Текст книги "Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)"

Автор книги: Пэлем Грэнвилл Вудхауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)

 – Простите, сэр Мергатройд, – проговорил он, – мне нужно уехать первым же поездом. Семейные дела…

 И, не сказав больше ни слова, он пошел в дом. Племянник мой привык к пожарищам; но, войдя в свою комнату, понял, что спать ему не придется. Кроме неприятного запаха горелых стихов, мешала и вода. Расторопный Фредди обратил помещение во внутреннее море. Разве что утка могла бы устроиться на такой постели.

 Вот почему минут через десять Мордред лежал на диванчике с высокой спинкой, который, в свою очередь, стоял в библиотеке. Он считал овец, но сон не шел; да и впрямь, заснешь ли на дыбе? Стоит ли считать овец, если каждая из них, обретя сходство с Аннабеллой, бросает на тебя укоризненный взгляд?

 Собравшись послать куда-нибудь двести тридцать вторую овцу, Мордред подскочил, как от взрыва, ибо внезапно зажегся свет. Подрожав немного, мой племянник осторожно высунул нос, чтобы понять, в чем дело.

 В комнату только что вошли три человека: сэр Мергатройд с тарелкой сандвичей, его жена с сифоном и стаканчиками и сама Аннабелла с бутылками, в которых он опознал виски и два имбирных пива.

 Племяннику моему претит всякое лукавство, и он собрался вскочить, а там – и удалиться, но понял, что шлепанцы – где-то глубоко под диванчиком. Нельзя же, в самом деле, предстать перед Аннабеллой босым!

 Поэтому он лежал, слушая в тишине, как свистит содовая и произносят «кляц!» бутылки имбирного пива.

 В конце концов хозяин заговорил.

 – М-да… – сказал он. – Дела-а…

 Забулькало пиво, потом леди Спрокет-Спрокет тихо, изысканно произнесла:

 – Больше ничего не предпримешь.

 – Вот именно, – поддержал ее муж. – Судьбы не переборешь. Что ж, придется торчать в этом проклятом бараке… Все деньги уходят, до гроша! А если б не эти чертовы гости… не эти… ну, эти… стоял бы страховой инспектор у горки пепла и выписывал чек! Нет, какие кретины! Ты видела Фриппа с ведрами?

 – Еще бы! – вздохнула хозяйка.

 – Аннабелла! – сказал хозяин.

 – Да, папочка?

 – Если тебе придет в голову выйти за Алджернона Фриппа, Уильяма Биффена, Джона Гаффингтона, Эдварда Проссера, Томаса Мейнприса или Фредерика Бута, помни: только через мой труп. Нет, какие гады! Ведра, видите ли! Мы бы могли переехать в Лондон…

 – В хорошенькую квартирку… – сказала леди Спрокет-Спрокет.

 – Рядом с клубом…

 – И с магазинами…

 – И с театрами…

 – И с друзьями…

 – Когда Аннабелла, – продолжал баронет, подкрепляясь сандвичем, – проявила такой ум, распознав возможности Маллинера, счастье было буквально под рукой. Эта усадьба давно ждала человека, который бросает сигареты в корзину. Я верил, что нам наконец послали ангела…

 – Папа, – сказала Аннабелла, – он сделал все, что мог.

 – Да, – согласился хозяин. – А как он ведра опрокидывал! Как путался в ногах! В жизни мне никто так не нравился. Хорошо, пишет стихи – но так ли это страшно? Поэты – тоже люди. Да я сам на банкете Верных Сынов Вустершира сочинил очень недурной стишок. Всем очень понравилось, они даже подпевали. Вот, послушай: «Одна девица из Иттельна вела себя неосмотрительно…»

 – Папа! При маме!

 – Да-да, не стоит. Что ж, пойду лягу. Идем, Аврелия. А ты, Аннабелла?

 – Я еще посижу, подумаю.

 – Что-что?

 – Подумаю.

 – А, подумаешь! Ну-ну.

 – Мергатройд, – сказала леди Спрокет-Спрокет, – неужели это конец? Сигарет еще много, мы могли бы дать ему корзинку…

 – Зачем? Сама слышала, он уезжает. Когда я подумаю, что мы никогда не увидим этого… Эй, эй, эй! Ты что, плачешь?

 – О, мама!

 – В чем дело, дорогая?

 – Мама, я его люблю! Еще там, у дантиста, я это поняла. А теперь…

 – Эй! – крикнул Мордред, выглядывая из-за спинки. – Аннабелла, это правда?

 Появление его, естественно, вызвало некоторый отклик. Сэр Мергатройд подпрыгнул, как скачущий боб. Жена его задрожала, как желе. Что же до их дочери, она разинула рот и смотрела, как смотрят те, кому явилось привидение.

 – Вы меня любите?

 – Да, Мордред.

 – Сэр Мергатройд, – сказал мой племянник, – имею честь просить у вас руку вашей дочери. Я всего лишь бедный поэт…

 – Бедный?

 – То есть скромный. А так, вообще, я богатый. Я могу предоставить Аннабелле все, что требуется.

 – Тогда берите ее, мой мальчик! Жить вы будете в Лондоне?

 – Как и вы.

 Сэр Мергатройд покачал головой.

 – Нет-нет, мечты мои кончились. Да, я надеялся, в конце концов – дом застрахован на сто тысяч фунтов, но что с того? Доживу мои дни в этой проклятой усадьбе. Выхода нет.

 – Вы хотите сказать, что у вас нет парафина? Баронет вздрогнул.

 – Парафина?

 – Если б он был, – нежно заметил Мордред, – могло бы оказаться, что нынешний пожар не совсем потух. Так бывает с пожарами. Льешь эту воду, вроде все в порядке, а искра-то осталась! И ка-ак вспыхнет!.. Скажем, здесь.

 – Или в бильярдной, – подсказала хозяйка.

 – И в бильярдной, – поправил ее мой племянник. – Да что там, и в гостиной, и в столовой, и в кухне, и в людской, и в комнатке у дворецкого. Но если нет парафина…

 – Мой мальчик, – жалобно сказал баронет, – откуда вы это взяли? У нас его завались. Весь погреб полон.

 – Аннабелла покажет, как туда пройти, – предложила хозяйка. – Покажешь, доченька?

 – Конечно, мама. Тебе там очень понравится, дорогой. Так живописно… Может быть, тебя заинтересуют наши запасы бумаги и стружек…

 – Ангел мой! – восхитился Мордред. – Ты обо всем подумала!

 Он отыскал шлепанцы и вместе с нею направился к лестнице. Когда они шли по ступенькам, над перилами показалось лицо сэра Мергатройда, и к ногам их, как благословение, упал коробок.

Роман фотографа

 Кто-то оставил в нашем «Привале» еженедельник с картинками, и, листая его, я увидел, что на девятой странице изображена опереточная дива с розой в зубах, глядящая через плечо. Естественно, я отшатнулся, слабо вскрикнув.

 – Ну, ну! – укорил меня мистер Маллинер. – Зачем так волноваться? Важна не фотография актрисы, а чувства, что примешиваем к ней.

 И он отхлебнул виски.

 Доводилось ли вам (начал мистер Маллинер) думать о том, что чувствует модный фотограф? Статистика сообщает, что реже всего женятся они и молочники. Разносчик молока видит женщину слишком рано, фотограф проводит день в испарениях женской прелести. Судьба их печальна; но, по иронии той же судьбы, исторгающей из мыслящего человека и горький смех, и жалобный плач, каждый фотограф спит и видит, как бы снимать красавиц.

 Дело в том, что начало его пути омрачают уроды, и он от них устает.

 – Почему, – говорил в такой ситуации мой кузен Кларенс, – почему всех страшил так и тянет сниматься? Казалось бы, сиди и таись – но нет, норовят в альбомы! Как начинал я, как пылал – и все, дух мой рухнул. Сегодня ко мне записался мэр Восточного Тутинга, завтра придет при всем параде, включая треуголку. Ты бы его видел! Везет же людям, снимают всяких красавиц…

 Мечта его исполнилась раньше, чем он предполагал. Не прошло и недели, как процесс «Бриггз против Маллинера» перенес моего кузена на вершину славы. Наверное, вы все это помните? Вкратце, дело шло так.

 17 июня, в 4.10 Горацио Бриггз, кавалер Ордена Британской Империи, только что избранный мэром Тутинга, высадился из кэба у дверей ателье. В 4.11 он туда вошел. В 4.30 он вылетел из окна, которое, к счастью, находилось в бельэтаже. Помогал ему мой кузен, используя при этом треножник, и невольные зрители заметили, что лицо его (т. е. кузена) искажала дикая ярость.

 Естественно, этим дело не кончилось. Вскоре начался суд. Истец требовал 10 000 фунтов и новые брюки. Поначалу все шло к тому, что Кларенс их отдаст. Но речь адвоката, сэра Джозефа Боджера, резко повернула ход событий.

 – Я не отрицаю, – сказал сэр Джозеф присяжным, – ни одного из обвинений. Семнадцатого числа текущего месяца мы нанесли истцу повреждение при помощи треножника. Но, господа! Вправе ли фотограф напасть на клиента, если тот, уже услышав, что лицо его не соответствует самым низким стандартам, сидит как ни в чем не бывало и облизывается? Да, считаю я, вправе! Прежде чем вынести приговор, взгляните: вот – истец. Надеюсь, вы согласны, что вида его не может вынести тонкая, чувствительная натура. Примите во внимание моржовые усы, двойной подбородок, глаза навыкате. Рассмотрите все это и только тогда говорите, мог ли ответчик не изгнать его из храма Красоты?

 Естественно, Кларенса оправдали, не выходя из зала. Толпа, ожидавшая у входа, отнесла его домой и не расходилась, пока он не спел вместе с нею «Никогда, никогда, никогда, никогда красоте не изменит фотограф». Наутро все газеты до единой сообщили, что свобода не одерживала таких побед со времен Великой Хартии.

 Слава мгновенно изменила судьбу моего кузена. Теперь он мог снимать только сверкающих красавиц. Каждый день к нему приходили украшения сцены и света; но, вернувшись года через два из дальнего путешествия, я узнал, что счастья они не принесли.

 Кларенса я застал в студии, где он мрачно смотрел на портрет звезды в купальном костюме. Когда я вошел, он встрепенулся.

 – Что с тобой? – воскликнул я, заметив горькие морщины. – Что случилось?

 – Я объелся, – отвечал он.

 – Чем?

 – Всем. Жизнью. Красотой. Этим треклятым искусством.

 Странно, подумал я. Слухи о его славе доходили до Востока, а здесь, по приезде, я понял, что они не преувеличенны. Всюду, где собирались два или три фотографа – от самых фешенебельных выставок до моментальных снимков, – никто не сомневался, что именно он возглавит скоро их гильдию.

 – Больше не могу, – сказал Кларенс, разрывая портрет в клочья. – Актрисы с куклой! Графини с кошкой! Маркизы с книжкой! Через десять минут бегу на вокзал. Герцогиня Хемширская просила меня снять прямо в замке ее дочь, леди Монику.

 Он страшно вздрогнул. Я погладил его по плечу.

 – У нее, – прошептал он, – самая прелестная улыбка в Англии.

 – Ну, ну! Успокойся.

 – Застенчивая, так ее так, но лукавая!

 – Может, врут?

 – Мало того. Чтоб мне треснуть, она будет кормить собачку сахаром. Так и напишут: «Леди Моника с маленьким другом».

 – Какой кошмар!

 – Ладно, – сказал он с видимым усилием. – Что снимешь, то и пожнешь.

 Я проводил его до такси и увидел напоследок тонкий, бледный профиль. Кузен напомнил мне аристократа по пути на гильотину. Мы не знали, что Любовь поджидает его за углом.

 Нет, вы ошиблись. Я имею в виду не леди Монику. С ней все оказалось, как он думал, даже страшней: кроме застенчивой, но лукавой улыбки обнаружился и задорный разрез левого века, а кроме сахара и двух собачек – непредвиденная обезьянка, которую снимали 11 раз. Словом, Кларенса пленила отнюдь не леди Моника, а Девушка в Такси.

 Заметил он ее, когда они застряли в пробке. Среди омнибусов стояла машина, носом в другую сторону, а в окошке было Лицо.

 Многим бы оно не понравилось, но Кларенс, объевшийся красотой, не мог от него оторваться. Ему казалось, что всю жизнь ждал он этих черт – курносого носа, скул, веснушек, тяжелого подбородка. А главное, ни единой ямочки! Позже он говорил мне, что не верил своим глазам. Когда он поверил, машины двинулись.

 Только у парламента кузен мой понял, что странное ощущение слева – не изжога, а любовь. Да, Кларенс Маллинер влюбился, но пользы от этого было не больше, чем от изжоги. Незнакомку он не увидит, имени ее не знает. Остается лелеять ее образ, снимая лукавых, застенчивых дам. Можно ли это вынести?

 Но работа – это работа, и назавтра Кларенс по-прежнему предлагал клиенткам подождать, пока вылетит птичка. Затравленный вид и печальный взгляд не отразились на его карьере. Дамы говорили друг другу, что сниматься у него – как-то особенно духовно, словно ты побывала в старинном храме; и валили к нему валом.

 Слава его была такой, что всякий, кого он снял, автоматически входил в высший свет. Поговаривали о том, что скоро он получит титул. Президент гильдии, сэр Годфри Студж, провозгласил за него тост на ежегодном банкете и прямо назвал его своим преемником. Но счастья не было. Что слава, если ты утратил Единственную? Что почести? Что титул?

 Эти вопросы задавал он себе как-то вечером, попивая виски с содовой, когда услышал звонок. Он удивился, час был поздний, слуги уже легли. Открыл он сам. В дверях стоял незнакомец.

 – Могу ли я видеть мистера Маллинера? – осведомился он.

 – Да, – отвечал Кларенс. – Это я.

 Незнакомец вошел в переднюю, и кузен мой заметил, что он в маске.

 – Простите, что скрываю лицо, – сказал нежданный гость.

 – Ничего, ничего, – ответил вежливый Кларенс, проводя его в кабинет. – Не всякое лицо покажешь.

 – Позвольте заверить, – сказал гость, – что я не хуже других. Но рисковать я не вправе. – Он помолчал, и Кларенс подметил, что глаза в прорезях маски оглядывают комнату. – Надеюсь, вы патриот?

 – Конечно.

 – Тогда буду откровенен. Вам известно, что наша держава оспаривает у другой державы союз с третьей?

 – Нет, – признался Кларенс. – Как-то не слышал.

 – Оспаривает. Глава той державы…

 – Какой?

 – Третьей.

 – Назовем ее Держава-В.

 – Назовем. Глава Державы-В сейчас в Лондоне, инкогнито. Представители Державы-Б об этом не знают. Если мы, опередив их, заключим с ним союз, мы обеспечим себе покой и престиж на сотни лет. Если же нас обойдет Держава-Б, цивилизации, можно сказать, конец. Европа – я имею в виду Державы Г, Д, Е, Ж, 3 – не будет с нами считаться. Мы опустимся до положения…

 – Державы-И?

 – Вот именно. Мистер Маллинер, спасите Англию!

 – Великобританию, – поправил мой кузен, шотландец по матери. – А как?

 – Глава Державы-В мечтает у вас сняться. Согласитесь! На радостях он подпишет договор, и мы спасены.

 – С удовольствием, – согласился Кларенс.

 – Поверьте, – сказал гость, – заслуги ваши не останутся без награды. В самых высоких кругах…

 Кларенс взял записную книжку.

 – Так, так… – сказал он. – Среда? Все занято. Четверг? То же самое. Пусть этот глава зайдет ко мне в пятницу, между четырьмя и пятью.

 – Что вы! – вскричал гость. – Неужели вы думаете, что это можно сделать открыто, при свете дня? Если прислужники Державы-Б обо всем прознают, я не поручусь за вашу жизнь.

 – Что же вы предлагаете?

 – Поехать к нему сейчас, в закрытой машине. Вы готовы?

 – Да, конечно.

 – Тогда идите за мной.

 Видимо, враги отдыхали, ибо машины они достигли без помех. Кларенс сел в нее. Человек в маске зорко оглядел улицу. Но тут кузен мой услышал запах хлороформа, лица его коснулось что-то влажное – и больше он не помнил ничего.

 Очнулся он в небольшой комнате с багровыми обоями, где стояли умывальник, шкафик и два кресла, и висело изречение «Боже, Храни Дом Наш» в дубовой рамке. Голова болела. Он хотел встать, пойти к умывальнику – но с удивлением понял, что связан по рукам и ногам. Маллинеры храбры, и все же сердце у него забилось. Он понял, что человек в маске состоит на тайной службе не Его Величества (что весьма похвально), а мерзкой Державы-Б. Тут открылась дверь, кто-то пересек комнату и встал у постели. Человек этот тяжко дышал. Лицо его, под цвет обоев, прорезали моржовые усы. Где-то Кларенс все это видел – но где же? Внезапно его озарило. Так, так, так!.. Открытое окно, туша в треуголке, он с треногой… Да это – Горацио Бриггз, мэр Восточного Тутинга! Какая мерзость, какой позор!

 – Предатель, – сказал Кларенс.

 – Э? – сказал мэр.

 – Нет, вы подумайте! – продолжал кузен. – Мэр свободного Тутинга предает родную страну! Что ж, сообщите своим хозяевам…

 – Каким?

 – Державе-Б.

 – Боюсь, – сказал мэр, – мой секретарь, верности ради, перебрал романтики. Если хотите знать…

 Кларенс глухо застонал.

 – Я знаю, – сказал он. – Вы добиваетесь, чтобы я сделал вашу фотографию.

 – Не мою, – поправил мэр, – моей дочери.

 – Дочери?

 – Да.

 – Она похожа на вас?

 – Вроде бы…

 – Не сниму, – сказал Кларенс.

 – Подумайте хорошенько.

 – Подумал. Не сниму. Тоже мне просьба!

 – Это не просьба. Это приказ.

 – Да вы понимаете, что если о моем заточении узнают, фотографы разберут ваш дом по камешкам?!

 – Откуда им узнать? Вас привезли в темноте, в закрытой машине. Лучше соглашайтесь миром.

 – Нет!

 – Что ж, подумайте еще. Ужин в 10.30. Можете не переодеваться.

 Ровно в 10.30 дверь отворилась, появился мэр, а за ним – лакей, который нес на серебряном подносе ломтик хлеба и стакан воды. Голод победил гордыню. Кларенс съел хлеб с ложечки.

 – Когда подавать завтрак, сэр? – осведомился лакей.

 – Сейчас, – отвечал Кларенс.

 – Скажем так, в 9, – уточнил мэр.

 После его ухода кузен мой с полчаса воображал идеальный обед. Мы, Маллинеры, любим поесть, и желудок его резонно возмущался жалким кусочком хлеба Кларенс думал о еде, что, как ни странно, и привело к спасению.

 Представляя в полубреду сочный бифштекс с румяной картошкой, а кроме того – с помидорами, он заметил, что мясо суховато и как-то отдает веревкой.

 Разум его прояснился. Он понял, что жует именно веревку, которой связаны руки, и наполовину ее проел. Надежда окрылила его. Немного передохнув, он расслабился, что и рекомендуют все поборники самовнушения.

 «Я вхожу в клуб, – сказал он про себя. – Направляюсь в столовую. Беру меню. Выбираю утку с горошком, котлеты с брюссельской капустой, куриное фрикассе, эскалоп, шницель, бифштекс, почки, спагетти, яичницу. Заказ приносят. Беру нож и вилку. Ем».

 И Кларенс впился в свои узы.

 Через двадцать минут он ходил по комнате, разминая затекшие ноги. Когда он размял их, в двери зашевелился ключ.

 Кларенс приготовился к прыжку. Уже стемнело, что было и кстати, ибо он решил, прыгнув на мэра, для начала оторвать ему голову

 Дверь открылась. Кларенс прыгнул – и, приземляясь, ощутил, что вошло существо слабого пола. А надо вам сказать, ни один фотограф не тронет женщину, разве что повернет ей пальцем личико, приговаривая: «Вот так, вот так».

 – Простите! – воскликнул он, отлетая в сторону.

 – Не за что, не за что, – тихо сказала гостья. – Я вам не помешала?

 – Что вы, что вы!

 Оба они смутились, разговор оборвался.

 – До чего же плохая погода! – начал Кларенс, решивший, что прервать молчание должен мужчина.

 – Да, правда? – откликнулась гостья.

 – Льет и льет.

 – С каждым годом хуже.

 – Вы заметили?

 – Еще бы! В теннис не сыграешь…

 – И в крикет.

 – И в крокет.

 – И в поло.

 – Просто в сад не выйти.

 – Терпеть не могу дождь.

 – Вот и я.

 – Может, в августе распогодится?..

 – Да-да, в августе.

 Успокоившись этой беседой, незнакомка сказала:

 – Я выпущу вас. Не сердитесь на папу, он меня очень любит. Но я не хочу, чтоб меня снимали из-под палки. Идите за мной, сюда, сюда…

 – Спасибо вам большое, – снова смутился Кларенс. И то, каково тут чувствительному человеку? Надо бы снять эту добрую девушку, но деликатность не позволяет завести об этом речь. Словом, они пошли вниз в полном молчании.

 На первом перегоне его коснулась женская ручка, и женский голос прошептал:

 – Здесь его кабинет. Идите тише мыши!

 – Кого?

 – Мыши.

 – А, мыши! – сказал Кларенс, налетая на какой-то пьедестал.

 Обычно на них стоят вазы. Стояли они и сейчас, до той секунды, когда раздался звук, какой произвели бы десять сервизов, роняемых на пол десятью служанками. Дверь распахнулась, хлынул свет, перед беглецами предстал мэр, с револьвером в руке и очень страшный.

 – Ха! – сказал он.

 Но Кларенс смотрел не на него. Он смотрел на его дочь.

 – Вы! – вскричал мой кузен.

 – Хоро… – начал мэр.

 – Вы! Наконец-то!

 – Хорошенькое…

 – Я не сплю?

 – Хорошенькое де…

 – С того самого дня я ищу вас по всему городу!

 – …дельце! – закончил мэр, после чего подышал на револьвер и вытер его об рукав. – Моя дочь помогает бежать врагу семьи!

 – Папа…

 – Нет, ты мне объясни…

 – Постойте! – сказал Кларенс. – Почему вы говорили, что она похожа на вас?

 – Она и похожа.

 – Ничего подобного. Вот, смотрите. Разве у вас лицо? Подушка какая-то. А у нее… нет слов! Возьмем глаза. Истинные бляшки. Какой у вас взгляд? Тупой. А у нее? Мягкий, нежный, умный. Возьмем уши…

 – Ладно, ладно, – сказал мэр. – Как-нибудь позже. Значит, мистер Маллинер…

 – Зовите меня Кларенс.

 – Еще чего!

 – Все равно придется, когда я стану вашим зятем. Девушка вскрикнула. Мэр тоже вскрикнул, погромче.

 – Кем, зятем?

 – Да. И скоро. – Кузен мой повернулся к девушке: – Никакая сила не отвратит меня от вас, э-э…

 – Гледис.

 – Спасибо. От вас, Гледис. Я завоюю вашу любовь…

 – Не надо, – прошептала она. – Я и так люблю вас. Кларенс покачнулся.

 – Любите?

 – С той самой минуты. Я чуть не упала там, в такси.

 – Как и я. Чуть с ума не сошел. Дал шоферу три кроны.

 – Просто не верится!

 – Да-да. Я думал, это три пенса. С того дня… Мэр покашлял.

 – Значит, – осведомился он, – ваши возражения отпали? Кларенс радостно засмеялся.

 – Смотрите, какой у вас зять! – вскричал он. – Черт с ней, с репутацией, – я вас сниму!

 – Меня!

 – Вот именно. Вместе с Гледис. Стойте сзади, держите руку на ее плече. Мало того – если хотите, в треуголке.

 По щекам отца бежали слезы.

 – Мой дорогой! – рыдал он. – О, мой дорогой!

 Так пришло счастье к моему кузену Кларенсу. Он не стал главой гильдии, ибо бросил работу на следующий день, сообщив при этом, что рука, снимавшая его дорогую невесту, больше никого снимать не вправе. Через шесть недель на свадьбу пришел весь цвет общества; и, впервые в истории, молодые вышли из церкви под аркой скрещенных треножников.