Я был не прав. Зачем вообще эти вышивки?

 – Пирог, мой дорогой…

 – Не беспокойся, Слон! Мне совершенно все равно, есть они или нет.

 – Какой человек! – Епископ закашлялся и помолчал, чтоб хоть немного скрыть свои восторги. – Пойду-ка погляжу, где моя жена. Они гуляют с твоей дочерью.

 – Вон, возвращаются.

 – А, вижу! Красивая у тебя дочь… Августин хлопнул его по плечу.

 – Золотые слова, епиша! Лучшая девушка на свете. Я ее люблю, и, спешу сказать, взаимно. Недостает отцовского благословения. Тогда уж огласили бы в церкви. Ну как?

 Викарий подпрыгнул, словно его укололи. Как многие викарии, он недолюбливал простых священников, а моего племянника считал самым жалким из этого презренного класса.

 – Что?! – воскликнул он.

 – Превосходнейшая мысль, – умилился епископ. – Я бы сказал, перл мудрости.

 – Моя дочь – за простым священником!

 – Кто им не был? Ты – был, Пирог.

 – Да, но не таким.

 – Конечно. И я таким не был. Куда нам с тобой! Я в жизни своей не встречал такого замечательного юноши. Знаешь ли ты, что меньше часа назад он с удивительной смелостью и поразительной ловкостью спас меня от мерзкой собаки в черных пятнах? Я буквально погибал, когда этот молодой человек быстро, четко, мудро угодил в нее камнем.

 Викарий явственно боролся с каким-то сильным чувством.

 – В черных пятнах? – уточнил он.

 – Черных, как ночь. Но не черней ее души.

 – Угодил камнем?

 – Еще как!

 Викарий протянул Августину руку.

 – Маллинер, – сказал он, – я этого не знал. Теперь, когда я знаю, у меня нет возражений. Именно эта собака цапнула меня за ногу во второе воскресенье перед Великим постом, когда я гулял по берегу, сочиняя проповедь о некоторых проявлениях так называемого духа времени. Женитесь, я разрешаю. Да обретет моя дочь то счастье, которое может дать ей такой муж.

 Ответив с должным чувством, Августин ушел, а за ним – и епископ, молчаливый, если не мрачный.

 – Я очень обязан вам, Маллинер, – через какое-то время сказал он.

 – Ну что вы! – воскликнул Августин. – Что вы, что вы!

 – Обязан. Вы спасли меня от большой беды. Если бы вы не вскочили в комнату, я бы дал ему в глаз.

 – Наш дорогой викарий может довести, – согласился Августин.

 – Я уже стиснул руку, сжал кулак, приноровился – и тут вы. Страшно подумать, что было бы, если бы не такт, удивительный в ваши годы. Меня могли лишить сана. – Он вздрогнул. – Меня бы выгнали из клуба. Но, – он погладил Августина по плечу, – не будем гадать! Не будем строить мрачные домыслы. Расскажите лучше о себе. Вы любите эту прелестную девушку?

 – Да, люблю. Епископ опечалился.

 – Подумайте, Маллинер. Брак – дело серьезное. Не делайте этого шага! Я – женат, и на прекраснейшей женщине, но часто думаю, что холостому – лучше. Женщины, мой дорогой, – странные создания.

 – Не без того, – согласился Маллинер.

 – Моя жена – лучшая из женщин. И все же… – Епископ печально замолчал, почесывая спину. – Вот, смотрите, – сказал он. – Тепло сегодня?

 – Даже жарко. Двадцать два, – сказал Августин.

 – Именно, двадцать два. Фланель при моей чувствительной коже! Если вам не трудно, мой дорогой, почешите мне спину вашей палкой.

 – Епиша, – возмутился Августин, – что же это такое! Зачем вы согласились?

 Епископ покачал головой.

 – Вы не знаете моей жены. Ей не возражают.

 – Чушь! – вскричал Августин, глядя за деревья, туда, где жена епископа снисходительно и великодушно рассматривала в лорнет лобелию. – Да я в два счета!..

 Епископ схватил его за руку.

 – Что вы собираетесь сделать?

 – Поговорю с вашей женой. Фуфайку, в такой день! Чудовищно! Просто дичь какая-то. В жизни моей не слышал…

 Епископ печально глядел ему вслед. Он искренне полюбил его и не мог спокойно смотреть, как бездумно идет он на гибель. Сейчас она посмотрит на него в лорнет. Англия усеяна останками безумцев, на которых она смотрела…

 Он затаил дыхание. Августин подошел к ней, она подняла лорнет… Епископ закрыл глаза и для верности отвернулся.

 Наконец, через долгое время, он услышал веселый голос:

 – Все в порядке, епиша.

 – Как… как?..

 – В порядке. Она говорит, идите переоденьтесь. Епископ покачнулся.

 – Что… что вы ей сказали? Чем убедили?

 – Ну, напомнил, что сегодня тепло, пожурил немного…

 – По-жу-ри-ли?!

 – Она была очень рада. Приглашала как-нибудь зайти.

 – Мой дорогой! – вскричал епископ. – Почему «зайти»? Переезжайте к нам. Будьте моим секретарем. Жалованье назначьте сами. Если вы женитесь, вам нужно много денег. Не покидайте меня, я ждал вас столько лет!

 Августин вернулся домой уже под вечер. Обедал он у викария, оживляя застолье беседой.

 – Вам письмо, мистер Маллинер, – услужливо сказала хозяйка.

 Августин его взял.

 – Как ни жаль, миссис Уордл, – заметил он, – я вскоре уезжаю.

 – Ах, Боже мой! Если что не так…

 – Нет-нет, епископ берет меня в секретари. Переезжаю в его дворец.

 – Подумать только! Вы и сами будете епископом, мистер Маллинер.

 – Возможно. Весьма возможно. Что ж, почитаем, что нам пишут.

 Он распечатал письмо. Пока он читал, лоб его прорезали морщины.

 «Дорогой Августин! Пишу в спешке, твоя тетя натворила дел. 1 Она послала тебе образец моего нового снадобья, а взяла его – тайно от меня. Если бы она сказала, что думает сделать, я бы предотвратил беду.

 Препарат «Эй, смелей!» бывает двух видов, А и Б. А – достаточно мягкое тонизирующее средство, предназначенное для людей. Б годится исключительно для животного царства и создано мною по настойчивым просьбам индийских магараджей.

 Как тебе известно, магараджи очень любят охоту на тигров. Сами они при этом сидят на слонах; и часто бывает, что слоны, увидев тигра, поворачивают обратно. Чтобы скорректировать эту тенденцию, я изготовил препарат типа Б. Если подмешать столовую ложку в утренний корм, самый робкий слон бестрепетно пойдет на тигра.

 Тем самым, подожди, пока я пришлю средство А.

 Твой любящий дядя Уилфрид».

 Какое-то время Августин думал. Потом просвистел начало псалма, предназначенного на двадцать шестое июня, и вышел из комнаты.

 Через четверть часа двинулась в свой путь телеграмма:

 «Шропшир, Лессер Лоссингем, Уилфриду Маллинеру.

 Письмо получил. Вышли немедленно ящик препарата Б. Благословенны житницы твои и кладовые твои тчк Второзаконие двадцать восемь зпт пять тчк Августин».