Текст книги "Время кобольда (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Кстати, где он?
***
После обеда – приёмный час. Разумеется, меня дёргают в любое время суток, но это такой официальный момент. То, что он специально для того предназначен, помогает собраться с духом нерешительным.
– Тондоныч, можно?
– Нужно, Марин. Заходи.
– Тондоныч… – девочка мнётся. – Эдуард Николаевич разрешил нам с Леной жить вместе. Ну, в одной комнате. Вдвоём. Но я решила всё-таки спросить, можно?
– Ты просила у него разрешения? – удивился я.
– Нет, Тондоныч, что вы! Он сам предложил.
– А откуда он узнал…
– Так мы же скинтолчим с Леной «в отношениях», он увидел, ну и…
Ах, да. Скин-толк. Друзья (и не только) синхронизируют графику, используют одинаковые мемкомплекты и всякое такое. Дают понять, что пара. Нет, так-то я в курсе. Старый Аспид, как старый дракон – только делает вид, что ничего не замечает.
– Марина, – вздохнул я. – Ты правильно сделала, что зашла и спросила.
– Вы против, да? Это потому, что мы лесби?
Среди воспитанников считается, что я ещё и лютый гомофоб. Потому что был против участия «Макара» в виртуальном гей-прайде. Я тогда сказал, что не против геев. Но когда человек вставляет в жопу радужный флаг, то проблема не в том, что флаг радужный. Просто не надо вставлять в жопу флаги.
– Нет, это потому, что вы дети.
– Нам уже семнадцать! У нас тоже есть право на чувства!
– Чувства можно оставить, – разрешил я.
– Тондоныч, это…
– Несправедливо?
– Да! И Эдуард Николаевич разрешил! И правила позволяют!
– Марин, послушай меня, пожалуйста. Формально устав интерната позволяет воспитанникам одного пола…
– Гендера!
– Пола, Марин. Гендер «социальный конструкт», верно? Кажется, как раз ты мне это не так давно объясняла.
– Да!
– А правила касаются именно пола. То есть, конкретного анатомического устройства организма, к какому бы гендеру он себя ни относил. Это предусмотрено на случай, если отдельных комнат не хватает на всех. Комнат у нас избыток.
– Но ведь это всё равно не запрещено?
– Нет, но есть нюанс. Запрещено проживание в одном помещении разнополых воспитанников.
– Но мы же обе девочки!
– Да, но ведь гендер – социальный конструкт?
– Тондоныч, вы передёргиваете!
На её лице поверх естественных черт проступил скин-толк возмущённой мультяшной физиономии. А так сидела с чистой кожей, сдерживалась.
– Нет, Марин, это ты слегка запуталась. Гендерные запреты в уставе прописаны не из гомофобии или сексизма. Они имеют вполне рациональные обоснования. Интимные отношения между воспитанниками порождают множество проблем, начиная от ранних беременностей, кончая конфликтами на почве ревности.
– Но…
– Дослушай, пожалуйста. Да, я знаю, что некоторые бегают друг к другу в комнаты ночами. Не слежу, не подсматриваю, просто знаю. Это видно, поверь. Но если пара, находящаяся в отношениях, переходит к совместному проживанию – это уже семья. А «Макар» – не семейное общежитие. Вам семнадцать, до выпуска год, город обеспечит вас жильём – вот тогда съезжайтесь, ведите совместный быт, усыновляйте или рожайте детей – совет, как говорится, да любовь. Не забудьте пригласить на свадьбу.
– Ну, Тондоныч…
– Марина, с точки зрения пола – жить вместе вам можно. С точки зрения гендера – нет. Что ты считаешь правильным?
– Тондоныч, это грубая манипуляция!
– Не грубая. Обычная. Любая попытка изменить мнение собеседника является манипуляцией, в этом нет ничего плохого.
– А может, я не хочу менять мнение!
– Никто не хочет. Если бы хотел, поменял бы сам.
– Так вы нам запрещаете?
– Марина, я мог бы запретить. Но не хочу. Ты умная и почти взрослая девочка, глупо будет, если мы не сможем договориться. Давай так: я довёл до твоего сведения, что мне не нравится эта идея и объяснил, почему. Если ты решишь, что это ничего для тебя не значит – ну что же, так тому и быть. В конце концов, Эдуард Николаевич вам разрешил, правила формально не нарушены, у меня нет повода для административного вмешательства. Тебе семнадцать, пусть это будет твоим собственным ответственным решением.
– Я подумаю, Тондоныч. И с Ленкой посоветуюсь. Спасибо, что выслушали, а не выгнали с проклятиями.
– Всегда к твоим услугам.
***
– Нетта, я кого-то хоть раз «выгонял с проклятиями»? – спросил я, когда за Мариной закрылась дверь.
– Ни разу, Антон, – девушка проявилась, сидя на столе и болтая босыми ногами в воздухе.
– И какого чёрта?
– Детям нравится считать тебя Злющим Аспидом. Иначе им сложно себе объяснить, почему они тебя слушаются.
– Ты думаешь, Марина тоже послушается?
– Уверена, что да. Но в этот раз ты прошёл по грани.
– Чёртов Эдуард.
– Чёртов Эдуард, – согласилась Нетта. – Пытается расшатать «Макар». Запас прочности твоего авторитета большой, но не бесконечный, а твоя политика честности и доверия может однажды и не сработать. Это же подростки, спровоцировать их на бунт проще, чем не спровоцировать.
– И что? Он скажет им «Долой Аспида»?
– Нет, он же не дурак. Прямо сейчас он говорит им: «Антон Спиридонович прекрасный человек, вам очень с ним повезло! Но…» Дать картинку?
– Нет. Я обещал не шпионить и не стану.
– Как скажешь. Имей в виду, его слушают. Не все, но многие.
– Под соусом передовых идей можно скормить детям любое говно. Но зачем ему это?
– Не знаю, Антон. Я просто вирп.
– Ты мой друг, Нетта. Самый лучший.
– Потому что единственный? – грустно улыбнулась она.
– Потому что ты – это ты. Не ищи других объяснений.
***
– Здоров, старикашка! Чего хотел? – Клюся уселась на стол, заставив Нетту переместиться в кресло, и тоже заболтала в воздухе голыми босыми ногами.
Пришла в коротком домашнем платье, едва до середины бедра, и теперь демонстрирует конечности в самом выгодном ракурсе. И не надоедает ведь ей меня дразнить. Настя объясняла, что Клюся имела большие проблемы с отчимом, не зная, что он ей не родной отец. Это, мол, вызвало потребность в замещающей фигуре, которой она назначила меня. И это лучше, чем если бы она стала любовницей какого-нибудь подонка вдвое себя старше, как часто бывает с травмированными домогательствами отца девушками.
Всегда удивлялся, как психологи могут совмещать человеческие отношения с таким вот их препарированием. Они ведь с Клюсей лучшие подруги! Лично я старался ни о чём таком не думать, а ногами любоваться с чисто эстетических позиций. Красивые ведь ноги.
– Опять пялишься, похотливый старец! Тебя можно вместо эпилятора использовать, у меня от твоего взгляда недобритые волосы на ногах дымятся!
– Используй, – покорно согласился я, – лишь бы не для зоны бикини.
– Фу, какой ты всё-таки пошляк и циник! Так чего звал?
– Клюсь, ты общаешься со своей бывшей группой?
– Ну… Кое с кем, кое-когда… А что?
– Хочу первый выпуск собрать. Хотя бы проекциями.
– О! – оживилась Клюся. – Отличная идея для твоего юбилея! Просто супер! Я пробью контакты. Ты, конечно, унылый старый пень, но может быть, они снизойдут к твоим сединам. А если честно, мог бы и раньше как-то пошевелиться на сей счёт. Не чужие тебе люди.
– Думаю, они счастливы, вырвавшись от меня на свободу, – усмехнулся я, – и если и вспоминают Аспида, то в страшных снах.
– А проснувшись, жалеют, что спали не в памперсах… – подхватила Клюся. – Ты ведь такой Ужасный Гадкий Тиран! Тебя все тайно ненавидят! Только и мечтают от тебя избавиться!
Она слезла со стола, подошла к моему креслу сзади и обняла меня за плечи, положив подбородок на макушку. Сегодня от неё, к моему удивлению, пахло теми же приторными детскими духами с корицей, что и семь лет назад.
– Дурак ты, Аспид. Дурень старый. Отталкиваешь людей чуть ли не ногами, а потом сам же на них дуешься. Даже меня отпихиваешь, а ведь я тебя так люблю!
Девушка чмокнула меня в затылок.
– Клюся!
– Не клюськай! Я в хорошем смысле. Не лезу я в твою одинокую холодную постель, вдовец ты соломенный, больно надо. Не объявилась, кстати, твоя благоневерная?
– Нет.
– Может, нашла, наконец, своё счастье?
– Может. Не знаю. Вот, думаю, не подать ли официальный запрос на заочный развод?
– И подай. Сколько можно вот так сидеть?
– У нас общий ребенок, забыла? Будут напряги, у неё в основном. И Миха расстроится.
– Миха уже и забыл, небось, как она выглядит. У него вся женская часть интерната – коллективная мамка. Он такой ми-ми-ми! Ни одна девочка не удержится, чтобы не потискать. Избалуют его, будет в бабах как в сору рыться потом. Блин, Аспид, она тебе сначала рога наставляла, потом бросила и на ребенка забила, а ты её оберегаешь. Ты нормальный вообще? И если ты сейчас на меня снова «клюсьнешь», я тебе ухо откушу!
Клюся взялась за мое ухо зубами, вызвав некоторые неоднозначные эмоции. Когда она отстранилась и вернулась сидеть на стол, я даже вздохнул с облегчением, хотя ноги… Ноги и ноги, подумаешь. К ногам я привык. С этим скин-толком все вокруг чуть ли не голышом ходят.
– Клюся, – сказал я, чтобы радикально сменить тему, – есть внезапно важный вопрос.
– Ты меня пугаешь. Я не готова к важным вопросам. Хотя идея стать Настюхиной мачехой имеет определённую привлекательность…
– Клюся!
– Опять «клюськаешь». Думаешь, твои уши уже в безопасности? Ладно, ладно, давай, жги, скучный старик. Посмотрим, чем ты попытаешься удивить девушку.
– Нам надо к Сумерле, – прямо брякнул я.
Воцарилась тишина.
– Надо признать, удивил, – сказала Клюся после долгой паузы. – Умеешь. А кому «нам»?
– Лайсе, в основном, но не только. Джиу ещё. Ну и я, наверное, сходил бы за компанию.
– Лайсе… Ну, её интерес я понимаю. Твой – не понимаю, но ты у нас старый дурак, тебе и не такое маразм в башке нашепчет. А Джиу откуда в этом мудацком раскладе взялась?
– Я ей… Как бы это объяснить… Желание проспорил.
– Вы что, в бутылочку на раздевание играли?
– Клюся!
– И снова это шамкающее «клюсь-клюсь-клюсь»! По-моему, твой друг Альцгеймер обнял тебя слишком крепко.
– Так вышло, в общем, я ей должен. Долго объяснять. Так ты поможешь?
– Извини, но нет.
– Почему?
– Я к тебе как-то привыкла, знаешь ли. Кого я буду дразнить, когда нейка тебя сожрёт? И Настасью жалко, она без тебя совсем в психологию провалится. И Миху очень жалко – у него уже мамы нет, а если и папы не будет… Мне даже Лайсу жалко, хотя она и жопа, конечно, вредная. А ещё я тупо ссу, извини.
– Чего?
– Кого. Сумерлу. У неё на меня с давних пор во-о-от такенный зуб наточен! – Клюся развела руки, как показывающий улов рыбак. Я тогда без башки была, не понимала, на кого наезжаю. Точнее, мне было насрать. Мне тогда на всех насрать было, ну, ты в курсе.
– Помню. Не настаиваю, не уговариваю, не прошу даже. Я спросил, ты ответила, проехали и забыли. Может, хоть план набросаешь? Ну, два поворота налево, два направо…
– Ты правда дурной, Аспид? – Ого, как её забрало! Давно не видел, чтобы Клюся так злилась. – Даже не думай, слышишь? Нет никаких планов и никаких поворотов, понятно тебе?
Глава 19. Кэп
Curiouser and curiouser!Lewis Caroll. Alice in Wonderland
_____________________
– Кажется, мы что-то поломали, – сказала Натаха. – Я начинаю вспоминать. Чёрт, у тебя, Кэп, так каждый день было? Как будто медленно выныриваешь на поверхность себя?
– Вроде того.
– Всё изменилось после того, как я перекрыла тот вентиль.
– А причём тут память? – спросил Сэмми.
– Не знаю. Но вряд ли это совпадение. Хотя…
Все задумались.
Я не могу представить, как память связана с вентилем на паровой трубе. Но я вообще не могу себе представить… Практически ничего.
– Не понимаю, – сказала Абуто.
– Никто не понимает, – Сэмми сел рядом и обнял её за плечи. Наверное, вспомнил, как они вчера…
Я, во всяком случае, вспомнил. Память возвращается к середине дня, и терять её ночью очень обидно. Как будто половину жизни у тебя воруют. А главное, это разрушает критичность восприятия. Хрен поймёшь, то ли жизнь такая нелепая, то ли ты такой дурак.
– Как тут вообще всё устроено? – внезапно озадачилась негритянка. – Нет же никакой логики, смысла, цели… Может, это действительно… Ну, не ад, ладно. Чистилище?
– Это порная ерунда.
– А что не ерунда? – раздраженно спросила Натаха. – Вот вечно ты умную корчишь…
– Ни сказу. Вот тут, – она ткнула себя пальцем посреди лба, – крутиса, а не могу уловить. Как будто я дорзна знать, но… Низнаю.
– Не знаешь – не лезь!
– Сто ты такая зрая, Натаса?
– Отстань, узкоглазая.
Натаха встала, отошла в угол и уставилась на стену. Ровно ничем не отличающуюся от других стен. Я успокаивающе похлопал по плечу Сэкиль и пошёл за ней.
– Какая интересная стена, да?
– Не подъёбывай, Кэп. И так херово.
– Тут никому не хорошо, Натах. Давай хоть друг к другу цепляться не будем.
– Знаешь, Кэп, если мы ещё и память терять начнём, то вообще сотрёмся. Станем как те, снаружи. Ты заметил, что там только Стасик кое-как живой, наверное, потому что говнюк. Остальные уже ни о чём. Я всё вспомнила уже, а их – нет. Просто какие-то люди. Серая масса. Жрут, ебутся и по коридорам слоняются. Одно чувство на всех – нас ненавидят. Потому что мы не такие. Но станем, Кэп, станем…
– Не станем. До сих пор держались, и дальше продержимся. Будем писать себе записки, друг другу помогать – справимся.
– Хороший ты мужик, Кэп, правильный. Но, блин, этого мало.
– Не бзди, Натах. Прорвёмся. Эй, народ, а не сходить ли нам на ужин?
Есть особо не хочется, но сидеть и мучиться мрачными мыслями ещё хуже. Хоть какой-то движняк.
***
В столовой люди тупо топчутся вокруг раздаточной стойки и производят ещё более удручающее впечатление, чем утром. Действительно, сливаются с фоном. Вроде все разные – лица, причёски, пол, раса. Но отвёл взгляд – и забыл. То, что в них общее, перебивает то, что в них разное. Понять бы, что именно…
– А я что вам сделаю? – бубнил Васятка. – Такое приехало. Я ж как всегда – пустые сгрузил, дверцу закрыл, звякнуло – достал. А оно там вот…
Я протолкнулся к раздаче – стальные лотки-контейнеры на месте. Пюре, капуста, котлеты, компот. Вот только пар от них идёт не горячий, а как от сухого льда. Потому что заморожены они так, что вилку не воткнёшь. Компот – и тот вздулся ледяной горкой, которая на глазах покрывается инеем.
– Да не трогай ты, – прикрикнул на кого-то Васятка, – я взялся, так кожи клок оставил.
Он посасывает пострадавший палец.
– И что вы скажете на это, Кэп? – Стасик произнёс это с такой интонацией, как будто нашёл виноватого, осталось получить чистосердечное признание.
Не дождётся.
– Надеюсь, все соскучились по мороженому.
– Эй, а жрать-то как?
– Разморозится.
– И как долго? – спросил кто-то.
– Теплоёмкость воды четыре и два килоджоуля, – внезапно сказала Натаха. – Компота тут литров двадцать, если принять его за воду и считать, что он имеет температуру ноль градусов, то разность температур… Коэффициент конвективной теплоотдачи на поверхности… Площадь… Число Нуссельта… Таким образом, мощность теплового потока составит…
– Ну, сколько ждать-то? – переспросил Васятка.
– Дохрена, – коротко ответила Натаха. – Десятки часов. Но если контейнеры поставить в горячую воду, то можно будет поесть сегодня. Особенно, если её запустить потоком. Потащили в душевую! Да тряпкой беритесь, пожжёте руки холодом!
В душевой разочарование – вода из горячего крана течёт холодная. Очень холодная, мыться такой – надо совсем по гигиене соскучиться.
– Всё равно быстрее, чем на воздухе, – сказала Натаха, – но совсем не то.
Контейнеры поставили в большие тазы для стирки, пустили воду из кранов – они моментально покрылись коркой льда.
– Тут не ноль, они гораздо сильнее заморожены. Так мы их несколько дней согревать будем. Мне нужно два лезвия, нитки и спички. Провод я знаю где взять. Да, пластырь ещё, вместо изоленты. И солонку притащите кто-нибудь из столовой.
– Стасик, – сказал я твёрдо, – у тебя точно есть.
Через небольшое время Натаха уже прикручивала «на живую» без отключения этот «солдатский кипятильник» к проводам от лампы, куда раньше был так же прикручен старый облезлый фен.
Свет ламп дневного света потускнел и замерцал, они заныли тонким неприятным гулом.
– Фаза еле тянет, – сказала она. – Неладно что-то тут с сетями.
– И долго это? Жрать уже охота… – уныло пробубнил Васятка, глядя на бурление воды в тазу над смотанными лезвиями.
– Долго, – отрезала Натаха. – Тут всего-то киловатт примерно. Да и то, если…
Она не договорила – свет мигнул и погас.
– Да васу мать! – с чувством сказала Сэкиль.
Натаха тут же оторвала провода, но вокруг всё так же темно. Сэкиль зажгла фонарик и обвела его лучом растерянные лица.
– Доломали, – мрачно буркнул Сэмми.
– Пробки где-то выбило, – прокомментировала Натаха. – Знать бы где.
– От вас и ваших людей всегда проблемы, Кэп, – заявил Стасик, – но на этот раз вы сами себя превзошли! И что вы теперь предлагаете делать?
Я уже хотел предложить ему пойти и повеситься, но тут свет зажёгся обратно. Если раньше горела одна лампа через три, то теперь две на весь коридор, да и те как-то нехорошо мерцают и потрескивают.
– Остыли автоматы, – заметила философски Натаха, – но не все. Тут не хватает нормального электрика.
– И сантехника, – добавил Сэмми, показывая на кран, напор воды в котором падает на глазах, превращаясь в тоненькую струйку, потом в капель, а потом пересыхая окончательно.
– Насосы, похоже, тоже встали…
– Да, Натаса! И кто виноват, сказы мне?
– Тот, кто хоть что-то делает, да? А не тот, у кого тонкие лапки из красивой жопки?
– Мозет, этот «кто-то» луцсе посидер бы на попе ровно? Дазе если она у него не такая красивая?
– Никто не виноват, – я придержал их руками. – Говно случается. У меня есть идея – мы с вами знаем место, где много пара и горячих труб. Там наверняка можно согреть еду.
– Если там есё сто-то остарось от чьих-то шаровривых русёнок… – мрачно буркнула Сэкиль.
– Вы чего-то недоговариваете! – возмутился Стасик.
– Хочешь поговорить об этом? – спросил его я, но он сразу расхотел.
Хреновый из меня психотерапевт.
***
Первое, что мы увидели на техническом этаже, – дверь. Она лежит прямо на лестничной площадке, пролетела метров пять, причём выбив решётку тамбура. Внутри темно, тянет теплом и сыростью, что-то тихо шипит и громко льётся. Луч фонарика Сэкиль зловеще подсветил стену тумана и канул в её молочной белизне.
– Страсно как-то, – сказала она.
– Раз есть пар – есть тепло! – уверенно сказала Натаха и шагнула внутрь.
За нами в этот поход увязались не все, но десяток человек, которые тащат контейнеры с мёрзлой едой – это уже толпа, достаточная для дурной суеты и неразберихи. Мне пришлось брать на себя командование, потому что Стасик решил, что он пока недостаточно голодный. Сам факт выхода за пределы этажа его почему-то пугает до усрачки. Хотя ничего особо страшного тут нет. В основном пусто и уныло.
– Не толпимся, не разбредаемся, идём как школьники на прогулке – парами, держась за руки. Или за контейнеры, кто их несёт. Последствия техногенной аварии могут быть опасны!
Одного фонарика мало, но влажный теплый туман рассеивает его свет, давая возможность оценить масштабы разрушений.
– А неслабо хлопнуло! – прокомментировала Натаха с некоторой гордостью.
Идущая по коридору толстая труба раскрылась вдоль, вывернувшись наружу острыми краями разрыва и разбросав клочья теплоизоляции. Несколько труб помельче скрутило и поломало, двери в боковые помещения сорвало с петель, штукатурка с потолка стекла на облупившиеся стены, под ногами чавкает сырая побелка.
– Тут следы, – сказала Сэкиль, направляя луч фонаря вниз.
На белом от потолочного мела полу отчетливо видны отпечатки нескольких пар ног. Почему-то босых.
– Плевать на следы, – отмахивается азартно Натаха, – я хочу увидеть магистральный стояк!
– А мне вот не плевать, – мрачно сказала Абуто, подбирая с пола какой-то стальной штырь. – Я помню…
Той комнаты, где её мучили, практически не осталось – даже стены вспучило в коридор, ощерив их выломами штукатурки. От трубы с вентилем остался только раскрывшийся железным цветком пенёк – и развернувшийся в оборванный по краям лист металла.
– Велика сила пара! – уважительно прокомментировала Натаха.
В центральном помещении, на удивление, горит свет. Тусклая лампа во взрывозащитном плафоне уцелела, хотя почти ничего не освещает. Толстая, в такую человека можно засунуть, труба магистрального стояка вздулась железным бочонком, как будто туда затолкали мяч, и треснула. Из небольшой трещины струйкой бьёт пар, издавая негромкий шипящий свист.
– Крепкая, зараза, – сказала Натаха. – Всю обвязку сорвало, байпасы послетали, а её только раздуло. Кто хотел жратву греть? Ставьте контейнеры под пар.
– А она не ропнет? – осторожно спросила Сэкиль.
– Нет уже. Давление стравилось по вторичному контуру, когда полопались трубы в коридоре. Ох тут весело, наверное, было…
– Ещё как, – раздался скрипучий голос из темноты коридора. – До сих пор хохочем.
Наверное, это один из фанеромордых. Но без фанеры. И без морды. И без одежды. И, кажется, почти без кожи. Она свисает с него неровными клочьями, обнажая подваренное до серого цвета мясо.
– Посему он зивой?
Этот вопрос, наверное, пришёл в голову всем. Человек с таким процентом ожога тела должен умереть от интоксикации за несколько часов, если почему-то не умер от шока сразу. Да у него глаза сварились! Торчат в глазницах белыми шариками.
– Потому что жива ведьма, – пояснил варёный. – Мы не можем умереть, пока она жива. И да, если вам интересно, – мне больно. Так же больно, как было в первый миг. Всё время. Всегда. Но я не могу умереть от боли, а кричать от неё мы устали.
Они кинулись из тумана, вооружённые острыми обломками железа и палками. Их варёные глаза ничего не видят, но это не мешает: помещение небольшое, скрыться некуда, а если они ранят друг друга – им плевать. Им уже не может стать больнее.
Туман стал розовым.
Прежде чем я застрелил последнего, он успел перехватить горло Абуто острым, кривым, похожим на толстый серп обломком, и захохотать, облившись её кровью. Хорошо, что здесь нет снов – эта картинка снилась бы мне до конца дней моих. Сэмми пал, как герой, пытаясь не допустить их до девушки. Остальные пали просто так, оказавшись на пути. Натаха и Сэкиль не пострадали. Мы стояли в стороне, и ломившиеся прямиком к Абуто варёные щитомордники на нас не наткнулись. Я перестрелял их в затылки, и они даже не обернулись. Наверное, им всё равно. Всё закончилось за несколько секунд.
– Какой пиздесь… – выразила наши общие мысли Сэкиль.
– Сходили, блядь, покушать, – добавила Натаха.
***
– Как ты думаешь, они совсем умерли? – спросила Натаха, пока мы несли тела Абуто и Сэмми на этаж-морозильник. – Или проснёмся утром, а они снова с нами, как и не было ничего?
– Не знаю. Здесь вообще нет никакой логики.
– Ири мы её не видим, – сказала Сэкиль. – Потомусто у нас память прохая. Дазе пока мы не теряри её носью, всё равно помнири не всё. Сто происходит? Как мы сюда попари? Кто мы?
– Да, Сека права. Нихрена мы толком не помнили, только круг койка-сортир-столовая-койка. Вечный цикл.
– По крайней мере, цикл мы поломали. Теперь будет что-то другое.
– Казется, я узе об этом зарею.
На холодном этаже уже не так холодно. Стены покрылись толстой шубой инея. Нас в одних рубашечках прихватывает ощутимо – но не тот лютый мороз, что был раньше.
– Логично, – констатировала Натаха, сгружая тело Сэмми на то же место, куда мы не так давно клали труп Васятки. Его там, кстати, не оказалось, хотя я бы не удивился. – Мы взорвали «горячую» часть, значит, холодная нагреется.
Я уложил рядом худую и лёгкую Абуто. Её смерть не отзывалась во мне какой-то трагической потерей. И не потому, что я ожидал её увидеть живой (и не вспомнить о её смерти) завтра. А потому что… Кстати, почему?
– Такое ощущение, что всё не всерьёз, – ответила на мой невысказанный вопрос Натаха. – Как будто это не имеет значения. Словно всё ненастоящее – и смерть, и жизнь.
– Ты осень права, Натаса, – сказала Сэкиль. – Осень-осень. Ты дазе не понимаес, как ты права.
– Что-то вспомнила? – спросил я.
– Только осюсение. Не понимание. Это неправирьно, и знасит, невазно. Не знаю. Казется, сто дорзна знать, но не знаю.
– Пойдёмте, холодно тут, – Натаха коротко кивнула убитым, как бы прощаясь, и мы оставили их одних.
***
Прозвучит цинично, но мы вернулись на «горячий» этаж, разогрели еду и оттащили её на свой. И тяжёлые неудобные контейнеры напрягли нас больше, чем лежащие там тела. Права Натаха – нет ощущения реальности. Я думаю, это потому, что нет нормальной памяти. Мы – это то, что мы помним. А здесь все воспоминания – как многократно переписанная аналоговая аудиозапись. Каждый раз чуть-чуть теряешь в качестве, а в конце концов всё тонет в шумах и помехах. Не поймёшь толком, что это было, – парадная речь? Песня? Сказка? Может, это кто-то спьяну неприличный анекдот рассказал, а ты вслушиваешься, как дурак, смысл жизни там ищешь.
Стасик попытался было залупиться, но, посмотрев на нас, измазанных чужой кровью и пахнущих порохом, заткнулся сам.
– Их больше нет, – это всё, что я ему сказал.
И хватит с него. Патронов осталось всего ничего – вот это проблема. А Стасик… Да хер с ним.
Заперлись на складе, уселись на кроватях. В помещении осталась одна рабочая лампа, она неприятно гудит и ещё более неприятно мерцает. Темновато и неуютно, мы сидим прижавшись друг к другу. Нам хреново, а вместе чуть легче. Абуто и Сэмми были нам… Да никто. Мы и сами-то себе никто. И звать нас никак. Но все же они были «наши», нас стало меньше. Это угнетает.
Я как мог тщательно и подробно записал события дня, а Натаха с Сэкиль, несмотря на мои уговоры, не стали.
– Ты нам все расказес.
– Мы тебе доверяем, Кэп.
Им просто безразлично. Слишком тяжёлый день. Слишком тяжёлое всё. Я жду полуночи – или когда там меня ресетит – с нетерпением. Были бы тут часы, смотрел бы на них не отрываясь. Да, завтра всё постепенно вспомнится, но уже не так. Затёртая перезапись перезаписи – совсем не то, что оригинал. Не так ранит. Меня люто бесил этот цикл, но сейчас мне кажется, что это даже гуманно. Как наркоз. Пусть даже это наркоз по башке поленом.
Вскоре лампа погасла. Мы посидели немного с фонариком, потом просто легли спать. И уснули.
***
Я проснулся от загудевшей и защёлкавшей стартером ртутной лампы. Лежал и смотрел, как она снова и снова пытается зажечь разряд в трубке, тускло светящейся концами.
– Напряжения не хватает, – сказала Натаха.
Тоже, значит, проснулась.
Она навалилась на меня во сне и наглухо отлежала плечо, теперь по нему бегут колкие мурашки. Но я помню, кто она. И кто я. Насколько это возможно в здешнем странном существовании.
– Оу, Кэп-сама, доброе утро! Приятно вас видеть, не гадая, кто вы и посему в моей постели. Хотя вам бы не помесало принять дус. И мне тозе. Как вы думаете, вода есть?
– Вряд ли, – ответила ей Натаха. – Тут лампе не хватает напруги стартовать, думаю, с насосами хуже.
Лампа загудела сильнее, замерцала чаще и всё-таки зажглась.
– Просрало́ся, – откомментировала Натаха, – да будет свет.
– Абуто и Сэмми не с нами, – констатировала очевидное Сэкиль.
– Это ещё ничего не значит, – ответила ей Натаха.
Я подумал, что ещё как значит, но ничего не сказал. Все увидим, в конце концов.
В дверь постучали.
– Мозет, это они?
Увы, это оказался Стасик.
– Кэп, сразу скажу – я всё помню.
– Я счастлив.
– А я – нет! Ваши опрометчивые действия и оголтелый волюнтаризм поставили общину на грань выживания!
– Волюнтаризм? Оголтелый?
– Воды нет! Еды, можно сказать, тоже нет! Точнее, она непригодна…
– Заморожена?
– Есть такое, – признался Стасик, – но уже не до абсолютного нуля, как вчера. Хоть это к лучшему…
– Это не к лучшему, – перебила его Натаха. – Морозилка сдохла. Завтра еда будет комнатной температуры, а послезавтра протухнет.
– Вот видите! И всё это устроили вы! Вы-вы, не отпирайтесь! Я вспомнил не только вчерашний день! Все наши беды – от вас, Кэп!
– Ты уже не думаешь, что вы мне снитесь, Стасик?
– Иногда думаю, – вздохнул он, – иногда – нет. В любом случае именно вы источник наших неприятностей. И люди это понимают.
– Мне ожидать суда Линча?
– Я постараюсь сдержать этот разрушительный порыв.
– Серьёзно? Почему?
– Вы мне отвратительны, Кэп. Но я не думаю, что если вас убить, то всё наладится. Зато есть небольшой шанс, что ваши действия приведут к каким-то изменениям. Кроме того, вы знаете, где разогреть еду.
Поредевшая община действительно смотрит на нас неласково, косясь и перешептываясь. Но восемь носильщиков, по два на контейнер, выделили, потому что жрать-то хочется. Еда всё ещё мёрзлая, но руки, как вчера, не обжигает, а значит, где-то сейчас размораживается огромная морозилка со жратвой. Потенциально это большая проблема, но думать наперёд как-то не хочется.
«Горячий» этаж уже почти не горячий. Туман осел, стены влажные, пахнет мокрым мелом, штукатурка на стенах вздулась, побелка с потолка стекла. Пар из магистральной трубы свистит, но напор заметно ослаб.
Первым делом я обежал этаж со взведённым пистолетом в руках, проверяя, нет ли засады. С надеждой заглянул в пыточную – но нет, Абуто не висит на цепях. Да и трупы участников вчерашней стычки на месте. Обваренные и растерзанные тела так впечатлили носильщиков, что они почти без возражений были мобилизованы в похоронную команду.
– Вы собираетесь и впредь греть еду в компании покойников? – спросил я. – Они ведь разлагаться будут…
Перетаскали на «холодный» этаж. Он уже не так холоден, но все же иней на стенах не тает, значит, минус. Сложили трупы отдельно, не беспокоя Сэмми и Абуто. Пусть это будет их личный склеп.
До последнего, сам себе не признаваясь, надеялся, что тел не окажется. Увы. Лежат рядышком, как мы их и положили.
Почему-то подумалось, что вдвоём им не так одиноко.
Но мёртвым не бывает одиноко.
Глава 20. Аспид
Never imagine yourself not to be otherwisethan what it might appear to others.Lewis Caroll. Alice in Wonderland
______________________________________________________
– Мне так одиноко, Нетта. Иногда хочется просто сдохнуть. Вдруг после смерти я смогу вечно быть на берегу с тобой?
Сидим на мостках. Нетта как всегда очень красивая, и, как теперь часто, очень грустная. Смотрит вдаль, не смотрит на меня. Мы снова работали с Фиглей, но не особо продвинулись. Каждый раз кажется, что вот-вот, что будет прорыв, что она перестанет дурью маяться и вернётся к жизни, но нет. Упорствует в своём «Я мёртвая».
– Тебе нельзя умирать, Антон, – девушка откидывается назад и опирается на моё плечо.
Я чувствую, как её волосы щекочут мне шею, чувствую вес её руки на своём колене, чувствую аромат её волос и запах моря. Это волшебно. Я не хочу, чтобы это кончалось. Подведите к капсуле питание и замуруйте вход. Я буду смотреть на море и на Нетту, пока не сдохну от обезвоживания в пластиково-алюминиевом гробу. Может быть, тогда я не замечу, что умер? Станет ли этот берег моим посмертием? Если да – то я готов.
