Текст книги "Время кобольда (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Тебе нельзя, – повторила Нетта.
– Все однажды умрут.
– Слишком многие от тебя зависят. Если ты в самолете разом и пилот, и двигатель, то у пассажиров должны хотя бы быть парашюты. На случай, если ты сломаешься.
– Ты же знаешь, что я собираюсь к Сумерле?
– Знаю. А ты знаешь, что это безумие?
– Знаю.
Мы помолчали немного. Мне хорошо с ней молчать. Мне с ней всё хорошо. Надеюсь, психотерапевт никогда не докопается до этой части меня. Очень маленькой, но единственной почти счастливой части.
– Зачем тебе это? – спросила Нетта.
– Разве ты не понимаешь?
– Я понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал.
– Потому что всё неправильно. Всё очень-очень неправильно. Всё просто пиздец, как неправильно.
– И ты думаешь, что виноват в этом.
– Глупо?
– Нет. Печально.
– Однажды я сделал выбор. И сделал его не умом, а тоской по любви, одиночеством и алкоголем.
– Ты не мог сделать другого выбора, ты это понимаешь? Твоя тоска и одиночество – это и есть ты.
– И алкоголь.
– Должно же в тебе быть что-то кроме тоски и одиночества?
– И то верно…
– Ты пытаешься заткнуть в себе слишком большую дыру, Антон. Ты суешь в неё Марту, своих и чужих детей, Клюсю, Лайсу, «Макар», судьбы мира. Меня вот запихнул. Но дыра слишком большая, и всё проваливается. Однажды ты тоже в неё упадёшь. Свалишься сам в себя и утонешь. Я готова умереть, чтобы этого не случилось, но и это тебе не поможет.
– А что поможет?
– Не знаю. Меня ведь на самом деле нет.
– Если тебя нет, то ничего нет.
Я обнял её и прижал к себе, остро, до боли в сердце наслаждаясь осязанием её тела. Как мне этого не хватает там.
– Не надо, Антон, – Нетта мягко высвободилась из моих объятий и отодвинулась. – Будет только больнее, ты же знаешь.
– Ты как всегда права, Нетта. Ты знаешь меня как никто. А значит, знаешь, что хотя ты права, к Сумерле я всё равно пойду. Не могу не пойти, потому что хочу уже узнать, какого хера. И что с этим теперь делать.
– Нашёл у кого спрашивать! У нейки! – послышался сзади недовольный голос.
– Фигля?
– Вы, голубки, как-то подзабыли, что, пока вы тут обжимаетесь, бедная мёртвая Фигля лежит в гробу. Как-то этот сеанс терапии затянулся, не находите? Там, в конце концов, жёстко!
– А тебе не пофиг, раз ты такая мертвая?
– Похоже, я ещё недостаточно мёртвая. Надо догнаться.
– И… Э… Какие на этот счёт идеи?
– Отведу тебя к Сумерле, конечно. Вот уж у кого смерти полны карманы!
– Фигля! – вскинулась Нетта. – Как ты…
– Замолкни, нежить. Так надо, и ты это знаешь лучше прочих. Не забывай, кто ты и зачем ты. Не делай вид, что ты не ты, а он – не он. Ваши обнимашечки очень трогательные, но от судьбы не уйдёшь.
– Это очень жестоко, – покачала головой Нетта.
– Жизнь – жестокая штука. Может, однажды поймёшь.
***
Когда я вылез из капсулы и помог вылезти Фигле, оказалось, что в коридоре меня ожидала Карина.
– Тондоныч!
– Что-то случилось? Срочное? Терпит, пока я отведу Фиглю в комнату?
– Я сама дойду, Аспид, – отмахнулась Фигля, – не бери в голову. Зайди, как освободишься.
– Уверена?
– Мне уже гораздо легче. Чудо излечения свершилось. Тебя, вон, девочка ждёт, займись ей.
И Фигля действительно уверенно отправилась в комнату. Свободной походкой, чуть ли не насвистывая. Надо же.
– Тондоныч! Эдуард… Э…
– Николаевич, – подсказал я. – Что с ним?
– Он пытался взломать комнату с капсулами. Я видела. Он видел, что я видела, и сначала очень рассердился, а потом сделал вид, что не сердится. Сказал, что я неправильно всё поняла, и вообще я под вашим, Тондоныч, влиянием и сильно запуталась. Но скоро, мол, всё изменится. Тондоныч, я не хочу, чтобы всё изменилось! Я боюсь сорваться. Мне очень хотелось его ударить. Но я ему даже не нахамила.
– Ты большая умница, что сдержалась. Я тобой горжусь.
– Правда?
– Конечно. Я вообще тобой горжусь.
– Вы не говорили…
– Правда? Дурак был. Вот, теперь говорю: «Карина, ты большая умница и молодец. Ты отлично справляешься. Я тобой горжусь».
– Спасибо, Тондоныч! – по её рукам и плечам побежал цветочный узор, по которому запрыгали розовые зайцы. Неловко обняла меня и, смутившись, убежала.
Хорошие они. Им бы кого-то поумнее меня, но… Пусть это всё-таки будет не Эдуард. Утешаюсь тем, что я по крайней мере не худшее, что с ними в жизни случилось.
Я – это уже следствие того, худшего.
***
– Нетта!
Молчит. Дуется, что ли?
– Ну блин, Нетта, прекрати. Дело есть. Ну что ты как маленькая?
– Я и есть маленькая. Дурочка с переулочка! – вон, проявилась, сидит. Чёрно-белая и надутая.
– Ну хоть ты не начинай.
– Ну конечно, всем можно, а мне нет. Я же просто вирп, программа-ассистент…
– Нетта, душа моя электрическая, ты зачем нагнетаешь? Просто скажи, что не так.
– Ох, Антон, никогда ты не умел разговаривать с женщинами!
– Увы, – согласился я. – Но могу в своё оправдание сказать, что с мужчинами у меня тоже хреново получается. Так что случилось?
– А у тебя?
– Ты первая.
– Ладно. Эти намеки Фигли…
– На то, что ты знаешь больше, чем мне рассказываешь?
– Да. Ты можешь меня не спрашивать об этом?
– Почему?
– Я не хочу тебе врать и не могу сказать правду.
– Если честно, Нетт, я и не собирался. Подозреваю, эта информация не из тех, которые сделают меня счастливее. Я прав?
– Абсолютно.
– Каждая девушка имеет право на тайну.
– Спасибо. Твоё отношение очень ценно для меня. А у тебя какой вопрос?
– Эдик может получить доступ к капсулам в обход меня?
– Нет. Но он пытался.
– Мне уже доложили. Зачем он туда лезет?
– Не знаю. Вокруг него много странностей, не находишь?
– Да чёрт с ним. И так понятно, что казачок засланный. И знаешь, Нетта…
– Что?
– Я не буду тебя ни о чём спрашивать. Потому что, если я не верю тебе, то… Чёрт, я просто не хочу жить в мире, где я не верю тебе. Но если мне что-то надо знать, и тебе это не повредит, то скажи. Но «не повредит тебе» в приоритете, ясно? Не спеши, подумай. Оно не горит так-то.
– Антон, ты забываешь, что я не человек, – тихо засмеялась Нетта. – Мне не нужно время на «подумать».
– И? Что-то скажешь?
– Скажу. Квантовая физика однажды додумалась, что сознание есть свойство субъекта наделять существованием себя и окружающий мир. Объект не обладает существованием сам по себе, а является лишь набором свойств, выделяемых наблюдателем из наблюдаемого. Поэтому всякий обладающий сознанием на самом деле взаимодействует лишь сам с собой.
Я ждал продолжения мысли, но она молчала.
– Прости, солнце, я, кажется, слишком тупой для твоих намёков. Верю, что ты сказала максимум возможного, но ты переоценила адресата.
– Просто ты человек, и тебе нужно время, чтобы подумать.
– Ладно, так действительно звучит менее обидно.
***
Фигля определённо проявляла признаки выздоровления. Не лежала, скрестив руки на груди и глядя в потолок, а вдумчиво лопала. Оладушки. С мёдом.
– Хочешь? Я уже обожралась, но не могу остановиться.
– Никогда не мог устоять перед оладушками.
Некоторое время мы сосредоточенно чавкали, стараясь не сильно уляпаться сладким. Антонина – просто чудо.
– Почему ты решила помочь? – просил я, когда оладьи кончились.
– А почему ты решил, что это помощь?
– Обычно так называется, когда кто-то предлагает то, что тебе нужно.
– Ерунда. У меня свои интересы, и они не обязательно совпадают с твоими.
– Я сам не знаю, какие у меня интересы.
– Поэтому и «не обязательно». Может, совпадут. Но если нет – извини, я сама по себе.
– А в чём твой интерес? Если не секрет, конечно.
– Хочу быть живой. Ну или, в крайнем случае, мёртвой. Пусть она заберёт из меня смерть или досыплет её до края. Всё лучше, чем вот так.
– А я-то радовался, что тебе вирт-терапия помогла.
– Помогла. Ты меня здорово поддержал, Аспид, спасибо тебе. Сама бы я не поняла, что мне нужно. Растерялась так-то. Не каждый день помираешь.
– Ты же не сделаешь никакой глупости?
– Глупее, чем идти с тобой к Сумерле? – рассмеялась она. – Я даже придумать ничего не могу!
Первый раз слышу, как Фигля смеётся. Похоже, лечение действительно как-то подействовало.
– И что ж такое Сумерла?
Фигля ничуть не удивилась вопросу.
– Нейка. Заложное дитя. Смешно, что ты не знаешь.
– Почему смешно?
– Потому что у тебя таких был полон дом.
– Вот как, значит… – озадачился я.
– Да вот так и есть. Просто Сумерла – она на другом мосту стоит. Хотя и над той же рекой.
– Второй раз за день чувствую себя идиотом. Так и привыкнуть можно. Прости, Фигля, я не понял.
– Охти мне… Да как тебе объяснить-то? Вот есть Старые Хозяева.
– Чего хозяева-то?
– Всяких мест. Не перебивай, сама собьюсь. Где спят они, где дремлют, а где и вовсе ушли за Калинов мост. И так бы тому и быть, да вот беда – объявился Хозяин новый. Молодой да жадный. И зашевелились Старые Хозяева. Кто решил драться, кто прятаться, кто уйти за реку Смородину. Но где спрячешься от того, кто везде? Чем поразишь того, кто повсюду? И проиграли Старые Хозяева свою битву, не начав её, и воцарился Хозяин Новый…
Фигля замолчала.
– Отличная сказка, – признал я. – А в чём мораль?
– Да в том, что ты Балию подняться не дал.
– А должен был?
– А я почём знаю?
– Знаешь, заход «Приводите ко мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю», с которым эта падла тут нарисовалась, мне как-то не глянулся.
– И где теперь те «детушки»?
– В смысле?
– В прямом. Где они? Не отдал ты их Балию – твоё право, твоё решение. Никто тебе, заметь, за это не предъявил, даже Сумерла. Но Балий взял бы нескольких, а Новый съел всех.
– Съел?
– Ты выбрал сторону, Аспид. Не делай вид, что ты сам по себе. Жертва принесена, жертва принята, такие вещи всем понятны. Тебе нравится результат?
– Фигля, что ты несёшь?
– Я не осуждаю тебя, не думай. Не мне тебя судить. Старые Хозяева тоже не подарок, ты выбрал то, что выбрал, всё пошло так, как пошло.
– Да не выбирал я! – сорвался я. – Пойми ты, дура! Я вообще ни при чём! Просто мимо шёл, о своём думал! Реагировал по ситуации, не понимая, что происходит!
– Не ори на меня, Аспид. Не поможет.
– Прости. Просто я до сих пор этого не понимаю.
***
– Клюся, можно к тебе?
– Ну вот почему ты не пользуешься проекцией, как все нормальные люди? Я, может, красоту не навела, сижу вся в домашнем…
– Ты прекрасна в любом наряде!
– Аспид, ты лучше уж совсем комплиментов не делай, не вгоняй меня в испанский стыд. Так и скажи: для старпёра все молодки – красотки.
– Жизненный факт, – согласился я.
– Ох, сложно с тобой… Чего припёрся-то? Неужели решил, наконец, домогнуться тела белого? Я тебе, конечно, не дам, зато поглумлюсь!
– Прости, не в этот раз. Я по делу.
Физиономии на её руках синхронно закатили глаза, потом левая картинно закрыла лицо ладонью, а правая пожала плечами и отвернулась.
– Ты не человек, Аспид. Ты – птица обломинго. Прилетишь, насерешь, улетишь. А все потом разгребают. Так что тебе надо?
– Виталик. Ребята. Первый выпуск.
– А вот тут засада, Аспид. Не смогла ни с кем связаться, представляешь? Везде стоит Кобальт на автоответе. Мол, извините-простите, абонент адски занят, свяжется с вами позже. Респекты, реверансы, подите прочь.
– Вот так, значит?
– Нет, не так, а ещё такее. Потому что потом они начали связываться.
– И в чём проблема?
По рукам, плечам и шее Клюси пошли строем чёрные, в белую полоску муравьи. Понятия не имею, что это значит.
– В том, что это были не они.
– В смысле?
– Аспид, ты, конечно, дикий пещерный человек, вонючий и волосатый, но даже ты должен знать, что такое реплика.
Я демонстративно понюхал подмышку и пожал плечами.
– Ну, «реплика», замещающая личность! Серьёзно?
Я помотал головой.
– Да ладно? Представь, не хочешь ты с кем-то разговаривать, а послать невежливо. Настраиваешь «реплику» – видеобота, который совсем как ты, только лучше. Он закачивает в себя запись всех твоих разговоров со всеми абонентами и самообучается. Если ты с кем-то регулярно болтаешь, особенно по работе – то база большая и хрен отличишь. Потом он, значит, выгружает тебе резюме: «Звонил продюсер, нудил про запись, говнился про сроки, пугал отзывом контракта. Если не оторвать жопу от дивана и не начать шевелиться, могут быть проблемы».
– Ах ты лентяйка!
– Отстань, Аспид, у меня всё под контролем, – отмахнулась Клюся. На её руках поросята сплясали «Нам не страшен серый волк». – При этом, скорее всего, продюсер тоже был репликой. Это считается не очень вежливым, но все так делают, потому что не докажешь. Так вот, все ребята были репликами.
– А как ты узнала?
– Аспид, мы давно не общались. У реплики просто нет на меня базы. А когда она не в курсе предмета беседы и не понимает очевидных намёков, то палится: начинает такими, знаешь, общими фразами отделываться и с темы спрыгивать. Сапиенти сат.
– Забавненько.
– И не говори!
– И что, все так?
– Натурально все. Я уже из спортивного интереса достучалась до каждого. И везде сначала «Абонент с вами свяжется», а потом виртуальный болван неубедительно глазки строит. Чота мне, Аспид, как-то даже тревожно стало. Не случилось ли говна?
– Говно случается.
***
– Здравствуйте, Антон Спиридонович!
– Для девочки, которая влезла в окно, ты подозрительно вежлива, Джиу.
– Не хотела нарушить ваше одиночество, но…
– Я не особенно им дорожу. Одиночеством этим. Что-то случилось?
– Можно мы поживём у вас? В городе становится отчётливо неуютно.
– Вы?
– Я и пара ребят.
– Забавненько. Не будет ли с моей стороны логичным предположить, что они тоже разыскиваются полицией?
– А говорили, что вы… Э…
– Туповатый громила?
– Не так буквально, но в общем…
– У меня случаются озарения. Да, вы можете воспользоваться правом убежища.
– А можно попросить вас…
– Не сообщать в полицию?
– Да.
– Попроси.
– Уважаемый Антон Спиридонович! Я очень прошу вас повременить с оповещением полиции о нашем местонахождении! Обещаю и клянусь, что это не причинит никому вреда!
– И я не пожалею об этом?
– Этого, увы, обещать не могу. Но, думаю, в ближайшее время у вас найдётся, о чём пожалеть и без нас…
– Оптимистично. Но я всё же рискну.
– Я не сомневалась в вас, Антон Спиридонович!
Почему у меня такое ощущение, что меня развели?
***
Джиу выскользнула за окно и канула в вечереющем городе, а я пошёл к Михе. Чертовски мало времени остаётся на сына, растёт сам собой, как бурьян. Будет потом рассказывать психотерапевту, что чувствовал себя ненужным и заброшенным. Но психотерапевту всегда есть что рассказать – идеального детства не бывает. А если бы оно было, то травмировало бы не хуже несчастного. Терапевты любят рассуждать о детских травмах, но личность обретает форму, только сталкиваясь с реальностью. Поэтому мы такие уроды.
Наверное, если завернуть людей с детства в вату и не трогать, доставая только по праздникам, как ёлочные игрушки, то их личности были бы идеальны. То есть, шарообразны и покрыты не облупившимся блеском. Но и годились бы только для украшения ёлок. А уж те, кто их повесит на суку, всегда найдутся.
Михина любимая девочка в Дораме поцеловалась с мальчиком, отчего у сына образовался эмоциональный диссонанс. С одной стороны, она счастлива. С другой – Миха ревнует. Он, может быть, и сам бы с ней целовался. Хотя девчонки, конечно, дуры, и вообще все это глупости и сю-сю-сю. Но уж больно девочка хороша.
Феномен Дорамы, которую человечество, внезапно полунасильно выпнутое из затягивающей воронки виртуальных игр, приняло с удивительным энтузиазмом, обсуждался философами, культурологами, медиаэкспертами и прочими болтливыми бездельниками до хрипоты. Я не следил, но кажется, так ни до чего и не дообсуждались. Та крошечная её часть, которую я вижу с Михой, производит впечатление, прежде всего, высочайшим качеством и великолепной эмоциональной достоверностью. Технология проекционных поверхностей, погружающая зрителя внутрь зрелища, использована на тысячу процентов. Сценарий и режиссура гениальны абсолютно. С одной стороны, никаких натянутостей, условностей и неестественностей, свойственных даже лучшим из сериалов, с другой – никакой унылой однообразности, характерной для реалити-шоу. Смотришь с любого момента, с любой точки, с любого персонажа – и всегда есть действие, и всегда оно цепляет. Как им это удается?
Загадка.
***
Джиу вернулась, когда я сделал первый подход к снаряду на своей регулярной вечерней тренировке. То есть, всадил первые сто. Можно сказать, слегка разогрелся. Впереди соблазнительно маячили вторые сто, на которых начинает приятно отпускать напряг, и третьи сто, с которых начинается примирение с реальностью, которая есть боль. Да, половиной бутылки я сегодня не ограничусь, пожалуй. Решительно доберу до трёхсот!
Но мои планы на вечер разбились о планы Мироздания на меня.
– Доброй ночи, Антон Спиридонович! – Джиу деликатно не стала вламываться в окно, просто приоткрыла и заглянула.
Я со вздохом убрал бутылку и стакан. Пить при детях непедагогично.
– Можно мы войдём?
– Заходите, раз уж дверь для вас недостаточно сложный способ попасть вовнутрь.
– Пап, кто это у нас? – высунулся из своей комнаты не заснувший ещё Миха. – Ой… Ты же Джиу, да?
– Миха, это же взрослая линия! – укоризненно сказал я.
– А мне Настя показывала! Чуть-чуть! И они там почти не ругались! Ну, только немножко…
Вот так старшие сестры сводят на нет все педагогические потуги родителей.
– Да, я Джиу. А ты Миха.
– Уиу! Ты меня знаешь?
– Слышала. А это…
– Степан и Отуба! С ума сойти! Команда Джиу!
– Миха, мы потом поболтаем с тобой, обещаю. Но у нас, правда, слишком взрослая для тебя линия. И у нас есть слишком взрослый разговор с твоим отцом.
– Па-а-ап?
– Мих, понимаю, что ты теперь не уснёшь, но хотя бы попробуй, ладно? Я зайду к тебе попозже.
– Ну ла-а-адно… – сын вздохнул и закрыл дверь. Подслушивать он не станет, да и не услышит ничего, звукоизоляция в этом старом здании отменная.
Вместе с Джиу в окно залезли два подростка. Коренастый, с широким, курносым простецким лицом парень и чернокожее худое нечто в дредах. На вид все ровесники – лет по шестнадцать-семнадцать, но вид имеют чрезвычайно деловой. Одеты казуально, хоть в поход, хоть на тусовку. Но сейчас многие так одеваются – скин-толк сильно снизил значимость одежды. Все, кроме Джиу, покрыты вязью динамического узора орнаментов и картинок. Кстати, впервые вижу скин-толк на негритянской коже – серым по чёрному, для моего чёрно-белого зрения.
– Здравствуйте, Антон Спиридонович, меня зовут Степан, – вежливо представился парень.
– Отуба, – коротко назвался подросток, пол которого я сходу не определил, окинув меня острым и почему-то неприязненным взглядом.
– Рад знакомству.
Они только фыркнули, как недовольные ёжики. Подростков принципиально фрустририрует необходимость обратиться за помощью к взрослому. Но иногда приходится.
– Вы можете пожить у нас, но я обязан спросить – где ваши родители?
– В аду, – ответила очень серьёзно Джиу.
Глава 21. Кэп
If you don’t know where you are going,any road will take you there.Lewis Caroll. Alice in Wonderland
___________________________________________
Таскать туда-сюда контейнеры три раза в день – та ещё история. Без нас никто не хочет покидать этаж, будут лучше грызть замороженное пюре. Но при этом смотрят как на врагов народа. Поставили бы к стенке, но пистолет один, и он у меня. А если бы нет? Линчевали бы?
Да запросто. Последствия в таких случаях никого не волнуют, коллектив всегда туп и беспощаден, воспроизводя самые древние из мер социальной защиты. Накинуться толпой и растерзать того, кто не такой, потому что он, возможно, опасен.
– Стасик, меня достало. Я вам не дед Мазай. Нет ничего сложного в том, чтобы пройти несколько пролётов лестницы.
– Кэп, нельзя жить в обществе и быть свободным от него! – скорчил пафосную рожу любитель дешёвых цитат.
– Переселяйтесь туда насовсем, – встряла Натаха. – Тут всё равно воды нет. Ни помыться, ни посрать. Говном уже весь этаж пропах, во всех унитазах нагажено всклень.
– Но… – растерялся Стасик. – А как же…
– А что тут ловить-то? – удивился я. – Кровати ваши? Тумбочки? Всё это есть и там. А чего нет – притащим. Один хрен делать нечего, чего б не размяться?
– Кэп-сама деро говорит!
Стасик мнётся и отводит глаза. Потом решается.
– Я покажу.
В своей комнате он, кряхтя, отодвинул шкаф от стены. Смотрит укоризненно, но я не собираюсь ему помогать. Мало ли что он задумал.
В стене выбрана неровная ниша глубиной в два кирпича.
– Вот ты сраный граф Монте-Кристо!
Стасик выдалбливал острой железкой раствор и вынимал кирпич за кирпичом. Достиг немногого, но даже такой результат внушает уважение. И не побоялся же маникюр испортить!
Тут же лежит инструмент – обмотанный изолентой обломок ножовочного полотна.
– Ах ты воришка! – возмутилась Натаха.
– Это общественная необходимость!
– Попытка выкопать себе нору не тянет на общественное деяние, – возразил я.
– Это не нора, а выход!
– Тупо, – презрительно сказала Сэкиль.
– Погоди, Сека. А правда, что будет, если сломать стену?
Все задумались.
– Мы выйдем отсюда! Выйдем на свободу! – убеждённо заявил Стасик.
– Заткнись… – оборвала его Натаха. – Какую, в задницу, свободу… Ты правда думаешь, что всё так просто?
Я пытаюсь мысленно визуализировать план этажа. Выходит, что действительно эта стена относительно него наружная. Если предполагать, что какая-то «наружа» вообще существует.
– Вот проковырял ты, допустим, дырку. А дальше что? Прыгать с парашютом из трусов?
– А с чего ты взял, что этаж высоко?
Все снова задумались. То, что по лестнице можно спуститься так же, как и подняться, ни о чём, по большому счету, не говорит. Потому что если спускаться достаточно долго, то спустишься обратно на свой этаж, как по лестнице Эшера. Тут вообще всё такое… Эшерское.
– Я бы проковыряра и грянура. Одним гразком, – вздохнула Сэкиль. – Интересно зе…
У запасливой Натахи нашлось ещё несколько железяк, и мы вгрызлись в стену, как шахтёры-стахановцы. Скоблим, долбим, ковыряем раствор. Расшатываем и выколачиваем кирпич. Если не идёт – забиваем в щель деревянный клин и поливаем водой. Пока долбим другой, разбухшая древесина отламывает этот. Продуктивность метода не высока, но какой толщины вообще может быть эта стена? Три кирпича? Четыре?
Оказалось – шесть. Очень капитальная стенка. Выдернутый кирпич полетел на пол, а мы столкнулись бошками у квадратной дырки.
Воздухом свободы оттуда не веет. Ничем особо не веет. Темно. Какое-то помещение. Фонарик выхватывает лучом только стену напротив.
– Пахнет… Как тут, – разочарованно принюхалась Натаха. – Ну что, доламываем? Если вынуть кирпичей семь-восемь, то можно запихать туда Сэкиль, она тощая.
– Я стройная. В отрисие от некоторых. Но не надо меня запихивать. Подоздите, я сейсяс.
Азиатка выбежала из комнаты и унеслась по коридору в сторону душевой. Мы с Натахой переглянулись и пожали плечами. Стасик так и торчит у дырки.
– Свет! Там свет! – закричал он, отпрыгнув.
Споткнулся о разбросанные кирпичи, сел с размаху на жопу. В отверстие посветили снаружи фонариком.
– Привет, дятры! – сказала Сэкиль. – А вы думари, всё так просто?
– Как ты догадалась? – спросил я её, когда мы собрались в нежилой комнате. В другом конце коридора, последняя, торцевая.
Если разобрать стену, то можно бегать кругами. По совершенно прямому на вид коридору.
– Это зе пространство Пенроуза. Инасе и быть не могро.
***
На бывшем «горячем», а теперь чуть тёплом этаже Натаха облазила всё – простучала трубы, начертила на вздувшейся штукатурке схемы, долго вникала в логику. Пар всё ещё идёт, на сооружённом из обломков постаменте разогревается еда. Но я без всяких схем и чертежей вижу, что давление упало сильнее.
– Помыться можно тут!
Из косо торчащего обломка тонкой трубы потекла вода, как только Натаха повернула вентиль.
– Советую поторопиться, пока горячая!
– Ура насей Натасе! – Сэкиль, не смущаясь, сбросила одежду и начала намыливаться под тонкой струёй воды. – Мне так этого не хватаро!
Натаха, поколебавшись, последовала её примеру. Я, зная, как она стесняется своего тела, отвернулся.
Когда настала моя очередь, вода уже еле тёплая. Мы постирали бельё, повесили на горячую трубу сохнуть, улеглись на притащенную с нашего этажа кровать.
– Секиль, ты же что-то поняла, да? – спросил я.
– Скорее, вспомнира, – вздохнула азиатка. – Сто-то меняесся, Кэп-сама. Я борьше и борьше вспоминаю.
– Не мни сиськи, Сека. Говори уже, – мрачно сказала Натаха. – Хотя чую, что ничего приятного не услышу.
– Когда-то это быро моей работой. Проектирование топорогии пространства в метрике Пенроуза.
– Что за Пенроуз такой?
– Математик. Он занимарся квантовыми эффектами сознания. Доказар, сто активность мозга – это сусественно квантовый процесс, явряюссийся «объективной редукцией» квантовых состояний пространства-времени.
– Ничего не понял.
– Коррапс ворновой функсии как средствие выбора, соверсаемого субъектом, – вздохнула она.
– Понятнее не стало.
– Невазно. Он есё известен как создатель «невозмозных фигур».
– А не Эшер разве? – проявил я внезапно всплывший огрызок эрудиции.
– Эсер рисовар фигуры Пенроуза. Невозмозный треугорьник. Невозмозный куб. Рестница Эсера – на самом дере рестница Пенроуза.
– Эшер мне почему-то больше знаком.
– Он худозник. Пенроуз – математик. Мало кто знает математиков.
– Но ты знаешь.
– Мозаика Пенроуза – основа топорогического проектирования. Апериодисеское разбиение проскости и так дарее.
– И что это значит для нас?
– Сто выхода нет. Потому сто выходить некуда.
– Вот умеешь ты порадовать, подруга… – вздохнула Натаха. – Пойдемте лучше пожрём.
***
Кухонный лифт тут работает так же, как на нашем этаже. Точнее, на бывшем нашем. Нам дали понять, что не рады и не хотят больше видеть. Разогретую жратву хотят, а нас – нет. Теперь мы достаём мёрзлую еду, ставим на пар, греем – потом гонцы приходят и забирают. Глядя на нас, как на говно.
Пар идёт всё слабее, но и промёрзлость еды всё меньше. «Динамисеское равновесие», – называет это Сэкиль. А ещё она говорит: «Экстрапоряция тренда негативная».
Когда память начала возвращаться, оказалось, что она очень умная. Не то что мы с Натахой. Натаха хоть в железках волочёт, а я вообще дурак-дураком. Впрочем, никто из нас так и не вспомнил, как оказался тут. Память возвращается бесполезными кусками. Сэкиль работала на какую-то монструозную кибер-контору, создавала виртуальные реальности. «Дря игр и не торько», – сообщила она уклончиво. Натаха однажды вспомнила, что у неё был мотоцикл, и теперь страдает без него. Я не вспомнил ничего толкового и продолжаю вести беззаботную жизнь дебила.
Ресетить меня перестало, я больше не забываю, что случилось вчера, но зато и помнить нечего. Искать дверь мы бросили, поверив Сэкиль, что вести ей некуда. Утром принимаем душ, пока вода в трубе тёплая. Она согревается за ночь, значит (как оптимистично считает Натаха), где-то есть источник тепла. Греем завтрак. Съедаем свою порцию, остальное отдаём гонцам с этажа. Они выглядят и пахнут всё хуже, но остаются верны себе. Снисходящий до разговоров с нами Васятка говорит, что засрали уже весь этаж в три слоя, включая пустующие комнаты. Даже Стасик впал в тоску и ничтожество. Ковыряет зачем-то стену в коридоре.
– Какую именно? – внезапно заинтересовалась Сэкиль.
Выслушав объяснения Васятки, только рукой махнула – топологию, мол, не обманешь.
Натаха продолжает разбираться в трубах, пытаясь найти уж не знаю что. Наверное, ей просто скучно. Но когда в нашем импровизированном душе вода совсем захолодала, она нашла новый потеплее. И то польза.
Я болтаю с Сэкиль. Иногда мы трахаемся. Больше со скуки, чем от страсти.
Я помогаю Натахе. Иногда мы трахаемся. Примерно по той же причине.
Иногда мы делаем это втроём. Иногда они обходятся без меня. В здешнем безвремении говорить про чувства кажется странным, и секс – это просто секс. Ловлю себя на мысли, что ночные ресеты были счастьем. От памяти одно расстройство. Я вспоминаю какие-то джунгли, какие-то горы, какую-то войну, трупы и гарь, тряское ревущее нутро вертолёта, людей с оружием, смотрящий на меня холодный глаз ударного беспилотника… Но при этом почему-то не ощущаю себя военным.
И мне по-прежнему не снятся сны.
***
Сэкиль так и не вспомнила себя, зато вспоминает работу. Рассказывает свои топологические выкладки. Увлекаясь, переходит на зубодробительную терминологию, я теряю нить рассуждений и слушаю просто так, фоном.
Выражения вроде: «Коллапс макроскопического перепутанного состояния в микротрубочках клеточных органелл дирижируется мембранными белками», – я пропускаю мимо ушей, но кое-что ухитряюсь почти понять. Что мозг индивидуален, но при этом разум – коллективный феномен. И что сознание есть свойство субъекта наделять существованием себя и окружающий мир.
«Есри система представлена суперпозицией двух квантовых состояний, это вречёт за собой суперпозицию соответствующих искриврений пространства-времени, – втирает мне Сэкиль. – Однако такая суперпозиция искриврённых участков пространства-времени явряется неустойчивой и стремится к коррапсу».
Совершенно бесполезная херня эта ваша квантовая физика. Какая разница, что внешний мир одновременно внутренний, если то, что внутри твоей башки, ты не контролируешь так же, как то, что снаружи?
Близок локоть…
***
– В этом гравная пробрема ИИ, – вдохновенно рассказывает Сэкиль, – он несубъектен. Для Вселенной он не явряется Набрюдателем, а знасит, не может быть истосьником коррапса квантовых состояний. Не может пороздать событий. В сыроком смысре слова – не Творец.
Мне плевать на проблемы ИИ. Я мягко провожу пальцем по ореолу её соска. Сэкиль хихикает и слегка отстранятся.
– Секотно, Кэп-сама! Когда насяли дерать виртуарьные миры, снасяра дря игр, потом дря всякого другого, оказарось, сто они невозмозны без рюдей. Всё, сто сусествует, сусествует в нас! В том сисре и мы сами. Понимаес?
– Нет… – я медленно веду пальцем по её животу. От пупка вниз, по средней линии, покрытой тончайшим, почти невидимым пушком.
– Да подозди ты! Это вазно! Всякий мир сусествует внутри Творца, а он – внутри него.
– А я сейчас буду внутри тебя…
– Всякое событие в нём – коррапс квантовой ворновой функции, выбор одного состояния из диапазона возмозностей! И диапазон задаётся набрюдатерем, и выбор тозе! Сто ты дераес?
Но поздно, мой палец уже закончил свой путь вниз.
Назовём это «коллапсом волновой функции».
***
– Опять блудили? – Натаха стоит, уперев толстые руки в то место, где у людей бывает талия. – И опять без меня?
Она не ревнует. Отношения в нашем триумвирате далеки и от любви, и от ревности. Они даже от дружбы далеки, пожалуй. Просто вместе мы чувствуем себя хоть чуть-чуть живыми. И если секс помогает – да будет секс. Нам его друг для друга не жалко.
– А я кое-что интересное нашла, между прочим! Одевайтесь, покажу.
– Я думал, ты уже сто раз тут нашла всё, что можно было найти, – удивляюсь я, но трусы натягиваю.
