Текст книги "Время кобольда (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Сэкиль прилегла рядом, тесно прижавшись и обхватив рукой.

– Потеснитесь, голуби, – с другого бока притёрлась Натаха. – Знаете, я так заебалась, что хочется шагнуть вниз. Вот прям тянет. Но я туда уже нассала.

– Какая ты послая зенсина, Натаса. И за сто я тебя рюбрю?

– За то, что на моём фоне ты выглядишь красивой.

– Оу, это пости компримент! Но я и так красивая, сама по себе.

– Кто бы спорил… А кстати, что это там, вверху?

Я открыл глаза и пригляделся – сейчас, когда фонарик не горит, в переплетении труб виден слабый свет.

– А ну-ка… – я осторожно встал и пошёл по карнизу вдоль стены.

Оказавшись на противоположной стороне шахты, посветил вверх.

– Сто там, Кэп-сама?

Женщины сидят там, где я их оставил, прижавшись друг к другу. Моральный дух совсем упал – похоже, они достигли того психологического предела, когда уже всё безразлично. Как бы, правда, не сделали глупость какую-нибудь.

– Там что-то упало!

Отсюда я отчетливо вижу свежие задиры и изломы на трубах и, кажется, догадываюсь, откуда они. Фонарик туда почти не достаёт, но…

– Похоже, там выбит большой кусок стены! Это он навернулся вниз и всё поломал. И вот что, барышни, – туда, пожалуй, можно залезть!

Мне пришлось долго тормошить и мотивировать впавших в уныние женщин, потому что они не хотели никуда лезть.

– Слазили уже, сидим вот, с крысами общаемся… – бухтела Натаха.

– Оставьте нас, Кэп-сама! Засем мы вам?

– Забирай Секу, а я тебе нафига? Глупая толстая баба?

– Натаса сирьная, она зарезет, а я так устара…

Угрозами, уговорами, обещаниями и заверениями в том, что мне без них обеих жизнь не мила, кое-как растолкал. Ловкая Сэкиль залезла по трубам и кабельным крепежам без проблем, а вот Натаху мы чуть не потеряли – она сорвалась уже в конце, у самого пролома, я ухватил её за рубаху и чуть не навернулся следом. Несколько секунд думал, что всё, но потом она зацепилась и кое-как вылезла.

– Как вы меня напугари! – сказала дрожащим голосом Сэкиль. – Я узе думара, сто остарась одна!

– Спасибо, Кэп, – Натаха обняла меня так крепко, что захрустели рёбра, – чуть не пизданулась, реально.

Я киваю и придерживаю левой рукой едва не вырванную из плеча правую. Похоже, потянул связки. Натаха совсем не пушинка.

– Блин, Кэп, извини, кость у меня широкая.

– Зопа у тебя сырокая! – не удержалась Сэкиль.

– И жопа тоже… И куда это мы залезли?

***

Помещение, освещённое единственной тусклой лампочкой, недавно стало жертвой какого-то технического катаклизма.

– Тут сто-то взорварось, – констатировала Сэкиль.

– Котёл. Тут рванул котёл. Вот его основание, вот трубы теплообменника, – Натаха показала нечто, похожее не то на произведение авангардного искусства, не то на попытку прокрутить в блендере пачку варёных макарон. – Вот кусок обшивки… А другим куском, похоже, стену как раз и вынесло. Здоровый был котёл, как паровозный!

– Это ты его так? – догадался я.

– Скорее всего. Когда перекрыла байпасы на горячем этаже. Думала, не рванёт, но рвануло. Бывает. Надо было обратные клапана в системе ставить, руки бы поотрывать здешним инженера́м.

– Я вот чего не понимаю, Сэкиль. Допустим, мы в этой… Топологии Пеннивайза…

– Пенроуза, Кэп-сама!

– Да, этого самого. Ничего не понимаю, поэтому верю. Но… почему это все вот так? – я обвел жестом технические руины вокруг.

– А что не так, Кэп? – удивилась Натаха. – Вполне по делу спроектировано. Кроме клапанов. Но они ж не знали, что найдётся кто-то настолько отмороженный, как я?

– Как-то всё это… – я даже затруднился сформулировать. – Просто. Ну, то есть, сложно, конечно, я в этих трубах заблудился бы. Но…

– Кэп-сама, – сказала Сэкиль, – вам казется, сто всё здесь нереарьно? Поэтому дорзно происходить само?

– Что-то вроде того. Никогда не думал, что котлы в аду – это вот так буквально.

– Нет-нет, Кэп-сама, всё не так. Мы едим и какаем, знасит, дорзна быть еда и трубы для какасек. Это называется «консенсус набрюдатерей». Мир устроен так, как устроен, потому сто все знают, как он устроен. Мы не мозем придумать нисего, кроме того, сто узе видери. Мы не мозем увидеть нисего нового, дазе есри это сунуть нам под нос.

– Не понимаю, Секиль. Дурак я.

– Кап-сама, есри кто-то сказет вам, сто он понимает квантовую физику, прюньте ему в граз. Её можно изусять, но понимать нерьзя. Посему фотон ведет себя как ворна или как сястица в зависимости от того, кто на него смотрит? Нипосему. Вот так.

– И всё равно… – упрямлюсь я. – Вот мы поломали какую-то трубу…

– Много труб, Кэп! – возмущается Натаха.

Я отмахиваюсь.

– Это я понимаю – трубу сломали, тут остыло, там нагрелось. Это понятная мне физика, физика говна и пара, я в школе такую учил. Но почему от этого память перестала пропадать?

– У меня есть гипотеза, Кэп-сама. Стобы обойти принцип квантовой неопредерённости Гейзенберга, в квантовых высисритерьных сетях испорьзуют сверхпроводясие кубиты. В резиме сверхпроводимости эректроны образуют бозе-эйнстейновский конденсат, и порусяется синхронность квантовых нейронов. Это позворяет порусять квантовые эффекты на макроуровне. Мозет быть, заморозенный этаз – это сверхпроводяссяя сясть квантового макрокомпьютера. Нарусирась сверхпроводимость – нарусирась синхронность.

– Заодно холодильник со жратвой разморозился, – хмыкнула Натаха. – Его, небось, к этому… Сверхчего-то там пристроили, раз там всё равно холодно. А тепло сбрасывали в систему подогрева воды и всякого такого.

– И к чему это нас приведёт?

– Не знаю, Кэп-сама. Это как с тем котом.

– А что опять с ним не так? Я только-только начал понимать этот парадокс…

– Нет, Кэп! – засмеялась Сэкиль. – Его невозмозно понять, торько описать. Вот, например, сто будет, есри нескорько независимых набрюдатерей открывают коробку с котом, не зная друг о друге? Врияет ри резурьтат первого набрюдетеря на резурьтат остарьных? Действитерьно ри, если один уже увидер кота мёртвым, то другой не мозет увидеть его зивым?

– И как, может?

– На микроуровне – есё как. На макроуровне… Мы ведь видери зивыми тех, кто умирар, да?

– Но Абуто умерла насовсем?

– Наверное да, Кэп-сама. Наверное, потому сто мы всё поромари.

– Да блин! Это ж она и просила!

– Не перезивай, Натаса. Мы не мозем предсказывать будусее, потому сто оно зависит от многих набрюдатерей сразу.

– Да ну вас, – расстроилась Натаха, – пойду лучше посмотрю, что тут есть. Всё ещё не помню, чем занималась до всего этого, но жопой чую – трубы мне как родные! Бывают бабы-теплотехники, Кэп?

– Бабы, Натах, бывают что угодно.

– А я кое-сто вспомнира, Кэп. Но сто-то меня это не радует.

– Не хочешь – не рассказывай.

Сэкиль задумчиво походила туда-сюда, потом присела на трубу, вздохнула и сказала:

– Одназды, Кэп-сама, я дорго-дорго искара работу. Я математик, специализируюссийся на квантовых высисрениях и обсей топорогии. Не самая востребованная спесиарьность. У меня росла дось, меня оставил муз, мне быри осень-осень нузны деньги.

– Тебя бросил муж? – удивился я. – Такую умную и красивую?

– Прохо быть срисском умной, Кэп-сама. Он быр простой серовек, и не осень меня понимар.

– Совсем как я.

– Немнозко похозе, да. Я сама виновата – дря меня быра вазна торько работа. Вазнее, сем муз и доська. Натаса права – я умная, но дура.

– Так часто бывает.

– Со мной связарась одна компания, которая дерара игры. Я совсем нисего не понимара в играх, и так и сказара. Но они всё равно меня взяри. Оказарось, сто они дерари не просто игру, они дерари церый мир. Им нузен быр спесиарист по топорогии неориентируемых пространств.

– Зачем?

– Стобы их мир быр настояссий, понимаес? Но при этом в него мозно быро играть.

– Так бывает?

– Иногда. Я иссредовара такие пространства раньсе.

– Это как?

– Представь себе город, в котором время ири пространство, ири и время, и пространство сразу явряются фигурами Пенроуза.

– Не могу представить. Они что там, ходят вверх ногами? Или носят трусы наизнанку?

– Нет зе, для зивуссих там всё выгрядит посьти нормарьно, к неборьсим странностям они привыкри. А для внеснего набрюдатеря они рибо конгруэнтны, рибо ненабрюдаемы, зависит от фазы.

– И никто об этом не знает?

– Посему не знает? Кому порозено, те знают. Есть церый институт. Называесся ИОП. Институт Обсефизисесских Пробрем.

– ИОП? Почему-то звучит знакомо.

– Просто на непририсьное срово похозе, Кэп-сама. О нём мало кто знает.

– И зачем это всё изучалось целым институтом?

– Если с насым миром сто-то срусисся, хоросо иметь запасной, да?

– Нет.

– Посему?

– Потому что, если будет запасной, то с нашим точно что-нибудь случится. Наличие резервных вариантов провоцирует на смелые эксперименты.

– Я просто математик, Кэп-сама. Я указываю возмозности, а как люди ими распорязаются, они ресают сами.

– В этом все учёные, – вздохнул я, – заботливо дают обезьяне гранату, объясняют, как выдернуть чеку, а потом удивляются результату. Что могло пойти не так? Ведь они же предупредили о последствиях!

– Ты дазе не знаесь, наскорько ты прав, Кэп-сама.

– Эй, вы чего застряли? – Натаха вылезла из переплетения труб, чумазая, но довольная. – А я чего нашла! Вы не поверите!

***

– Оу! – воскликнула Сэкиль, когда Натаха торжественно распахнула перед нами дверь. – Натаса, я тебя рюбрю!

– Да я сама на себе жениться готова! Чур я первая в душ!

Перед нами открылось нечто вроде кабинета, совмещённого с гостиничным номером «люкс». Отделанное полированным деревом помещение с массивным столом и удобным креслом отделено лёгкой дверью от комнаты-спальни. Там широченная мягкая кровать, встроенные шкафы, ковёр на полу, люстра на потолке и – ванная за матовой стеклянной дверью.

– Там есть горячая вода! – сказала Натаха. – Я первым делом проверила! И нормальный шампунь! И… А, к чёрту, быстро не ждите!

Мы с Сэкиль смотрели, как раздевается за полупрозрачным стеклом её далёкий от модельных пропорций силуэт.

– Заль, сто Натаса такая некрасивая, – с искренним сожалением сказала азиатка. – Она хоросая зенсина. Грубая, простая, но хоросая.

– Это важнее красоты. Красота приедается. Красота уходит с возрастом. Красоту очень легко потерять. Остаётся человек, какой он есть.

– Ты рюбис её?

За этим вопросом неслышно прозвучал другой: «А меня?» Или мне показалось. Не то я сокровище, чтобы искать моей любви.

– Не знаю, – сказал я честно. – Любовь – это такое, на перспективу. Что-то протяжённое во времени. Она включает в себя планы на будущее. «Жили они долго и счастливо и умерли в один день». А что делать, если вы уже умерли? Если ваше время замкнуто в эту, как её, топологию мужика на «П»?

– Пенроуза.

– Никак не могу запомнить. Буду звать её «эшеровской». Или правильно «эшерской»?

– Мозно «есеровской». Рюди понимают картинки, а не математику.

– В общем, вы с Натахой – самое дорогое, что есть у меня в этой послежизни. Но для любви здесь слишком мало пространства-времени. Любовь – это «до гроба», а не после. Кто поручится, что этой ночью мы не забудем, кто мы, как уже бывало? Не уставимся утром с ужасом: «Кто эти люди, и почему я с ними в одной постели?»

– Я понимаю тебя, Кэп-сама. Наверное, ты прав. Нерьзя просто так сказать: «Я рюбрю тебя!» Нузно сказать сто-то дарьсе. «Выходи за меня». Или: «Я хосю от тебя детей». Или: «Давай зить месте, пока смерть не разрусит нас». А мы не мозем сказать друг другу нисего. Бедные мы бедные…

– Не грусти. У нас есть сегодняшний день и сегодняшняя ночь. Широкая кровать и даже горячий душ. Это уже немало. А может, и ещё что-нибудь найдётся. Давай посмотрим? Натаха явно надолго в заплыв ушла.

В левом шкафу оказалась мужская одежда – пиджаки, брюки и джинсы, бельё, спортивные костюмы, халат, куртки, фланелевые рубашки, домашние туфли, ботинки… Между полок инсталлирован небольшой сейф. Закрытый, кодовый цифровой замок. Ладно, это потом.

В правом – женская. Платья, юбки, блузки и прочие тряпочки. От их запаха у меня почему-то защемило сердце. Секунду казалось, что вот-вот вспомню – но нет. Отпустило.

– Мне верико, а Натасе маро будет, – разочарованно сказала прижавшая к себе платьице Сэкиль.

В стену встроены два закрытых деревянными резными дверцами минилифта. В одном – стопка полотенец и постельного белья. Наверное, он доставляет свежее взамен использованного. В другом – пусто.

– Это то, сто я думаю? – спросила Сэкиль

– Не знаю, о чём думаешь ты, а я – о жратве.

– Именно, Кэп-сама! Я назму?

Возле поднимающейся вверх дверцы – большая металлическая кнопка.

– Жми!

Кнопка, вдавившись, издала звонкий «Чпоньк!». Сначала за этим ничего не последовало, но когда мы, устав ждать реакции, разочарованно вернулись к осмотру помещения, за дверцей коротко брякнуло.

– Кэп-сама! Неузели мы в раю? – сказала Сэкиль, поведя тонкими ноздрями. – Бозе, как мне, оказываесся, не хватаро рыбы!

На сервировочном подносе – салат из зелени и морепродуктов в стеклянной салатнице, тарелка с большим рыбным стейком, соусница, корзинка с серыми круглыми булочками в кунжутной обсыпке, большой бокал белого вина, вилка и рыбный нож, завёрнутые в салфетку. Рыба горячая, истекает соком и паром, запах умопомрачительный.

– Я пости готова убить вас, стобы созрать это в одиноську! – призналась Сэкиль.

– Очень хорошо тебя понимаю, – вздохнул я, – но давай сначала попробуем так…

Я вытащил поднос с едой и поставил на небольшой столик на колёсиках, случившийся рядом, закрыл дверцу лифта, потом нажал кнопку снова. «Чпоньк!» – сказала кнопка.

– Ого! Чем это пахнет? – спросила вышедшая из ванной Натаха.

Она красная и распаренная, завернулась в большое махровое полотенце.

– Хотела ещё одежду постирать, но решила, что вы меня проклянёте за ожидание. А вы тут, оказывается, не скучаете!

– Не надо стирать, – сказал я, – сунь вон туда.

Показал ей лифт, откуда достал бельё.

–Уверен, Кэп? Это точно прачечная, а не мусоропровод, например?

– Заодно и узнаем…

– Ну да, не ты же без хоботьев останешься. Это Сека может голая ходить и гордиться, а моей жопенью интерьер не украсишь.

– Там в шкафу полно одежды. Мужская на тебя налезет, нам не до гендерных предрассудков.

Звякнул кухонный лифт.

– Охренеть! – завопила Натаха. – Да тут и вино! Алкоголь, божечки, как я тебя хотела!

Поднос сервирован точно так же, как предыдущий.

– Аркогорь есть тут! – сказала Сэкиль, открывая тумбочку.

– Девки-тётки-мужики! Мы в раю! – выдохнула Натаха.

***

Настоящий минибар – несколько бутылок разного вина, бутыль шампанского, водка, виски, пиво, снеки. Как в дорогой гостинице, только этикетки нейтральные – чёрным по белому, без картинок. «Вино красное сухое». «Вино белое сухое». «Вино красное полусладкое». «Вино игристое». И так далее.

– Пиво, пивко, пивцо, пивасик! – Натаха ухватила бутыль «Пива светлого» и заметалась в поисках открывашки. – Даже не просите, не поделюсь!

Открывашка нашлась в дверце минибара, но запоздало – женщина решительно содрала пробку своими редкими и желтоватыми, но, похоже, крепкими зубами.

– Стакан возьми, Натаса!

Содержимое бутылки уже стремительно убывало, потребляемое прямо из горлышка.

Звякнул кухонный лифт – пришла третья порция.

– Я помоюсь поззе! – решительно заявила Сэкиль. – И укусу всякого, кто дазе посмотрит на мою рыбу!

Глава 24. Аспид

Why is a raven like a writing-desk?Lewis Caroll. Alice in Wonderland

______________________________

Я смотрел на так и не повзрослевшие лица своих бывших выпускников. Микульчик без возражения открывал капсулу за капсулой. Они не казались спящими. Они казались покойниками, которым не дают окончательно умереть при помощи электрического вуду. Провода, шланги, электромиостимуляторы и массажёры. Капсулы поддерживают жизнь тела, пока их сознание… Где? Где-то. Я уверен, что оно есть и чем-то сильно занято. Не таковы мои ребята, чтобы просто впасть в кому.

– Активность мозга у всех очень высокая, – подтвердил мою убеждённость доктор. – Они упорно над чем-то работают.

– Микульчик, но так же нельзя.

– Наверное. А как можно? Если их отключить, они умрут. Если их не отключать – наверное, умрут тоже. Но не сразу. И, может быть, не все.

– Почему всегда приходится выбирать между херовыми и совсем херовыми вариантами? Не отвечай, это риторический вопрос.

***

В гостиной – Эдуард и Настя. Беседуют. Настя немного смутилась, Эдуард – ничуть. Смотрит нахально и уверенно, с ехидным превосходством. Мы с Михой играем в шахматы – почти на равных, потому что он маленький, а я просто хреново играю, – так вот, у него такое лицо делается, когда он продумал пакость на пару ходов вперед, а я никак не догадаюсь, какую именно. В случае Михи это мило. В случае Эдуарда – нет.

– Настя, можно тебя отвлечь?

– Да, иду. Потом договорим, Эдуард.

– Вы уже «на ты»? – не удержался я, пока мы поднимались по лестнице.

– Пап, я знаю, что он тебе не нравится. Давай не будем это обсуждать?

Вот и всё. Ответа: «Нет, все равно будем», – ситуация не предусматривает. Если настаивать, разговора не получится, только поссоримся. С воспитанниками я в таких случаях могу прибегнуть к манипуляциям, хитростям и софистике, но на дочь это не действует. Она меня слишком хорошо знает.

«Не будем обсуждать», – это означает, что ситуация её эмоционально затрагивает. Имеет право. Но какого чёрта её затрагивает Эдуард?

Когда дети вырастают, то родители перестают быть их проблемой. Но они остаются проблемой родителей. Анизотропный процесс.

– У тебя было дело, или ты просто хотел обломать разговор?

– Дело.

– Внимательно слушаю.

Тон сухой, как коробка силикагеля. Дочь мной недовольна.

– Мне нужно посмотреть Дораму.

– Это общедоступная трансляция, пап. Уверена, ты сумеешь подключиться сам.

– Мне надо посмотреть с тобой. Я никогда не смотрел линию, где Джиу, я не замечу разницы, если она есть.

– Это связано с нашими ночными… гостями? – смягчилась Настя. – Ты сказал, что они не актёры… А кто?

– Думаю, персонажи. Не спрашивай, как это возможно.

– Заинтриговал, – призналась она. – К тебе или ко мне?

***

У Насти очень чисто и строго. Как будто не она превращала в уютную помоечку свою комнату всё время, пока мы жили вместе. Запрещенную к уборке (и для меня, и для Марты) помоечку, где девочка чувствовала себя комфортно, как упавший в мусорное ведро опоссум. Теперь живёт одна – и поди ж ты, стерильно. Мы уселись на кровать, и она расшарила для меня трансляцию. Кобальт учёл второго зрителя, проекция развернулась.

Теперь мы смотрим сбоку и чуть сверху на неторопливо едущий по дороге мотоцикл. За рулём коренастый Степан, сзади, почему-то спиной к нему, сидит Отуба. Ноги в высоких грубых ботинках упираются в задние фонари. В коляске, свесив ноги наружу, развалилась Джиу.

Эффект Дорамы – стоит заинтересоваться чем-то, план меняется. Теперь я смотрю на Джиу вблизи, как будто с точки над носом коляски. Выглядит красиво, но немного по-киношному. Впрочем, это ведь и есть нечто вроде кино, не так ли?

Удовлетворив моё любопытство, камера (на самом деле, никакой камеры нет, но так привычнее) даёт общий план. Мотоцикл, негромко, но внушительно бормоча двигателем, катится по знакомой дороге.

– Ой, это же…

– Жижецк, – подтвердил я, – насыпная дорога на дамбу.

– Офигеть. Они правда персонажи! Пап, как это?

– Не знаю. Прими как данность. Давай дальше смотреть.

– Но… Как же их локация из Дорамы? Ведь зрители не поймут, почему они вдруг на каких-то болотах… Ой, а нашу встречу в Макаре тоже показывали? А я была чёрт те в чём…

– Думаю, Настюх, это видим только мы с тобой. Дорама же нелинейна, хотя я понятия не имею, как это работает.

– Никто толком не понимает. Что-то там про топологию, много математики. Ой, смотри, подъезжают!

Мотоцикл съехал с дороги и, переваливаясь на кочках, подкатился к низкому бетонному зданию с железной дверью. Я бывал внутри – там насосная станция, не дающая болотам обводняться. На самом деле, мы зовём это место «болотами» по инерции – теперь это, скорее, заливные луга. Трясина отступила дальше, и туда по-прежнему не добраться. Во всяком случае, поверху.

Отуба спрыгнула с мотоцикла, подошла к двери и, взявшись руками, рывком сдёрнула навесной замок, вывернув дужку. Ого.

Условная «камера» нырнула за ребятами внутрь – они ходили, внимательно рассматривая оборудование, но ничего не трогали. Насосы периодически включались – то один, то другой. Недолго работали, наполняя помещение неприятным тяжёлым гулом, потом щёлкали контакторы, и всё затихало. Автоматика продолжает контролировать уровень грунтовых вод, не требуя вмешательства человека. Хотя оно наверняка возможно. Честно сказать, не представляю, в чьём ведении сейчас это хозяйство. Где-то в городе есть какой-то пульт управления? Может быть, проникновение в насосную зафиксировано, и туда уже выдвигается полиция?

Команда Джиу не стала дожидаться. Увидев, всё, что хотели, они аккуратно притворили дверь, вставили в ушки изуродованный замок, погрузились на мотоцикл и покатили в город – кружным путём через дамбу. Мы некоторое время смотрели, как они едут, потом отключились.

– Знаешь, уже как-то совсем по-другому смотрится, – сказала задумчиво Настя. – Как будто подглядываешь.

***

В моей комнате сидит в кресле и болтает ногой Фигля.

– Я её впустила, ничего? – спросила Нетта.

– Я пришла, ничо? – спросила Фигля.

– Конечно, – ответил я обеим. – Рад, что ты наконец вышла из своей комнаты.

– Ништо, – отмахнулась девушка, – пора нам с тобой, Аспид, делом заняться. Время-то уходит.

– А чего это оно уходит?

– Завтра – Большая Луна. Не ждать же следующей. Кто знает, сколько мёртвым по земле ходить позволено? И не надо так на меня смотреть. Лечил ты меня как мог, старался, ценю. Но ты не Балий, не тебе мёртвое живым делать.

– А Балий может?

– Надеюсь на то. Или боюсь. Не решила ещё. Не знаю цены. Но спрошу.

– А если дорого запросит?

– Поторгуемся. Может, на двоих нам скидку дадут?

– А мне-то зачем торговаться?

– Ты всё думаешь, что живой? Ну, думай дальше. А детишек выкупить не хочешь? Или с глаз долой – да из сердца вон?

– Что ты о них знаешь, Фигля?

– Мало, Аспид. Это же ты их новому Хозяину скормил. С тебя и спрос будет.

– Не знал я, Фигля.

– Не впервой я эти слова от тебя слышу. И как, стало легче?

– Ничуть.

***

– Гражданка начальник?

– У тебя есть для меня новости? – Лайса хмурится, моя проекция её от чего-то отвлекает.

– Я нашёл проводника к Сумерле. Это не Клюся, но тебе, как я понимаю, без разницы. Завтра в ночь выходим.

– На Большую Луну? Логично. Но я бы всё же поинтересовалась личностью проводника, если ты не против.

– Фигля.

– Но она же…

– Ей, скажем так, лучше.

– Знаешь, проводник с суицидальным комплексом, или что там у неё…

– Скорее антисуицидальным. Она уверена, что уже умерла. Впрочем, это не важно.

– Ладно, её психическое здоровье – не моя забота. У меня своих проблем хватает. Да чёрт! Уверен? Тебе точно это надо? Хрен с тобой…

Я не сразу понял, что она говорит не со мной, но потом Кобальт расшарил трансляцию, и я увидел Ивана.

– Антон, я пойду с вами.

Лайса закатила глаза и сделала сложное лицо.

– Какого хрена?

Когда-то я всерьёз подумывал его убить. И было за что. Но с тех пор много воды утекло, да и сам он уже не тот.

– Что, паршиво выгляжу?

– Ну…

Когда-то Иван брал у меня на ринге три раунда из пяти. Он моложе, крупнее, у него длиннее руки и были лучше физданные. Сейчас носит спортивные штаны только для того, чтобы ремень брюк не давил на пузо.

– Знаю. Плевать. Я должен пойти с вами. Это не жизнь. Я как мёртвый с тех пор. Ничего не хочу и ничего не могу.

Лайса за его спиной изобразила мимикой «Да объясни ты ему…»

– Это не оздоровительная прогулка, Иван.

– Я знаю. Мне нужно к Балию.

– Да мне как бы насрать, что там тебе нужно. Мы не в Изумрудный город к Гудвину идём по дороге жёлтого кирпича. Никто не даст мне мозгов, тебе храбрости, а Лайсе мужика хорошего. Кроме того, я тебе просто не доверяю. Лайса, решай свои семейные проблемы без меня. До завтрашнего вечера.

Трансляция отключилась.

***

– Антон, я боюсь.

– Нетта…

– Я знаю. Я не отговорю тебя. Тебя никто никогда не мог ни от чего отговорить, если ты решил. Твое «Я должен» сильнее даже тебя самого. Но я не могу не сказать – я боюсь.

Мы сидим на её берегу, море тихо шепчет что-то под мостками. Я занял капсулу без веского повода – по расписанию у нас терапевтический сеанс с Фиглей, но она только отмахнулась: «Мёртвые не болеют». Так что это использование дорогостоящего казённого оборудования в личных целях и провоцирование вирт-зависимости. Но мне насрать.

– Я понимаю, что это опасно. Но в моей жизни было полно всякого опасного. Одним больше, одним меньше…

– Однажды твое везение не сработает. И что тогда делать тем, кто тебя любит?

– Однажды все умирают, Нетта. Я не могу лежать завёрнутый в вату. Я не ёлочная игрушка.

– Ты прав. И всё же… Знаешь, твоя дочь уже взрослая – но ей будет очень больно потерять тебя. Твой сын уже лишился матери. Он растёт в детдоме, но стать сиротой – это другое. Клюся, у которой всё сложно, но без тебя станет ещё сложнее. Дети интерната, возложившие на тебя все свои надежды. Это правда того стоит?

– Ты не упомянула себя.

– Я не имею значения. Меня просто не станет.

– Ты имеешь значение, – я обнял её за плечи, с наслаждением вдыхая запах волос. – Иногда мне кажется, что только ты и имеешь. Но посмотри на это иначе – любой человек может умереть в любой день. Просто так, от внутреннего несовершенства или несовершенства мира. Оторвался внутри тромб, отвалился от балкона кирпич – и опаньки, «безвременно-безвременно». Говно случается. Нельзя жить, считая шансы, это глупо и не работает. Вероятность смерти я всегда воспринимал как блондинка из анекдота про динозавров – или встречу, или нет. Пятьдесят на пятьдесят.

– У тебя всегда было плохо с математикой, – тихо засмеялась Нетта.

Она прижималась к моей груди, и от её смеха внутри меня что-то сладко вибрировало. Для чего так точна реальность капсулы? Лишний раз напомнить, как никчёмна моя?

– На самом деле, опасность довольно умозрительная. Если бы Сумерла хотела меня убить, у неё было на это полно времени. А Великий Балий вообще, на мой взгляд, страшилка.

– Я боюсь не того, что Сумерла или Балий захотят тебя убить.

– А чего?

– Что ты захочешь умереть сам.

– Вот тут не понял, – я отстранил от себя Нетту, поднял её лицо за подбородок и посмотрел в невозможно прекрасные янтарные глаза.

Она отвела взгляд, отодвинулась и уставилась в море.

– Ты чувствуешь себя несчастным, ненужным, бессмысленным и пустым.

– А, ну это у меня просто депрессия. Чего-то там с серотонином и дофамином. Микульчик объяснял, что в депрессии нет ничего стыдного. Это как диабет – не вырабатывается что-то в организме. Поэтому ты объективно в норме, а субъективно в жопе. Дурацкая химия дурацкого тела, тут я прям тебе завидую. Но таблетки справляются, я не склонен к суициду.

– Дело не в суициде. Если тебе предложат сделку, где ценой будет твоя жизнь, ты можешь согласиться.

– Прекрати, солнце моё глазастое, – я притянул Нетту к себе, – моя жизнь не годится на ценник. Она говна не стоит.

– Просто помни – есть те, кому ты важен.

***

– Ты, конечно, попрёшься?

– Откуда ты?..

– Просто сложила два и два. Ты слишком быстро перестал меня домогаться.

– Клюся!

– Не клюськай! Не в этом смысле домогаться, дождёшься от тебя. А просить отвести к Сумерле. Если такой упертый старый маразматик, как ты, отстал после первого отказа, значит, просто нашёл другой вариант. А кто у нас по кривым дорожкам горазд? Не азовкина ли лихованка? Не Фигля ли, блядво не вестное? Вот я её и спросила, керасть мухортую, необытную.

– И что Фигля?

– Запираться не стала. Ей-то что? Она ж себя в покойниках числит. Гордится даже, сиромаха нетребная. Вот только ей-то на тебя-то насрать, глупый старик. А мне – нет!

– Клюся…

– Не клюськай! Я уже настроилась нажраться на твоём юбилее! Сплясать на столе, лезть целоваться, наблевать на ковёр, нарыдать на плечо – что там ещё делают пьяные девушки? Твои поминки мне этого не заменят!

– Да что вы все как сговорились? Да кому я нафиг нужен!

– Мне! Мне ты нужен, мерзкий старикашка! Над кем я буду глумиться, если тебя не станет? Кто будет пялиться на мою задницу, делая вид, что он выше этого? Блин, Аспид, что за нафиг вообще?

– Успокойся, со мной будет Лайса.

– И что Лайса?

– У неё ножки красивые, но короткие. Я быстрее бегаю. Пока её доедят, уже смоюсь.

– Ну конечно, я прям сразу поверила… А кто «все сговорились»?

– Просто выражение.

– Не ври мне, противный пенсионер. Так, Настюха не в курсе, это точно. Она там с Эдуардом курлычет, тряся оперением, ей не до тебя…

– С Эдуардом? Курлычет?

– До койки у них вроде не дошло, если тебя это успокоит. Но щебечут уже на одной волне. И не говори, что я тебя не предупреждала.

– Предупреждала, – признал я, – а толку?

– Любовь зла, – согласилась Клюся, – вот хоть на меня посмотреть. Но кто же эти «все»? Ребятам бы ты не сказал, ты сволочь скрытная. Сына тем более пугать бы не стал. Лайсе на тебя насрать, у неё свой мужик дурней дурного. О, точно! Твоя воображаемая подружка! Нетта! Знаешь, ты бы иногда к ней прислушивался, что ли. Это самая разумная часть тебя.

– Чойта «воображаемая»? Это мой вирп.

– Их отключили пять лет назад, если ты не в курсе. Когда моя Аркуда попрощалась и исчезла, я рыдала три дня.

– Я знаю, но с Неттой вышла какая-то программная накладка, и она осталась. Да что я рассказываю, ты же её тоже видишь!

– Я и Дораму каждый день вижу, – возразила Клюся. – Но это не значит, что её персонажи реальны.

– Антон Спиридонович, можно?

– Джиу, ребята, почему бы вам разнообразия ради не заходить иногда в дверь?

– Эпический компонент! – сказала в сердцах Клюся. – Команда Джиу, лезущая в окно к Аспиду. Ну, теперь я точно видела всё. Может быть, я тоже персонаж чего-нибудь? Комическая девица небольшого ума, над которой ржут зрители какой-то из линий Дорамы? Нет-нет, не говорите мне, не хочу знать… Я, кстати, Клюся, ваш зритель.

– Тогда мы можем не представляться, – буркнул Степан. – Надеюсь, ты моя фанатка? Расписаться тебе на сиське?

– Обойдусь, спасибо. Не для тебя мои сиськи росли, мелкий. Но пара объяснений, Аспид, мне бы не помешала.

– Они идут с нами.

– Только я, – перебила меня Джиу, – у ребят другая задача.

– Не утопите нас ненароком.

– Ты в курсе? Ах, да, Дорама…

– Знаете, ребятки, я ни хрена не поняла, но я пойду с вами, – заявила Клюся.

– На кой черт ты нам сдалась? – ощетинилась Джиу.

– Тебя вот не спросила. Это мой личный Аспид, и я его никому не доверю! Поломаете, потеряете, забудете покормить…

– Может, тогда сразу пустим впереди оркестр? – скептически спросил Степан. – Чтобы все знали – цирк приехал!

– Забей, Стёп, – успокоила его Отуба, – все, кому надо, уже в курсе. Пусть идёт, если хочет. Может, ей тоже есть что спросить у Балия.