Текст книги "Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)"

Автор книги: Пэлем Грэнвилл Вудхауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 46 страниц)

Необитаемый остров

 Вечером, в понедельник, мы говорим о литературе. Дело в том, что по воскресеньям мисс Постлвейт, наша барменша, уходит к себе с коробкой конфет и библиотечной книжкой и, скинув туфли, предается чтению. Назавтра она обсуждает с нами то, что прочитала.

 На сей раз внимание ее привлек роман о необитаемом острове.

 – Плыли они по Тихому океану, – рассказывала она, – и напоролись на риф. Все погибли, только Сирил Тревелиан и Юнис Уэстли доплыли на доске до острова. Одиночество, как говорится, сблизило их, и в главе девятнадцатой – дальше я не читала – они обнялись под рокот волн и крики всяких птиц. С чего бы это, а? Они друг другу не нравились, Юнис собиралась выйти за нью-йоркского банкира, Сирил – жениться на дочке герцога. Странно…

 Херес, или Горькое Пиво, покачал головой.

 – Да, притянуто за уши, – заметил он. – В жизни так не бывает.

 – Напротив, – сказал мистер Маллинер. – Именно это случилось с Женевьевой Бутл и младшим сыном моего брата Джозефа.

 – Их выбросило на остров?

 – Практически – да. Они писали в Голливуде диалоги для фильмов.

 Обрадованная мисс Постлвейт подняла изящные бровки.

 – Бутл? Маллинер? Я таких сценаристов не знаю.

 – Они не сценаристы, – объяснил наш мудрец. – Те почти не пишут диалогов. Помощники режиссеров ловят первых встречных и подсовывают контракт. Вот вам таинственные исчезновения. Не далее как вчера обнаружился слесарь, которого не могли найти двадцать лет. Писал диалоги для Братьев Мышкиных. Доедешь до Лос-Анджелеса – пеняй на себя.

 Мой племянник Булстрод (продолжал мистер Маллинер), как множество младших сыновей, уехал искать счастья в Америку и обручился в Нью-Йорке с очаровательной Арабеллой Риджуэй.

 Пылко любя друг друга, они решили подождать со свадьбой и подкопить сперва денег. С этой целью племянник мой отправился в Калифорнию, где нетрудно найти нефть.

 Однако еще в поезде у него немедленно стащили шляпу, подаренную невестой, оставив взамен фетровый гриб, который был ему мал.

 Он стал опрашивать спутников, когда увидел человека, похожего на стервятника, переевшего мертвых тел. На нем была его шляпа.

 Только он к нему рванулся, откуда ни возьмись набежали операторы, и через несколько минут похититель уехал в лимонной шляпе с багряной надписью: «Джейкоб 3. Шнелленхамер, президент кинокорпорации "Перфекто-Зиззбаум"».

 Маллинеры отважны. Мой племянник не собирался уступать шляпу даже императору и, явившись наутро в приемную Шнелленхамера, прождал всего четыре часа.

 Магнат взглянул на него и положил перед ним лист бумаги.

 – Подпишитесь тут, – сказал он.

 Решив, что это расписка, племянник мой подписался, и магнат нажал на кнопку.

 – Где у нас есть места? – спросил он секретаршу.

 – Комната 40 в колонии.

 – Я думал, там этот, подтекстовка.

 – Позавчера опочил.

 – Тело вынесли?

 – Да.

 – Там будет жить мистер Маллинер. Вот контракт. Булстрод хотел что-то сказать, но магнат поднял руку.

 – Кто у нас на «Благовонных грешниках»?

 Секретарша посмотрела в список.

 – Доке, Нокс, Февершем, мисс Уилсон, миссис Купер, Ленок, Марки, Дэбни и Мендельсон.

 – И все?

 – Приезжал миссионер, хотел обработать дублерш, но ему удалось бежать в Канаду.

 – Ай-яй-яй! – огорчился мистер Шнелленхамер. – Плохо работаем, плохо. Дайте мистеру Маллинеру сценарий.

 Секретарша вышла. Магнат спросил:

 – Вы пьесу видели?

 – Нет.

 – Роскошная драма из жизни золотой молодежи, – объяснил шеф. – Боль сердца сквозь бессмысленный смех. Шла в Нью-Йорке неделю, прогорела, мы ее купили. Материал неплохой. Посмотрим, что вы из него вытянете.

 – Да я не хочу писать для кино, – сказал мой племянник.

 – Придется, – вздохнул магнат. – Контракт подписали.

 – Вы лучше верните мне шляпу!

 – Мы, – сказал мистер Шнелленхамер, – занимаемся не шляпами, а фильмами.

 Колония для прокаженных, куда поместили племянника, оказалась длинным, низким зданием с кельями (или, если хотите, камерами), выходящими в коридор. Заселили ее, чтобы разгрузить тюрьму, просто лопавшуюся от авторов. Обосновавшись в комнате 40, Булстрод занялся «Грешниками».

 Он не так уж страдал, жизнь на студиях очень ругают, но это – клевета. Здесь одно неудобство, одиночество.

 Казалось бы, полно народу – но никто не общается. Все сидят у себя, вывесив табличку: «Занят». Если же вы все-таки откроете дверь, вас встретит такой страшный, такой нечеловеческий звук, что вы убежите от греха подальше.

 Мир – вдалеке, его как бы и нет. Иногда вы увидите человека, который везет что-то в павильон; иногда услышите властный вопль ассистента. Но обычно царит тишина, как на необитаемом острове, который нам живо описала мисс Постлвейт.

 Сами понимаете, что будет, если появится существо, тем более – другого пола. Обнаружив однажды в своем кабинете какую-то девушку, племянник мой испытал точно то же, что Робинзон с Пятницей.

 Красивой она не была. Ростом, пятнистостью и неопределенностью черт она напоминала палтуса, но Булстроду скорее понравилась.

 – Женевьева, – представилась она. – Женевьева Бутл.

 – Булстрод, – отвечал племянник. – Булстрод Маллинер.

 – Меня сюда послали.

 – Зачем?

 – Писать с вами про каких-то «Грешников».

 – А вы умеете писать? – осведомился Булстрод, и зря – если бы она умела, корпорация ее бы не выловила.

 – Нет, только письма Эду.

 – Эду?

 – Эд Мергатройд, мой жених. Он бутлегер в Чикаго, я приехала наладить тут связи. Зашла к Шнелленхамеру, спросить, не нужно ли ему довоенное виски, а он и скажи: «Подпишите тут». Ну, подписала… сами знаете.

 – Да-да, – сказал Булстрод, – знаю. Что ж, давайте работать. Ничего, если я иногда буду брать вашу руку?

 – А Эд не обидится?

 – Он не узнает.

 – Вообще-то да, – согласилась Женевьева.

 – Да я сам женюсь! – заверил Булстрод. – Это для пользы дела.

 – Ну, ладно… если так…

 – Так, так, – сказал племянник, взял ее руку и погладил. Конечно, это помогает. Все соавторы гладят руки – но что потом? Бежали дни, одиночество ткало свою сеть, и племянник понемногу привязывался к Женевьеве. Лови они вместе черепах на тихоокеанском берегу, их не могло бы больше тянуть друг к другу. Если бы он не был Маллинером и джентльменом, он бы давно сжал ее в объятиях и страстно поцеловал.

 Мало того, он подмечал и в ней признаки робкого чувства. То взглянет… то предложит банан… то спросит точилку для карандашей и не совладает с голосом. Словом, если Женевьева в него не влюбилась, он готов был съесть свою шляпу, точнее – шляпу Шнелленхамера.

 Это пугало его. Маллинеры – сама честь. При мысли о далекой невесте Булстрод сгорал от стыда и кидался с отчаянья в работу.

 Тем самым он подгонял Женевьеву. Работать над таким сценарием в жару – по меньшей мере рискованно; и вот, однажды он увидел, что соавторша его вскочила, вскрикнула, вцепилась себе в волосы, села и зарыдала.

 Тут он не выдержал, что-то треснуло (отлетела запонка, поскольку шея увеличилась на два размера), он забулькал, как бульдог над куриной костью, – и сжал Женевьеву в объятиях, шепча ей слова любви.

 Шептал он пылко, но недолго, ибо минуты через две с четвертью услышал крик, а там – и увидел в дверях свою невесту. С ней был молодой человек с напомаженными волосами, очень похожий на тех, кого ищет полиция в связи с ограблением «Деликатесов» на Восьмой авеню.

 Все помолчали. Никто толком не знает, что говорить в таких случаях, а Булстрод, ко всему прочему, очень удивился. Он думал, что Арабелла – в Нью-Йорке.

 – А, здравствуй! – сказал он, высвободившись от Женевьевы.

 Молодой человек полез в карман, но Арабелла его остановила.

 – Спасибо, мистер Мергатройд, я справлюсь сама. Спутник ее все-таки достал кольт и его разглядывал.

 – Нет, – сказал он. – Вы знаете, кого он целует? – И он указал на Женевьеву, укрывшуюся за чернильницей. – Мою девочку. Да. Мою. Собственной персоной.

 – Да что вы говорите!

 – То, что слышите.

 – Как тесен мир! – сказала Арабелла. – Теснее некуда. А все-таки, лучше не стрелять. Это не Чикаго. Вас не поймут.

 – Вообще-то да, – согласился Эд и, обтерев кольт рукавом, сунул его в задний карман. – Но я ей покажу!

 И он направился к Женевьеве, которая прикрывалась извещением, что слова «жидовская морда» в диалогах употреблять нельзя.

 – А я, – пообещала Арабелла, – покажу ему. Побеседуйте тут с мисс Бутл, мы выйдем в коридор.

 В коридоре поначалу царило молчание, нарушаемое стрекотом чужих машинок, да вскриками авторов, ищущих точное слово.

 – Арабелла, – начал наконец мой племянник, – моя дорогая…

 – Для вас – мисс Риджуэй, – поправила она. – Вы не писали мне, и я испугалась.

 – Не писал?

 – Прислали одну открытку. В общем, я решила узнать, в чем дело. По дороге познакомилась с Мергатройдом. Мы разговорились, он сказал, что у него пропала невеста. Ну, приехали, обошли семь студий, а сегодня я увидела, как вы выходите из буфета.

 – Зашел выпить молока. Мне было нехорошо.

 – Вам будет еще хуже. Значит, вот вы кто, Булстрод Маллинер! Предатель и распутник.

 Из-за дверей доносились: женский визг, более низкий голос, принадлежащий бутлегеру, и ритмические удары, производимые Дебни и Ноксом, которым мешали писать «Грешников». Жизнь в Чикаго обогатила лексикон Эда, и доносившиеся слова мы смело уподобили бы гранатам. Женевьева тоже не молчала.

 К счастью, рассыльный принес извещение о том, что во внутреннем дворе курить запрещается. Это дало племяннику возможность кое-как собраться с мыслями.

 – Ты не понимаешь, – сказал он, – ты тут не жила. Сидишь, пишешь, как в камере, ни с кем не общаешься, и вдруг приходит девица. Сама по себе она тебе совсем не нравится, но – как бы это выразить – она воплощает внешний мир. Да, я обнял мисс Бутл. Да, я ее поцеловал. Но это ничего не значит. Представь себе узника и мышь. Ты бы меня не осудила, если бы я с ней играл. Люблю я только тебя. Ну, если бы люди оказались на необитаемом острове… Скажем, в Карибском море…

 – Бросить бы тебя в это море, с камнем на шее, – перебила она. – Все. Мы – чужие. Встретимся, можешь не поднимать шляпу.

 – Это не моя. Мистер Шнелленхамер…

 – Неважно. Все равно я тебя не узнаю.

 Из комнаты вышел довольный Эд Мергатройд.

 – Ну, как? – осведомилась Арабелла.

 – Порядок.

 – Вы меня не проводите?

 – Со всем нашим удовольствием.

 – Минутку, тут что-то в меня вцепилось. Вас не затруднит?.. На плечо моего племянника легла тяжелая рука. Зада его коснулась могучая нога. Он влетел в свой кабинет, перемахнув через Женевьеву, бьющуюся на полу.

 Вскочив, он кинулся в коридор. Там никого не было.

 Не буду описывать, как страдал мой племянник. Однажды, зайдя в буфет, чтобы выпить молока с солодом, он увидел в укромном углу какую-то девушку.

 – Простите… – учтиво начал он, ибо Маллинеры учтивы даже когда страдают.

 – Ах, не за что, – сказала девушка.

 – Ты! – воскликнул он. Против ожидания, глаза ее сияли мягким, даже нежным светом.

 – Как ты поживаешь? – спросила она. Ответил он вопросом на вопрос:

 – Что ты здесь делаешь?

 – Работаю, – отвечала она. – Все очень просто. Когда мы шли к воротам, Шнелленхамер выглянул из окна. Его секретарша догнала нас и позвала к нему. Видимо, в нем есть какая-то сила… Дал контракты – мы тут же подписали, хотя думать об этом не думали. Я собиралась домой, Эд боится, что без него все пойдет сикось-накось. – Она помолчала. – Кстати, как он тебе?

 – Отвратительный тип.

 – Ты не видишь в нем своеобразного, причудливого обаяния?

 – Нет.

 – Да-да, конечно. До свиданья, Булстрод. Мне пора. Нам, женщинам, отпускают на пломбир семь минут пятнадцать секунд. Если мы больше не встретимся…

 – Мы встретимся! Она покачала головой.

 – Тем, кто живет в колонии, как раз запретили общаться с теми, кто в тюрьме. Это мешает работать. Разве что столкнемся в буфете… Что ж, прощай.

 Она закусила губу и быстро вышла.

 Дней через десять они столкнулись в буфете. Терзания погнали Булстрода к холодному молоку, а за столиком сидели Арабелла и Эд, причем она ковыряла мороженое «Глория Свенсон»,[96] он – мусолил чизбургер «Морис Шевалье».[97] Заняты они были не едой, а чувствами, поскольку смотрели друг на друга с явственным пылом, в котором внимательный наблюдатель подметил бы примесь отвращения.

 – Здравствуй, – сказала Арабелла и слабо улыбнулась. – Вы ведь знакомы с моим женихом?

 Булстрод покачнулся.

 – С кем?

 – С женихом.

 – Пожениться собираемся, – мрачно пояснил Эд.

 – Сегодня утром, – прибавила она, – как-то вдруг обнялись. В шесть минут двенадцатого.

 – Желаю счастья, – сказал Булстрод, мужественно скрывая горе.

 – Ну, прям! – заметил Эд. – Нет, она ничего, только вы уж простите, у меня с души воротит.

 – И у меня, – сказала Арабелла. – Видеть не могу эту гадость, которой он волосы смазывает.

 – Это надо же! – обиделся Эд. – Самый лучший бриолин.

 – Какой-то гипноз, честное слово, – продолжала невеста.

 – В точку, – поддержал ее жених. – Верно излагаешь.

 – Именно это, – вставил Булстрод, – испытываю я к мисс Бутл.

 – Вы чего, жениться вздумали? – осведомился бутлегер.

 – Да.

 Эд побледнел и заглотал чизбургер. Все молчали.

 – Вот что, – сказала Арабелла, – здесь нехорошее место. Помнишь, ты говорил про остров? Здесь, на этой студии – то же самое. Чары какие-то. Я должна выйти за такое чучело…

 – А я? – вскричал Эд. – Чего мне с ней делать-то, когда она спирту в пиво подлить не может? Какая от нее помощь?

 – А я? – вскричал и мой племянник. – Меня от Женевь-евы воротит. Не говоря уже о том, что я люблю одну Арабеллу.

 – И я тебя люблю, Булстрод.

 – Ну, а я – мою Жени, – прибавил Эд. Все снова помолчали.

 – Выход один, – сказала Арабелла. – Идемте к шефу, подаем в отставку. Тогда все уладится. Идем, идем! Сейчас мы его увидим.

 Сейчас они его не увидели, этого ни с кем не бывало, но часа через два вошли и изложили свое дело.

 Президент корпорации рассердился. Глаза у него выкатились, нос обвис, как у слона, которому не дали земляного ореха. Он открыл ящик и вынул пачку бумаг.

 – А это что? – спросил он. – Контракты. С подписью. Параграф 6 читали? Тогда бы вы знали, что полагается за нарушение. Нет-нет! – отдернул он бумаги, когда Арабелла к ним потянулась. – Не читайте, ночей спать не будете. Вы уж поверьте, даром это не пройдет. Мы себя защитить умеем. От нас не убежишь.

 – Прикончите, что ли? – угрюмо спросил бутлегер.

 Киномагнат мягко улыбнулся, но не ответил. Контракты он запер в ящик, тактику – изменил. Кто-кто, а он знал, когда махать кулаками, когда – гладить бархатной лапкой.

 – Да и зачем, – отеческим тоном сказал он, – вам сейчас уходить? Картина – в работе. Вы же не бросите ее на произвол судьбы! Такие способные, прилежные люди… Такие сознательные… Вам же ясно, как важен этот фильм для студии. Мы столько от него ждем. Мы столько заплатили, в конце концов…

 Он встал и прослезился, словно чувствительный тренер, убеждающий малодушную команду.

 – Держитесь! – взывал он. – Не сдавайтесь! Вы можете! Подумайте о нас. Мы на вас ставим. И вы нас предадите? Нет-нет! Идите, работайте… ради старой, доброй корпорации… ради меня, в конце концов!

 – Можно прочитать этот ваш параграф? – спросил Эд.

 – Не надо! – взмолился шеф. – Вам же будет лучше! Арабелла печально посмотрела на Булстрода.

 – Пошли, – сказала она. – Ничего не выйдет. Они ушли. Магнат вызвал секретаршу.

 – Что тут творится? – спросил он. – Эти «Грешники» чего-то крутят. Трое хотят уйти. Их что, обидели?

 – Ну, что вы, мистер Шнелленхамер!

 – Вчера там у них кто-то кричал.

 – Это Доке. Ему стало плохо. Пена пошла изо рта… Да, кричал: «Не могу! Не могу!». По-моему, от жары.

 Мистер Шнелленхамер покачал головой.

 – Авторы сходят с ума, не спорю, но тут что-то другое. Какое у меня заседание в пять?

 – С мистером Левицким.

 – Отмените. Созовите «Грешников». Я их расшевелю!

 За несколько минут до пяти из тюрьмы и из колонии двигалась пестрая толпа. Здесь были молодые авторы, старые авторы и авторы средних лет; авторы в очках и авторы в усах; авторы с нервным тиком и авторы с блуждающим взглядом. «Благовонные грешники» наложили на них свою неизгладимую печать. Доплетясь до зала, они расселись на скамьях, поджидая мистера Шнелленхамера.

 Булстрод сел рядом с Арабеллой. Она была тиха и печальна.

 – Эд купил для свадьбы банку бриолина, – сказала она.

 – Женевьева, – подхватил мой племянник, – купила сбивалку для яиц, которой можно выщипывать брови.

 Арабелла резко вздохнула.

 – Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Булстрод.

 – Ничего, – отвечала Арабелла. – Мы не можем уйти, пока не поставят этот фильм, а ему нет конца. – Ее одухотворенное лицо как-то дернулось. – Я слышала, люди работали над ним десятки лет. Вот, смотри, седой человек с соломой в волосах. Это – мистер Марки, он тут с самой юности.

 Пока они печально глядели друг на друга, пришел мистер Шнелленхамер и влез на трибуну. Окинув взглядом зал, он откашлялся, а потом заговорил – об Идеалах, о Служении, о Чувстве локтя, о том Духе, который непременно приведет к Победе. Только он перешел к достоинствам местного климата, когда вместе с запахом хорошей сигары в зал ворвался голос:

 – Эй, вы!

 Все повернулись к дверям. Там стоял мистер Левицкий.

 – Что тут такое? – спросил он. – Я вас ждал, Шнелленхамер.

 Магнат слез с трибуны и поспешил к своему соратнику.

 – Простите, Левицкий, – сказал он, – что-то неладно с «Грешниками», надо их подбодрить. Помните, пять лет назад пришлось вызвать полицию?

 – С кем-с кем неладно?

 – С авторами диалогов для фильма «Благовонные грешники». Ну, мы еще пьесу купили.

 – Нет.

 – Что «нет»?

 – Не купили пьесу. Нас обошла «Медула-Облонгага». Мистер Шнелленхамер постоял и подумал.

 – Верно, – сказал он, – обошла.

 – Как миленьких.

 – Значит, мы фильм не ставим?

 – Конечно, нет. «Медула» двенадцатый год пишет сценарий.

 – Ах ты, совсем забыл!

 И мистер Шнелленхамер снова взошел на трибуну.

 – Господа, – сказал он, – вы свободны. Фильма не будет.

 Через полчаса в буфете царило веселье. Женевьева сидела в обнимку с Эдом. Арабелла гладила руку моему племяннику. Трудно было бы найти таких счастливых людей, если не выйти и не увидеть, как бывшие авторы пляшут карманьолу вокруг чистилки для обуви.

 – Что делать будете? – спрашивал добрый Эд Арабеллу и Булстрода.

 – Да вот, надумал нефть поискать, – отвечал мой племянник. – А где она? Разве что у вас, волосы смазаны.

 – Ха-ха! – откликнулся бутлегер.

 – Хи-хи! – вторили дамы.

 Словом, царило веселье, приятно посмотреть.

 – Нет, серьезно, – сказал Эд, – на что жить собираетесь? Жена – это вам не кот начхал.

 Арабелла взглянула на Булстрода. Булстрод взглянул на Арабеллу. Впервые за этот час тень омрачила их счастье.

 – Не знаю, – отвечал мой племянник. Эд хлопнул его по плечу.

 – А я знаю, – сердечно сказал он. – Будешь работать со мной. Для друга я всегда дело найду. И вообще, надо примазаться к пивному бизнесу, без помощников не обойдешься.

 Глубоко растроганный Булстрод схватил его за руку.

 – Эд! – воскликнул он. – Ты – настоящий человек. Завтра же покупаю пушку.

 Он обнял свою невесту. Смех за стеной сменился радостными криками. Там разожгли костер, и Доке, Нокс, Февершем, мисс Уилсон, миссис Купер, Ленок, Мендельсон и Марки кидали в него «Грешников».

 Мистер Шнелленхамер и мистер Левицкий, прервав 745-е совещание, чутко прислушались.

 – Хорошо дать народу радость! – сказал Левицкий.

 – Неплохо, – поддержал его Шнелленхамер. – Прямо как Линкольн!

 Они снисходительно улыбнулись. Добрым людям приятно, когда дети развлекаются.

Пламенный морпред

 Пинта Пива тяжко запыхтел.

 – Вот дурак! – сказал он. – Всюду понатыканы пепельницы, а он, видите ли…

 Речь шла о молодом человеке с рыбьим лицом, который недавно вышел, бросив окурок в корзинку, а та радостно вспыхнула. Пожарникам-любителям пришлось попотеть. Пиво Полегче, с высоким давлением, расстегнул воротничок; глянцевая грудь мисс Постлвейт бурно вздымалась.

 Только мистер Маллинер, видимо, смотрел на произошедшее со всей терпимостью.

 – Будем к нему справедливы, – заметил он, попивая горячее виски с лимоном. – Вспомним, что здесь у нас нет рояля или дорогого старинного стола, о которые нынешнее поколение тушит сигареты. Поскольку их нет, он, естественно, облюбовал корзинку. Как Мордред.

 – А ктой-то? – спросил Виски с Содовой.

 – Кто это? – поправила его мисс Постлвейт.

 – Мой племянник. Поэт. Мордред Маллинер.

 – Какое красивое имя! – вздохнула наша хозяйка.

 – Как и он сам, – заверил мистер Маллинер. – И то подумать, карие глаза, тонкие черты, прекрасные зубы. Зубы в данном случае очень важны, с них все и началось.

 – Он кого-то укусил?

 – Нет. Он пошел их проверить – и встретил Аннабеллу.

 – А ктой-то?

 – Кто это? – ненавязчиво подсказала мисс Постлвейт.

 – Ой, ладно! – воскликнул Виски.

 Аннабелла Спрокет-Спрокет (сказал мистер Маллинер), единственная дочь сэра Мергатройда и леди Спрокет-Спрокет из Сматтеринг-холла, вошла в приемную, когда Мордред сидел там один и листал старый «Тэтлер». Увидев ее, он ощутил, что слева в груди что-то бухнуло. Журнал поплыл, потом застыл, и племянник мой понял, что влюбился.

 Почти все Маллинеры влюблялись сразу, но мало у кого были такие прочные основания. Аннабелла сверкала красотой. Ее мой племянник и заметил, но, подергавшись с минутку, словно пес, подавившийся куриной костью, обнаружил еще и печаль. Когда незнакомка принялась за старый «Панч», глаза ее просто светились скорбью.

 Мордред пылко сочувствовал ей. В приемной зубного врача есть что-то такое, освобождающее, и он решился заметить:

 – Не бойтесь, сперва он посмотрит в зеркальце. Может, ничего не найдет…

 Она улыбнулась, слабо, но все же так, что Мордред немного подскочил.

 – Что мне врач! – сказала она. – Я редко приезжаю в Лондон. Хотела походить по магазинам, а теперь – не успею, поезд уходит в четверть второго.

 Все сокровенное рыцарство выпрыгнуло из Мордреда, словно форель из воды.

 – Пожалуйста, – сказал он, – пожалуйста, я не спешу!

 – Ну, что вы!

 – Совершенно не спешу. Вот, журнал дочитаю.

 – Если вам правда все равно…

 Мордред мог бы сразиться сейчас с драконом или влезть на гору за эдельвейсом, а потому заверил, что только рад служить. Незнакомка вошла в кабинет, сразив его благодарным взглядом, он – закурил и впал в экстаз. Когда она вышла, он вскочил, кинув сигарету в корзинку. Красавица вскрикнула. Он сигарету вынул.

 – Как глупо! – сказал он с неловким смешком. – Вечно я так, все рассеянность… Сжег две квартиры.

 Она удивилась.

 – Совсем? До основания?

 – Ну, что-то осталось… И вообще, они на верхнем этаже.

 – Но сами квартиры сгорели?

 – О, да!

 Она помолчала, как бы о чем-то думая. Потом очнулась и произнесла:

 – До свидания, мистер Маллинер. Спасибо вам большое.

 – Не за что, мисс…

 – Спрокет-Спрокет.

 – Не за что, мисс Спрокет-Спрокет. Какие пустяки! Она ушла, он направился к дантисту, тяжко страдая – не от боли (тот ничего не нашел), а от горя. Посудите сами: влюбился – и никогда ее не увидит! Опять корабли в ночи… Легко представить, что он ощущал, получив назавтра такое письмо:

 «Дорогой мистер Маллинер!

 Моя дочь поведала мне, какую услугу Вы ей оказали. Не могу выразить, как я Вам благодарна. Она любит побродить по Бонд-стрит, а если бы не Вы, ей пришлось бы ждать полгода.

 Вероятно, вы человек занятой, как все в Лондоне, но, если улучите время, посетите нас, мы с мужем будем очень рады.

 Искренне Ваша

 Аврелия Спрокет-Спрокет».

 Мордред прочитал это шесть раз за минуту с четвертью, а потом – семнадцать, помедленней. Видимо, Она спросила его адрес у ассистентки. Поразительно, такой ум! Кроме того, это кое о чем говорит. Дочери не просят матерей пригласить вас, если вы не произвели на них впечатления! Коту ясно.

 Племянник мой кинулся на почту, послал телеграмму и вернулся укладывать вещи.

 Назавтра, в поезде, Мордред слышал, что колеса стучат «Спро-кет, спро-кет». Шепча эти слоги – имени он еще не знал, – он вышел на маленькой станции. Когда он увидел, что Она приехала его встречать, шепот едва не перешел в крик.

 Минуты три, уже в машине, Мордред не мог сказать ни слова. Вот – она, думал он, вот – я, вот, собственно, мы. Опережая события, он чуть не спросил, согласна ли она ехать так вечно, но тут машина остановилась у табачной лавки.

 – Я сейчас, – сказала Она. – Обещала Биффи, что куплю сигареты.

 – Биффи?

 – Капитану Биффену, он у нас гостит. А Гаффи просил чистилку для трубки.

 – Гаффи?

 – Это Дик Гаффингтон. Ну, вы слышали. Чемпион, на бегах.

 – Он тоже у вас гостит?

 – Да.

 – У вас много народу?

 – Нет, не очень. Биффи, Гаффи, Просси, Фредди – он чемпион по теннису, Томми… ах, да, еще Алджи! Вы знаете, охотник, Алджи Фрипп.

 Мордред пришел в отчаяние. Нет, что же это такое? Охотники, чемпионы, какие-то силачи… Хуже киноактеров! Слабая надежда побудила его спросить:

 – Они все с женами?

 – Нет, они не женаты.

 Надежда поперхнулась и тихо умерла. Оставшись один, племянник мой размышлял. Если бы у этих типов, думал он, была хоть какая-то совесть, они бы давно женились. Ну, что это такое? Думают только о себе. Именно это и губит Англию.

 Туг он заметил, что Она вернулась, мало того – что-то говорит.

 – Да? – спохватился он. – Простите?

 – Я говорю, у вас хватит сигарет?

 – Спасибо, вполне.

 – Это хорошо. Конечно, в вашей комнате тоже есть пачка. Мужчины любят курить в постели. Собственно, пачки там две – турецкие и виргинские. Отец положил.

 – Очень любезно с его стороны, – машинально признал Мордред.

 Я очень хотел бы сообщить вам, (продолжал мистер Маллинер), что теплый прием утешил Мордреда. Но нет, он его не утешил. Хотел бы я сказать и о том, что все эти Биффи и Гаффи были плюгавы; но лгать не могу. Кроме того, они явственно обожали Ее.

 А хуже всего был дом, один из тех домов, которые строят человек на двадцать, не считая сотни слуг. Романтик, взглянув на такое жилище, думает о рыцарях, прагматик – о том, во сколько оно обходится. Что до Мордреда, он впал в отчаяние.

 Хорошо, думал он, предположим, я пробьюсь через этих Биффи – но посмею ли я увезти Ее из такого дома? Конечно, и в Лондоне можно что-то снять, но в самом просторном из лондонских жилищ Она будет чувствовать себя как сардинка.

 Вконец исстрадавшись, он ушел к себе часов в одиннадцать. Хозяин его проводил, а заодно проверил, хватит ли у него сигарет.

 – Ах, как вы правы! – приветливо сказал он. – Молодые часто разрушают здоровье ночными бдениями! Что ж, облачимся в халат и закурим, хе-хе? Надеюсь, сигарет тут много. Спокойной ночи, мой мальчик, приятного сна.

 Когда дверь за ним закрылась, Мордред, как он и предвидел, облачился в халат и закурил. Но это не все – он присел к столу, чтобы написать Аннабелле стихи, которые зрели в нем весь вечер.

 Замечу, что мой племянник принадлежал к современной школе. Рифму он не ценил, пел же, чаще всего, трупы и кухонные запахи. Но сейчас, когда лунный свет серебрил его балкон, воображение просто кишело словами типа «кровь», «любовь», «луна» и «она».

 «Синие глаза», – написал Мордред.

 «Нежные уста», – написал все он же.

 «О, синь очей – как синь небес!» Нет, нет.

 «Уста…»

 «Чиста…»

 Чушь какая-то!

 Взрычав от горя, он разорвал листок и бросил в корзину.

 Сияют синие глаза,

 И улыбаются уста

 Пом-пом, пом-пом, пом-пом чиста

 (Гроза? Нет! Не коза же…)

 Глаза сияют синевой

 Уста (О, Господи!)

 Ту-рум, my-рум, ту-рум, я твой

 И тру-ру-ру (а с чем рифмовать?!)

 Хорошо,

 Чиста таинственная синь

 Твоих непостижимых глаз

 Тра-ля, mpa-ля, тра-ля-ля кинь?вынь? Ну, что это!

 Та-pa-pa-pa-pa-ра-ра-раз.

 Он бросил и этот листок, тихо выругался, встал. Ничего не получалось; и он понял, почему. Вдохновение избегает кресел. Побегай, поломай пальцы, повороши волосы. Сперва он думал обойтись комнатой, но лунный свет, струившийся в окно, его приманил. Он вышел на балкон. Темная, таинственная трава была совсем близко. Он прыгнул; и не зря. Ободренная обстановкой, Муза услужливо кинулась к нему. Пройдясь по газону взад-вперед, он шустро начал:

 Сияющая синева

 Твоих божественных очей…

 Придирчиво взвешивая рифмы «жива», «ночей» и «лучей», он внезапно заметил, что невдалеке, чуть повыше, тоже что-то сияет; и, присмотревшись, понял, что горят его занавески.

 Вообще-то он был не очень ловок и сметлив, но здесь – не растерялся.

 – Пожар! – закричал он. – Горим! Из окна кто-то высунулся.

 – Что-что? – спросил капитан Биффен.

 – Горим!

 – Простите?

 – Го-рим! Гвендолен, Оливия, Роза…

 – А, горим! Так-так.

 Тут появились и другие обитатели.

 В последующих событиях, боюсь, племянник мой не слишком отличился. Мы живем в век специализации. Мордред, как мы видели, специализировался на возжигании, а не на тушении огня. Сжигая квартиры, он обычно поспешал вниз и посылал привратника посмотреть, как там и что. Так и теперь, даже под взглядом Аннабеллы, он явственно уступал Биффи и Гаффи.

 Смотрел он на них с тоской. Посудите сами: они востребовали воду; они построились в цепь; Фредди влез на балкон; Алджи влез на бочку, чтобы подавать ему все, что нужно. Что же до Мордреда, он споткнулся о Гаффи, перевернул два ведра на Просси и получил совет отойти в сторонку.

 Там он и провел горчайшие минуты. Искаженное лицо хозяина свидетельствовало о том, как дорого ему родное гнездо, как мерзок человек, его поджегший. Беспокойные лица дам тоже ничего хорошего не предвещали.

 Наконец Фредди сообщил, что опасность позади.

 – Все, – сказал он, прыгая на траву. – А чья это комната, не знаете?

 Мордред пошатнулся, но не изменил прославленной отваге Маллинеров.

 – Моя.

 Шестеро мужчин посмотрели на него.

 – Ваша?

 – А, ваша?

 – А что случилось?

 – С чего началось?

 – Да-да, с чего?

 – Уж с чего-нибудь, – подытожил мозговитый Биффен. – Так просто не начнется, э?

 Мордред овладел своим голосом.

 – Вероятно, – сказал он, – я бросил сигарету в корзину, а там много бумаги…

 – Бумаги? Почему это?

 – Я писал стихи. Все очень удивились.

 – Что писали? – спросил Просси.

 – То есть что? – уточнил Гаффи.

 – Стихи? – проверил Биффи у Томми.

 – Да вроде бы, – в ошеломлении отвечал тот.

 – Он стихи писал, – сообщил Фредди стоящему рядом Алджи.

 – Он что, их пишет?

 – Вроде бы…

 – Ну, это, знаете!..

 – Да уж…

 Явственное презрение снести нелегко. Мордред напоминал себе, что они– тупицы, филистеры, кретины, лишенные чувства прекрасного, но это почти не помогало. Конечно, надо смотреть на них сверху вниз, но попробуй, посмотри, если ты в халате, да еще ногам холодно! Словом, он страдал. Когда же дворецкий, поджав губы, склонился к глуховатой кухарке и, бросив на него брезгливый взгляд, что-то ей стал втолковывать, племянник мой не выдержал.