Текст книги "Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)"

Автор книги: Пэлем Грэнвилл Вудхауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)

– Смотайтесь в комнату старушенции… То есть, – сказал Дадли, опомнясь, – сходите к леди Уикхем и сообщите ей с приветом от мистера Финча, что он жутко сожалеет, но он куда-то подевал свой вечерний костюм, а потому будет вынужден спуститься к обеду в том, что сейчас на нем.

– Слушаю, сэр.

– Погодите! – Дадли поразила совсем уж ужасная мысль. – Погодите! Мы обедаем одни, а? То есть больше никого к обеду не ждут?

– Нет, сэр, – услужливо ответил лакей. – К обеду ожидаются гости.

Четверть часа спустя в столовую прибрел поникший и полностью деморализованный Дадли. Что бы там ни твердили моралисты, но чистой совести еще не достаточно, чтобы человек бодро переносил все превратности жизни. Дадли получил прекрасное воспитание, и тот факт, что он обедает в незнакомом доме в пестром клетчатом костюме, угнетал его совесть, как чернейший грех, и он тщетно пытался справиться с этим чувством.

Ирония ситуации заключалась в том, что в нормальном состоянии духа он высокомерно поморщился бы, глядя на убогие одеяния своих сотрапезников за столом. На левом рукаве мужчины напротив него виднелась непростительная морщинка. Типчик рядом с девицей в розовом, возможно, обладал прекрасным сердцем, но жилет, под которым оно билось, не сидел на нем, а обвисал. Ну а галстук еще одного типчика рядом с леди Уикхем даже не был галстуком в буквальном смысле этого слова, но всего лишь прискорбным промахом. Однако в нынешнем своем положении он изнывал от зависти к этим оборванцам.

Дадли почти ничего не ел. Как правило, аппетит у него был отменнейший, и немало романов он отбрасывал, как искажающие реальную жизнь, если герой, по утверждению автора, отодвигал тарелку, даже не попробовав того, что на ней было. До этого вечера он просто не верил в возможность чего-либо подобного. Однако одно блюдо сменялось другим, а еда его ну ничуть не привлекала. Он желал лишь одного – чтобы обед остался позади и он мог бы ускользнуть, остаться наедине со своим горем. Без сомнения, после обеда гостей будут ждать какие-то развлечения, но на участие в них Дадли Финча им рассчитывать не следует! Дадли Финч затворится в уединении Голубой комнаты.

И когда он просидел там часа два, ему вдруг припомнились слова Роберты о том, как Роланд Эттуотер смылся на молочном поезде. Тогда он не обратил на ее слова особого внимания, но теперь в нем все больше и больше росло убеждение, что указанный поезд сыграет в его жизни важнейшую стратегическую роль. Этот жуткий дом по самой своей природе был домом, из которого гости исчезают на молочных поездах, и ему надлежало приготовиться.

Он снова позвонил.

– Сэр? – сказал вошедший лакей.

– Вот что, – сказал Дадли, – когда отходит молочный поезд?

– Молочный поезд, сэр?

– Да. Тот поезд, который доставляет в Лондон свежее утреннее молоко, знаете ли.

– Вам угодно молока, сэр?

– Нет! – Дадли с трудом подавил желание пришибить этого олуха ботинком. – Я просто хочу узнать, когда утром отходит молочный поезд… на случай… на… э… случай, если мне придется неожиданно уехать, хотел я сказать.

– Я наведу справки, сэр.

Лакей направил свои стопы на половину слуг, глашатай великой вести.

– А ну-ка отгадайте! – провозгласил лакей.

– Что такое, Томас? – снисходительно осведомился Симмонс, дворецкий.

– Этот самый, ну, Великий Прыщ как его там, – сказал Томас, ибо в среде слуг Дадли был известен теперь под этим ласковым прозвищем, – примеривается смыться на молочном поезде.

– Что-о? – Симмонс поднял свою дородную фигуру из кресла. Лицо его не озарилось веселостью, бушевавшей в его подчиненном. – Я должен незамедлительно поставить в известность ее милость.

Последний гость отбыл, и леди Уикхем намеревалась подняться к себе и вкусить заслуженный сон, но тут перед ней предстал Симмонс, сугубо серьезный и сугубо озабоченный.

– Не могу ли я поговорить с вашей милостью?

– Что такое, Симмонс?

– Дозволено ли мне, миледи, взять на себя смелость спросить, состоит ли… э… молодой человек в твидовом костюме в числе близких знакомых вашей милости?

Леди Уикхем была удивлена. Она никак не ожидала, что Симмонс забредет в гостиную и начнет непринужденно болтать о ее гостях, и уже намеревалась прямо указать ему на это. Но тут что-то шепнуло ей, что в результате она может лишиться интересной информации.

– Он говорит, что он друг мисс Роберты, – милостиво ответила она.

– Говорит! – повторил дворецкий донельзя зловещим тоном.

– На что вы намекаете, Симмонс?

– Прошу прощения, миледи, только я убежден, что этого молодого человека привели сюда некие преступные намерения. Томас доложил, что в его чемодане находился костюм для переодевания со всеми необходимыми принадлежностями.

– Для переодевания? Какого переодевания?

– Томас не был детально исчерпывающим, ваша милость, но, насколько я понял, речь идет об облике юного мальчугана. А только что, миледи, он наводил справки о времени отбытия молочного поезда.

– Молочного поезда!

– Далее, по словам Томаса, его явно ошарашило сообщение, что к обеду здесь ожидаются гости. По моему мнению, миледи, он намеревался сразу после обеда произвести то, что я именую быстрой обчисткой, и улизнуть на поезде девять пятьдесят семь. Присутствие гостей вынудило его изменить план, и он намерен произвести грабеж в глухой час ночи, а затем отбыть на молочном поезде.

– Симмонс!

– Таково мое мнение, ваша милость.

– Боже мой! Он же сказал мне, что Роберта приедет сегодня вечером. А она не приехала!

– Уловка, миледи, чтобы вызвать доверие.

– Симмонс! – сказала миледи, берясь за разрешение кризиса, как подобает сильной женщине, каковой она и являлась. – Сегодня ночью вам надлежит бдеть!

– С ружьем, миледи! – вскричал дворецкий с энтузиазмом заядлого охотника.

– Да, с ружьем. И если услышите, что он шастает по дому, незамедлительно разбудите меня.

– Будет исполнено, ваша милость.

– Вы, разумеется, должны соблюдать полную тишину.

– Будто мышка, ваша милость, – сказал Симмонс.

Тем временем Дадли в укромности Голубой комнаты уже некоторое время сожалел – и с каждым мгновением все горше, – что в столовой, всецело поглощенный своей бедой, он практически не съел ни кусочка. Мирная безмятежность Голубой комнаты успокоила его нервную систему, а вместе со спокойствием пришло озарение, что ему чертовски хочется есть. Было нечто мистическое в том, как судьба на протяжении этого дня раз за разом умудрялась лишать его положенной суточной порции белков и углеводов. Как ни изнывал он от голода, дожидаясь Бобби в «Кларидже», едва она появилась там, любовь тотчас отвлекла его от меню, и он ни на йоту не насытился. А с тех пор во рту у него не побывало ничего, кроме двух-трех крошек, которые он понудил себя проглотить за обеденным столом.

Дадли взглянул на свои часы. Время оказалось куда более поздним, чем он предполагал. И слишком поздним, чтобы он мог позвонить и попросить, чтобы ему принесли побольше бутербродов, – даже если предположить, что его статус в этом преотвратнейшем доме вообще дает ему право на бутерброды в неурочный час.

Он растянулся на кровати и попытался уснуть. Лакей доложил, что молочный поезд отходит в три пятнадцать, и он твердо решил воспользоваться им. Чем раньше он выберется из этого жуткого места, тем лучше. А пока ему требовалась пища. Любая пища. Весь его организм вибрировал, яростно требуя надлежащего подкрепления.

Несколько минут спустя стук в дверь оповестил леди Уикхем, напряженно ожидавшую у себя в спальне, что час пробил.

– Да? – прошептала она, беззвучно повернув ручку и высунув голову за дверь.

– Он, миледи, – шепнул из мрака голос Симмонса.

– Шастает?

– Да, миледи.

Невольная хозяйка Дадли была женщиной с характером и крайне решительной. Едва выйдя из детской, она приобщилась к лисьей травле и другим излюбленным развлечениям провинциальной аристократии, требующим физической закалки и твердости. И хотя охота на грабителей была ей несколько внове, леди Уикхем приступила к ней без малейших колебаний. Сделав знак дворецкому следовать за ней, она плотнее запахнула халат и волевым шагом вышла в коридор.

Недостатка во всяческих звуках, чтобы вести ее к цели, не было. Продвижение Дадли из его комнаты в столовую, куда его манили плоды и сухарики на серванте, оказалось отнюдь не бесшумным. Он успел споткнуться о стул, а в тот момент, когда хозяйка дома и ее служитель начали спускаться по лестнице, он столкнулся с ширмой, опрокинул ее и как раз пытался высвободить ступню, которой нечаянно прорвал материю, когда негромкий голос произнес в вышине:

– Вы его видите, Симмонс?

– Да, миледи. Смутно, но вполне достаточно.

– Так пристрелите его, если он сделает еще хоть шаг.

– Будет исполнено, миледи.

Дадли высвободил ступню и в ужасе поглядел наверх.

– Послушайте! – произнес он дрожащим голосом. – Это же всего лишь я, знаете ли.

Холл внезапно залил яркий свет.

– Всего лишь я! – повторил Дадли лихорадочно. Колоссальное ружье в руках дворецкого заставило его температуру подскочить на три градуса.

– Что, – холодно вопросила леди Уикхем, – вы делаете тут, мистер Финч?

Мысль о щекотливости его положения уже терзала Дадли с нарастающей силой. Он был молодым человеком, свято почитавшим все светские условности, и понимал, что ситуация требует величайшей деликатности. Он отдавал себе отчет, насколько нетактичным со стороны гостя, для насыщения которого хозяйка дома лишь пару часов назад сервировала обильный банкет, было бы заявить указанной хозяйке, что голод понудил его рыскать по этому дому в поисках пищи. На мгновение он замер, облизывая губы, и тут на него снизошло нечто вроде вдохновения.

– Дело в том, – сказал он, – что я не могу уснуть, знаете ли.

– Возможно, – сказала леди Уикхем, – вам это удалось бы скорее, если бы вы легли в постель. Вы намереваетесь разгуливать по дому всю ночь?

– Нет-нет, ни в коем случае. Я не мог заснуть и подумал… э… что надо бы спуститься и посмотреть, не найду ли я чего-нибудь почитать, знаете ли.

– О, вам нужна какая-нибудь книга!

– Верно. Абсолютно верно. Книга. Вы не могли выразиться точнее.

– Я провожу вас в библиотеку.

Как ни сурово она осуждала этого негодяя, который тихой сапой внедрялся в чужие дома с целью грабежа, леди Уикхем чуть смягчилась при возникновении литературной темы. Она была неутомимой романисткой, и ей было приятно отдавать свои творения даже в самые гнусные руки. Введя Дадли в библиотеку, она зажгла свет и без колебаний направилась к третьей сверху полке возле камина. Выбрав один из стройного ряда томиков в ярких переплетах, она протянула его Дадли:

– Возможно, вам будет интересно.

Дадли с сомнением оглядел томик.

– Даже и не знаю, – возразил он. – Это ведь стряпня этого типчика Джорджа Мастермена.

– Ну и? – ледяным тоном произнесла леди Уикхем.

– Он же пишет жуткую жвачку, хотел я сказать. Вам не кажется?

– Нет, не кажется. Но возможно, на меня влияет то обстоятельство, что Джордж Мастермен – псевдоним, под которым я публикую свои романы.

Дадли заморгал.

– Публикуете, да? – забулькал он. – Значит, публикуете. Публикуете, значит. Ну, я хочу сказать… – Им овладело необоримое желание незамедлительно оказаться в другом месте. – Мне вот это подойдет, – сказал он, схватывая книгу с ближайшей полки. – Отлично подойдет. Огромнейшее спасибо. Спокойной ночи. То есть спасибо, спасибо. То есть спокойной ночи. Спокойной ночи.

Две пары глаз провожали его, пока он несся вверх по лестнице. Холодные и суровые глаза леди Уикхем, тоскливо жаждущие глаза Симмонса. Так редко обязанности дворецкого позволяли ему отдаться страсти к спортивной охоте, которая жила в нем с отрочества! Ныне ему лишь изредка выпадал случай пульнуть хотя бы в кролика, и вид удаляющегося Дадли вызвал у него сильное слюноотделение. Со вздохом он подавил мучительное разочарование.

– Вредный субъект, миледи, – сказал он.

– Сообразительный, – вынуждена была признать леди Уикхем.

– Низкий хитрец, миледи, – уточнил дворецкий. – Книга ему понадобилась! Уловка, и ничего больше.

– Продолжайте бдеть, Симмонс.

– Всеконечно, миледи.

Дадли сидел на кровати и отдувался. Ничего подобного с ним прежде никогда не случалось, и на какое-то время потребность в пище угасла в нем, сменившись более возвышенным страданием. Больше всего на свете он не терпел выглядеть последним идиотом, а все нервы в его теле твердили, что во время недавней беседы он, несомненно, выглядел самым последним из самых последних идиотов. Уныло уставившись в одну точку, он мысленно заново пережил каждое мгновение этой дьявольской сцены, и чем больше он анализировал свою роль в ней, тем безобразнее она ему представлялась. Он содрогался в агонии стыда. Его словно бы с ног до головы обдавало колючим жаром.

А потом – сначала чуть-чуть, но все усиливаясь и усиливаясь – голод вновь заявил о своих правах.

Дадли стиснул зубы. Необходимо было что-то предпринять, чтобы его утихомирить. Необходимо было так или иначе помочь духу восторжествовать над материей. Он поглядел на книгу, которую выхватил с полки, и впервые за эту ночь почувствовал, что Судьба ему улыбнулась. В библиотеке, несомненно забитой всяческой трухой, он с первого же захода сумел ухватить «Пешком по Европе» Марка Твена, книгу, которую не брал в руки с детства, но всегда намеревался перечитать. Именно та книга, которая поможет забыть о муках голода, пока этот молочный поезд не отойдет от платформы.

Он открыл ее наугад и был потрясен, обнаружив, в какой мере Судьба потешается над ним.

«Сейчас, когда я пишу эти строки (читал Дадли), меня преследует мысль, что я уже много месяцев не ел ничего питательного и сытного, но скоро-скоро я угощу себя обедом – скромным, в обществе только меня самого. Я выбрал несколько блюд и составил маленькое меню, которое отправлю домой с предшествующим пароходом, и меня с пылу с жару будет ждать следующее…»

Дадли пробрала холодная дрожь. На него нахлынули воспоминания детства, когда он впервые прочел то, что следовало за этой фразой. Вся страница врезалась ему в память, так как проштудировал он ее в школе, томясь от непреходящего волчьего аппетита и не имея средств приобретать что-нибудь в школьной лавочке для поддержания сил в промежутках между школьными трапезами. Читать ее и тогда было пыткой, ну а теперь, он знал, это будет пыткой вдвойне.

Ничто, твердо решил он, не заставит его читать дальше. Поэтому он тут же прочел:

Редис. Печеные яблоки со сливками.

Жареные устрицы, тушеные устрицы.

Лягушки.

Американский кофе с настоящими свежими сливками.

Американское сливочное масло.

Жареная курица по-южному.

Жаркое из вырезки.

Картофель по-саратогски.

Цыплята на вертеле по-американски.

У Дадли вырвался слабый стон. Он попытался закрыть книгу, но она отказалась закрываться. Он попытался отвести глаза от страницы, но они устремлялись к ней, как почтовые голуби к родной голубятне.

Ручьевая форель из Сьерры-Невады.

Озерная форель из Тахо.

Фаршированная баранья голова по-новоорлеански.

Миссисипский черный окунь.

Жаркое по-американски.

Жареная индейка по рецепту Дня благодарения.

Клюквенный соус. Сельдерей.

Жареная дикая индейка. Вальдшнеп.

Нырок по-балтиморски.

Степной тетерев по-иллинойcски.

Куропатки на вертеле по-миссурийсски.

Опоссум. Енот.

Грудинка с фасолью по-бостонски.

Грудинка с зеленью по-южному.

Дадли поднялся на ноги. Он не мог долее терпеть. Его предыдущая вылазка на поиски пищи давала не слишком благоприятные прогнозы на продолжение подобных попыток, однако настает час, когда человек перестает считаться с возможными помехами. Он снял ботинки и на цыпочках вышел из комнаты. По коридору, теперь залитому светом, ему навстречу двинулась такая знакомая фигура.

– Ну? – сказал Симмонс, дворецкий, поднимая ружье к плечу и любовно поглаживая пальцем спусковой крючок.

Дадли посмотрел на дворецкого, и сердце у него ушло в пятки.

– А! Наше вам, – сказал он.

– Что еще вам понадобилось?

– О… э… ничего.

– Марш назад в комнату!

– Знаете, вот что, милейший, – сказал Дадли, в отчаянии отправляя осмотрительность ко всем чертям. – Я умираю с голоду. Абсолютно умираю. Так по доброте душевной вы бы не смотались в кладовую или куда-нибудь там еще, не принесли бы мне парочку бутербродов?

– Марш назад в комнату, подлый пес! – прорычал Симмонс с такой страстностью, что Дадли, пошатываясь, отступил в указанную комнату просто от изумления. Он ни разу не слышал, чтобы дворецкие изъяснялись подобным образом. Он никак не предполагал, что они способны на такое.

Дадли надел ботинки и, шнуруя их, напряженно размышлял. В чем, собственно, спрашивал он себя, дело? Какая идея стоит за всем этим? То, что хозяйка дома, встревоженная шумом в ночи, могла призвать себе на помощь дворецкого с огнестрельным оружием, было еще понятно. Но зачем этому типчику понадобилось разбивать бивак у него под дверью? Ведь они же знают, что он друг дочери дома.

Дадли все еще бился над этой загадкой, когда странное четкое постукивание привлекло к себе его внимание. Постукивание это раздавалось через неравные промежутки и как будто доносилось со стороны окна. Он привстал с кровати и прислушался. Постукивание раздалось снова. Он подкрался к окну и выглянул наружу. И в тот же миг что-то очень твердое больно стукнуло его по лицу.

– Извини! – произнес голос.

Дадли подскочил. Взглянув в том направлении, откуда донесся голос, он обнаружил, что слева от его окна из стены выдается узкий балкончик. На балкончике, залитая серебряным лунным светом, стояла Роберта Уикхем. Она сматывала бечевку, к концу которой был привязан крючок для застегивания пуговичек на ботинках.

– Извини, пожалуйста, – сказала она. – Я старалась привлечь твое внимание.

– И привлекла, – сказал Дадли.

– Я думала, ты спишь.

– Сплю! – Жуткая ироническая гримаса исказила лицо Дадли. – Неужели в этом доме хоть кто-то спит? – Он наклонился вперед и понизил голос: – Послушай, твой чертов дворецкий совсем спятил.

– Что-что?

– Он стоит на страже у моих дверей с огромной гаубицей. А когда я только что попытался высунуть голову в коридор, он на меня зарычал.

– Боюсь, – сказала Бобби, ухватив крючок, – он считает тебя грабителем.

– Грабителем? Но я же без всяких экивоков прямо сказал твоей матери, что я твой друг.

Что-то вроде смущения словно бы охватило не привыкшую смущаться мисс Уикхем.

– Об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказала она. – Дело в том…

– Да, кстати, а когда ты приехала? – задал Дадли вопрос, внезапно возникший в его смятенном мозгу.

– С полчаса назад.

– Как!

– Да. Влезла через окно в посудомойной. И сразу же наткнулась на маму в халате. – Мисс Уикхем вздрогнула, словно от какого-то неприятного воспоминания. – Ты же никогда ее в халате не видел! – добавила она тоненьким голоском.

– Еще как видел! – отрезал Дадли. – И хотя не исключено, что подобный опыт полезен всякому, позволь заметить, что одного раза более чем достаточно.

– По пути сюда я вляпалась в дорожное происшествие, – продолжала мисс Уикхем, слишком поглощенная собственными переживаниями, чтобы слушать о том, что довелось пережить ему. – Идиот-ломовик подставил свою подводу под мой автомобиль и разбил его вдребезги. Ну и я застряла там уж не знаю на сколько часов, а потом добиралась сюда на поезде, который следует со всеми остановками.

Доказательством состояния (если тут требуются доказательства), в какое треволнения этой ночи ввергли Дадли Финча, служит тот факт, что сообщение об автокатастрофе, постигшей эту девушку, не вызвало у него даже тени горячего участия и ужаса, которые он, без сомнения, испытал бы накануне. Оно оставило его почти холодным.

– Ну а когда ты увидела свою мать, – сказал он, – разве ты не объяснила ей, что я твой друг?

Мисс Уикхем замялась.

– Об этом я и хочу поговорить с тобой, – сказала она. – Видишь ли, дело обстоит так. Сначала требовалось как можно мягче подготовить ее к тому, что машина не была застрахована. Это ее в восторг не привело, и вот тут она рассказала мне про тебя… Дадли, старичок, что ты тут натворил? Мамаша, видимо, считает, что ты вел себя самым жутким образом.

– Я признаю, что приехал не с тем чемоданом, а потому не мог переодеться к обеду. Но помимо этого, провалиться мне, если в моем поведении было хоть что-нибудь жуткое.

– Ну, она почти с самого начала прониклась к тебе самым черным подозрением.

– Если бы ты послала ей телеграмму, что я приеду…

Мисс Уикхем с раскаянием прищелкнула языком:

– Так я и знала, что о чем-то позабыла. Ах, Дадли, мне так жаль!

– Пустяки! – с горькой иронией сказал Дадли. – Возможно, в результате чокнутый дворецкий прострелит мне голову, но не извиняйся. На чем ты остановилась?..

– А, да! Когда я столкнулась с мамой… Ты же понимаешь, Дадли, милый, в каком трудном я оказалась положении, правда? Я только что объяснила ей, что машина расплющена в лепешку и не застрахована, и вдруг она меня спрашивает, действительно ли я тебя пригласила сюда. И только я хотела ответить «да», как она начала говорить о тебе с таким ожесточением, что момент выглядел не слишком подходящим. Ну, и когда она спросила, друг ли ты мне, я…

– Ты сказала, что да?

– Ну, не так прямо.

– То есть как?

– Мне следовало быть жутко осторожной, понимаешь?

– Ну и?

– Я сказала, что в жизни тебя не видела.

Дадли испустил стон, будто ветерок вздохнул среди древесных вершин.

– Но все в порядке, – продолжала мисс Уикхем бодро.

– Да, не правда ли? – сказал Дадли. – Я уже заметил.

– Я пойду поговорю с Симмонсом. Скажу ему, что он должен помочь тебе сбежать. И все будет тип-топ. Ты как раз успеешь на чудесный молочный поезд…

– Спасибо, про этот молочный поезд мне известно все.

– Иду к Симмонсу сейчас же. Так что тебе не надо волноваться, старичок.

– Волноваться? – сказал Дадли. – Мне? Из-за чего бы я стал волноваться?

Бобби исчезла. Дадли отошел от окна. Из коридора донеслись отзвуки перешептывания. Кто-то легонько постучал в дверь. Дадли открыл ее и увидел на коврике посланницу. В глубине коридора маячил, тактично отступив на задний план, дворецкий Симмонс. Приклад ружья он приставил к ноге.

– Дадли, – прошептала мисс Уикхем, – у тебя с собой есть деньги?

– Да. Небольшая сумма.

– Пять фунтов? Для Симмонса.

В Дадли пробудился воинственный дух Финчей. Его кровь закипела.

– Ты хочешь сказать, что после всего этот типчик ждет от меня чаевых?

Он метнул через ее плечо яростный взгляд в человека позади ружья, который в ответ угодливо улыбнулся. Видимо, объяснения Бобби убедили Симмонса, что он был несправедлив к Дадли, поскольку его враждебность, столь заметная еще совсем недавно, теперь исчезла.

– Ну, видишь ли, – сказала Бобби, – бедняжка Симмонс беспокоится…

– Я рад, – сказал Дадли мстительно. – Особенно если беспокойство сведет его в могилу.

– Он боится, что мама рассердится на него, когда узнает, что ты уехал. Он не хочет лишиться места.

– Человек, который не хочет выбраться из такого места, последний осел.

– А потому на случай, если мама взбесится и уволит его за то, что он плохо тебя сторожил, он хочет получить что-нибудь на лапу. Для начала он запросил десятку, но я выторговала у него половину. Так что выкладывай, Дадли, милый, и начнем действовать.

Дадли достал пятифунтовую бумажку и проводил ее долгим тоскливым взглядом, исполненным любви и сожаления.

– Вот, бери, – сказал он. – Надеюсь, он потратит ее на алкогольные напитки, налижется до чертиков, споткнется и сломает себе шею.

– Спасибо, – сказала Бобби. – Он поставил еще одно малюсенькое условие, но тебе незачем беспокоиться.

– А какое?

– Да самое пустяковое. От тебя ничего не требуется. Так что можешь не беспокоиться. А теперь начинай завязывать узлы на простынях.

Дадли уставился на нее.

– Узлы? – переспросил он. – На простынях?

– Чтобы спуститься по ним.

Ведущим жизненным правилом Дадли было не прикасаться к своим волосам после того, как они были расчесаны, набрильянтинены и уложены в модный зачес ото лба, но в эту ужасную ночь все правила цивилизованной жизни полетели в тартарары. Он вцепился в свою шевелюру, забрал ее в горсть и закрутил. Только такой радикальный жест мог выразить всю глубину его чувств.

– Ты серьезно предлагаешь, чтобы я вылез в окно и ссыпался вниз по завязанным узлами простыням?

– Боюсь, что так. Симмонс настаивает.

– С какой стати?

– Ну…

Дадли застонал.

– Я знаю, – сказал он с горечью. – Он шлялся по киношкам. Вот так всегда. Предоставляешь дворецкому свободный вечер, а он шмыгает в кино и выходит оттуда в помутнении рассудка, воображая, будто играет звездную роль в каком-нибудь «Сжатом кулаке». Завязанные узлами простыни! – Такая буря чувств бушевала в Дадли, что у него чуть было не вырвалось: «Что за вздор!» – Да он просто слабоумный и несет чушь. Не будешь ли ты так добра объяснить мне, почему эта бедная глупая полоумная скотина не может просто выпустить меня через входную дверь, как человека и брата?

– Ну как ты не понимаешь! – рассудительно заметила мисс Уикхем. – А что он скажет маме? Ее же надо заставить поверить, будто ты сбежал, несмотря на его бдительность.

Вопреки своему умственному смятению Дадли не мог не признать – пусть смутно, – что в этих словах что-то было, и перестал возражать. Бобби кивнула ожидающему Симмонсу. Деньги перешли из рук в руки. Дворецкий мирно прошествовал в комнату, чтобы внести свою лепту в приготовления.

– Быть может, чуть потуже, сэр, – елейно посоветовал он, бросив критический взгляд на узлы Дадли. – Нельзя же допустить, чтобы вы упали и разбились, сэр. Ха-ха-ха!

– Вы сказали «ха-ха»? – осведомился Дадли бесцветным голосом.

– Я осмелился…

– Больше этого не делайте.

– Как вам угодно, сэр. – Дворецкий направился к окну и выглянул. – Боюсь, простыни не достанут до земли на несколько футов, сэр. Вам надо будет спрыгнуть.

– Но, – поспешно вмешалась Бобби, – внизу тебя ждет чудесная, мягонькая, пушистенькая клумба.

Только несколько минут спустя, когда он повис на нижнем конце простыни и наконец понудил себя разжать руки и достичь земли на манер парашютиста, чей парашют не раскрылся, Дадли обнаружил, что в своем описании местности мисс Уикхем допустила ошибку. Чудесная мягонькая клумба, о которой она говорила с таким девичьим энтузиазмом, бесспорно, его ждала, но Роберта не упомянула о том, что на этой клумбе произрастали кусты, крайне колючие по своей природе. И Дадли завершил свой стремительный полет падучей звезды как раз в одном из них. До этого мига он никак не предполагал, что какие-либо растения, кроме кактусов, могут обладать таким количеством и до такой степени острых шипов.

Кое-как он выпутался из веток и застыл в лунном свете, негромко произнося прочувствованный монолог. Из окна над ним высунулась голова.

– Вы не ушиблись, сэр? – осведомился голос Симмонса.

Дадли не ответил и зашагал прочь со всем тем достоинством, на которое способен человек с кожей, проколотой в сотне мест.

Он вышел на подъездную аллею и захромал по ней к воротам, которые позволяли достичь дороги, которая позволяла достичь станции, которая позволяла достичь молочного поезда, который позволял достичь Лондона, и тут безмолвие ночи внезапно разорвал грохот выстрела. Нечто несравненно более болезненное, чем все недавно вонзившиеся в него шипы, поразило его в мясистую часть левой ноги. И это нечто, словно бы раскаленное добела, чудеснейшим образом преобразило Дадли. До этой секунды он еле брел по дороге, совсем разбитый, апатичный ко всему человек. Теперь же он словно воспрял духом. Испустив один-единственный пронзительный вопль, он побил рекорд прыжков в длину с места для любителей и явно вознамерился поставить новый рекорд в забеге на стометровку для профессионалов.

Телефон у кровати Дадли звенел довольно долго, прежде чем он все-таки проснулся. Вернувшись в свою квартиру на Джермин-стрит незадолго до семи часов утра, он утолил голод обильным завтраком, а затем со стоном юркнул под одеяло. Теперь же, как ему сказал быстрый взгляд на часы, стрелки приближались к пяти вечера.

– Алло? – прохрипел он.

– Дадли?

Еще сутки назад этот голос вызвал бы у нашего молодого человека судороги восторга. Еще сутки назад, услышав этот голос в телефонной трубке, он завизжал бы от восхищения. Но, услышав его теперь, он только нахмурился. Сердце под ярко-розовой пижамой было мертво.

– Да? – сказал он холодно.

– Ах, Дадли, – промурлыкала мисс Уикхем, – с тобой все хорошо?

– Настолько хорошо, – ответил мистер Финч совсем уж ледяным тоном, – насколько хорошо чувствует себя человек, чьи волосы побелели до самых корней, кого морили голодом и выкидывали из окон в кусты с шестидюймовыми шипами, а также стирали в порошок, превращали в фарш и поражали свинцом в мясистую часть ноги…

Огорченное восклицание прервало этот поток красноречия:

– Ах, Дадли, но он же в тебя не попал?

– Он в меня попал.

– Он же обещал, что не будет в тебя целиться.

– Ну, в следующий раз, когда он начнет палить по вашим гостям, скажите ему, чтобы целился, и хорошенько! Тогда у них, возможно, будет шанс остаться невредимыми.

– Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо. Разве что доставить мне голову этого типчика на подносе.

– Он настоял на одном выстреле. То условие, о котором я упомянула. Ты помнишь?

– Я помню. Самое пустяковое условие, из-за которого я не должен беспокоиться.

– Чтобы окончательно убедить маму.

– Надеюсь, ваша матушка осталась довольна? – вежливо осведомился Дадли.

– Дадли, я так хочу что-нибудь для тебя сделать. Я бы приехала ухаживать за тобой. Но из-за машины я в немилости, и Лондон для меня пока под запретом. Я звоню из «Герба Уикхемов». Но думаю, в следующую субботу я сумею выбраться. Так приехать?

– Обязательно, – сердечно сказал Дадли.

– Чудесно! Значит, семнадцатого. Ладно, я попробую добраться до Лондона утром, но не слишком рано. Где мы встретимся?

– Мы не встретимся, – сказал Дадли. – Ко времени второго завтрака семнадцатого я отплыву в Австралию. Счастливо оставаться.

Он повесил трубку и снова заполз под одеяло, полный имперских устремлений.