Текст книги "Время кобольда (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– Ещё и реорганизация?
– Ну разумеется! Вы, уж простите, Антон Спиридонович, ведёте дела совершенно волюнтаристским образом, с нарушением всех и всяческих норм и предписаний. Да, дети вас любят…
– Может, именно поэтому они его и любят? – спросила Клюся. – Потому что он кладёт на этот миллион правил, которые выдумывают бюрократы, в жизни не видевшие живого ребенка?
– Поймите, девушки, – Эдуард засиял идеальной, эталонной, достойной палаты мер и весов улыбкой. – Так не может продолжаться вечно! Система не может быть завязана на личные качества одного человека! Он полностью игнорирует контроль! Окажись на его месте кто-то менее достойный…
– Например, вы? – прямо заявила Клюся.
– Дорогая Клюся! Меня пока рано оценивать в этом качестве! Я говорю именно об этом – всё должно быть устроено так, чтобы должность и личность не зависели друг от друга! Директор – это административная функция, и, при соблюдении необходимых требований…
– Хотите заменить личность должностью? – спросил я.
– Не я! Не я хочу! Это нормальное общественное требование! Не должно быть незаменимых, на которых всё держится! Даже если им льстит быть таковыми – это неправильно! Потому что однажды их всё равно приходится заменять! Вот как сейчас…
Дочь сильно сжала мой локоть. Это спасло Эдуарда от расходов на пластику лица и, возможно, стоматологическое протезирование.
– Уходите, – сказала ему Клюся. – Прямо сейчас заткнитесь и уходите.
– Вы не правы, это бессмысленно. Я вернусь завтра, но уже в качестве директора!
– Зато, возможно, своими ногами, – угрожающе постучала битой по ладони Клюся.
– Жаль, что вы не настроены на конструктивное сотрудничество, Антон Спиридонович! Очень надеюсь, что ваша позиция изменится. Прошу прощения, что выступил дурным вестником, но уж лучше я, чем кто-то другой. Поверьте, у меня самые лучшие намерения!
И он ушёл, так и не получив по морде. Что, разумеется, правильно, но очень, очень обидно.
– Экий он… Эдуард! – сплюнула Клюся с досадой.
– Хм… А может, он в чём-то и прав… – задумчиво сказала дочь.
– Настёна, не ведись на смазливые личики! Если мужчина выглядит как бог, то молится он только на себя.
– А, то есть, ты заметила, что он симпатичный?
– Слепой бы заметил! Но, Настюха, поверь старшей подруге – к чёрту красавчиков! Вон, на отца своего посмотри!
– Ну спасибо, блин… – покачал головой я. – Ты умеешь поднять самооценку!
– Ой, ещё скажи, что ты ни капельки на него не запала! – ткнула Клюсю пальчиком в поясницу дочь.
– Ничуть! Красавцы – не мой типаж. Я на их фоне невыгодно смотрюсь. Кроме того, я, может быть, ещё не оставила надежду стать твоей мачехой!
Клюся обняла меня, чмокнула в щеку и скривилась.
– Блин, ну ты бы хоть побрился! И душ принял!
– Я только с пробежки. А между мной и душем – очередной Эдуард. Что за жизнь такая? Не разбредайтесь, я скоро. Надо бы всё обсудить.
Я шагнул в гостиную и уперся во взгляды стоящих плотной группой детей. Здесь, кажется, были все.
***
– Что происходит? – спросила Карина.
Голос её напряжён, взгляд тяжёлый.
– Спокойно, Карин, не заводись.
– Тондоныч, кто этот человек?
– Тондоныч, неужели опять?
– Почему они от нас не отстанут?
– Тихо, ребята, не все сразу. Я всё расскажу, сядьте.
Постепенно все расселись, кроме Карины – она продолжила стоять, сверля меня злыми глазами.
– Итак, не буду скрывать – положение сложное. Сегодня вечером заседание попечительского совета, и есть ненулевая вероятность, что меня снимут.
– Тихо! – осадил я зашумевших детей. – Пока не сняли же. Так вот, если всё-таки снимут, то этот… Эдуард… В общем, он будет новым директором.
– Мы не хотим!
– Не надо нам нового!
– Да что такое!
И только Карина стоит и смотрит. И это меня тревожит больше, чем крики негодования.
– В этом случае, – продолжил я, – прошу всех соблюдать спокойствие, не устраивать демонстраций, митингов и акций публичного неповиновения. В конце концов, он, может быть, не так и плох.
– Нам все плохие, кроме вас! – заявила уже успевшая пустить слезу Олюшка. – Мы вас лю-ю-юбим!
– Вам просто выбирать не из чего, – невесело усмехнулся я. – Может, вам с ним даже лучше будет, откуда вы знаете? Он вас тренировками мучить не будет.
– Мне нравятся тренировки, – жёстко сказала Карина, – а он мне не нравится.
– Тондоныч, – тряхнула синей челкой Мила, – это же не в первый раз, и вы всегда побеждали. Вы же и сейчас победите, да?
– Разумеется, – соврал я, – но всё же будьте на всякий случай готовы к переменам. И помните, что не всегда они к худшему.
– Карина, – осторожно обнял девочку за окаменевшие плечи, – пойдём, я тебе макивару подержу.
Так что в душ я попал только через час, в течение которого Карина выводила стресс, избивая мешки и меня. Мне, впрочем, почти не досталось, потому что опыт и техника пока побеждают молодость и задор. Скорость у неё хорошая, энергии хоть отбавляй, злости вообще выше крыши – но выучка пока слабая.
– Я готова была его убить, – призналась она.
– Ещё мешок попинаешь?
– Нет, хватит, прошло уже.
– Карина, ты же знаешь, что «Нет человека – не проблемы» в жизни не работает? Человека нет, а проблем становится только больше?
– Знаю, – вздыхает она.
– Держи себя в руках. При любом раскладе! Не забывай, ты практически на условке, под мою гражданскую ответственность. И то, что я покрываю твои проблемы с контролем, дико непрофессионально с моей стороны. Гнать меня надо за это поганой метлой. Так что, может быть, меня и заслуженно снимут, хотя не за то. Но я в тебя верю, и знаю, что ты справишься. Ты же справишься?
– Если вас не снимут – справлюсь. Мне уже намного лучше.
– Если снимут – тем более. Просто держись, улыбайся, пинай мешки. Сможешь?
– Смогу.
– Умничка. А теперь бегом в душ.
Девчонка напрыгнула на меня и, обхватив руками и ногами так крепко, что у меня аж дыхание перехватило, повисла. От неё пахло потом, страхом и фруктовыми духами. Молча спрыгнула и убежала.
Чёрта с два она справится сама. И не только она. У меня нет благополучных детей, всех жизнь успела понадкусывать. Если их вытряхнуть из привычной полутёмной безопасности «Макара», где их охраняет в древних стенах злой и страшный Аспид, в большие светлые залы нового детского центра под руководством красивого до неприличия, да ещё и молодого Эдуарда… Станет ли им лучше? Сомневаюсь. Сука, очень сильно сомневаюсь. Но может быть, что и станет. В конце концов, я уж точно не подарок.
***
Выйдя из душа, обнаружил сидящую на кровати Нетту. Она с интересом меня рассматривала.
– Ты что, голых мужиков не видела?
– Ты в трусах, так что технически голым не считаешься. И я не подсматриваю за тобой в душе, а остальные мужики мне не интересны. У тебя прибавилось синяков.
– Карина пар спускала. Ерунда, скользящий контакт. Надо давать иногда пробивать защиту.
– Ты не боишься, что она сорвётся?
– Боюсь до усрачки. И не только за неё. Тут много кто может сорваться, ты знаешь.
– Я знаю. Но за неё ты отвечаешь лично.
– Плевать. Я за всех отвечаю. Не знаю, как они переживут мой уход. Не потому, что я такой хороший, а потому, что для них любые перемены – не к добру.
– С кем надо превентивно поработать, как ты думаешь?
– С Олюшкой точно, она эмоционально нестабильна, может впасть в депрессию. Но она хоть не суицидница, порыдает дней несколько, откажется от еды, но ей это только на пользу. Потом проголодается, и природа своё возьмёт.
– Считаешь, её можно скинуть на Клюсю?
– Да, у них неплохой контакт. Наверное, на контрасте. А вот Артура мне придётся самому обрабатывать, он Клюсю боится.
– Он всех боится.
Артур жил с отцом, но тот стал, как тут говорят, «покляпым». Жертва, так сказать, «неизвестного нейротоксического агента». Великого Балия откапывал. Попал под лечебную программу Кобальта, лежал у Микульчика в капсуле, в вирт-терапии, но поправлялся медленно или вообще никак. Увы, не всех удалось вывести, у некоторых повреждения психики оказались слишком обширными. А Артур, бестолочь такая, оказался мальчиком шустрым, пронырливым и сообразительным. Пробрался в клинику – что несложно, её и не охраняли до тех пор толком, – и как-то уговорил своего вирпа (тогда ещё были вирпы) подключить его очки (тогда ещё были очки) к отцовской капсуле. Думал, что тот его в своём бесконечном сне увидит, узнает и сразу себя вспомнит.
Неизвестно, что именно увидел Артур, но Микульчик с ним помучился с полгодика, вывел из ПТСР и отдал мне. А он в первую же ночь повесился. Хорошо, Нетта среагировала, даже сознание потерять не успел, как я его снял. Было ещё несколько неуспешных попыток – и не потому, что он не старался. Потом я начал с ним гулять. Сначала пешком, потом заставил бегать – и угадал. Он, как говорят легкоатлеты, «разбегался» – стал получать эндорфины в процессе. Вскоре я уже не мог за ним угнаться, Арти взял серебро в федеральном молодёжном зачете. И всё равно – то, что он там, в этом чёртовом Кобальте словил, так и сидит в нём, как невзорвавшаяся мина. С ним точно надо разговаривать, он плохо переносит перемены.
Мы с Неттой накидали список – с кем непременно надо говорить мне, кого можно сбросить на резковатую, но авторитетную Клюсю. Королеву влюблённых в неё через одного мальчиков и млеющих от её крутизны девочек.
Остальных я скрепя сердце решил предоставить самим себе. Они если и распереживаются, то без последствий. Я надеюсь. Так-то у любого подростка может на ровном месте крыша внезапно отъехать ненадолго. Чисто покататься и назад. Возраст такой. Но к этому я уже привык. Надеюсь, Эдуард тоже. Кстати…
– Нетта, а откуда это белокурое чудо вообще высралось так внезапно?
Вирп давно уже научилась понимать мои формулировки.
– Не так уж внезапно, – материализовала себе очки и гроссбух. Очки ей очень идут, и она этим пользуется. – Двадцать шесть лет, высшее педагогическое, психология и социология детских коллективов, входит в комиссию горобраза, заместитель начальника муниципального управления по образованию.
– Слушай, солнце моё, – озадачился я, – а почему я его до сих пор не видел? Если он зам того жабосвина, который у нас рулит образованием, то я должен был с ним пересечься раз сто. На совещаниях, мероприятиях, проверках… Но я вообще не помню, чтобы у Пергищенки был зам. Секретарша у него есть, и готов поспорить, он её пялит. Она такая, ебабельная. Но заместитель? На кой хер ему заместитель, если у него должность – щёки надувать? С этим он и сам справляется. Остальное давно в кобальте всё…
Современная система вирт-образования, которую некоторые проклинают, а некоторые превозносят, имеет одно неоспоримое преимущество – большую часть чиновников разогнали к чёртовой матери, отчего качество преподавания резко возросло. Когда нет ограничения по численности класса, хоть всю страну на урок собирай, то можно позволить держать для этого лучших лекторов. А домашние задания, проверки успеваемости и прочую лабуду отдали кобольду, у него голова электрическая. У нас в Макаре из живого преподавания осталась только физкультура (я) и рисование (Мила, два часа в неделю, для желающих). Мне вменялось в обязанность реагировать, если кто-то не справлялся с программой или откровенно динамил учёбу, но в остальном Кобольд рулил сам и рулил отлично. По сравнению с тем, как учили меня – праздник каждый день. По крайней мере, никто не ведёт уроки с бодуна, а то и опохмелившись на перемене.
– Не знаю, – признала мою правоту Нетта, – действительно странно, что вы с ним умудрились никак не пересечься.
– Мне про него никто даже не рассказывал, хотя про такую личность непременно должны сплетничать. Забавненько…
Ладно, кто там у нас первый? Артур? Зови.
– Тондоныч? Звали?
Ещё один упёртый. Весь в наскальной живописи и не убирает. Не потому, что меня не уважает, а потому что позиция. Я могу только догадываться, что означают картинки на руках, плечах и груди Артура. Догадки меня не радуют, уж больно мрачный арт он выбрал.
– Заходи, есть разговор…
***
Через пару часов я поговорил со всеми, с кем хотел, и был уже близок к суициду сам. Не знаю, что хуже – откровенные истерики или мрачное окукливание внутри покрытого пассивно-агрессивной инфографикой тела. Подростки теперь реагируют на стресс как хамелеоны – шкуркой. Покрываются сарказмом, отрицанием, гневом и отторжением, выраженными в графической форме. Я-то всю жизнь обходился двумя-тремя выражениями лица…
Теперь ушибки.
– Рита?
– Заходите, Тондоныч. Знаете, какое-то напряжение вокруг вас. Что-то происходит, да?
– Попроисходит и пройдёт. Ты-то как?
– За меня не бойтесь. Что бы с вами ни случилось, мне не станет хуже. Буду так же, шаг за шагом, возвращать себя себе.
– Это очень правильно Рит.
– Я очень хочу вернуться. И я справлюсь. Но лучше бы с вами, чем без вас. У вас руки хорошие. Погладите?
– Конечно, Рит.
Лучше бы у меня была хорошая голова.
***
Сложный момент дня – капсула. Сегодня Борис. В вирте он, как ни странно, менее агрессивен.
– О, Барон Суббота! Повелитель зомби!
Это я. Ведь если все мёртвые, то я, значит, их главный. Это обязывает.
– И каково тебе быть единственным выжившим?
– Было бы прекрасно. Если бы не вы.
– Я?
– Все. Отвратительно самодовольные покойники, которые делают вид, что живы.
– А что мы должны делать, по-твоему?
– Исчезнуть. Разложиться. Закопаться в свои могилы.
– А ты бы остался совсем один. Не заскучал бы?
– Ни за что! Только и мечтаю!
– Послушай, ну, допустим, ты прав. Мы все мёртвые, сами этого не понимаем…
– Понимаете, – решительно возражает Борис. – Просто боитесь себе признаться.
В вирте он живёт в лесной избушке. Что внутри – не знаю. Не приглашает. Беседуем на крылечке. Без Нетты, она его отчего-то злит.
– А от чего мы все умерли?
– Убили друг друга, конечно. Вы же всегда хотели всех убить. Наконец справились, поздравляю. Как же я вас, кровожадных тварей, ненавижу!
– Да уж, понимаю. А как мы друг друга убили? Задушили? Отравили? Ногами запинали? – зачем-то пытаюсь понять его логику.
– А я знаю? У вас много способов было, чтобы раз – и никого.
– То есть, ты этого не видел?
– Нет. Хотя не отказался бы посмотреть…
– Ты, похоже, тоже весьма кровожаден…
– Не смей так говорить! Мы не такие! Мы лучше вас! Мы не жестоки к своим!
– А кто у тебя свои?
– Никто. Ты не поймёшь, – надулся, закрылся.
На сегодня всё. Борисом должен заниматься кто-то поумнее меня. Может, Настя однажды доучится.
Вышел из леса на берег моря, где ждёт Нетта.
– И что ты будешь делать, когда тебя снимут? – спросила она.
– Давай не будем об этом сейчас. Я хочу сидеть, смотреть на море и на тебя, красивую. Не надо портить момент. Говна я сегодня ещё нахлебаюсь.
– Не могу отказать тебе в любовании мной, – улыбнулась Нетта и, поддёрнув подол платья, изящно уселась у канатов, ограждающих причал.
Девушка и море. Всю жизнь бы так сидел. Жаль, что жизнь берет своё.
***
Вечер наступил со всей присущей ему астрономической неизбежностью.
По случаю торжественности момента заседание попечительского совета было очным. Мне пришлось тащиться в конференц-зал городской администрации, пафосный и пыльный гадюшник с бархатными стульями и столом, более всего подходящим для похоронной тризны. Проводов в последний путь моего директорства. Безвременно, безвременно…
То, что проиграл, я понял сразу, как увидел Микульчика. Тот был пьян. Не в сосиску, это с ним редко случается, никто и не заметит… Но я столько раз с ним пил, что легко различал степени поддатости нашего местного Фрейда. Навскидку, он принял уже бутылку-полторы, что означало, во-первых, что ему стыдно, а во-вторых, что он меня сольёт. Поэтому вынужден прибегнуть к превентивной анестезии совести.
Остальные собравшиеся тоже не демонстрировали большой радости и старались в глаза не смотреть. Всё-таки городок маленький, а этическая сомнительность административной расправы очевидна. Представитель заказчика, несмотря на отсутствие права голоса, виртуально присутствовал в виде кобольд-проекции, что окончательно придавало действию оттенок заказного шоу. Представлять его никто не стал, объяснять его присутствие тоже. Какой-то совершенно невнятный персонаж с пустым лицом менеджера и рыбьими глазами финансиста.
Меня обвинили в несоблюдении федеральных предписаний. Я не отрицал, хотя указал для протокола, что соблюсти их никак невозможно, потому что они имеют взаимоисключающий характер. (Моё замечание проигнорировали.)
В том, что я имею низкий моральный облик, агрессивен, не соблюдаю субординацию (это за того чиновника из минобра). С этим я тоже не спорил, но отметил, что правоохранительные органы ко мне по тому прецеденту претензий не имеют, а гражданский иск не подавался. Кто-то шёпотом помянул Лайсу.
Меня обвинили в семейственности на основании того, что у меня работает моя дочь. Это был их прокол, потому что Настя – внештатник на общественных началах, о чём я немедленно и напомнил. А заодно и о том, что город и не думает закрывать мне штатные кадровые позиции, отчего я выкручиваюсь, как могу. Перешёл в атаку, так сказать – мне было чем ткнуть в нос мэрии по вопросу недофинансирования. Мне припомнили несколько инцидентов с воспитанниками, на что я (спасибо Нетте) предусмотрительно запасся федеральной статистикой: согласно ей, «Макар» – один из самых благополучных заведений по числу ЧП на одного ребёнка. Я и сам не знал, какие мы, оказывается, хорошие. Точнее, как умело не выносим сор из избы. В ответ мне инкриминировали избегание фискального контроля. На что я сделал удивлённые до идиотизма глаза и попросил объяснить, как это возможно технически. В ответ было дружное, но бессодержательное возмущённое мычание.
С одной стороны, меня давно подозревали в тайных умениях дурить кобальт, с другой – официально это считалось невозможным. Про Нетту им если кто и донёс, то они ничего не сказали, потому что вирпы тоже официально считаются несуществующими. Легенды старпёров времён раннего доступа. Мне неуверенно предъявили расхождение в приход-расходных балансах, но они были в мою пользу – «Макар» тратил больше, чем получал. Я возмутился, ссылаясь на «пожелавших остаться неизвестными» благотворителей, и ещё раз ткнул их носом в недофинансирование.
Я так ловко выкручивался, что даже начал смутно надеяться, что в очередной раз отбрешусь, отделавшись выговором, общественным порицанием и традиционным лишением годового бонуса, которого за семь лет так ни разу и не получил. Но нет, играть честно со мной не собирались.
– Кхым-кхым, – подал сигнал инвестор.
И со своего кресла нехотя поднялся доктор Микульчик.
«Ах ты жопа медицинская, продажная…» – подумал я. На то, что он меня поддержит, рассчитывать было бы глупо, но хотя бы нейтралитет соблюсти?
– Несмотря на моё хорошее отношение к… – он замешкался, вытесняя рефлекторное «подсудимому», – к Антону Спиридоновичу, я, к сожалению, не могу игнорировать некоторые важные моменты, которые следует осветить, исходя в первую очередь из интересов детей…
– Давайте-давайте, доктор, – воодушевился мэр, – не стесняйтесь! Нет ничего важнее интересов детей!
И все вокруг закивали согласно. Дети, мол, наше всё.
– Дело в том, – нудил, глядя в стол, Микульчик, – что я вынужден констатировать психическую неустойчивость Антона, а также серьёзные психологические проблемы, которые препятствуют занятию педагогической деятельностью. Я не могу раскрывать детали из соображений медицинской этики, однако отмечу, что Антон избегает психологических квалификационных осмотров, в чём, я, к сожалению, ему потворствовал из личного хорошего отношения. Я уже получил взыскание от вышестоящего начальства и очень сожалею, что пошёл на поводу у нарушителя. Кроме того, Антон имеет признаки кобольд-зависимости, что показывает тайминг использования лечебных капсул, которые установлены в учреждении. Каждый раз он задерживается там дольше, чем требуют проводимые процедуры. Эту информацию я получаю как контролирующий специалист, и более не могу её игнорировать.
Вот же гад! А я и не знал, что у него наши капсулы на контроле!
Микульчик вздохнул, и мучительно сглотнул пересохшим горлом. Я просто видел, как ему сейчас хочется выпить. Покосился на инвестора, и нанёс финальный удар.
– Я считаю, что Антон Спиридонович Эшерский должен быть отстранён от занимаемой должности по медицинским показаниям.
Выдохнул и сел. Под столом звякнула бутылками его сумка.
– Что же вы так, Антон Спиридонович, – скрипящим от фальшивого сочувствия голосом сказал мэр, – не бережёте себя? Здоровье – оно прежде всего! Тем более, душевное.
– Ну что же, – подытожил свиномордый образованщик, – отчёт мы заслушали, мнение специалиста выслушали. Думаю, пора переходить к голосованию. Тем более, что и кандидат на замену у нас есть…
С заднего ряда привстал и поклонился светящийся от удовольствия Эдуард. Чему он радуется? Должность собачья, проблем выше крыши, зарплата вообще никакая. Неужели ему так хорошо откатят с передачи здания?
– Напоминаю, все имеют по одному голосу, а Антон Спиридонович – два. Как директор и как член совета. Приступим? – мэр явно торопится покончить с неприятной процедурой.
– Прошу прощения, – раздался знакомый голос. Вот уж не думал, что услышу его ещё раз.
В торце стола соткался из игры света и наночастиц элегантный и представительный пожилой седовласый мужчина, одетый в идеальный костюм.
– Вы начали раньше запланированного, – с лёгким укором сказал он мэру. – Я мог случайно пропустить заседание!
– Но… Вы же… Мы же… Мы не ожидали, что вы примете участие! Вы же игнорировали последние… Сколько? – мэр прислушался к ассистенту. – Да, последние восемь совещаний.
– На них не обсуждалось ничего интересного, – отмахнулся Петрович, мимоходом кивнув мне. – Тем не менее, за нашей компанией сохраняется право вето.
– Но позвольте! – недовольно сказал муниципальный образованец. – Почему? Ваша компания больше не является ключевым спонсором учреждения!
– Разве? – крайне иронично уставился на мэра Петрович.
– Э… Тут небольшое недоразумение… – мэр местами побледнел, местами покраснел и сразу весь вспотел. – Вы просто не в курсе, там по другой графе проводится… Сложная отчётность… Непубличные суммы…
О, так он ещё и денежки наши прикарманивает? Нет, дело-то обычное, но чтобы вот так совсем все?
– Так я могу высказаться? – невежливо перебил его Петрович.
– Да-да, разумеется, – проблеял мэр, обтекая лицом и глядя в угол.
Надо же, ему всё-таки неловко. Я думал, совесть у них изымают под роспись при вступлении в должность.
– Так вот, – Петрович знакомым жестом погладил совершенно седую бородку. – «Кобальт системс» категорически не приветствует замену директора в данном учреждении, а также передачу известной вам недвижимости другому собственнику.
Он прожёг строгим взглядом проекцию инвестора, отчего она замерцала и исчезла. Или тот просто решил, что делать тут больше нечего и отключился. За ним, ещё раз кивнув мне, исчез и сам Петрович.
За столом сначала косплеили немую сцену из «Ревизора». А потом, придя в себя, решили втоптать меня в землю хотя бы там, где можно.
Меня оставили директором (с Кобальтом бодаться – дураков нет).
Меня снова лишили бонусов. Но я на них и не надеялся.
Мне принудительно поставили заместителя – «с испытательным сроком в полгода». Не потому, что они сомневаются в его пригодности на должность, а потому, что пока идёт этот срок, я не могу его уволить. Полгода Эдуарда! Как бы его не убить случайно. Или наоборот, организовать несчастный случай?
Меня приговорили к психотерапевтическому обследованию в заведении доктора Микульчика.
Пока медицина решает, насколько я адекватен (Адекватен чему?), заместитель директора – Эдуард – имеет право голоса на совете. И обязанность выносить на совет любые мои распоряжения, которые кажутся ему неверными, и не исполнять их до тех пор, пока совет не утвердит. Теперь я имею под боком официального саботажника, который может парализовать всю деятельность «Макара», а я его даже уволить не могу.
Несчастный случай кажется всё более привлекательным вариантом.
Глава 13. Кэп
It’s a poor sort of memory that only works backwards.Lewis Caroll. Through the looking-glass
_________________________________
– Доброе утро, Кэп!
На меня смотрит удивительно некрасивое женское лицо. Его черты напоминают неудачно размазанный по сковородке блин.
– Я Натаха! – радостно скалится оно кривоватыми жёлтыми зубами. Над верхней губой небольшие усики, брови внушительно-кустисты, под ними прячутся крошечные бесцветные глазки.
Отодвигается, и я вижу, что женщина по-своему гармонична – с фигурой ей не повезло так же, как с физиономией. И почему она лежит рядом со мной в… Ах, нет, не в кровати. На брошенных на пол какого-то пыльного склада матрасах. Мы что, бомжующая пара? Я настолько никчёмен, что не нашёл никого симпатичней этой говорящей тумбочки? Почему «Кэп»? Я бывший моряк, что ли? «А теперь вот я бичую, так как списан подчистую с китобоя-корабля», – всплыла в памяти строчка.
Ага, стихи, мы, значит, помним. А кто таков и где проснулся – нет. Очаровательно.
За спиной что-то зашевелилось.
– Привет, Кэп! Я Сэкирь!
Симпатичная азиаточка. Может быть, я не безнадёжен. В зеркало бы глянуть.
– Вы ни хрена не втыкаете щас, Кэп! – Натаха как бульдожка – дружелюбна так же, как и уродлива. Кажется, что сейчас оближет от избытка чувств. – Но это пройдёт! Чуток потерпеть – и память вернётся! Почти вся! А чего не вспомните – мы с Секой вам расскажем!
– А есё у вас бумазка есть, где вы всё записываете! Вот она! Но там сначара неправирьно! Вы писете, сто мне нерьзя верить, а это не так! Вы узе передумари! Я хоросая!
Азиатка прильнула ко мне сзади так, что организм бодро отреагировал. А ещё мне нужно в туалет.
– Сортир там, Кэп! – сказала Натаха, заметив мой ищущий взгляд. – Но душа нет. Мы тут все немного не розами пахнем. И да, увидишь чёрную страшную бабу – не удивляйся. Приблудилась.
Страшную? Если страшнее неё – то как бы до сортира успеть добежать.
Негритянка спит на матрасе в соседнем ряду стеллажей. Страшна разве что для тех, кто не видел негров, а так – обычная. Губы чёрные варениками, расплющенный широкий нос, кучерявая жёсткая волосня. Худая, костлявая, ноги длиннющие. Выглядит измученной даже во сне. Видать, жизнь не балует.
А вот в сортире…
– Эй, как вас там… Натаха и… – позвал я тихо.
– Чего, Кэп? Бумага кончилась?
– Это так и должно тут висеть?
За проходящую под потолком трубу привязан дешёвый дерматиновый брючный ремень, в его петле повис сизо-серый негритос. Ну кто ж так вешается? Продел в пряжку, сунул башку и с унитаза шагнул. Ремень и не затянулся толком. Вон, до сих пор ноги подёргиваются.
– Блядь, Сэмми, дебила кусок! – расстроилась Натаха. – Я его приподыму, а ты режь. Вот тебе ножик, сама точила…
Женщина без видимого усилия приподняла то ли негра, то ли его тело, я, встав на многострадальный унитаз, перерезал ремень. Вытащил его в помещение и вернулся чтобы воспользоваться, наконец, санузлом по назначению.
Когда вышел, мне открылась дивная в своей сюрреалистичности сцена – Натаха, стоя на четвереньках, впилась в губы дохлого негра могучим поцелуем, а из-за стеллажа на это смотрит глазами страдающей от запора жабы перепуганная негритянка.
Прервав поцелуй, женщина налегла на грудную клетку удавленника – аж рёбра захрустели, и я понял, что она просто проводит реанимационные мероприятия. Видимо, он ещё не совсем дохлый. Твою мать, да что тут происходит вообще? И где это «тут»?
– Давай я сердце, а ты вентиляцию.
Натаха кивнула и снова впилась в пухлые негритянские губы своими. Энтузиазм такой, что он сейчас, кажется, надуется, как воздушный шарик, и взлетит к потолку. Я налёг на грудную клетку и понял, что умею делать непрямой массаж. Помню не головой, а руками.
Через десять нажатий-вдуваний негр задёргался и замотал головой, пытаясь увернуться от энергичных оральных взаимодействий.
– Жить будет, – констатировал я и оставил их с Натахой наедине. После таких медицинских процедур она, как честный человек, должна на нём жениться. И нет, я ничего не перепутал.
***
– Привет! – кивнул я откровенно паникующей негритянке. – Меня, кажется, зовут Кэп.
– Здравствуйте, – осторожно ответила она. – Я, кажется, не знаю, как меня зовут.
– Абутой тебя кличут! – откликнулась Натаха.
– Абуто, да… Как я могла забыть? А кто вы и где мы?
– Я Натаха, этот висельник-доброволец – Сэмми, там ещё где-то в углу Сэкиль.
– Привет! – помахала азиатка узкой ладошкой.
– А вот где мы – спроси чего полегче. Вчера была версия, что в аду.
– Я не помню, что было вчера…
– Тут вы с Кэпом товарищи по несчастью, он тоже всё забывает. Но у него хоть бумажка есть, и мы с Сэкиль. А про тебя мы мало знаем, извини. Но не бойся, к вечеру что-то вспомнишь. Хотя вряд ли обрадуешься.
Да, у меня же есть бумажка! Надо хоть почитать. Я вернулся в угол и уселся на матрас, Сэкиль тут же уютно прижалась ко мне сбоку. Кажется, у нас с ней было. Знакомое ощущение.
«Прочитай внимательно!» – а как же. Непременно.
Закончив читать, немного посидел в осмыслении того, что было у меня не только с Сэкиль. Но и с Абуто, и даже – ни за чтобы не поверил – с Натахой. Хорошо хоть, не с Сэмми. Кстати, как он?
– Кэп, прости, но зря вы меня откачали.
– Это Натаха, к ней претензии. Я с утра вообще не понимал, что происходит. Ну, висит в сортире кто-то. Может, тут так принято… Сейчас более-менее вспомнил. Тебя опять накрыло?
– Да, Кэп. Ночью проснулся и подумал, что умер во сне. А потом понял, что умер раньше. А потом – что и не был живым никогда. И что мы все в аду, но я в него попал не по делам своим, а был тут всегда, я его часть. И это было абсолютно невыносимо. Я пытался разбудить вас, но никто не просыпался, все лежали как мёртвые куклы, хотя мёртвый как раз я. Я понял, что мёртвому живых не добудиться, мёртвым место среди мертвецов и попытался себя убить, хотя как можно убить мёртвого? И не умер, хотя было очень больно и не хватало воздуха, и окончательно понял, что мёртвый. А потом, наверное, всё же умер, потому что ничего не помню.
– Просто ремень у тебя говно. Недозатянулся, пряжку перекосило. Вот и таращило тебя от кислородного голодания. Как шея?
– Болит зверски. И вся грудь в синяках.
– Ну и какой же ты мёртвый? Мёртвые не болеют. А грудь – это я тебе сердце запускал.
– Сказал бы спасибо, но, думаю, зря вы. Сейчас-то я нормальный, но ночью опять накроет, и всё заново. Вы уж меня не откачивайте тогда.
– С этим к Натахе, я всё равно не вспомню нихера. Знал бы ты, как это бесит.
– Может, ты мне пистолет оставишь, Кэп? Я хоть застрелюсь, это надёжно.
– Оставить пистолет наглухо ебанутому суициднику? Это ты зашибись придумал. Нет уж, Сэмми, кто знает, как тебя в следующий раз растаращит. Может, ты решишь, что тебе скучно быть мёртвым в одно рыло, и нас перестреляешь. Мы тебе лучше верёвочку какую найдём получше. И, кстати, можно вешаться не в сортире? Что за пошлость? Сортир для другого дела нужен.
