Текст книги "Грани веков (СИ)"

Автор книги: Павел Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Даже Басманов, обласканный Борисом – и тот, пёс, в любую минуту вцепится клыками в десницу, которая его кормила…

Да что там, если уж черная измена свила гнездо в самом сердце Кремля, на дворе Романовых!

Ему тогда удалось убедить Бориса в существовании заговора, хоть и не было прямых улик. Федор Никитич – прожженный лис, но в этот раз он его переиграл, вот только не слишком ли поздно. Слухи доходили, что уж очень был весел инок Филарет последнее время в своей далекой обители. Сказывали, прочил перемены скорые и для гонителей его зело неприятные. В аккурат, значит, с появлением Самозванца. Ладно, инок, будет тебе еще повод повеселиться. Русь большая, обителей в ней много, найдется местечко где-нибудь… поуютней.

Сейчас надо со Лжедмитрием решать. Чутьё редко подводило Симеона Никитича, и теперь подсказывало, что не будет земле русской покоя, пока самозванца в неё не положат. А лучше – из пушки прахом выстрелят.

Появление сотника вывело его из размышлений.

– Ну? – бросил он ему вместо приветствия. – Сыскали кого?

– Точно так, Симеон Никитич, боярин, – почтительно ответствовал сотник. – Лазутчика взяли!

Симеон нахмурил брови. – Кто таков?

– Беззубцев Юшка, боярский сын. Перебежчик и слуга самозванцев – Фаддей с Мироном узнали его! Велишь привести?

– Нет, – помедлив, решил Симеон. – Пусть покуда в карцере посидит, позже решу, что с ним делать. Муху нашли?

– Ищут! – отрапортовал сотник, вытягиваясь в струнку. – Не сумлевайся, боярин – никуда не денется, поганец!

Годунов скривился. – Никуда не денется! – передразнил он. – Муха, хоть и поганец, а свое дело добре знает. А ты, Нечай, токмо щи трескать горазд, да баб по сеням тискать! Ну, что еще?

– Так блаженный тот пропавший нашелся, боярин-батюшка! – с некоторой обидой доложил сотник.

– Неужто? – Симеон резко подался вперед, от его вальяжного недовольства не осталось и следа. – Живой?

– Обижаешь, Симеон Никитич! Живехонек!

– Ну, так доставить его сюда ко мне сей же час! – Годунов хищно осклабился и потер руки. – Будет о чем поговорить!

Когда за сотником закрылась дверь, Симеон Никитич обратил взгляд к образам, висевшим в красном углу и истово перекрестился. Господь явно помогал ему!

***

Прокопий Ляпунов, царский воевода, единым глотком опорожнил чарку и отер пышные усы.

– Принеси еще, чтоль, Мефодий, – не глядя на старосту буркнул он. – Что-то хмель не берет меня…

Мефодий лукаво сощурился.

– Отчего не принести, Прокопий Петрович, – покладисто согласился он. – Токмо, зрю, тот пожар твой, что брагой затушить пытаешься, от неё не утихнет…

– Какой еще пожар? – вскинулся воевода. – Чего мелешь-то, татарская твоя рожа?

Мефодий беззлобно рассмеялся. – Да ты не кипятись, воевода, – примирительно заметил он. – То дело житейское, у всех случается.

– У всех, да не со всеми, – в сердцах бросил Ляпунов и тут же нахмурился. – Ты на что намекаешь?!

– Да чего ж тут намекать, – покачал головой Мефодий, и, посерьёзнев, добавил: – Выбрось ты её из головы, Прокопий. Не твоего полета птица!

– Ах ты ж щучий потрох, собачий сын! – взвился воевода, вскакивая на ноги и хватаясь за рукоять сабли. – Я тебе твой язык поганый сейчас вырежу и твоим же свиньям скормлю!

– Господь с тобой, воевода, – вздохнул Мефодий, не обращая внимания на воинственный выпад, – какие у нас тут свиньи – последнего хряка еще по осени на мясо забили…

Ляпунов, еще немного постоял, возвышаясь над ним, и слегка пошатываясь, потом разом как-то обмяк и рухнул на лавку.

– Что, так видать? – упавшим голосом спросил он.

Мефодий кивнул, и глаза его снова превратились в щёлки.

– Ты ж с неё, почитай, все время глаз не сводил! Я уж думал – вот-вот дырку просмотришь!

Ляпунов застонал и уткнулся лицом в широкие ладони.

– И как на Басманова зыркал, когда он ее в карету повёл – почитай, вся околица видела, – безжалостно продолжал Мефодий. – Ежели б из того взгляда саблю выковать – всадника бы от шлема до сбруи рассечь можно было.

– С Басмановым у меня свои счеты, давние, – буркнул Ляпунов, наливаясь краской и темнея лицом; на скулах заходили желваки.

– Эх, Прокопий, – снова сокрушенно вздохнул Мефодий. – Тебе бы жениться…

– Мефодя, – задушевным голосом сказал Ляпунов, сгребая старосту за грудки, – сходи принеси браги – как православного прошу. Не дай грех на душу взять…

Когда за Мефодием закрылась дверь, он обхватил голову руками.

Стоило закрыть глаза, как перед ними вставал девичий образ – неземной, ангельской красоты.

Эти соболиные брови вразлёт, алые губы, и очи, черные, бездонные, словно озёра, в которых он, Прокопий Ляпунов, кажется, утонул.

Ладони до сих пор помнили тепло ее тела, когда он поддерживал ее под руку в лесу.

Именно тогда, на заснеженной поляне, когда опустился перед ней на колени, а она удивленно смотрела на него сверху вниз, он вдруг осознал, что…

Ляпунов с досадой хватил по столу кулаком так, что подпрыгнула чарка.

Хватит! Она – царевна! А он – худородный боярский сын, служивый человек. Проще добыть звезду с неба!

Скрипнула дверь и в горницу осторожно просунулась голова десятника.

– Воевода!

– Чего тебе? – прорычал Ляпунов, посасывая костяшки пальцев.

Десятник бочком просочился внутрь.

– Тут эта, тогось, воевода, – зашептал он с таинственным придыханием, распространяя вокруг себя запах сивухи, – слухи из Москвы, воевода!

– Ну, говори, – поморщился Ляпунов.

– Государь, воевода! – вращая глазами выдохнул десятник.

– Что – государь?! Да говори ты толком!

– Болен государь! Говорят даже – при смерти! Сказывают, отравить его хотели, но яд не взял, так потом родная дочь едва не прирезала!

– Что?! – взревел Ляпунов, мигом трезвея. – Да что ты несешь, пустобрёх!

Десятник побледнел, и мелко и часто перекрестился.

– Да чтоб не сойти мне с энтого места! Вот ей-ей, христом-богом! Обоз из Москвы прибыл надысь, торговый люд сказывает – вся Москва об этом ужо говорит! Что ж теперь будет-то, а воевода? Борис-то, царь-батюшка, значит, того! Господь ить не тимошка – видит немножко! Знать, и в самом деле царевичу Димитрию помогает, потому как он законный правитель, а не Борис!

– Побойся Бога! – воевода набычился. – Мы Борису присягали! А ежели чего и впрямь с ним случилось, так будем служить сыну его, Федору! И царевне…

Он оборвался.

– Царевне… – проговорил он, и лицо его сделалось тревожным.

Неожиданно, он сорвался с места и ринулся во двор.

– Прокопий, куда? – окликнул его Мефодий со жбаном в руках.

– Недосуг! – крикнул Ляпунов птицей взлетая в седло. – После потолкуем!

– Ох, Прокопий, – пробормотал староста, глядя, как воевода мчится по тракту во весь опор.

Покачав головой, он поднес жбан к губам и сделал большой глоток.

Глава 29

– Отдохни, Ира, – Коган положил руку на плечо девушки, бессильно поникшей у изголовья царского ложа. – Тебе надо поспать.

– Ничего, Давид Аркадьевич, – отозвалась Ирина, смахивая непослушную прядь волос, выбившуюся из-под расшитого жемчугом головного убора. – Я днем выспалась.

Коган покачал головой. Поведение Ирины вызывало у него смутную необъяснимую тревогу. То ли она так искусно вжилась в роль царевны, то ли у него от недосыпа и всех этих диких событий разыгралось воображение, но ему порой начинало казаться, что она и в самом деле дочь Бориса.

С непререкаемой уверенностью она выставила из опочивальни царя всех, и объявила, что останется здесь на ночь. Царица, её сын и бояре, очевидно, были шокированы этим заявлением, но спорить с ней не решились. Теперь кроме них двоих и Евстафьева, дремавшего на полу, в палате остались только двое телохранителей-рынд, замерших, словно истуканы, у дверей с бердышами в руках.

Коган перевел взгляд на царя. Дыхание было ровным, пульсоксиметр показывал достаточный уровень насыщения крови кислородом. Давление держалось в пределах допустимого, пульс оставался ритмичным. В целом, состояние было стабильным, для человека, несколько часов назад пережившего клиническую смерть.

Давид Аркадьевич рассеянно потер переносицу. В голове до сих пор не укладывалось, что они лечат Бориса Годунова, русского царя, в семнадцатом веке… И довольно успешно.

Он попытался еще раз припомнить, что ему было известно из курса отечественной истории об этом времени. Сейчас для них эта информация была жизненно важной.

Память, к сожалению, смогла предоставить ему довольно ограниченное количество фактов.

Первый русский царь не из династии Рюриковичей. Считался хитроумным интриганом и расчетливым политиком. Подозревался в организации убийства в Угличе младенца Димитрия, последнего сына Ивана Грозного. Спустя годы, некий человек объявил себя чудесно спасшимся царевичем, и начал кампанию против Годунова, заручившись поддержкой польской шляхты. Здоровье Годунова к тому времени сильно пошатнулось, он скоропостижно скончался, оставив сына и дочь, фактически, беззащитными перед боярами и наступавшим на Москву самозванцем.

Коган нахмурился. По всем подсчетам выходило, что до торжества Лжедмитрия оставались считанные дни. Однако же, царь был жив, и это одновременно, и вселяло надежду, и серьезно беспокоило.

С одной стороны, если Борис выживет, шансы Самозванца занять Москву будут существенно ниже. С другой – по спине Когана пробежал неприятный холодок – это означало, что своим вмешательством они с Ириной изменили прошлое, а значит – и будущее. То будущее, в которое им, тем самым, путь стал заказан.

Слабый стон, раздавшийся в полной тишине, вывел его из размышлений о временных парадоксах.

Царь очнулся и пристально глядел на него.

Коган торопливо приблизился к нему, не веря своим глазам. По всем прогнозам, Годунов еще несколько дней должен был находиться в вегетативном состоянии. Он бросил быстрый взгляд на Ирину, и увидел, что девушка уснула, склонив голову на подушку.

– Борис Федорович? – проговорил он вполголоса.

Губы царя шевельнулись. Коган наклонился, стараясь разобрать, что пытается сказать царь.

– Убо прейде… – донеслось до него.

– Что?

– Убо прейде… душа моя… воду непостоянную… – еле слышно выдохнул Годунов. Речь звучала смазанной, и Коган не готов был поручиться, что правильно понял сказанное.

– Борис Федорович, у вас случился инсульт… – Коган помедлил, подбирая правильные слова. – Кондрашка хватила, понимаете?

Годунов медленно моргнул.

– Все будет хорошо, – Коган нащупал пульс на запястье царя, – вам сейчас нужен покой…

– Отче честный… – прошелестел Годунов. – Прими… исповедь…

– Я не священник! – замотал головой Коган.

Не хватало ему еще принимать царскую исповедь!

Но Годунов, казалось, не слышал его; глаза его были устремлены куда-то вдаль, словно он видел что-то недоступное взгляду Когана.

– Димитрий… младенец… Неповинен аз есмь в крови жертвы невинной…

– Конечно, конечно, – пробормотал Коган, поправляя подушки.

– Нагие… жертву Ваалу принесоша… Проклянуша мя… Аз же, грешный, в вере усомнишася… Волхвованиям доверишася и колдунам…

Царь лихорадочно шептал, глаза его блестели, лоб покрылся испариной, из уголка рта стекала слюна.

Коган покачал головой и достал ампулу с диазепамом. Очевидно, царь в бреду.

– Аз же не уберег младенца… – продолжал бормотать Годунов, пока Коган разводил раствор, – Се, по грехам моим ныне призрак его из мертвых восста…

Коган подключил шприц к венозному катетеру и начал медленно вводить препарат.

Неожиданно, Годунов глянул прямо ему в глаза.

– Не подобаше смертным судьбу свою испытати и, паче того, изменити пытатися, – отчетливо проговорил он, – иже Господь начерта, суждено бысть, иные же пути лукавы и конец их – погибель.

Коган вздрогнул. Шприц выскочил из катетера, и Давид Аркадьевич торопливо закрутил заглушку.

Когда он снова посмотрел на царя, тот уже крепко спал, мерно похрапывая.

***

Ярослав едва поспевал за рысящей впереди лошадью, поскальзываясь на покрытых грязью брёвнах, которыми была вымощена улица. Стоило чуть замешкаться, как обвязанная вокруг пояса веревка натягивалась и дергала его вперед, сбивая с ног. Другой ее конец был намотан на руку всадника.

Ему так и не сказали, куда его везут, но, насколько он мог ориентироваться в сгустившихся сумерках, кавалькада двигалась в сторону соборной площади.

Стрельцы негромко переговаривались друг с другом, и по обрывкам фраз, он понял, что Беззубцев тоже был где-то здесь. Похоже, что скоро они оба окажутся в уже знакомых ему тюремных казематах.

Однако, его догадка оказалась верна лишь наполовину – достигнув площади, стрельцы разделились; часть направилась в сторону Тайного приказа, его же потащили дальше – к воротам царского дворца.

Здесь, у поста стражи, их уже ждал высокий молодой человек в богато отделанном кафтане и щегольской курчавой бородкой. Судя по тому, как угодливо склонился перед ним предводитель стрельцов, тот явно занимал не последнее место при дворе.

– Ну? – бросил он в ответ на заискивающие приветствия стрельца. – Где он?

– Вот, изволь, князь! – сотник дернул за веревку и Ярослав вынужденно дернулся вперед, выступая на середину освещенного факелами круга.

Князь удивленно вскинул брови, окинув взглядом замызганного с ног до головы грязью Ярослава.

– И это – волхв? – недоверчиво спросил он.

– Он самый, – подтвердил стрелец. – В тайном лазе подо рвом скрывался, вместе с мятежником Юшкой Беззубцевым. А того мы сразу, значит, в карцер сразу…

– Добро, – перебил его князь. – Развяжите его. Благодарствуй за службу, сотник, ступайте, ребята, с богом.

У Ярослава вырвался вздох облегчения, когда веревки, туго стягивающие локти, ослабли, и можно было, наконец, растереть затекшие руки.

– Ну что ж, волхв, – негромко сказал князь, всматриваясь в его лицо. – Великая тебе ныне честь выпала… Следуй за мной.

Он кивнул стражам у ворот, замершим, подобно истуканам со скрещенными алебардами, и те безмолвно расступились, пропуская их.

– Андрей Андреич!

Князь обернулся на голос.

Всадник на взмыленной лошади резко осадил ее перед воротами, и, спрыгнув, бросился навстречу спутнику Ярослава.

Тот настороженно отступил на шаг назад, кладя руку на эфес меча, но тут же убрал её.

– Ляпунов? – вырвалось у него.

– Ну!

Человек приблизился, и Ярослав узнал его – тот воевода, который встретил их в лесу и отбил у разбойников, обликом необычайно схожий с Сильвестровым.

– Ты как здесь? – удивился князь, протягивая ему руку. – Я думал, ты под Путивлем…

– Дела задержали, – Ляпунов замялся. – Пошептаться бы, Андрей Андреич нам с тобой!

Князь нахмурился, потеребив бороду. – Извини, Прокопий, недосуг сейчас! Аль срочное что у тебя?

Ляпунов собрался было ответить, но тут его взгляд упал на Ярослава, и воевода замер с открытым ртом.

– Ты! – воскликнул он, уставившись на него. Ярослав устало пожал плечами.

Князь, вздернув бровь, быстро глянул на каждого по очереди, и прищурился.

– Знаешь его? – негромко спросил он Ляпунова.

– А то! – взволнованно отозвался воевода. – Он ведь с царевной был, когда…

– Ш-ш-ш! – остановил его князь. – Вот что, Прокопий, давай-ка с тобой и правда покалякаем, токмо позже. Он увлек Ляпунова в сторону и что-то тихо проговорил ему.

– Добро! – раскатисто бухнул воевода. – Буду!

– Вот и договорились, – кивнул князь. – Ну, бывай, Прокопий Петрович!

– Куда мы идём? – спросил Ярослав, когда они двинулись дальше вдвоем с князем.

– Потерпи, волхв, – отозвался он. – Тут недалече.

Ярослав вздохнул. Похоже, вытянуть хоть какую-то информацию у кого-то из местных возможно только с помощью клещей, или дыбы.

Они остановились у высокого терема с широким крыльцом и резными столбами.

Спутник Ярослава постучал и дверь тут же распахнулась. Горбатый слуга, державший в руке свечу, словно ждал их.

Он провел их через просторные сени и распахнул дверь, ведущую в ярко освещенную горницу.

За накрытым столом, на подушках, восседал Сарыч. То есть, не Сарыч, конечно, а местный начальник Тайного приказа, он же, вроде бы, царский родственник.

– Волхв! – обрадованно воскликнул он при их появлении.

Проворно выбравшись из-за стола, подошел к нему и пристально оглядел с ног до головы.

– Эк тебя угораздило изгваздаться-то…

– Спасибо вашим людям, – брякнул Ярослав. От стоявшего в горнице запаха выпеченного хлеба у него свело живот. Он только сейчас осознал, что ничего не ел почти сутки, по крайней мере, если считать время, проведенное в другой реальности. – Обязательно было на веревке меня тащить?

Годунов усмехнулся, поглаживая бороду. – Дерзок ты на язык, волхв. Ну да ладно, после обсудим. А пока…

– Глашка! – крикнул он. – Отведи-ка нашего гостя в баньку, да переодень в чистое.

Словно по волшебству в горнице возникла дородная девица в кокошнике, с русой косой, толщиной в руку.

Ярослав и опомниться не успел, как она подхватила его под руку и, что-то напевно приговаривая, увлекла за собой.

Он оказался в комнате с медными тазами, ушатами и вениками, развешенными по стенам.

Печь с изразцами в углу пышала жаром.

Что ж, помыться, действительно, не помешает!

Ярослав сбросил с себя овчинный тулуп, подобранный на разбойничьей поляне, начал расстегивать рубашку и обратил внимание, что служанка все еще здесь.

Он вопросительно уставился на неё.

– Одежку-то постирать надо, – пояснила она и усмехнулась. – Али стесняешься чего?

– Спасибо, я сам как-нибудь, – краснея, пробормотал Ярослав. – Потом…

Служанка смерила его насмешливым взглядом, поклонилась и вышла.

Ярослав перевел дух. Он только сейчас обратил внимание, что одежда на нем снова была той, в которой он попал сюда в первый раз.

Пошарив по карманам, обнаружил брелок-фонарик, бинт, несколько старых кардиограмм и пачку жевательной резинки.

Рукопись снова пропала, и это огорчило его. Хорошо, хоть крест был на месте.

Едва он опрокинул на себя первую шайку воды, как дверь скрипнула и снова появилась Глафира, с кипой белья в руках.

– Стучаться надо! – возмущенно буркнул Ярослав, но служанка лишь рассмеялась и, положив белье на лавку, выскользнула из бани.

Спустя полчаса, он снова был в горнице, чистый и посвежевший, в длиннополой расшитой рубахе и широких шароварах. Местным сапогам он все-таки предпочел собственные кроссовки.

– Вот, теперь дело другое, – удовлетворенно кивнул Годунов. – Садись, волхв, разделим трапезу.

И, повернувшись к иконам в углу, степенно перекрестился.

Ярослав, на всякий случай, последовал его примеру и сел напротив.

При виде румяного каравая, огромных пирогов и расстегаев рот наполнился слюной.

– Ну, будем, стало быть, знакомы, – подмигнул ему Годунов, наполняя чарку вином. – А кто старое, как говорится, помянет…

Ярослав гадал про себя, чем вызвана такая перемена в отношении со стороны сурового царедворца. В памяти еще были свежи воспоминания дыбы в пыточной, да и на руках оставались следы от веревки.

Однако, голод взял верх над размышлениями, и некоторой время он был занят поглощением всего, что находилось на столе в пределах досягаемости.

Годунов же, напротив, почти не притрагивался к пище, лишь пригубляя время от времени кубок, да наблюдая за ним, словно сытый кот за мышью.

– Добрый аппетит у тебя, волхв, – заметил он, когда Ярослав утолил первый голод. – Любо-дорого посмотреть!

– Я не волхв, – голова Ярослава слегка кружилась от съеденного и выпитого. – И у меня имя есть…

– Ярослав, то мне ведомо, – кивнул Годунов.

Он подался вперед, и доверительно прошептал: – Мне многое ведомо! И про царевну, и про то, откуда вы прибыли, и про времена грядущие…

Вон что!

Ярослав напрягся. Выходит, пока его не было, Годунову удалось что-то разнюхать. Чего же он хочет от него сейчас?

– Помощь мне твоя потребна, Ярослав, – словно угадав его мысли, проговорил Годунов. – Времена нынче на Руси неспокойные, смутные… Ведомо ли тебе, что царя нашего Бориса Федоровича днесь на пиру отравить пытались?

Ярослав помотал головой.

– И вмале не преуспели, – вздохнул Годунов, мрачнея. – Кабы не царевна Ксения, да лекарство Ягана, сейчас бы, почитай, панихиды служили.

У Ярослава отлегло от сердца. Значит, Ирина и Коган были во дворце и с ними все было в порядке!

– Если бы не собственными очами видел, как они его из мертвых воскрешали – никогда бы не поверил, что такое возможно, – отхлебнув из кубка продолжил Симеон. – Однако же, теперь верю, что явились вы и впрямь из времен грядущих, как в пыточной сказывали, и великими знаниями владеете.

Он внимательно посмотрел Ярославу в глаза и сейчас особенно напомнил ему Сарыча, перед тем, как тот собирался учинить разнос по поводу грубого косяка в карте вызова.

– Поведай же мне, гость, что нас ждет, – тихо промолвил он и в глазах его сверкнул алчный огонёк. – Неужто и впрямь правду тогда говорил мне, что Романовы править будут?

Ярослав вздохнул. Кажется, предстоял очередной экзамен по истории.

– Будет царь Михаил Романов, – сказал он. – Но не сейчас, а позже. До этого Шуйский будет править, а перед ним – Лжедмитрий…

– Васька?! – ахнув, перебил его Годунов. – Васька Шуйский на трон сядет?! Да как возможно такое?

– Не знаю, – пожал плечами Ярослав. – Он сам удивился, когда узнал…

И тут же осёкся.

Годунов уставился на него, лицо его медленно наливалось темной краской.

– Так ты и ему про то поведал? Ваське?!

– Ну, он меня вроде как похитил, – напомнил Ярослав.

Годунов скрипнул зубами и о чем-то задумался.

– Стало быть, – подвел он черту, – первым делом нужно самозванца извести. А Васька… Ну, это мы еще посмотрим, чей трон будет. Что еще про этого хоря ведаешь? Мне, волхв, любая зацепка нужна – что он замышляет?

– Да не знаю я, – признался с Ярослав. – Думаю, к Дмитрию переметнется, когда тот к Москве подходить будет.

Вдруг его осенило. – Рукопись у Шуйского есть, которую он у меня украл!

– Рукопись, говоришь? – заинтересовался Годунов. – И что в ней?

– Летопись, в которой все события описаны. Она тоже не из этого времени, – пояснил Ярослав.

– Вона как… Что ж, – Симеон хитро прищурился, – добуду я тебе эту рукопись, Ярослав. Коли поможет она Борису на троне удержаться, и врагов победить – вот тебе в том моя рука. Ну, а я уж в долгу не останусь – и тебе, и Ягану-лекарю, и конюху вашему защиту обещаю и при дворе царском почет и положение. По рукам?

– По рукам, – согласился Ярослав, понимая, что особого выбора у него все равно не было.

– Добро! А теперь – почивать, – заключил Годунов. – Завтра рано вставать, день предстоит хлопотный.

***