Текст книги "Время кобольда (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Погладите?

– Конечно.

Я осторожно гладил её ладонью по плечам, спине и волосам, она тихо вздрагивала и прижималась ко мне спиной, как пугливый уличный котенок.

– Спасибо, хватит. Мне не хватает тактильного контакта.

– Понимаю.

– Можете идти, мне стало легче. Я знаю, вас ждут остальные.

– Знаешь?

– Чувствую.

– Справишься с этим?

– Я очень стараюсь.

Я встал и пошел к двери.

– Тондоныч?

Обернулся и увидел чудо – Рита повернула голову. Глаза её были закрыты, а лицо побелело от эмоционального напряжения.

– Вы же меня не бросите?

Почему меня сегодня все об этом спрашивают?

– Ни за что, Рита. У нас впереди ещё большой путь.

Она резко отвернулась к стене и судорожно вцепилась пальцами в одеяло, удерживаясь от желания накинуть его себе на голову.

Смогла. Удержалась. Напряженная спина расслабилась.

– До завтра, – сказал я и ушёл, зная, что ответа не будет.

***

– Привет, Фигля.

– Поздорову, Аспид.

Ей уже за двадцать, и она должна быть в заведении Микульчика, со взрослыми. Туда её и привезли, но она сбежала и как-то оказалась у нас. Скорее всего, пролезла в очередной тайный лаз, до которых всегда была большая охотница. Её пытались забрать, она устроила истерику, Микульчик отстал. Сказал: «Какая, нафиг, разница, один хрен мы не знаем, что с ними делать».

– Как ты, в целом?

– Охти мне. Скудалась доли да ококовела ныне.

– Ты в этом не виновата.

– Вине не повинна, да не виной и пеняюсь.

С тех пор как в Жижецке, как и везде, настало «время кобольда», местный странный говорок быстро забылся. Только Фиглю иной раз пробивает. Она упрямая девица.

– Поговорить не созрела?

– Толмлю до тя бесперечь – зазорно с мертвицей баять.

Фигля уверена, что она умерла. Некоторые очевидные физиологические факты, противоречащие этому утверждению, её не смущают. Упрямая, я ж говорю.

– Меня не напрягает. Может, попробуем?

– Стропотен ты. Неможно.

– Сидеть-то можно?

– Льзя, да всуе. Не отсидишь моё.

– Ничего, я всё же посижу над тобой.

Считая себя мёртвой, Фигля позволяет мне «сидеть над покойницей». Это, в отличие от разговоров, не нарушает её загробного существования. Свет в комнате погашен, так что я зажег маленькую свечку, стоящую на столе.

Девушка легла на спину, скрестила на груди руки. Свеча отбросила тенью на стену её курносый профиль.

– Бедная, бедная Фигля! – сказал я. – Такая молодая, а померла! Какая жалость!

Фигля молча кивнула, значит, всё идет правильно.

– Вот лежит она на смертном ложе, молодица-красавица, глаз не отвести!

На самом деле внешность у девушки обычная. Чуть рыжеватая, немного веснушчатая, с простым круглым лицом. Небольшие серые глаза. Узкие, не знавшие ни помады, ни наноскина губы чуть загнуты уголками вниз.

Фигля приоткрыла левый глаз, глянула – не издеваюсь ли? Но я был серьёзен.

– Как мы такую красу в домовину уложим, а от глаз скроем? Померкнет солнце наше, небо погаснет, незачем будет дальше жить!

Девушка чуть заметно поджала губы и насупила брови. Чует подвох. Она хоть и мертвая, да не дура.

– Как же мы теперь, без звёздочки нашей? Всякий её знал, всякий любил, каждый только о ней и дышал… Пойдем безутешны за гробом, слезами путь поливая, плача и стеная! «Где ты где, голубица сизокрылая! На кого нас покинула! Не целовать нам твои уста сахарные! Не припадать к твоим ногам стройным! Не мацать твои сиськи круглые!..»

– Зорно туганить угланства ради, – обиделась Фигля. – Не чтительно тризне.

Помолчала и добавила грустно.

– Не басенька я, непородна, любови не ведала, сердцем пуста была.

– Так может, и не помирать вот так, насухую? Девка ты молодая, справная, найдёшь ещё себе счастье.

– Не понимаешь, – отбросила свой говор Фигля, – думаешь, я дуркую. Вообразила всякое. Умом двинулась.

Она села на кровати, перестав изображать покойницу.

– Ты мне добра хочешь, Аспид, я знаю. Ты всем добра хочешь, хоть и не от большого ума. Да только я и правда померла. Тому не обязательно, чтобы сердце не билось. Умереть можно и тут.

Она постучала пальцем с обгрызенным ногтем по виску.

– Вот я там и померла. Керста ждёт.

– Подождёт, – сказал я спокойно. – Ей спешить некуда. Расскажи лучше, что случилось с тобой.

Разговорить Фиглю удалось впервые, и я чувствовал себя сапёром на минном поле – не ткнуться случайно не туда, не разрушить момент.

– Говорю же – померла.

– Мертвей видали. Мне бы конкретнее – обстоятельства смерти, орудие убийства, кто, когда, почему, за что…

– Не смогу объяснить. Рада бы – да не умею.

– Ты не объясняй. Просто скажи, как было.

– А нечего говорить. Велела мне азовка приглядеть за… Неважно, за кем. Я следила-следила, да вдруг раз – и померла. Я к азовке бегом, а её нету и шибайка её исчезла, как не было. Вот тут я и поняла – кончилось всё. И не жила, службу служила, и померла – покою нет.

– Грустная история.

– Не грустней твоей, Аспид.

– Не будем бедами мериться, Фигля. Что же мне делать с тобой?

– Ничего не делай. Просто приходи иногда надо мной посидеть. Доброе слово и покойнице приятно.

Она опять улеглась на спину и сложила руки на груди.

– Что-то происходит, Фигля, – сказал я, вставая. – Говно какое-то.

– Нет, Аспид, – ответила она равнодушно. – Всё давно произошло. Но ты приходи, пока есть к кому.

Я поцеловал мертвую девушку – как положено, в лобик, – и вышел.

Остался последний визит на сегодня. Всегда откладываю, потом нервы ни к черту.

***

– Привет, Борис.

– Нахер пошел, тварь!

– Как всегда любезен, значит, всё в порядке.

– Мерзость! Ненавижу!

– Я тоже рад тебя видеть.

Лицо мальчика превращается в маску смерти, наноскины заливают худой торс анимированными сценами зверских убийств и кровавых расчленений меня. Удивительная точность управления. Это, говорят, большое искусство – не просто последовательность готовых картинок воспроизвести, а создать на лету сюжетную анимацию. Талантливый ребёнок.

– Проваливай!

– Чуть позже.

Ему лет двенадцать-тринадцать. Кроме Фигли, которая сама по себе тот ещё персонаж, про ушибков ничего точно сказать нельзя. Опознать их не удалось, что в мире пришедшего Кобольда казалось невероятным. Однако факт: всё, что мы про них знаем – только с их слов. Тех, кто может и хочет говорить. Их биометрия отсутствует в базах, чего категорически быть не может. Но я, как Белая Королева, «успеваю поверить в десяток невозможностей до завтрака».

– Я бы убил вас всех, но вы и так давно сдохли.

Борис – антифигля. Он считает, что один живой среди ходячих покойников. И его это бесит. Впрочем, меня бы тоже раздражало, наверное.

– А чем мы тебе так мешаем?

– Вас не должно быть. Вам нет места. Вы должны исчезнуть.

– А тебе одному скучно не будет?

– Я не один. Нас много. Но пока вы не исчезнете, мы не можем жить.

– А что вы будете делать, если мы исчезнем?

– Унаследуем землю.

– Для чего?

– Для настоящей жизни!

– И какая она, настоящая?

– Тебе, дохлая тварь, не понять!

Вот и поговорили. Да, это, конечно история для психиатра, и он тоже к нему ходит. Но доктору Микульчику и взрослых ушибков хватает.

– Жалобы, предложения, пожелания будут? «Чтоб вы сдохли!» не считается.

– Не приходи ко мне больше!

– Увы, не могу. Работа такая. Мне это тоже не доставляет удовольствия, поверь.

– Не доставляет?

– Вообще ни разу.

– Тогда приходи. Помучайся.

– Добрый ты, Борь.

– Не тебе судить, тварь!

Да, такие могут унаследовать землю. Но лучше не надо.

***

– Всё, пап? Идём?

– Да, Мих, пора. Дима, ты как?

Дима меня игнорирует.

– Мы поиграли, пап. Он нормально. Ну, почти…

Подросток выглядит заметно лучше. Миха и правда ему помогает, как-то по-своему.

– Пока, Дима, до завтра.

– Дсвдн.

О, ну хоть что-то.

Я честно собирался посвятить пару часов сыну. Я слишком редко остаюсь с ним вдвоём, без того, чтобы кто-то не прибежал со своими проблемами. Боюсь, он чувствует себя не главной фигурой в моей жизни. Я хреновый отец.

Но в гостиной меня ждала Лайса.

– Беги к себе, – со вздохом отправил я Миху, – обстоятельства против нас.

– Всё будет хорошо, пап?

Я посмотрел на сурово насупленные бровки майора Волот и засомневался. Выражение её симпатичного личика не обещало хороших исходов.

– Надеюсь.

Он очень по-взрослому вздохнул и ушёл к себе. Чёрт, как неудачно всё складывается сегодня.

– Пойдём в кабинет, гражданка начальница?

– Не ёрничай, дело серьёзное.

– Итак, две новости. Обе так себе, – заявила Лайса, завалившись в кресло и выставив на обозрение ноги.

– Давай тогда самую паршивую.

– Девочка, которая к тебе приходила, Алёна.

– Да?

– Мы её не нашли.

– Серьёзно? Так бывает? Мы же в кобальте!

– Наши спецы говорят, что не бывает.

Ах, ну да. Ещё одна невозможность-до-завтрака. Хотя время уже обеденное.

Всё вокруг – кобальт. Все сети, все поверхности, все системы. Как и предсказывал в своё время Петрович, «Кобальт системс» (они же «кобальт», они же «кобольд») поглотила всё. Пришло «время кобольда», когда все коммуникации, транзакции и взаимодействия идут с участием сети. А сеть – это «кобальт». Не могу сказать, что это плохо. И комфорт жизни заметно вырос, и нас не поработили роботы. Сервисы развились до степеней неимоверных, социально-государственный прессинг упал до минимума, протестуют против абсолютной сетецентричности нынешней жизни только упоротые криптоманьяки в шапочках из фольги. Но они всегда против чего-нибудь протестуют.

Я и сам раньше работал на кобальтов. Сначала рядовым фиктором, потом фиктор-ментором. А потом «Кобальт системс» заявила, что я могу быть свободен от трудовых обязанностей, потому что фикторов больше нет. Виртуал не нуждается в творцах, потому что виртуалом стало вообще всё. Теперь я просто грустный, нищий и очень усталый директор детдома на крошечной муниципальной зарплате. Впрочем, жизнь в Жижецке недорогая, жильё и питание у меня казённые, запросы скромные.

– Антон, – спросила Лайса задушевным тоном, – как твоё душевное здоровье? Строго между нами, разумеется.

– Строго между нами – не дождешься!

– И никаких котов?

Я покосился на подоконник. Кот приоткрыл зелёный глаз, окинул взглядом диспозицию и закрыл его обратно. Чёрной сволочи это не интересно.

Лайса считала движение глаз.

– Значит, есть.

– Я буду всё отрицать!

– Антон, пойми, я тебя до сих пор не сдала и не собираюсь. Если в администрации узнают, что у тебя галлюцинации, то ты вылетишь с директорства моментально.

В Горсовете многие считают, что я – заноза в заднице. Не могу сказать, что они так уж не правы, и последняя попытка моего смещения с должности не добрала совсем чуть-чуть голосов. Нынешний мэр, надо отдать ему должное, не такая мрачная залупа, как предыдущий, но большой любви между нами всё равно не сложилось. В глубине души он считает, что на недвижимость в центре города можно найти более выгодного арендатора, чем на висящий на городском бюджете детдом. Намекал, что мы могли бы съехать в апартаменты поменьше, подальше и похуже.

– Зачем вам этот городской шум? – закатывал крошечные близко посаженные глазки градоначальник. – На окраинах лучше воздух, меньше пыли, дешевле аренда…

Я мысленно показывал ему средний палец, но отвечал вежливо. Мол, для детей переезд – неоправданный стресс, им тяжело привыкать к переменам, здание «Макара» всегда было детским приютом, Кобальт-Системс во времена нашего сотрудничества отремонтировала его и оснастила наилучшим коммуникационным оборудованием для виртуального обучения. Широкие каналы, проекционные поверхности высшего класса, лицензионный доступ к образовательным нейросетям, вирт-педиатрия вип-категории и так далее. Нашему медкабинету Микульчик завидует лютой завистью и постоянно подсовывает городских детей на диагностику. А вы что там сделаете? Торговый центр? Офисный улей? Кому это вообще надо сейчас?

Мэр отвечал уклончиво, что есть, мол, многообещающие проекты…

Я не без оснований подозревал, что обещают они в первую очередь солидный откат.

В общем, стоит мне на чём-то проколоться, и говно пойдет по трубам. Они, небось, уже и нового директора присмотрели.

Предыдущий кандидат на моё место пускал слюни на девочек. Предпредыдущий – на мальчиков. А тот, что перед ним, – на имущество и мебель. Где они таких только находят? А следующему надо будет только подмахнуть бумажку на переезд в другое помещение. Минутное дело, хорошие деньги. Кто откажется?

И только на детей всем насрать.

– Лайса, если ты решила, что мне всё померещилось – то нет. Я был там, где был, и видел то, что видел.

– Я знаю, – вздохнула мадам начальница полиции. – Но лучше бы у тебя были галлюцинации… Помнишь, когда мы познакомились, в городе пропадали люди?

– Такое забудешь.

– Так вот, теперь люди появляются. И это ничуть не лучше.

***

– Нетта, мне кажется, или мы опять в жопе? – спросил я, когда Лайса ушла.

– Это называется «стабильность», – вирп изящно расположилась в освободившемся кресле. – Зачем ты вообще связался с этой девочкой?

– Кем бы она ни была, это ребёнок в беде.

– У тебя на этом фиксация, как сказал бы доктор Микульчик. На детях в беде.

– У кого-то же должна быть?

– Я не против, Антон, – мягко сказала Нетта, – но ты не можешь взвалить на себя все беды мира.

– Нетта, душа моя электронная, не изображай из меня Данко. Я не собираюсь освещать Человечеству путь собственной пылающей жопой. Это просто ребёнок, который пришёл к нам за помощью. Мы можем хотя бы попробовать ему помочь.

– Который?

– Что?

– Который по счету ребёнок пришел к нам за помощью, и ты за него впрягся?

– А какая разница? Ты к чему клонишь, совесть моя облачная?

– Я напомню, – Нетта встала с кресла, подбоченилась и смешно склонила голову на бок, как янтарноглазая сова.

– Начну с Клюси. Ты влез в её проблемы с отчимом, который был, между прочим, мэр города, вообще не понимая, что происходит. Тебя чуть не прибили пару раз, и дел ты наворотил…

– Ну и где теперь тот Мизгирь? – спросил я мрачно. – А я всё ещё тут.

– Мизгирь, конечно, уехал. Но его друзья всё ещё в горсовете. А ты до сих пор чужой здесь.

– Перебьюсь.

– Карина. Ты вытащил её из-под статьи, испортив отношения с Лайсой и областным министерством образования.

– Они бы её сожрали и высрали. Да, девочка наделала глупостей, но блин! Ей пятнадцать, а ей бы жизнь сломали. С тем портфеленосцем я погорячился, конечно, но он сам нарвался, согласись.

– Да-да, он имел глупость прийти в подведомственное ему учреждение и начать требовать исполнения совершенно законных постановлений. Конечно «нарвался»! Именно так это и называется.

– Да ладно, обошлось же. И «законные» не значит «разумные».

– Обошлось, потому что за тебя поручился Кобальт, а не потому, что всех впечатлил фингал, который ты поставил.

– Ты к чему клонишь, красавица?

– Егор.

– Ну, не начинай! Они бы закатали его на психокоррекцию.

– И?

– Возможно, это было бы правильно, – признал я. – Но тогда мне так не казалось.

– Ты не поссорился насмерть с Микульчиком только потому, что с ним невозможно поссориться. Но нельзя сказать, что ты плохо старался.

– Я извинился! Потом.

– А перед инспектором ювеналки? Тоже извинился?

– Пытался. Но он свалил сразу после того, как ему наложили гипс.

– Скажи мне, Антон, только честно – это разумное поведение взрослого ответственного человека, которому на днях стукнет сорок?

– Ну, Нетта…

– Что, «Нетта»? Кто тебе скажет это, кроме меня? Терпи. Он, между прочим, накатал такую кляузу, что тебя чудом не вышибли.

– Но не вышибли же!

– Не потому, что ты не заслужил, а потому что в Жижецке исполнять требования федералов не любят чуть-чуть больше, чем тебя.

– Ты меня пилишь, как будто жена!

– Кстати, о жене.

– Нетта! Ну не надо!

– Надо. Надо решать.

– Зачем? – застонал я.

– Затем, что игнорирование никак не помогает. Ты запиваешь антидепрессанты алкоголем – если это «нормально», то что тогда «проблема»? Ходишь на взводе и двумя руками крышу придерживаешь. Лайса не зря на тебя так накинулась, она чувствует, что ты неадекватен.

– И что?

– Разведись с Мартой. Найди себе женщину. Женись или хотя бы заведи отношения.

– Зачем?

– Напомнить, сколько у тебя не было секса?

– Мне не восемнадцать, переживу!

– Антон, эта дурацкая связь разрушает тебя и не спасает её. Ты два года в хронической депрессии и полгода в тихом запое. Ты каждый вечер мучаешься от болей. Я это знаю, ты это знаешь. Ты очень талантливо притворяешься, никто не замечает. Но организм не обманешь. Что тебе Микульчик сказал?

– Что это психосоматика. Но он психиатр, у него все «психо». Я, вот, думаю, это та жесткая посадка в Сомали мне икается. Я так приложился тогда жопой об ящик с бэка… Думал, позвоночник в трусы осыплется. Ноют старые раны! Возраст, детка, ничего не поделаешь.

– Ты отказался от терапии, выбрав алкоголь и таблетки.

– Виски вкусней и дешевле.

– Антон! – Нетта нахмурилась и топнула красивой виртуальной ножкой.

– Ну блин, допустим разведусь я с Мартой. И что изменится-то? Только лишний повод для ювеналов – женатый директор детдома напрягает их меньше.

– Ты травмировался не в упавшем вертолете. Ты травмировался гораздо раньше. И мы оба знаем, чем. Ты ухитрился дотянуть с этим до сорока, но…

– Нетта, солнце мое электрическое, ты во всем права. Ты умничка, и я ценю твою заботу. Но я не знаю, что со всем этим дерьмом делать. Я сумасшедший старый кретин с галлюцинациями, ПТСР, проблемами с управлением гневом и чертовски маленькой зарплатой. И да, я уже не помню, когда у меня был секс. Меня держит только то, что я нужен этим детям, а то бы я, наверное, застрелился нахер. Отстань от меня, не в Марте тут дело.

Глава 7. Кэп

I can’t go back to yesterday because I was a different person then.Lewis Caroll. Alice in Wonderland

____

– Кэп? – Натаха засунула голову в дверь. Лицо бледное и растерянное.

– Что опять?

– Пойдём. Там… В общем, увидишь.

Натаха с Васяткой как бы случайно встретились в душе и направились в «поебушкин угол» – крайнюю душевую секцию, которая стоит перпендикулярно к остальным, образуя такой интимный закуток. Использовался он понятно для чего, там даже занавесочку приспособили. Если занавесочка задёрнута, то все делают вид, что не замечают сопения и мокрых шлепков. Люди взрослые. Натаха с Васяткой как раз решили мокро пошлёпать, а там оказался пропавший Константин. Головы при нём не было, но Натаха его моментально опознала по… неважно чему. Ну что же, размер имеет значение. Всякое желание в них пропало, и Натаха прибежала доложить.

Голова, как по мне, оторвана. «Отделена от туловища продольным разрывным усилием», – всплыло в памяти. Может, я полицейский, а не военный? Есть смутное ощущение, что вижу такое не первый раз. Даже почти не тошнит.

В «поебушкином углу» сухо, сюда не мыться ходят, но крови возле тела буквально несколько капель. Где остальные пять литров? Есть у меня мысли на этот счёт. И они мне не нравятся. Вопрос: «Где голова?» – тоже вызывает некоторый интерес.

– Ты думаес то зе, сто и я? – спросила умненькая Сэкиль.

– Есть такая вероятность.

– А что вы подумали? – Натаха, кажется, вообще забыла думать. Очень уж нервный день.

– Что же нам делать? – заламывая руки, вещал Стасик. – Такой кошмар, такой кошмар! Мы все в опасности! И божемой, божемой, божемой, куда мы денем тело несчастного Константина?

Кстати, не праздный вопрос. Кладбища тут нет, в мусоропровод он не пролезет, да и как-то это… Неуважительно, что ли. А чего все на меня вылупились?

– Кэп?

– Отвянь, Стасик. Это либо хозвопрос, тогда он в твоём ведении, либо соцвопрос – тогда тем более в твоём. Ты так хотел заботиться о людях – вот тебе повод проявить себя.

Стасик надулся, но возразить ему было нечего. Назвался груздем – не говори, что не дюж.

– Андрей! – сказал он повелительно.

– Чо сразу «Андрей»? – ответил неказистый мужчинка с лицом страдающего без выпивки алкоголика.

– Тебе поручаю. Займись.

– И что я с ним делать должен? Сожрать?

– Не волнует. Придумай что-нибудь.

– А что я? Вон, Валера без дела мается…

– Я поручил тебе, а кому ты делегируешь, мне не интересно. Спрошу с тебя.

– Кэп! – Натаха смотрела на меня укоризненно. – Не по-человечески как-то.

Неужели покойный и правда был так хорош в некоторых аспектах?

Но она права – они тут будут заламывать руки и спихивать друг на друга ответственность, пока тело не завоняется, а потом учинят какую-нибудь несусветную глупость. Сжечь, например, попытаются. На ножках, отломанных от стульев, потому что больше не на чем.

– Ладно, – сказал я, вставая, – позабочусь о покойном, раз у всех руки из жопы. Прощайтесь с ним, оплакивайте, отпевайте или что вы там хотели, но через полчаса тело должно быть упаковано в мешок и лежать на площадке. Не будет – не обижайтесь.

Натаха и Сэкиль встали и пошли за мной.

– Редяной ад? – спросила азиатка.

– А куда ещё?

– Ох… – поёжилась Натаха. – Пойду напялю на себя чего-то.

«Ледяным адом» мы назвали этаж, где по каким-то неизвестным причинам холодно, как в жопе Деда Мороза. Когда мы туда заглянули, у меня аж яйца втянулись внутрь. Ловить там было нечего, Сэкиль тут же заявила, что у неё сейчас соски с сисек отломятся, и мы свалили. В общем, если нужен морг, то ничего лучше не придумать.

Я просто натянул три футболки одна поверх другой, потому что больше никакой одежды у меня нет. Рубаху, и ту чёртов Стасик испортил. Запасливая Натаха надела свою бронежилетку. Азиатка дополнила туалет парой шарфиков и изящными перчатками. Охренеть мы полярники.

Безголовое тело нам, брезгливо отворачиваясь, притащили местные чмыри Андрей и Валера, достаточно убогие, чтобы слушаться Стасика. Его замотали в одеяло и перевязали разодранными на полосы простынями.

– Я возьму, – решительно сказала Натаха и, коротко хэкнув, взвалила труп на плечо.

К концу спуска по лестнице она побагровела лицом, как свёкла, и дышит с присвистом, но от помощи отказывается. У Сэкиль в кои-то веки хватает такта её не подначивать.

***

Дверь покрыта инеем и примёрзла, но к этому мы готовы. Пара ударов Натахиной суперкувалдой по углам косяка, и я, обхватив ручку отобранным у Сэкиль шарфиком, открываю вход в морозную темноту. С шарфиком – это уже горький опыт, в прошлый раз клок кожи оставил на ручке. Не ожидал.

– Оу, сюка, как писидеси хородно!

Согласен. Аж в зобу дыхание спёрло.

– Куда его? – мрачно спросила Натаха.

– Давай, вон, на кровать.

Кровать без матраса и белья, но ему-то пофиг. Под весом тела сетка морозно хрустнула. А за спиной громко хлопнула дверь.

– Блядь! – с чувством сказала Натаха, разом потеряв свой торжественный похоронный настрой.

Входная дверь закрыта. В свете фонарика Сэкиль мы пытаемся её открыть – чёрта с два. Замка с этой стороны нет, был ли с той – я не помню. Удары кувалды, нанесённые Натахой, оставляют невнятные вмятины, сама дверь даже не колышется.

– Оу, какая падра? – риторически спрашивает азиатка.

Да уж, не сквозняком же её закрыло? Нет тут сквозняков. А вот холод есть. И вот сейчас перед закрытой дверью он чувствуется как-то особенно сильно.

– Бегом! – скомандовал я и ломанулся по коридору вперёд.

Тонкая подошва спортивных туфель создаёт ощущение бега босиком по льду. Коридор тёмен и пуст, двери комнат закрыты.

– Здесь должна быть!

– Так ты к чёрному ходу бежал, Кэп? – догадалась Натаха.

Вот же тётка – побежала за мной, даже не спросив, куда и зачем. От двери, за которой такое, кажется, близкое спасение… Сэкиль-то наверняка сразу сообразила, что к чему, и что эту дверь мы хрен вышибем. Тот, кто нас закрыл, наверняка об этом позаботился.

– Сейчас, сейчас… – бормотала Натаха. – Блин, Сека, да свети ты нормально, не тряси фонарик!

– Руки дрозат! Хородно, брять! Примерзра узе к нему…

– Кэп, тут нет двери!

– Уверена?

– Как в своей жопе.

– Оу, такой зопе надо верить! – не удержалась синеватая уже Сэкиль.

– За мной! Хватайте стулья из комнат и бегом!

Женщины, не стали спрашивать, где я собрался на них сидеть, – прихватили по стулу и побежали за мной. Я тащил сразу два.

– Мусоропровод, Кэп?

А вот тут Натаха сообразила быстрее и сразу кинулась, чертыхаясь и обжигаясь о ледяное железо, откручивать гайки ревизионного лючка. А я с размаху навернул стулом об угол. Ещё раз, и ещё – пока он не разлетелся на палки. Азиатка последовала моему примеру – завизжала «Ки-и-ия!» шарахнула стулом об пол.

Чтобы развести огонь, пришлось пожертвовать чистым листом для рукописи – это быстрее, чем строгать щепки из крепкой мебельной древесины. Хорошо, что мебель тут деревянная, а не из прессованного говна с опилками. Закрытая дверь мусоропроводного тупичка обеспечила небольшой объём, который легко прогреть, а через трубу мусоропровода вытягивает дым. Пока костёр разгорался, я стащил всю мебель, до которой успел дотянуться, и теперь у нас даже есть по стулу, чтобы сидеть вокруг костра.

– Ноги поднимите с пола, отморозите, – сказал я.

– Я узе не сюствую, – пожаловалась Сэкиль.

Ещё бы. В мороз нет обуви хуже кед.

– Разувайся и давай сюда ноги.

Да, белые ледышки.

Я аккуратно их растёр и засунул стопы себе под майку, чуть не взвыв от ледяного прикосновения.

– Корет!

– Пусть колет, это хорошо. Это кровообращение восстанавливается. Натаха, ты как?

– Руки поморозила об ключи. Но это ничего, это я сама. Давай, грей лытки этой бесстыжей.

Натаха надулась и сунула руки себе подмышки крест-накрест.

– А сто сразу «бесстызая»? – спросила с невинным видом Сэкиль. Отогревшиеся пальчики ног стали щекотно прихватывать меня за живот.

– А то, – буркнула женщина, – я же вижу, что ты к Кэпу так и липнешь.

– Не у всех зе есть Васятка.

– Но-но, – смутилась Натаха, – у меня, знаешь, кавалеров не вагон. Выбирать не приходится.

– А у меня вообсе нет! Все думают, сто я зенсина Кэпа. А Кэп трахает негритянку, которая пытается нас убить.

– Убить? Негритянка? – растерялась Натаха.

– Сэкиль решила, что Константина убила Абуто, – пояснил я, давно продумав эту идею, – и это его кровью залита комната. Поэтому в душевой крови не было. А если кровь его, то Абуто, скорее всего, жива. А раз жива – то скрылась. А раз скрылась – то что-то нехорошее задумала. А раз так – то и дверь тоже она захлопнула. Гипотеза, не умножающая сущности.

Азиатка закивала, подтверждая.

– Но зачем ей это, Кэп?

– Не знаю, Натах. С одной стороны – это просто версия. Я в ней сильно сомневаюсь. С другой – может, не зря её к трубе приковали. Мы же с тамошними не разговаривали.

– Они же людоеды, Кэп!

– Это мы знаем только со слов Абуто.

– Они выгрядери не осень гостеприимно, – напомнила Сэкиль.

– Возможно, с их точки зрения, мы освободили опасную преступницу. Всякий бы возмутился. Но ты права – выглядели они как наглухо ёбнутые засранцы. Не хотелось близко знакомиться.

– Кэп, стульев тут надолго не хватит, – констатировала Натаха.

– Нам надо передохнуть и подумать, не примёрзнув при этом к полу. Все, Сэкиль, забирай свои ноги. Вижу, подвижность полностью восстановилась. Даже чересчур.

Шаловливая ножка уже расположилась несколько ниже, чем стоило бы.

– Оу, Кэп, я знаю один хоросый способ согреться…

– И когда мы замёрзнем, из нас выйдет очень неприличная парная статуя…

– Я просто хотера оказать ответную усругу – согреть сясть тебя в себе!

– Спасибо, эта часть меня ещё не замёрзла. Отвлекитесь, дамы, давайте подумаем, почему тут нет второй двери. Точнее, не так, это не позитивно. Давайте думать, что она есть. Только вот где?

– Смотри, Кэп, – подала голос Натаха, – здесь пиздецки холодно, так?

– Факт.

– А там, где мы нашли Абуто, наоборот – адски жарко. Понимаешь?

– Принцип холодильника?

– Да, чтобы здесь был такой мороз, тепло нужно куда-то сбрасывать. Все эти чёртовы трубы там возможно ведут к теплообменнику здешней морозилки.

– Умница, Натаха! В этом что-то есть! Давай прикинем, как они друг относительно друга расположены.

– Жаркий выше на два этажа. Между ними тот, что мы не вскрыли, обломались, там дверь железная, её расковырять нечем…

– Значит, если считать, что они связаны, то…

Мы с Натахой кинулись рисовать отвёртками по инею на стене. Она – крестовой, я – обычной.

– Значит, если тут так, то тут вот так…

– Смотрите, как интересно…

Я не сразу понял, на что показывает Сэкиль, а поняв, признал:

– Хм, и правда, любопытно.

Костер прогорает, помещение остывает быстро, но иней ползёт по стенам не снизу вверх, а сверху вниз. Хотя вверху должно быть теплее, туда же воздух подогретый поднимается.

– Похоже, в этом холодильнике морозильник сверху, – сказала Натаха. – Здесь так, общее отделение. Молоко, овощи. А вот этажом выше – там действительно холодно.

– А сто обысьно хранят в морозирках?

– Мясо, – ответил я мрачно.

– Вот здесь должна быть дверь, – показала Натаха, ткнув отвёрткой в наш совместный чертёж.

– Уверена? Стулья кончаются, у нас один шанс.

– Техническая логика так велит. Ты замечал, что планировки этажей идут со смещением?

– Ну…

– Сортиры, Кэп. Душевые. Мусоропроводы.

– У нас сортиры в комнатах.

– Но есть место, где быр обсий, – вспомнила Сэкиль.

– Точно.

Помещение, отделанное тем же убогим кафелем, что душевая. Там действительно заглушённые выходы труб. Но всё демонтировано подчистую. Видимо, из кабинок кто-то когда-то соорудил выгородки в комнатах. И как-то подключил это к трубам.

– У нас, если считать по правой стороне, от двери, – три комнаты, сортир, четыре комнаты – душевая. Этажом ниже: четыре комнаты – сортир. Ещё ниже – пять. А этажом выше – наоборот, две комнаты – и сортир. Душевая и трубы двух мусоропроводов мигрируют так же. У нас один не работает, но это неважно, место соответствует. Предполагаем, что трубы коммуникаций идут на самом деле прямо – какой дурак будет класть стояки зигзагом? А значит…

– Этажи идут со смещением, а не ровно, как нам кажется.

– Именно, Кэп! Тогда и дверь чёрной лестницы находится не там, где ты искал, а вот здесь! – Натаха снова ткнула отвёрткой в стену. Чертёж уже почти зарос инеем, в каморке стало совсем холодно.

Дверь на чёрную лестницу Натаха вскрыла буквально одним движением плоской отмычки. Уже не проволочка, успела примериться и сделать специальную. Золото баба, хоть женись на ней. Жаль, с внешностью не повезло. К её бы рукам да фигуру Сэкиль… А вот мозги Сэкиль ей не надо. Слишком хитрая.

– Оу, как тут тепро!

После мороза на лестнице прям жара. Заледенелая Натахина кувалда на глазах покрывается инеем.

– Натаса! Я думара, мы помрём. Ты нас спасра!

Эмоциональная азиатка обняла её и взасос поцеловала в губы.

– Эй, – женщина оттолкнула её, сплюнула и вытерла рот рукой, – ты чего? Я не по этим делам!

– И я нет, – вздохнула Сэкиль, – иногда дазе зарь. От Кэпа не доздёсся…

Я сделал вид, что не слышу, хотя эйфория внезапного спасения и меня не оставила равнодушным. В таком состоянии легко наделать глупостей.

– А ты гуталином намажься, – поддела её Натаха, но промахнулась. Азиатка не знает, что такое гуталин, пришлось объяснять смысл шутки, вышло уже совсем не так весело.