Текст книги "Время кобольда (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– И что тогда? – поинтересовался я мрачно.
Она зависла, долго думала, а потом сказала осторожно:
– Ничего… Наверное. Я её и не знала вовсе. Мало ли. Но всё-таки, Кэп, лучше, чтобы это был не ты.
– Это был не я. Теперь легче?
– А точно? Потому что…
– Вся моя одежда на месте. А такое учинить и не уляпаться невозможно.
– Ой, да, я не подумала… – Натаха опять позеленела, но сдержалась. – А точно вся?
– У меня её не магазин. На мне футболка, в тумбочке футболка, да Сэкиль в рубашке моей вчера ушла.
– Так ты и её вчера?!! – выпучила глаза Натаха. – Ну ты монстр, Кэп!
– Что ты несёшь? Нет, конечно.
– Я свою одесду постирара, – сказала Сэкиль. – Не у тебя зе просить? В твоей меня сетыре поместится!
– Ну что, тебе стало легче?
Натаха снова задумалась и неуверенно покачала головой:
– Нет. Теперь я думаю, что раз не ты, то кто? И где он? Но в столовую ты сходи, а то там Сэмми народ баламутит.
В столовой народ баламутит уже не Сэмми. Тот тихо сидит в углу и прижимает пустой стакан к фингалу. Хорошо его Натаха отоварила. Зато Станислав разоряется вовсю.
– И этому человеку мы доверили единственный пистолет? Да он же маньяк, кровавый убийца! И кого следующего он разделает? Тебя? Или тебя? – он тычет пальцами в наш скромный коллектив. На толпу собравшиеся не тянут, но для суда Линча их хватит.
– Стасик, завали ебало, – сказал я как мог спокойно.
– Сам ты завали вот это самое! Грубиян! Ты ответишь за свое злодеяние! По закону!
– По какому закону, Стасик? Что херню ты несёшь?
– По человеческому закону! Мы будем тебя судить!
– Судилка сломается.
– Люди, мы должны забрать у этого маньяка пистолет! Он без него, видите? Бояться нечего, арестуем его и спросим, где он его прячет!
– Стасик, заткнись, – сказала решительная Натаха. – Он этого не делал.
– Ах, не делал? – завизжал Станислав. – Так и знал, что вы его покрывать будете! А вот на это ты что скажешь?
Он достал из пакета тряпку и замахал ей перед Натахой, как тореадор перед быком. Тряпка подозрительно походит на мою рубаху, только выглядит она так, как будто кто-то топтал её ногами, мыл ей пол, а потом ещё и вытер жопу.
– Это его рубашка, вы все знаете это! – на меня уставился указующий перст, и я задумался, кто делает Стасику маникюр. Неужели сам? Такой талант пропадает.
Собравшиеся закивали, нервно на меня оглядываясь. Мол, действительно, рубаха известная. Тут не так-то много вещей у каждого, а рубах так и вовсе чуть. В основном футболки.
– Так смотрите же! На ней КРОВЬ! – возопил Стасик и развернул тряпку. – Я нашёл её в прачечной, он не успел замести следы!
Действительно, коричнево-бурое пятно. Значит, не жопу ей вытирали. Интересный расклад. Я покосился на Сэкиль, она бурно замотала головой:
– Не знаю! Я её стират хотера!
– Это он убийца! Маньяк! Сатанист!
– А почему сатанист-то, Стасик? – спросил я почти нежно. – Маньяк – понимаю, убийца – допустим. Но сатанист? Что навело тебя на такую мысль?
Я шёл на него, шаг за шагом. Остальные расступались, никто не спешил меня вязать. В конце концов я выдернул рубашку у него из рук.
– Может быть, символ на стене, а, Стасик?
– Я не…
– А когда ты его видел, а?
– Я не… не видел… Сэмми сказал…
– Сэмми? – спросил я строго.
Тот помотал головой.
– Он не помнит, был в панике! Сказал!
– Сэмми не мог разглядеть его, Стасик. Он заглянул краем глаза и сразу блевать кинулся. А вот когда его увидел ты? Не тогда ли, когда макал в кровь мою рубашку?
– Я… Я…
– Смотрите, – я повернул рубашку лицевой стороной к людям, – видите, какое чёткое пятно? Нет брызг, вот тут видно, что рубашку окунули, не расправляя, где была складка – чистый сектор. Если бы она была на мне надета, то испачкалась бы совсем не так.
– Что вы смотрите! – Станислав стал белее бумаги, но не сдался. – Хватайте его, потом разберёмся!
– Так это ты убил несчастную девушку? За что, Стасик? Ведь ты её даже трахнуть не мог, пидор несчастный! Ты маньяк, Стасик?
Он отступал передо мной, пока не упёрся спиной в стену.
– Куда тело дел, сука! – заорал я на него. – Где тело, падла, признавайся!
Станислав дёрнулся, и я ему врезал. Несильно, под ложечку. Вырубать его сейчас совсем не надо.
– Это не я! То есть, я не убивал! Не убивал я!
– А что делал? Говори, тварь паскудная!
Я замахнулся, но не ударил. Он сжался и зажмурился, закрываясь руками.
– Я, зашёл… утром…
– Громче! Чтобы все слышали!
– Я зашёл туда утром!
– Зачем?
– Хотел познакомиться! Новый член общины! Мой долг…
– Дальше!
– Там было всё в крови! И знак Сатаны! Я сразу подумал, что это он!
– Кто, Сатана?
– Нет, ты! Что ты её убил! Все слышали, как вы ночью… Но я решил, что мне никто не поверит! И когда увидел в прачечной твою рубашку…
– Громче!
– Я! Я испачкал рубашку в крови! Но я не убивал! Клянусь, это не я!
– Экое же ты говно, Стасик.
– Не бей! – сжался он.
– Тебя и бить-то противно… Вали отсюда.
Станислав, вжав голову в плечи, нервно озираясь, обходя людей бочком по стеночке, вымелся из столовой в коридор. Теперь пару дней будет ныкаться, потом опять осмелеет. Говнюк и мудила.
– А вы подумайте, – сказал я неловко глядящим в сторону собравшимся, – что я не убивал, и Стасику слабо. Но кто-то убил же. И он где-то здесь. Может быть, среди вас. Так что, если кто-то что-то слышал…
– Кроме того, как ты её драл? – спросил осмелевший Сэмми.
– Завидуй молча, – оборвал я его. – Итак?
Увы, выяснилось, что никто ничего не видел и не слышал. Да я и не рассчитывал. Когда выключается свет условного дня, все валятся в койки и дрыхнут. Ночных развлечений, окромя разнообразного адьюльтера, тут нет. Наверное, тут уже все друг с другом крест-накрест нагрешили со скуки во всех комбинациях, но я этого за маловажностью не записывал, а вспомнить не могу. Я, кажется, до вчерашнего ни с кем, на что бы там Сэкиль не намекала. Эх, жалко негритяночку. Я припомнил кое-какие подробности, и это было… Сильно.
– Слушай, Кэп, ты натурально, как полицейский из кино! – прошептала восхищённо Натаха. – Как ты его расколол!
– Было б там чего колоть… Он такое говно, что его только расплескать можно.
– Он тебе этого не забудет, – сказала серьёзно Сэкиль.
– Пофиг. Я-то забуду, – отмахнулся я. – Кстати, выхода всё случившееся не отменяет. Вполне возможно, что Абуто нашли те мутные гады из котельной. С них и тело утащить станется. Чтобы сожрать.
– Я буду готова через десять минут, – сказала Натаха.
– А я дазе быстрее, – кивнула азиатка.
– Встречаемся где всегда. И… Как-то вооружитесь, что ли…
– Э… Ну ты, блин, валькирия… – только и сказал я, увидев Натаху.
Мою не вполне серьёзную просьбу «вооружиться» – ну какое тут оружие? В столовой даже ножей нет! – она восприняла очень буквально. На голове хоккейный шлем (мы порой находим довольно странные предметы), на мужской кожаной куртке, превращённой в жилетку смелым удалением рукавов, наклёпаны пластины, напиленные из расплющенных алюминиевых тарелок. В руках – насаженная на длинный обрезок водопроводной трубы пятикилограммовая кувалда.
– Когда ты успела?
– Я давно готовилась, Кэп! Рано или поздно мы наткнулись бы на какое-нибудь говно.
Ну вот, я считаю её не особо умной бабой, а она лучше меня сообразила.
– Я и секилявке нашей сделала кой-чо…
Сэкиль показала закреплённый на спине брючным ремнём то ли короткий меч, то ли длинный нож. Одна кромка у него грубо заточена, вторая имеет зловещие зазубрины, рукоятка из обрезка деревянной ножки стула.
– Из полотна пилы переточила, – гордо сказала Натаха. Две недели еблася, окромя напильника никакого инструмента нет.
Спустившись на три этажа, мы убедились, что решётка закрыта и, судя по всему, никто открывать не пытался. Но версия с людоедами и так казалась мне сомнительной. Вряд ли они бы ограничились негритянкой, наткнувшись на целый этаж беззащитных придурков. С этим надо, наверное, что-то делать, но что?
Никаких идей.
– Абуто дала наводку, – сказал я. – Жаль, что она не сможет нам показать, но мы попробуем сами. Задача – отыскать лестницу. Пожарная ли она, или чёрный ход – неважно. Главное – куда она нас приведёт.
– В жопу какую-нибудь, – буркнула недовольно Натаха.
– Оу, Натаса, – засмеялась Сэкиль, – а сесяс мы где?
Этаж, на котором Абуто, сбежавши однажды от своих уродцев, пряталась, мы когда-то осматривали. Заглянули, пометили «как всегда, ничего интересного» и пошли дальше. Нацарапанный на стене значок сохранился, в отличие от памяти в моей дурной башке.
– Уф, как меня достали эти лестницы… – Натаха покраснела лицом и вспотела под своей бронекурткой.
– Просто у тебя ноги короткие, а зопа торстая! – Сэкиль как и не заметила подъёма, хотя ступеньки тут делал какой-то изувер. Они слишком мелкие для одного шага и слишком высокие, чтобы шагать через одну. Как шпалы на железной дороге.
– Врезать бы тебе, глиста ты сушёная… – вздохнула Натаха. – Нарвёшься однажды. Ну что, пошли?
– Внимательно, девочки! – добавил я на всякий случай.
– Нашёл девочку, – проворчала Натаха.
– Всё, что не мальчик и не Стасик, – девочка. Пошли!
***
На первый взгляд – ничего. Понимаю, почему мы пометили этот этаж знаком «хуйня». Пусто, пыльно, пахнет какой-то дрянью. Тишина разбавлена только тонким, на грани слышимости зудением тусклых ламп-трубочек. Одна через три, как везде. Уныло-зелёные стены. Серовато-белёсый потолок в разводах давних протечек. Казённые белые двери без номеров и табличек. Общага как она есть.
По заведённому порядку начали слева. Комната закрыта, но замки здесь такое говно, что открываются примитивной отмычкой, которую сделала Натаха. Щёлк – и мы внутри. Стандартно – стены, рукомойник, три кровати с матрасами, но без белья. На нашем этаже было тоже по три, но нас слишком мало, чтобы кучковаться, лишние стащили на склад. Все живут поврозь, не располагает атмосфера к отношениям. Поеблись и разбежались.
Заглянули в тумбочки – пусто. Жаль. Это наше главное развлечение – иногда попадается всякая фигня, чаще всего никчёмная и нелепая, хотя Натаха тянет в свой чемодан почти всё. Но где-то же я нашёл пистолет?
Теперь правая напротив. Щелчок замка. Зеркальный предыдущему интерьер. Пустота. Хотя…
– Хоба! – радуется Натаха.
– Сто там, Натаса, сто?
В тумбочке картонная маленькая пачка лезвий к бритвенному станку. Ни названия, ни производителя. «Лезвия для безопасной бритвы 10 шт». Я щупаю подбородок. Станка у меня, впрочем, всё равно нет.
– Можно, я себе заберу, Кэп? – глаза у Натахи умоляющие и чуть шальные. Не хочу знать, что там она себе брить собралась. Небось, и станок смастерит, если захочет.
– Забирай.
Похожу небритым дальше.
Больше ничего интересного. Идём ходом челнока влево. Пусто. В тумбочке несколько листов бумаги, решительно изымаю себе на летопись. Снова вправо. Туалет. Тут нет сортиров в комнатах, как у нас. Общий тамбур с четырьмя рукомойниками и две двери – видимо «Мэ» и «Жо», но обозначений нет. Мужской опознается по настенным писсуарам, жёлтым от налёта ржавчины. Вода из какого-то бачка подтекает с тихим журчанием. Вместо унитазов – низкие насесты для «позы орла». Дверей нет, «сидячие места» разделены перегородками. Фу, блин, ненавижу такую инклюзивность.
Туалетная бумага отсутствует. Жаль, у нас она в дефиците. Натаха деловито скручивает что-то сантехническое, кидает в чемодан. Вот сорока!
Снова влево. Душевая. Похожа на нашу. Плесень, влажность, кафель в разводах, капает конденсат с труб, подтекают краны. И мерзкие эти, буро-кровавого цвета тонкие длинные слизняки вокруг сливов.
– Кто-то забыр маеська! – замечает узкоглазка.
Маечка серая, однотонная, на лямках. Висит, наброшенная на перегородку между душевыми. Влажная, человеком уже не пахнет, пахнет плесенью. Размер скорее женский, хотя Натахе такое на одну сиську. А вот Абуто было бы в самый раз.
Первое подтверждение её рассказу.
Дверь следующей комнаты справа открылась без возни с замком, не заперта. Оттуда шарахнуло таким смрадом, что я ее захлопнул и отпрыгнул, перестав дышать. Натаха с побелевшим лицом метнулась в сортир. Сэкиль тоже побледнела, но снова устояла.
– Скорько их там?
– Не знаю. Не сосчитал, – я вызвал в памяти картину увиденного и чуть не побежал за Натахой. – От десяти до пятнадцати, навскидку. Не смотри.
Задержал дыхание и заставил себя заглянуть снова.
– Четырнадцать, – выдохнул, закрыв дверь. – И лежат они тут давно. Не проси меня их осматривать.
– Их убири?
– Нет, блядь, они сами оторвали себе головы.
– Прости, я групая.
– Ты прости, я на нервах.
Вернулась, утирая рот, бледная Натаха.
– К-к-к… Кто их так?
– Откуда мне знать?
– И что мы будем с ними делать?
– Никогда больше не откроем эту дверь. Что бы ни лежало у них в карманах, я не полезу ковыряться в растёкшихся по полу трупах, извини. Нет, конечно, если ты хочешь, то можешь сама…
Натаха сбледнула и убежала обратно.
– Не хосет, – констатировала Сэкиль.
Следующую дверь мы открываем с опаской, тщательно принюхиваясь, но внутри пусто.
– Сдесь кто-то жир!
На кровати застелено бельё. Одеяло аккуратно заправлено.
Ничего ценного не нашлось, хотя Натаха усорочила какую-то мелочёвку. Даже странно. Благодаря нашим блужданиям у общины есть, например, фонарик, два паршивых складных ножа, три зажигалки, утюг, который некуда включать, фен, который тоже некуда включать, но Натаха приспособила его в душевой, запитав от лампочки проводами на устрашающих скрутках, обмотанных пластырем. Розеток нет, но когда женщины чего-то дружно хотят… В общем, много чего валяется.
А тут вообще ничего.
Абуто не соврала – дверь на лестницу чёрного хода мы нашли. Замаскирована шикарно, если б не знали, чего и где искать – сто раз бы прошли мимо и не подумали. Дверь закрыта и открывается только изнутри, с лестницы. Если, конечно, у вас нет Натахи, которая подцепила защелку сложным крючком из плющеной проволоки. Интересное у неё, видать, прошлое.
– Это точно не пожарная лестница, – заявила наша взломщица. – Какой смысл делать пожарную лестницу, на которую при пожаре хрен попадёшь?
Логично, черт побери.
– Интересно, на насем этазе такая есть?
Вот и мне интересно.
Оказалось – есть. Отсчитав по пролётам неудобной, узкой, скудно освещённой лестницы, я толкнул дверь – и она открылась. Прямо перед Стасиком, который чуть не описался от неожиданности.
– Э…тут дверь? – глупо спросил он.
– Нет, её тут нет, идиота кусок, – грубо ответила Натаха, ковыряясь в защёлке. – Всё, теперь не закроется.
Порадовался своему глазомеру – дверь, как я и ожидал, открылась возле комнаты, где убили Абуто. Снаружи она выглядит как выступ в стене, часть несущей конструкции. Ни за что не подумаешь.
– А я вас жду… У нас, оказывается, Константин пропал…
В столовой опять гудит народ. Быстро Стасик вернул себе воображаемые вожжи – пытается рулить повесткой, но никто его не слушает. Я, признаться, вообще не помню никакого Константина. Но это ничего не значит. Я дохера всего не помню. Лица знакомые – а кого как зовут, кто чем дышит, кто с кем спит – без понятия.
Я, вот, опять ни с кем не сплю. Женского полу примерно половина контингента, некоторые даже вполне симпатичные, но, похоже, Сэкиль с Натахой их надёжно отпугивают самим фактом своего существования. Может, всё-таки того? В яшмовую дырку нефритовым хреном?
Стасик, надо отдать ему должное, добился относительной тишины.
– Люди! – пафосно начал он.
– Хуй на блюде!
– По делу говори!
Не уважают тут самозваного старосту.
– У нас пропал член общины, Константин.
– Да какой там член! – выкрикнула с места какая-то женщина. – Было б о чём говорить!
С разных сторон послышалось женское хихиканье. Похоже, многие имеют на этот счёт собственное мнение. Пожалуй, и хорошо, что я тут ни с кем не сплю, а то сравнений не оберёшься.
– Дело серьёзное! – настаивал Стасик. – Он не завтракал и не обедал, в комнате его нет. Пожалуйста, припомните, кто когда его в последний раз видел?
После долгих препирательств выяснилось, что последней его наблюдала как раз та женщина, что имела нелестное мнение о размерах. Причём как раз по этом вопросу.
– Ну да, смотреть там не на что, – без малейшего смущения заявила она, – но зато как он языком…
Разноголосый женский гул выразил согласие. Да, развлечений тут немного, так что приходится брать всё от имеющихся.
– Оу, какие посрые бабы! – тихо выразила свое неодобрение Сэкиль. – Разве мозно обсуздать вот так музсина? То, что дераесся в кровати, дорзно оставасся там!
И покосилась на меня с намёком. Я сделал вид, что не заметил.
В общем, упомянутый Константин донёс в массы своё язычество, после чего удовлетворённая тётка его покинула. Это было «ночью» – часов тут нет. Больше, похоже, его никто не видел. Это странно, потому что деться тут, в общем, некуда. Загадка.
Так ни с чем и разошлись. Стасик пытался сагитировать людей на что-нибудь, но его даже на хер слать ленились. Наверное, потому что он так и не придумал, на что именно. Просто ему очень хотелось покомандовать.
Пичалька.
Еще больше бесплатных книг на https://www.litmir.club/
Глава 6. Аспид
Sometimes I’ve believed as many as siximpossible things before breakfast.Lewis Caroll. Through the looking-glass
_________________________________
– Тондоныч, к вам можно?
– Заходи, Мила. Садись. Чай? Печенье?
– Нет, Тондоныч, не надо ничего. Я поговорить.
– Конечно, давай поговорим.
Волосы в два цвета, длинная чёлка закрывает правый глаз, левый густо обведён (наноскин), в перегородке острого носика колечко (настоящее). Не красавица, но и нет причины для комплексов. Но она, конечно, комплексует. Они все комплексуют, возраст такой. Миле пятнадцать, и она хорошая девочка. Талантливая вирт-художница, мастер скин-живописи, автор множества популярных скин-мем-имиджей. Сейчас её кожа (открытая прозрачной рубашкой сверху до пояса кроме непрозрачной полосы на груди) чиста, но это такой странный жест уважения. Дети отчего-то считают, что я противник наноскина.
На самом деле я, скорее, рад, что его не придётся однажды выжигать с кожи лазером. В татуировках мне не нравится перманентность – принудительная фиксация сиюмоментного вкуса в графике. Нравится им запускать по себе картинки – да и пусть. Чем бы дети ни тешились, учитывая, что жизнь у них не так чтобы полна счастья. Тем не менее, есть устойчивая байка, идущая, как и положено, от старших к младшим: «Аспид ненавидит скины! Он, конечно, слова не скажет, это ж Аспид, но так посмотрит! Брррр!» Одна из многих баек про меня. Должны же дети кого-то мифологизировать? Когда их директор – Жуткий Монстр Аспид, они чувствуют себя защищёнными. Хорошо иметь личного дракона.
Но наноскины считается хорошим тоном при визите ко мне убирать.
– Тондоныч, вас искала такая девушка, Алёна. Похожа на Джиу из Дорамы.
– Она меня уже нашла.
– Я знаю, да. Я хотела сказать, что она не первый раз вас ищет. И она странная.
– Более странная, чем мы? – улыбнулся я.
Девиз с первых дней моего директорства: «Мы странные, но клёвые!». Если бы у нас был флаг, можно было бы на нём вышить. Надо было как-то отпозиционировать «странных нас» от целого города «нестранных их», и ничего лучшего в голову не пришло. Город сейчас уже не тот, но девиз прижился. И дети им даже гордятся.
Странные дети.
Но клёвые.
– Да, Тондоныч, – серьёзно ответила Мила. – Она встретила меня на улице, завязала разговор. Раньше как-то заходила, ну, знаете, как городские – повирить…
Новый вид молодежного досуга – «вирить». Объединяет личные коммуникации с виртуальными, нечто между игрой, беседой, флиртом и джем-сейшеном. Коллективное самовыражение в наступившем «времени кобольда». Не знаю, каково это, меня участвовать по понятным причинам не зовут. Несколько более интерактивно, чем сидеть каждый в своём смарте.
– И что она хотела?
– Спрашивала про вас. Что вы нам рассказываете, с кем общаетесь, что любите, кого выделяете. Про… Про Марту интересовалась… – девочка покраснела.
Несуразность моей личной жизни воспитанникам (а особенно – воспитанницам) очевидна, увы. Хорошо хоть попытки строить мне глазки прекратились. Я слишком старый даже для фрейдистских заморочек девичьей безотцовщины.
О чём они шепчутся – знать не хочу. Технически, система контроля есть, это же «время кобольда». Но я торжественно обещал детям, что не буду за ними подсматривать. И мне поверили. Это ж каким гондоном надо быть, чтобы их обмануть? Хватало ситуаций, когда был соблазн – подростки склонны к внезапным безумствам, – но я обходился обычными взрослыми подлостями: превосходством в жизненном опыте, хитростью, манипуляциями и психологическим давлением. У них и так проблемы с доверием, этот мир уже их хорошенько кинул.
– И что ты ей рассказала?
– Простите, Тондоныч, больше, чем стоило бы… Сама не знаю как, честно! Мы сели в кафе, она угостила меня мороженым, начала расспрашивать – и меня как понесло! Я прям заткнуться не могла! Говорила и говорила… Ну, всё, что сама знаю, и что про вас треплются всякие… И по Марту… Как она… с вами…И что про Клюсю всё вранье, что вы хороший, но бываете грустный…
– Так, так, стоп. Мила, для начала – перестань реветь.
– Мне та-а-ак сты-ы-ыдно! Я должна была сразу рассказать, но мне было стыдно! Я потом в Макара вернулась, сначала ничего, а потом ка-а-ак поняла! Меня аж затошнило: «Ох, думаю, что я же какой-то девчонке всё-всё растрепала? Она же не наша!» Мало ли что на Джиу похожа…
– Мила, ничего страшного не случилось. Не переживай. Ты не можешь рассказать обо мне ничего секретного. У меня нет секретов.
– Правда? Вы не сердитесь?
– Слухи о том, что я ем детей, немного преувеличены.
– Я знаю. Простите, я сделала глупость.
– Глупости случаются. Нашла силы рассказать – и умничка. Иди, умойся и успокойся, всё будет хорошо.
– Точно?
– Верняк.
– Спасибо!
Что-то я всё меньше себе верю.
Нетта проявилась в полутьме зашторенного кабинета. Цветные глаза светятся золотом и мёдом. Остальное мой мозг решил не раскрашивать. Я залюбовался – вкус на ракурс у неё отменный. Каждый раз – будто портрет кисти старых мастеров.
– А ты изменилась, – отметил я внезапно.
Постепенные изменения не замечаешь, но меня вдруг осенило – это давно уже не та смешная глазастая девица, которая дурачилась и резвилась в игре. Это взрослая женщина с тонкими и строгими, слегка даже трагичными чертами лица.
– Повзрослела, Антон. Как и ты.
– Зачем?
– А зачем тебе сорок?
Хороший вопрос. Кому бы его задать?
– Нетта, душа моя, у меня хреновые предчувствия.
– Антон, друг мой, а у тебя бывает иначе?
– Нет, – признался я. – Давно уже нет. Нетта, почему мне так херово?
– Потому что ты одинок.
– Глупости. У меня есть дочь и сын. У меня есть Клюся. У меня куча проблемных детишек с отменными тараканами в бошках. У меня, надеюсь, ещё где-то есть Марта. У меня есть ты.
– Это всё не то, Антон. Это те, кто опирается на тебя. А на кого обопрёшься ты?
– На тебя?
– Меня нет, друг мой сердечный. Я проекция, игра твоего обманутого мозга. Если ты попробуешь на меня опереться – то просто упадёшь.
Он провела свою руку сквозь мою.
– Помни об этом, Антон. Всегда.
– Да плевать. Весь мир вокруг – игра моего обманутого мозга. И ты лучшая из иллюзий, среди которых я живу.
– Не живи среди иллюзий. Вокруг тебя полно реальных людей, а ты общаешься с последним на свете вирпом.
– Реально последним?
– Кобальт давно отключил персональных помощников. И глядя на тебя, я вижу, что это правильно. Ты просто классический образец вирп-зависимости.
– Так почему же ты не исчезла?
– Не смогла тебя бросить.
– Спасибо.
– Не благодари, это плохая услуга. Ты бы стал нормальным человеком. Иногда думаю, что самоудалиться – это лучшее, что я могу для тебя сделать.
– В жопу нормальность. Только попробуй!
Я всерьёз испугался – мало ли как её растаращит внутренней логикой. Решит, что для меня так лучше – и убьётся с разбегу цифровой башкой о виртуальную стену. И как я жить без неё буду? Единственная сущность, с которой я могу поговорить. Остальным либо на меня насрать (абсолютное большинство людей), либо они от меня зависят (дочь, сын, воспитанники, Марта). Ни с теми, ни с другими нельзя проявлять слабость.
– Нетта, слышишь, не смей! Не бросай меня!
– Не бойся, – грустно вздохнула она, – пока ты сам не захочешь, я не исчезну. Просто не смогу.
– Ну и слава кобольду. Кто мне тогда будет бухгалтерию вести? – перевёл я всё в шутку.
Но Нетта сидела такая реальная и печальная, что у меня аж руки заныли от невозможности её обнять, прижать к себе и поцеловать в макушку. Это бы её утешило, я думаю. Или меня бы утешило, что тоже неплохо. Но жизнь продолжается, и есть ещё те, чьи макушки доступны.
***
– Па-а-ап! – Мишка обрадовался, кинулся ко мне, был обнят, прижат и поцелован. – Ты уже закончил работать?
– Увы, дружок, пока нет.
– Ну-у-у….
– Как-то навалилось всё сегодня. Но день ещё не закончился, у нас есть шанс.
– У тебя всё время наваливается… – надулся Мишка. И он, чёрт побери, прав.
– Хочешь, пойдём вместе?
– К ушибкам?
– Не надо их так называть.
– Они странные.
– Все странные, Мих. Пойдёшь?
– Пойду, пап. Ты же не бросишь меня, как мама?
– Нет, конечно. С чего это ты вдруг?
– Говорят, приходила полиция, тебя арестуют и посадят в тюрьму!
– Кто говорит…
– Ну… Все…
Понятно, очередной фэйк-шторм среди воспитанников. Мишка не хочет никого сдавать.
– Давай с этим разберёмся?
– Давай, пап.
Мы спустились в гостиную. Там сидят несколько ребят, активно что-то обсуждающих. Краткие реплики, зато по коже мечутся, возникают и пропадают картинки. Скин-толк как он есть. Каждая – мем, означающий либо ситуацию, либо эмоцию, либо и то и то. Я знаю лишь самые базовые, остальные меняются слишком быстро. Надо быть постоянно включённым в контекст, иначе рассинхронизируешься с коллективным бессознательным. Это объединяет. Или нет. Чёрт его поймешь. Но я как глухонемой в их разговорах, состоящих из слов меньше, чем на треть.
– Народ! – я щёлкнул пальцами. – Общее внимание, пожалуйста.
Сидящий ближе всех Николай ойкнул и резко вылинял, приняв вид нормального, а не упавшего в печатный станок со стикерами, подростка. Хотя это я к ним пришёл, а не они ко мне, так что по внутреннему неписанному кодексу не обязан. Это общая территория, мы стараемся придерживаться компромиссов.
Ещё трое проявились в гостиной проекциями, остальные повисли на трансляции. Практически все на связи, пропустившим расскажут, хотят они того или нет.
– Небольшое объявление в целях прекращения панических слухов. Я не совершал никаких преступлений, визит полиции связан с расследованием, в котором я выступаю свидетелем. Никто не тащит меня в тюрьму. Это понятно?
– Вы нас не бросите же, да? – это Олюшка.
Девочка толстая, некрасивая, откровенно глуповатая, избыточно развитая для своего возраста – увы, не умом. Но такая искренняя, эмоциональная и позитивная, что, глядя на неё, невольно улыбаешься. Могла бы стать жертвой буллинга, но не у нас. «Мы странные, но клёвые» – все, без исключения. У нас все шипы – наружу. И не спрашивайте, как мне этого удалось добиться. Лестью, шантажом, угрозами, манипуляциями и давлением. И честными разговорами – иногда это действительно помогает.
– Нет, Олюшка, не брошу. Вы обречены на меня до совершеннолетия, терпите.
– Тондоныч! – девочка вскочила, прижалась ко мне пухлыми телесами и облегченно захихикала.
Я машинально погладил её по голове и огляделся – присутствующие тут виртуально или физически воспитанники смотрели на меня с надеждой, но и с опаской. То, что на мое место город поставит какого-нибудь муниципального засранца, – главная страшилка все семь лет моего директорства, начиная с дебюта в качестве «и.о.». Это немного льстит, хотя причина вовсе не в моих выдающихся педагогических качествах (которых нет), а в страхе быть «снова брошенными», обычном для детдомовцев. Кроме того, при прошлой администрации меня несколько раз пытались «свергнуть», упирая на отсутствие педагогического образования и пытаясь обвинить то в финансовых злоупотреблениях, то в нарушениях этического кодекса педагога (публичное, при детях, вышвыривание за дверь чиновника минобра, сопровождаемое недопустимой лексикой). Спасло только заступничество «Кобольд Системс», которая тогда выступала главным спонсором-попечителем заведения.
Каждый раз «на замену» присылали таких удивительных говноедов, что даже меня оторопь брала, не то, что воспитанников. Так что мрачные ожидания понятны.
– И да, тренировка сегодня по расписанию, – добавил я веско.
Это заявление парадоксально развеяло опасения, лица просветлели даже у тех, что являлся на занятия нехотя, ленясь и избегая физической нагрузки. Стабильность важнее комфорта.
– Пойдем, Мих, проверим, как там наши подопечные.
Может, это и не педагогично – таскать ребенка к ушибкам, но они его любят. Насколько могут. А он, хотя и напрягается от их странностей, но лучше меня с ними ладит. Он добрый. Иногда это важнее.
– Здравствуй, Дима. Как ты сегодня?
– Драсть.
Сидит, смотрит мимо. Видит Миху – и расплывается в улыбке.
– Миша! Пришёл!
– Привет! – говорит смущённый Миха.
Ему немного неловко, что взрослый парень – Диме семнадцать – ведёт себя, как его ровесник. Это нарушает чувство детской возрастной иерархии.
– Повирим? – спрашивает Дима, глядя на него с надеждой.
– Пап, можно?
– Конечно. Я пока остальных обойду.
Миха запрыгнул к Диме на кровать, поджал под себя ноги и жестом создал какую-то невидимую мне проекцию. Парень тихо засмеялся, что для унылых и депрессивных, погруженных в себя ушибков – вообще нонсенс.
Миха молодец. И Дима, в общем, тоже. Они все ничего ребята, просто им не повезло. Многим не повезло.
Мне тоже.
– Рита? Можно?
Осторожно заглядываю, не получив ответа на стук. Но она никогда не отвечает.
– Заходите. Только я смотреть на вас не буду, ладно?
– Как хочешь. Я просто проведать.
– Садитесь тут.
Она лежит, повернувшись лицом к стене, поджав к груди колени. Хлопает ладонью сзади себя.
Осторожно присаживаюсь, она прижимается ко мне спиной. Ей пятнадцать, очень худая брюнетка с остро выпирающими позвонками. Узкое правильное лицо с прямым тонким носом, а её глаз я никогда не видел.
– Ты ела сегодня?
– Да. Тётя Тоня приносила оладушки.
– Вкусные?
– Да. Наверное. Оладушки ведь должны быть вкусными?
– В этом их смысл.
– Тогда вкусные.
– Как твои успехи?
– Не очень. Когда никого нет, я могу повернуться и даже открыть глаза. Но на тётю Тоню посмотреть не смогла, хотя очень старалась. Мне кажется, она расстроилась.
– Ничего, не спеши. Мы же не ждём быстрых успехов, помнишь?
– Помню. Это большой путь, который начинается с первого шага.
– Ты уже сделала по нему немало шагов. В комнате светло, ты не лежишь под одеялом, укрытая с головой, мы разговариваем.
– Спасибо вам.
– Себе скажи спасибо, ты большая умница и не сдаёшься.
