Текст книги "Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)"

Автор книги: Пэлем Грэнвилл Вудхауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)

Из записей сыщика

Мы сидели в клубе, у камина – генерал Молпус, адвокат Дрискол, Фредди Ффинчффинч и я – когда сыщик Адриан Маллинер негромко засмеялся. Конечно, в той комнате разрешалось курить, а значит – и негромко смеяться.

– А вот скажите, – спросил он, – интересно ли вам лучшее мое дело?

– Нет, – отвечали мы, и он приступил к рассказу.

– Глядя в прошлое, я вижу много удач, которыми скромно горжусь. Все они, бесспорно, занимательны, все требовали труда, но ни одна не приносила мне такой радости, как изобличение Шерлока Холмса, именуемого теперь «Этот мерзавец с Бэкер-стрит».

Генерал взглянул на часы, воскликнул: «Ой, Господи!» и быстро вышел, внезапно вспомнив о назначенной встрече.

– Поначалу, – продолжал Адриан, – у меня почти не было данных. Чтобы взять след, ищейке достаточно понюхать платок или башмак. Меня вдохновляет самый слабый запах несообразности. На сей раз подозрения пробудил финансовый статус Холмса.

Казалось бы, он вынужден считать каждый пенс. Когда мы знакомимся с ним, он, по словам Стэмфорда, «отыскал очень милую квартирку и никак не найдет себе компаньона, а платить за нее ему не по карману»[46]. Знакомый Стэмфорда, Ватсон, снимает вместе с ним «две удобных спальни и просторную, светлую, уютно обставленную гостиную». Конечно, я не жил на Бэкер-стрит в конце прошлого века, но те, кто там жил, заверили меня, что за две комнаты и три еды в день платили фунт в неделю. Быть может, лишняя комната повышала цену; хорошо, пусть будет тридцать шиллингов[47]. Скрупулезно – честный медик аккуратно вносил свою половину. Следовательно, Холмс преспокойно обходился малым. Каждый на его месте старался бы подработать, а он – нет. Возьмем наугад два-три случая. Что вы делаете, Дрискол?

– Ухожу, – ответил адвокат, и действительно ушел.

– Поначалу, – продолжал Адриан, – Ватсон не пользовался гостиной. Холмс принимал там клиентов. Кто же они? «Седой, обтрепанный старик», «старуха в стоптанных туфлях», «носильщик в форменной куртке». Скажем прямо, с них много не возьмешь. Позже – тоже самое: стенографистка, мелкий делец, клерк, толмач, квартирная хозяйка, кэмбриджский студент.

Словом, Холмс не богател, скорее – разорялся. Инспектор пишет ему, что в доме № 3 на Лористон-гарденс произошла скверная история» и почтительно просит о помощи.

Холмс нанимает кеб и едет в Брикстон, посылает длинную телеграмму, нанимает целую ораву грязных оборванных мальчишек и каждому дает по шиллингу. Дает он и полсоверена констеблю. Как видим, расследование стоит больше, чем жилье, а на Грегсон затрат не возместит, ибо он, по словам того же Холмса, весьма прижимист.

Грегсон… Лестрейд… Клиенты… Я думал о них и думал, пока меня не осенило. Да это же актеры! Их цель – обмануть простодушного Ватсона. Что сказал бы себе обычный сыщик, прежде, чем начать дело? Он сказал бы: «Что оно даст? Возьму-ка плату авансом».

Носильщиков и стариков он бы на порог не пустил. А Холмс, этот нищий Холмс, буквально в ус не дует. Не странно ли?

Фредди направился к дверям, пробормотав что-то вроде: «Надо тут повидаться насчет собаки…»

– Потом, – продолжал Адриан, – начинается полная чушь. Предоставим слово Ватсону:

«… он протянул мне помятый листок. Письмо было отправлено из Монтегю-плейс накануне вечером.

Дорогой мистер Холмс!

Мне очень хочется посоветоваться с Вами по поводу предложения занять место гувернантки. Если разрешите, я зайду к Вам завтра в половине одиннадцатого.

С уважением

Вайолет Хантер»

Даже от действующей гувернантки можно ждать меньше фунта. Однако через две недели мисс Хантер просит Холмса «быть в гостинице "Черный лебедь" <…> завтра в полдень» и он, бросив всё, садится в поезд, отходящий в 9.30. Вас ясно?

– Нет, – ответил я.

Пришлось что-то сказать, поскольку я остался один.

– Ну, ну! – огорчился Адринан. – Вы же знаете мой метод. Примените его. Кому не нужны деньги?

– Богачу.

– Вот именно.

– Но вы же сами сказали, что Холмс беден!

– Ничего подобного. Это он хотел создать такое впечатление. Ширма, знаете ли, камуфляж. А что прибыльней всего? Преступление. И налогов платить не надо. Чтобы прикарманить лишний миллион, не спешат к каким-то гувернанткам, а сидят, словно паук, в самом центре паутины и поджидают, пока помощники наворуют бриллианты и секретные соглашения. Так, так, так… Всё встало на место. Холмс – это Мориарти.

– Кто-кто?

– Мо-ри-ар-ти.

– Профессор?

– Именно.

– Который странно поводит головой на манер змеи?

– Он самый.

– Но Холмс головой не поводил.

– Как и Мориарти.

– Холмс же сказал…

– Кому? Ватсону. Чтобы запустить неверные сведения. Ватсон профессора не видел. Он знал о нем со слов Холмса. Заметим, что он совершил небольшую оплошность.

– Кто, Ватсон?

– Нет, Холмс. Он сказал, что на пути к медику на него напал субъект с дубиной.

Король преступного мира придумал бы что-нибудь потоньше, хотя бы кобру в каминной трубе. Это и навело меня на след. Так-то, любезный.

– И это всё?

– Да.

– Больше ничего?

– Нет.

Я негромко засмеялся.

Киватель

 Когда в кинотеатре «Сладостные грезы» пошел новый фильм «Мой малыш», у нас начались бурные споры. Четыре зрителя явились в «Привал рыболова» после первого же сеанса, и разговор, естественно, обратился к малолетним звездам.

 – Я так думаю, – сказал Ром, – это все карлики.

 – Да, говорят, – поддержал его Виски-с-Содовой, – на каждой студии есть специальный человек, который ездит по циркам. Найдет хорошего карлика – хапц! – и в Голливуд.

 Почти непроизвольно мы обернулись к мистеру Малли-неру, как-то чувствуя, что этот кладезь премудрости даст окончательный ответ. Ответил он не сразу, сперва отхлебнул горячего виски с лимоном.

 – Проблема эта, – сказал он в конце концов, – волнует умы с тех самых пор, как малолетние полипы вошли в моду. Одни полагают, что ребенок не может быть таким противным, другие – что приличный карлик так низко не опустится. Но кто сказал, что карлики приличны? Сложный вопрос…

 – Возьмем хоть сегодняшнего… – сказал Ром. – Этого Джонни Бингли. Чтоб мне треснуть, если ему восемь лет!

 – В данном случае, – признал мистер Маллинер, – интуиция вас не подвела. Джонни[95] пошел пятый десяток. Я точно это знаю, так как он играл важную роль в судьбе одного из Маллинеров.

 – Ваш родственник – тоже карлик?

 – Нет. Он – киватель.

 – Кто-кто?

 Мистер Маллинер улыбнулся.

 – Нелегко объяснить мирянину тонкости кинопроизводства. В общих чертах, киватель – вроде поддакивателя, но ниже рангом. Поддакиватель сидит на совещаниях и говорит «Да». Ему вторят второй поддакиватель и третий, иначе – младший. А уж после них вступают в дело киватели. Есть и неприкасаемые, так называемые «запасные киватели», но их я касаться не буду. Мой дальний родственник Уилмот был кивателем в самом чистом виде. Конечно, он хотел подняться выше, особенно – когда влюбился в Мейбл Поттер, секретаршу Шнелленхамера, возглавлявшего корпорацию «Перфекто-Зиззбаум».

 Огромную разницу в их положении смягчала любовь к птицам. Уилмот вырос на ферме, Мейбл начинала творческий путь, изображая птичье пение.

 Общность интересов обнаружилась в то утро, когда, проходя мимо съемочной площадки, Уилмот услышал взволнованный голос своей богини.

 – Конечно, это не мое дело, – говорила она, – но я просто потрясена…

 – Ладно, ладно, – успокаивал ее режиссер.

 – …что вы мне объясняете про кукушек! Я куковала по всей Америке. Не говоря о гастролях в Англии, Австралии и…

 – Я знаю, – вставил режиссер.

 – …Южной Америке. Подождите, съезжу домой, привезу вам рецензии из…

 – Знаю, знаю, знаю.

 Мейбл выскочила с площадки, и Уилмот обратился к ней с почтительным умилением:

 – В чем дело, мисс Поттер? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

 Мейбл тряслась от рыданий.

 – Нет, вы послушайте! – вскричала она. – Они меня попросили озвучить кукушку, а этот неуч говорит, я неправильно произношу!

 – Какая подлость!

 – По его мнению, кукушка выговаривает «Ку-ку». Нет, вы представляете? Да всякий знает, что это «У-ку»!

 – Естественно! Одно «к», два «у».

 – Как будто у нее что-то с нёбом.

 – Или с горлом.

 – Ъ-ку, ъ-ку. Вот так.

 – Именно.

 Прелестная Мейбл с интересом поглядела на него.

 – Вы их хорошо знаете.

 – Я вырос на ферме.

 – Меня просто мутит от этих режиссеров!

 – И меня, – поддержал ее Уилмот и решился: – Мисс Поттер, а не зайти ли нам в буфет?

 Она охотно согласилась. Так началась их дружба. Каждый день, улучив минутку, они сидели в буфете или на ступеньках какого-нибудь дворца. Уилмот смотрел на нее, а она, нежно сияя, как всякий творец в минуты творчества, выводила песню иволги или более грубой птицы «африканский канюк». Иногда, напрягая горло, она куковала «Ъ-ку, ъ-ку».

 Однако на вопрос, согласна ли она стать его женой, она ответила: «Нет».

 – Ты мне нравишься, – продолжала она. – Может быть, я тебя люблю. Но я не выйду замуж за холуя.

 – За кого?

 – За холуя. За раба: За пеона. Ну, что это – кивать Шнелленхамеру! Поддакиватель, и то противно, а уж киватель…

 По привычке Уилмот кивнул.

 – Я горда, – продолжала Мейбл. – Я не довольствуюсь малым. Тот, за кого я выйду, должен быть царем среди людей… ну, хотя бы директором картины. Чем выйти за кивателя, я лучше умру в канаве.

 Тут бы заметить, что при голливудском климате в канаве особенно не умрешь, но Уилмот вместо этого взвыл, как дикий селезень, и начал с ней спорить. Ничего не вышло.

 – Останемся друзьями, – подытожила беседу она и, бросив «Ъ-ку», скрылась.

 Человеку в такой ситуации остается один выбор – или уехать на Запад и начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе, а потому все больше склонялся ко второму варианту.

 Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом, но сейчас требовалось что-то другое.

 Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты постучишься дважды и засвистишь «О ты, моя страна», выглянет усатая физиономия. Она скажет: «Да», ты ответишь «Мир и дружба», после чего тебе откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.

 Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд истинного Фаунтлероя, а точнее – того самого Джонни Бингли, которого вы, господа, сегодня видели.

 Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: «Здрасьте».

 – Здрассь, – отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. – Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.

 – Кому не говорить?

 – Шнелленхамеру.

 – Как пишется?

 – Не знаю.

 – И я не знаю, – признался Уилмот. – Но сказать – не скажу.

 – Что?

 – Да вот это.

 – Кому?

 – Ну, ему.

 – А чего не скажете?

 – Забыл.

 Они помолчали; каждый думал о своем.

 – Вы не Джонни Бингли? – поинтересовался Уилмот.

 – Кто?

 – Вы.

 – Что?

 – Бог его знает.

 – Так чего надо?

 – Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.

 Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь – расплывайся. Главное – сердце, я так считаю.

 Мысли эти побудили сказать:

 – А вы хороший парень.

 – И вы.

 – Значит, оба?

 – Ну!

 – Один и один – два, – уточнил скрупулезный Уилмот.

 – Точно.

 – Два, – повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-ле-ме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое… Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.

 – Ну!

 – Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.

 – А чего такое?

 Уилмот решил открыться замечательному ребенку.

 – В общем, так…

 – Как?

 – Ну, вот так.

 – А чего?

 – Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.

 – За кого?

 – За меня.

 – Не выйдет?

 – Нет!

 – Ну, дела, – сказал чудо-ребенок.

 – Да уж…

 – Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.

 – Точно. Хуже некуда, – признался Уилмот, тихо плача. – Что делать?

 Джонни поразмыслил.

 – Вот что, – сказал он. – Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.

 – Пошли, – согласился Уилмот. – И в Санта-Монику.

 – Это потом. Сперва – в местечко, потом – в Монику. Увидим новые лица…

 – Уж этого там хватает.

 – Значит, пошли.

 Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.

 – Знаете что? – сказал он.

 – Нет. А что?

 – Приходил Джонни Бингли.

 – Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.

 – Прибавки! Да ему и этого много!

 – Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?

 – Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости…

 – Кроме нас с вами, не знает никто.

 – Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.

 – Какой это киватель?

 – Маллинер.

 – Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.

 – Вот именно!

 – Что нам делать?

 – Если б я знал!

 Мистер Левицкий подумал.

 – Надо выяснить, что известно Маллинеру.

 – Но спросить нельзя!

 – Мы за ним последим. Какой он?

 – Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»…

 – Поганый?

 – Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.

 – Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!»

 – А дальше что?

 – Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.

 – Хорошо, – сказал он, когда боль утихла. – Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.

 – Значит, следим за ним, как рысь.

 – Кто?

 – Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.

 – Да? Ну ладно. Я думал, рысь – это что-то такое, у лошади.

 Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.

 Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.

 – Видели?

 – Что?

 – Его. Трясется, как одержимый.

 – Да?

 – Еще бы.

 Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.

 Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.

 – Не нравится он мне.

 – Мне тоже, – поддержал его мистер Шнелленхамер.

 – Смотрите, закрывает лицо руками.

 – Видимо, знает все.

 – Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.

 Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так – сидел очень прямо и смотрел перед собой.

 Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.

 – Простите, – осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, – как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер?

 – Нет-нет, – спохватился шеф. – Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?

 – Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.

 – Какие?

 – Вы не сказали.

 – Ну, вот и выясним, – сказал шеф. – Что там у него проплывает?

 Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.

 – При чем тут пупсы? – рассердился шеф.

 Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.

 – Чушь! – воскликнул мистер Шнелленхамер. – Он миллионер, а не торговец.

 Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.

 – Ерунда, – сказал шеф, – Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?

 – Да, – сказал Первый Поддакиватель.

 – Да, – сказал Второй.

 – Да, – сказал и Третий.

 Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.

 – Видели, какой взгляд?

 – Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим. Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф.

 – Придумал, – сообщил он. – Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?

 – Да.

 – Да.

 – Да.

 Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.

 Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:

 – Итак, одно видение – поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.

 Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?

 Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

 – Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза – да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава… э… зеленеет. Почки… э-э…

 – Краснеют? – подсказал мистер Левицкий.

 – С чего им краснеть? Ну, почки…

 – Варятся? – проснулся один сценарист.

 – Простите, – заметила секретарша, – почки не варят, а тушат.

 – Это не те!

 – Да-да, конечно, – огорчилась Мейбл. – Тут совсем запутаешься. Почки, птички…

 – Будут и птички, – радостно пообещал шеф. – Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим «Ку-ку! Ку-ку!» Так?

 – Да.

 – Да.

 – Да.

 Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос:

 – Простите, мистер Шнелленхамер, не так. Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало.

 – Что-вы-сказали? – выговорил он.

 Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк—на инквизиторов.

 – Кукушка, – объяснила она, – произносит не «Ку-ку», а «У-ку». Особый звук, между «ъ» и «у».

 Сценаристы затрепетали. Многие чуть не плакали. И то – такая слабая, такая юная…

 Мистер Шнелленхамер, уже ничуть не радостный, громко дышал носом. Наконец он произнес:

 – Вы уволены. Мейбл вспыхнула.

 – Это нечестно! – сказала она. – Это несправедливо! Я же признала, что напутала с почками. А кукушки… Да я выступала с этим номером от Орегона до Мэна! Кого-кого, а их я знаю. Не верите – вон мистер Маллинер, он вырос на ферме. Мистер Маллинер, что они произносят?

 Уилмот вскочил, глаза его сияли. Да, был миг слабости, он любил Мейбл отчаянно и безумно, но чеки подписывал шеф. Самая мысль о том, что кассир станет не золотым прииском, а просто дядькой с моржовыми усами, едва не привела к предательству. Но это ушло. Глядя на нее, он обрел былую силу.

 – Ъ-ку! – вскричал он. – Какие «Ку-ку»? Нет, какие еще «Ку-Ку»? Ясное, четкое «Ъ». Я понимаю, это обычная ошибка, если «кукушка» – значит, так она и говорит. Но нет! Она говорит «Ъ-КУ».

 Раздался странный звук. Это Мейбл, разрезая воздух, кинулась в его объятия.

 – О, Уилмот! – рыдала она.

 Глядя поверх ее волос на магната, родственник мой с удивлением увидел, что тот, вместе с компаньоном, выгоняет всех из комнаты. Сценаристы текли в коридор пенящимся потоком. Вскоре остались только шефы и влюбленные. Мистер Левицкий запирал дверь. Мистер Шнелленхамер направлялся к Уилмоту, заискивающе улыбаясь.

 – Ну-ну, – говорил он, равно как и мистер Левицкий. – Я вас понял. Знающему человеку очень тяжелы такие ошибки. Я вижу, вы преданы нашей корпорации.

 – И я это вижу, – поддержал мистер Левицкий.

 – Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.

 – Очень дороги! (Левицкий).

 – И небольшие тайны, хе-хе?

 – Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.

 – В правление? – удивился мистер Шнелленхамер.

 – В правление. Присвоим вне очереди звание… ну, скажем, в ранге зятя.

 Мистер Шнелленхамер немного помолчал.

 – Верно, – сказал он после недолгой борьбы. – Я прикажу там, пусть составят контракт.

 – Вы согласны, Маллинер? – поинтересовался мистер Левицкий. – Вас устраивает эта работа?

 Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал – но Мейбл приникала к его груди.

 – Д-д… – начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.