Текст книги "Время кобольда (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Иди в жопу, Кэп, – обиделся Сэмми и, поднявшись, ушёл в свой угол.
Подумаешь, какие мы нежные…
– Знаешь, Кэп, я вспомнила… – подошла ко мне негритянка.
– Всё?
– Откуда мне знать, всё или нет? Сравнивать не с чем.
– Логично, – согласился я.
– У нас с тобой отношения, или нет? Я помню, что мы…
– Сношения у вас, – сердито сказала Натаха, – обычный разовый трах. Животное начало. Мужикам вообще без разницы, в кого совать.
– Это ты про себя? – с невинным видом спросила Абуто и через секунду валялась на полу, прижатая могучим коленом.
– Попизди мне тут, кучерявая! – злобно зашипела женщина.
– Так её, Натаса! – поддержала из угла Сэкиль. – Ведьму сёрную!
Негритянка утробно взвыла, по-змеиному выкрутилась, изогнувшись всем телом, и вдруг оказалась на ногах, оставив у Натахи в руке клок жёстких кудрявых волос.
– Н-на! – стоявшая на коленях женщина получила хлёсткий удар длинной чёрной ногой по лицу и опрокинулась назад.
– Ах ты блядь…
– Н-на! – голова Натахи сухо и громко стукнулась об пол, глаза её закатились.
– Сюка! Сюка! – из угла в два прыжка вылетела Сэкиль с длинным полумечом-полуножом в руке. – Полуси!
Негритянка легко уклонилась и провела эталонный лоу-кик – маваси гери гедан, но азиатка приняла его на нижний блок, сократила дистанцию и на развороте врезала ей локтем в живот. В следующую секунду я врубился между ними, одновременно блокируя клинок Сэкиль и толчком отправляя на пол Абуто. Весовая категория решает.
– Хватит, девочки. Повеселились – и будет. Сэкиль, отдай железку. Отдай, я сказал, порежешься, – я выкрутил тесак и отбросил в угол. – Абуто, ещё раз махнёшь на меня ногой – оторву и вставлю пяткой в жопу. Я серьёзно.
– Ох, моя башка… – застонала, поднимаясь с пола, Натаха. – И где эта чёрная сволочь?
– Ты на меня напала! – крикнула Абуто, ощупывая образовавшуюся на голове залысину.
– А ты думай, что говоришь! А то остатние волосья повыдергаю!
– Ручки коротки! И ножки! И жопа!
Негритянка нервно пританцовывала, меняя опорную ногу и держа руки на среднем уровне. Неплохо движется.
– Ах ты манда костлявая!
– Ты мою манду не щупала!
– Пусти, Кэп, я ей въебу! – рвётся из моих рук Сэкиль.
Охренеть ситуация.
– А ну, прекратили! Нашли время!
– Прости, Кэп! – первой опомнилась Сэкиль. – Нервы!
– Да не нужен мне ваш Кэп! – крикнула Абуто. – Тоже мне ценность! Кошки влюблённые!
– Вот и помни, сто он нас!
– А хоть бы и влюблённые! – в запале брякнула Натаха. – Не твоё дело, головёшка! Держись от него подальше!
Моего мнения, как я понимаю, тут вообще никто не спрашивает. Хоть драка прекратилась. Все расползлись по углам. Ну, кто первый?
Натаха.
– Прости, Кэп, я зря залупилась. У меня на тебя прав никаких нет и быть не может. Хочешь трахать черножопую – кто ж тебе запретит? Извини ещё раз, всё время забываю, что я тебе никто.
– Ты мне друг, Натаха. Настоящий хороший друг. Это важнее, чем «трахать». Это она мне никто. Пока. Но, может, ещё станет другом. В любом случае, последнее, что нам сейчас нужно – это передраться. Вы друг друга поубиваете, Сэмми повесится, останусь я тут один, как дурак. То-то будет красота!
– Прости, больше не буду. Но и она пусть… А, ладно, плевать, правда. Ногами махать она ловка, но в другой раз я буду готова.
– Натаха!
– Всё-всё! Уяснила! Никаких драк.
– То-то же!
– Кэп-сама, я ей не доверяю! Я знаю, ты не доверяес мне, а я не доверяю ей, знасит, она в два раза подозрительнее! – Сэкиль косится азиатским глазом на негритянку. – Посему она как ты, а не как мы? Посему нисего не помнит? Это странно!
– А что здесь не странно, Сэкиль?
– Я буду средить за ней, Кэп!
– Да на здоровье. Всё равно заняться нечем.
– Эй, Кэп. Я не хочу обижать твоих женщин, но лучше бы им от меня отцепиться.
– Пожалуй, никто из них не подходит под определение «моя женщина». Не задирай их первой, и всё.
– Почему они не забывают, как мы?
– Не знаю. Если и знал, то забыл.
– Глупо как. А что мы будем делать дальше?
– Пойдём в столовую.
– В столовую? Ах да. Еда. Думаешь, она там ещё есть?
– Вот и проверим.
***
– Мне снова кажется, что мы входили на другом этаже, – сказала Натаха, осмотревшись на лестнице.
Ей никто не ответил, всем уже плевать. Сориентировались по меткам на стенах, пошли вниз, к нашему.
– Странно, дверь закрыта.
– Изнутри, – подёргал Сэмми.
– Кто там ломится? – послышался с той стороны испуганный голос.
– А кто там заперся? – спросил я.
– Эй, Кэп, это ты что ли?
– Ну я.
– Так что ж ты не говоришь, что это ты!
– Васятка? – дрогнувшим голосом спросила Натаха.
– А кто ещё? – Дверь открылась. – Привет, Натах. Здоров, Сэм, привет, Абуто, Сэкиль. Уже вернулись? Рано вы сегодня. Нашли что-то?
– Похоже, что да… Понять бы ещё – что именно…
– Ну, Стасик рад будет, он всё под себя гребёт, жопа поляцкая.
Мы слушаем его трындёж и молчим, озираясь. По коридору шляются люди. Кто-то идёт в душ с полотенцем на плече. Кто-то из душа – с мокрой головой. Кто-то в столовую, кто-то просто так болтается. Вон, кстати, Костик, тело которого мы упокоили в морозилке. Весь, целый, с головой на месте. А вон и его мудейшество – народный староста Стани́слав Анально-Альтернативный. Выступает нам навстречу, весь преисполнен говна. Всё как всегда. Как будто и не было кровавых разводов на стенах, исчезновений и ужаса.
– Кто все эти люди? – спросила Абуто тихо. – Почему этот мальчик знает, как меня зовут? Это похоже на ловушку.
– Не спеши. Я сам не понимаю, что происходит.
– Васятка! Живой, дрочило карманное! – на выдержала Натаха и обняла его, зажав худого парня между сисек.
– Натаха, ты чего? – задушенно пищал он.
– Я вот чего не понимаю… – начал вещать своим самым говнистым тоном дошедший до нас Стасик. – Община вас содержит не для того, чтобы вы…
– Заткнись, – сказал я ему. – Не до тебя.
Он выпучил глаза, но заткнулся.
– Кэп! – тихо сказал мне Сэмми. – А ведь они мёртвые все. Как есть мёртвые.
Проигнорировав возмущенные вопли Стасика и молчаливое удивление остальных, мы ушли в комнату.
– Так, я хочу понять хоть что-нибудь, – сказал я.
– Мне страсно, Кэп, – призналась Сэкиль. – Они какие-то не такие.
– Или наоборот, слишком такие, – задумчиво произнесла Натаха. – Как будто и не было ничего.
– Сэмми, что значит «мёртвые»?
– Кэп, они… Как я.
– А раньше были не такие?
– Я не знаю. Раньше я не был мёртвым. Или не знал, что я мёртвый. Может, они такими были всегда, и я таким был всегда, просто я этого не знал. А может, мы все умерли в ту ночь. Но я ведь хожу и разговариваю, хотя и мёртвый? Почему бы и им не ходить и не разговаривать?
– Кэп, открой, это Станислав! Я требую! – раздался стук в дверь.
– Пошёл нахуй, Стасик, – крикнул я в ответ.
Он заткнулся. Но это ненадолго, я его знаю. Даже смерть его не заткнёт.
– Не могу сказать, что мне стало понятнее, Сэмми.
– Что ты от меня хочешь, Кэп? Я сам не понимаю. Если ты меня выставишь за дверь, к этим, я, наверное, забуду всё и стану совсем как они. Буду бродить от столовой к сортиру и обратно, пялить баб в душе и спать без снов. Разве не счастье?
– Так что же ты не идёшь? Никто тебя не держит.
– Что-то не хочется.
– А чего хочется?
– Стать живым.
– Есть идеи, как это сделать?
– Нет. Но пока я с вами, я хотя бы знаю, что мёртвый. И лучше окончательно сдохнуть, чем к ним вернуться.
– Что будем делать? – обратился я к женщинам.
– Дай мне бумагу и ручку, – сказала Абуто. – Я тоже хочу всё записывать.
Я достал из стола свой запас и отделил ей пару листочков.
– Маркер вернёшь, он один.
Она кивнула и уселась за стол. Пусть пишет. Два летописца лучше одного.
– Сэкиль, Натаха? Есть мысли?
– Не знаю, Кэп, но мне от них страсно.
– Я не поняла, Кэп, но я вообще не очень умная. Может, хотя бы пожрём? Дохлые они или нет, но еда-то, наверное, съедобная.
И мы, не придумав ничего лучше, пошли в столовую. На раздаче снова стоит Васятка, котлеты и пюре ровно такие же говённые, как всегда, не лучше и не хуже. Все перестали есть и уставились на нас, но мы не обращаем на них внимания, потому что теперь окончательно непонятно, кто они или что они. И где в этой картине мы.
– Кэп!
– Чего тебе, Стасик?
– Ваше игнорирование возмутительно и недопустимо! И я Стани́слав!
– Стасик, я же сказал тебе, куда идти, почему ты ещё не там?
– Вот так, значит? И с чего такое отношение? Мы, конечно, не друзья, но почему внезапная враждебность?
– Видишь ли, Стасик, – попыталась объяснить Натаха, – тебя тут, возможно, вообще нет. Ты, говорят, помер. И они, – она обвела рукой столовую, – померли. Так о чём с вами разговаривать?
– Так вот в чём дело… – печально сказал Стасик. – А я думал, что вы не догадались… Давайте, ребята!
И он кинулся на меня – тупо всем весом, опрокинув на пол вместе со стулом. Я оказался просто не готов – сидел за столом, ел, не ожидал. Стасик прижал меня, не давая ни ударить, ни вытащить пистолет. Мне требовалась буквально секунда, чтобы сбросить его неумелый захват, но мне её не дали. Сидевшие за столами вскочили и бросились на нас, не дав встать или разорвать дистанцию, и буквально завалили телами. Кто-то орёт, что его укусили, кто-то стонет, получив от меня ногой по лодыжке, сопит, сосредоточенно отбиваясь, упорная Натаха – но мы уже проиграли.
Нас почти не били – Стасик мстительно и неумело попинал меня связанного, остальных вообще не тронули после того, как обездвижили, связав полотенцами и полосами ткани от разорванных простыней. Оттащили, прислонили сидящих к стене, встали полукругом, глядя сверху вниз. Стасик крутит в руках вожделенный пистолет. Обрёл, значит.
– И что дальше? – я сплюнул под ноги Стасику, слюна оказалась красной.
– Ты мне скажи, Кэп. Или кто ты там на самом деле?
– На каком, нахер, «самомделе»? Стасик, ты окончательно тронулся? А вы, люди, что, не видите, что у него кукуха выскочила?
Но они стоят и смотрят молча.
– Нет, Кэп, – усмехнулся этот микродиктатор, – больше ты им головы не заморочишь. Мы теперь всё знаем. Когда мёртвый, то понимаешь за жизнь.
– Мы умираем каждую ночь, Натаха, – сказал смущённо Васятка. – Умираем и не можем умереть, потому что мёртвые. И это хуже ада. И мне плевать, что у нас с тобой было, потому что мы так больше не можем.
– Но вы-то другие, – добавил Стасик, – все, кроме этой аппетитной чёрной жопки. Да, Сэмми? Почему ты с ними, дружочек?
– Ты знаешь почему, – буркнул Сэмми.
– Да, мой хорошенький, знаю, конечно. Потому что они живые. Или хотя бы не мёртвые. И пока ты с ними, ты почти жив, да? Ах, Сэмми-Сэмми, таким надо делиться. Ты же поделишься со своим хорошим дружочком Станиславом, мой чёрный пупсик?
– Оу, Сэмми, я не думара, сто ты гей, – удивилась Сэкиль.
– Я не гей, – мрачно буркнул Сэмми, – просто иногда экспериментирую. А что такого? Мне было скучно. Развяжи меня, Стасик, я такое же дохлое дерьмо, как вы.
– Ты не будешь делать героических глупостей?
– Пусть геройствуют живые.
– Развяжите его, он бесполезный.
Сэмми подняли на ноги и развязали. Он, стараясь не глядеть в нашу сторону, отошёл подальше и уселся за один из столов.
– Что мне делать с вами, Кэп? – спросил Стасик.
– Тебе не кажется, что это надо было продумать до того, как набрасываться?
– Нет. Я знаю, что ответ в вас. Но не знаю, в чём он состоит.
– На что ответ?
– Как нам перестать умирать.
– Не знаю.
– Может быть. А может быть, и нет. Но это неважно. Ты не представляешь себе те муки, которые мы испытываем, и, поверь, мы попробуем всё, чтобы их избежать. Может быть, достаточно просто быть рядом с вами. Может быть, вас надо трахать. Может быть, надо пить вашу кровь. Может быть, вас надо убить и съесть – но это уже последний способ, сам понимаешь. Только если ничего больше не поможет.
– Предложил бы тебе отсосать для начала, но тебе в радость, а мне противно.
– И это попробую, – ничуть не смутился Стасик, – уж больно цена высока. У нас впереди вечность мучений, это отлично мотивирует. Так что, если ты знаешь способ, лучше скажи сам, сэкономим время.
– Хочешь верь, хочешь нет – без понятия.
– Жаль, – вздохнул Стасик, – искренне жаль. Ты, конечно, отвратительно самодовольный гетерошовинист и гомофоб, но я не испытываю радости от того, что придётся с тобой проделать. Ну, почти не испытываю…
Какая всё-таки гнусная у него ухмылочка. И где он научился так связывать? Вообще не получается растянуть узел.
– Эй, – сказала Абуто, – может, меня отпустите? Я тут вообще случайно…
– Вот ещё. С тобой мы тоже поэкспериментируем, нельзя упускать ни одного шанса.
Я почувствовал на своих запястьях чьи-то ловкие пальчики. Сэкиль пытается ослабить узлы. Она тянула и дёргала, но бесполезно – слишком плотно и туго, у неё просто не хватает сил. А меня стянули так, что я пальцев почти не чувствую.
– Тащите кровати, – скомандовал Стасик.
Принесли четыре разобранных кровати, собрали, застелили матрасами. Нас перенесли на них, предварительно сводив в туалет. Не знаю, как женщин, а меня не развязали. Стасик лично оказал мне помощь. Хорошо, что в полночь я это забуду. Надеюсь, завтра я это не вспомню.
Навалившись вчетвером, развязали мне руки и привязали их к раме кровати. Теперь они хотя бы не так затекают. С женщинами поступили так же.
– Может, их сразу раздеть? – предложил кто-то.
– Давайте не будем начинать с насилия, – отказал этому озабоченному Стасик. – Возможно, окажется достаточно их присутствия. Пододвигайте стулья, садитесь рядом, ночь уже близко.
Вокруг нас сгрудились люди, каждый старается поставить стул вплотную к кровати и коснуться наших тел. Стасик положил руку мне на живот, и это крайне омерзительно.
– А ну, кончай меня лапать, онанист! – возмутилась сзади Натаха.
Сэкиль и Абуто молчат, я тоже. Разговаривать бесполезно. У моего плеча устроился на стуле Сэмми, и вторую руку Стасик положил ему на колено. Негр поморщился, но руку не сбросил.
– Начинается, Станислав, – говорит кто-то, кого я не вижу. Голос женский.
– Держитесь за них.
В меня судорожно вцепился десяток рук. Некоторые делали больно, будут синяки, но я не обращал на это внимания. Я сосредоточился на том, как тонкое лезвие натахиного самоточенного ножика осторожно подрезает тканевую полосу, которой привязана к кровати правая рука. Молодец, Сэмми, не слил нас. Одной правой маловато, но надо же с чего-то начинать.
– Су-ука, блядь, су-у-ука… – начал подвывать мужской голос за спиной.
– Божемой, божемой, божемой… – вторит ему женский.
– Убейте меня кто-нибудь!
– Не могу больше, не могу!
– Ямёртвая, ямёртвая, ямёртвая…
Руки вцепляются в меня сильнее, кажется, сейчас будут рвать на куски.
– Да больно же блядь, что вы творите! – орёт Натаха.
Треск ткани и крик:
– Прекратите! Не надо!
Кажется, там переходят к более близким тактильным контактам. Ну давай, Сэмми, режь быстрее!
Негр сереет на глазах, глаза его закатываются. Последние волокна – и он оставляет нож в моей ладони.
Слышу звуки потасовки и визг Сэкиль – кажется, там не поделили, кто будет её первым насиловать. Бью освободившейся правой Стасика снизу в нос, чувствую, как ломается хрящ. Угол неудобный, замаха нет, лезвие в руке мешает, но я постарался. Стасик отлетает, отваливаясь от кровати, и я быстро пилю тряпку на левой. Мне никто не мешает специально, вцепляются в руки и ноги, не видя, что происходит. На, получи! Ах ты так? Ты тоже… Теперь ноги.
Они не способны оказать сознательное сопротивление, просто цепляются за одежду и руки, пытаются то ли обнять, то ли повиснуть. Со всех сторон вой и плач, кто-то стоит на коленях, молча и страшно бьётся головой о кафельный пол, словно в пародии на молитву. Сухой мерзкий стук, летят капли крови. Завывающая женщина пытается порвать себе вены алюминиевой вилкой, потом бросает её и с разбегу врезается головой в стену, неловко заваливаясь на бок.
Я аккуратно вытаскиваю у Стасика из кармана свой пистолет, и к нему сразу тянется несколько рук, которые я отбиваю рукояткой. Патроны в дефиците, пусть сами как-нибудь. Сэкиль бешено вращает глазами и пытается кусаться, майка разорвана спереди сверху донизу, штаны спущены, какой-то мужик рвёт с неё трусы, но они прочные, и ей больно. Бью его ногой в копчик, ноги ещё не отошли, удар выходит смазанным, но хватает – отлетает с криком. Натаха каким-то образом освободила одну руку и теперь душит ей Васятку, но тот, даже выпучив глаза и задыхаясь, терзает руками её грудь. Одним движением ножика перехватываю верёвку на руке Сэкиль, сую в освобождённую ладонь рукоять. Кинувшись к кровати Абуто, где кто-то буквально зубами грызет её голое чёрное бедро, вижу краем глаза, как азиатка втыкает лезвие кому-то в пах.
Нападающих много, но они бестолковы, неумелы и не вполне уверены, чего хотят больше – растерзать нас или покончить с собой. Мы бы отбились, я уверен – но тут меня обресетило.
Глава 14. Аспид
Five nights warmer than one night. But they should be five times as cold.Lewis Caroll. Through the looking-glass
________________________
На утренней пробежке оконфузился – не сразу заметил, что бегу не один. Нельзя так глубоко задумываться, не моё это. Но надо же было придумать, что врать психотерапевту, чтобы он не догадался, насколько я невменяем?
– Привет, Алёна, – сказал я, споткнувшись от неожиданности и чуть не упав.
– Чудо явлено? – ехидно спросила она.
– Видали мы чудеса и почудесатее.
С Петровичем я пытался связаться весь вечер после Совета, но безуспешно. Может быть, он теперь слишком большая шишка для того, чтобы разговаривать с бывшим сотрудником, а может, я у него в блэклисте как не представляющий никакого интереса для «Кобальт Системс». Он теперь топ-топ-топ менеджер, не глава компании, но где-то рядом. Витает в эмпиреях. Что ему директор муниципального детдома в заштатном городишке на задворках всего. Удивительно не то, что он не ответил мне. Удивительно, что он лично вмешался в ситуацию. Дело тут не во мне, конечно, а в кобальтовском оборудовании, установленном в «Макаре». В уникальных капсулах. А Злой Аспид устраивает Кобольда в качестве цепного пса при них. И что на это скажешь? Они правы. Хер я их кому отдам.
– Так что с обещанием? – напомнила о себе Джиу.
– Ладно, – признал я, – чудо было. Лет пять не видел Петровича, и появился он как нельзя вовремя. Выкладывай, что тебе нужно.
– Мне нужна Сумерла.
Сказать, что я удивился, – это как назвать «Кобальт Системс» просто «компьютерной фирмой».
Я конкретно охуел.
Пришлось снова прервать пробежку и присесть на лавочку. Этак недолго и форму потерять.
– Прости, Алёна, я тебя правильно расслышал? Тебе действительно нужна эта древняя злобная хтонь?
– Она нейка.
Вот сразу всё понятно стало, да…
– Она-то нейка, что бы это ни значило. А ты что такое?
– Я не «такое». Я «такая». У вас, Антон Спиридонович, правильные рефлексы, верьте им.
***
– Твои рефлексы, Антон, это патология на патологии, – сказал Микульчик.
Я в это время боролся с рефлекторным желанием разбить ему физиономию, поэтому промолчал, только посмотрел со значением.
– Ты истерический социопат, и давно бы подался в маньяки, если бы это не уравновешивалось болезненными потугами защитить всех, кого тебе не хочется убить. Как хочется сейчас убить меня.
– Микульчик, ты пизданулся? – не выдержал я. – Может, тебе как-то поменьше пить, что ли?
– Да, алкоголь – ещё одно твоё слабое место, – невозмутимо продолжил доктор. – Он защищает тебя от длительного накопления негативного напряжения в психике, периодически обнуляя стрессовый потенциал, но он является проблемой сам по себе.
– Кто бы говорил!
– Мы сейчас обсуждаем не мои проблемы, а твои.
– Ты моя проблема, чёртов мозгоправ!
– Нет, не я. Я не могу быть твоим контролирующим терапевтом, мы слишком близко знакомы. Работать с тобой будет другой. Поэтому заткнись и слушай. Ты чёртов бешеный псих, и любой хороший специалист немедленно это увидит.
– Откуда тут…
– Ты можешь помолчать, агрессивный ты кретин? Я пытаюсь тебя спасти, между прочим! Ты должен в общих чертах представлять, в чём твои проблемы, прежде чем тебя за них ухватит и начнёт выкручивать назначенный терапевт. Я сейчас иду против медицинской этики и могу нанести твоей психике дополнительный вред, вываливая на тебя то, что ты должен осознать в процессе терапии сам. Но я не могу придумать ничего лучше.
– Ты знаешь, кого мне назначат?
– Понятия не имею.
– Но это будет нейтральный специалист или какой-то карманный докторишка, как ты?
– А без разницы. Любой скажет: «Этот парень ебанутый на всю башку». Примерно через полчаса разговора с тобой. И не пытайся меня оскорбить, это не работает.
– Не работает, – признал я, – но как приятно!
– Послушай, – устало сказал Микульчик, – происходят всякие говённые штуки, и я хотел бы видеть детей под твоей защитой. И то, что ты агрессивный психопат, в данном случае только на пользу. Поэтому прекрати сублимировать через вербальную агрессию и послушай уже, наконец, что я тебе говорю.
Я сложил руки на коленях, как хороший мальчик, и изобразил лицом готовность слушать.
– Он будет лезть в твоё детство и говорить про родителей. Не вздумай взорваться, как ты любишь, и послать его нахер, как ты обычно делаешь. Вообще не спорь. В конце концов, он будет не так уж и неправ, вопрос точки зрения. Если… Точнее КОГДА он тебя совсем сильно достанет, разговаривай с ним как про постороннего человека. Которого ты хорошо знаешь, очень похожего, но не тебя. Это будет сложно, ты даже сейчас не представляешь себе, насколько: вирт-терапия – это тебе не на кушеточке попёрдывать.
– Вирт? Ты сказал «вирт»?
– А ты как думал? Самая эффективная психотерапия давно там. А у нас в клинике, как ты знаешь, очень кстати есть оборудование.
– Да вашу мать…
– И мать, и отца, и проезжего молодца. Всё вспомнишь, от всего вздрогнешь.
– Но…
– Всё, наше время вышло. Тебе пора в капсулу. Учти – я не буду знать, что там с тобой происходит. Дальше ты сам по себе.
– Жопа ты, Микульчик, – вздохнул я, – но спасибо, наверное.
– Чем могу.
***
– Здравствуйте, Антон, располагайтесь.
Помещение не имеет мелких деталей, стены затемнены, но есть два кресла. Одно, видимо, для меня, второе в тени.
– Что, вот так всё буквально? – удивился я.
– Надо же с чего-то начать? – ответил с мягким смешком голос неопределённого гендера.
– А вы, простите, мальчик или девочка?
– А кем бы вы хотели меня видеть?
– Я бы вас вовсе не хотел видеть.
– Поэтому пока и не видите. А вы всегда начинаете знакомство с агрессии?
Чёрт. Чёрт. Чёрт. Предупреждал же меня Микульчик!
– Извините, – сдал назад я, – защитная реакция на неловкость ситуации.
– Вы защищаетесь, нападая?
– Я боксёр, привычка.
– Да, ваша биография в общих чертах мне известна. О чём бы вы хотели поговорить на первой встрече?
– Если вам известна биография, то вы наверняка в курсе, что это не моя инициатива.
– Безусловно. Одна из задач, которая стоит перед нами, Антон… Именно «нами», заметьте, вы тоже активный субъект процесса, – это определить вашу профпригодность для работы с детьми. Но это не единственная и не главная задача. Нам с вами предстоит пройти большой совместный путь, на котором вас ждёт множество открытий о себе. Вы закончите его другим человеком, обещаю!
– А если я не хочу становиться другим человеком? – осторожно, изо всех сил стараясь не проявлять агрессии, спросил я. – Если меня всё устраивает?
– Действительно устраивает?
– Целиком и полностью!
– Вы такой хороший человек?
– Э… Ну, как сказать… Не идеальный.
– Вы себе нравитесь?
– Ну… Такое. Не особо…
– Вы одобряете все свои поступки?
– Ну, блин…
– Вам никогда не хотелось вернуться назад и поменять жизненные выборы?
– Хм…
– Вам не бывает стыдно при воспоминаниях о прошлом?
– Да постоянно.
– Вы счастливы?
– Чёрта с два, – признался я.
– Так может быть, вас всё-таки не всё устраивает? И нам есть над чем поработать?
– Поймали, – сказал я. – Наверное, есть.
– Я вижу, – сказала тёмная фигура в кресле напротив, – вы имеете предубеждение против терапии. Почему?
– Это для слабаков, – заявил я уверенно. – Человек должен сам пасти своих тараканов.
– Люди не заслуживают помощи?
– Люди склонны слишком на неё полагаться. Помоги им раз, другой, третий – и вот они ручки сложили и ждут, что ты будешь решать их проблемы вечно.
– Как ваши воспитанники?
Ах ты хитрая тварь.
– Нет, – сказал я осторожно, – не так.
– Почему же?
– Во-первых, они дети. Во-вторых, они пострадавшие дети. Они не способны решить свои проблемы самостоятельно. До того момента, когда они начнут справляться сами, их надо поддерживать.
– То есть, не все люди должны, как вы выразились, «сами пасти своих тараканов»?
– Иногда тараканы слишком сильные, или люди лишком слабые.
– Значит, некоторые люди всё-таки имеют право на помощь?
– Имеют.
– Но не вы? Почему?
– Помощь нужна слабым.
– А вы, значит, сильный?
– Стараюсь.
– Зачем?
– Что «зачем»?
– Зачем вы стараетесь быть сильным?
– Не понял… – озадачился я.
– Сила – для вас цель или средство? Вам нужно быть сильным, чтобы делать что-то требующее силы? Или просто надо быть сильным, потому что вы должны быть сильным? Потому что не считаете возможным принять помощь? Не можете её попросить?
– Помощь нужна слабым.
– Вы видите, что мы пошли по кругу? Вы должны быть сильным, так как не можете попросить помощи, потому что помощь нужна слабым, а вы должны быть сильным…
– Да, есть такое, – признал я.
– Давайте посмотрим на это с другой стороны. Когда у вас начались боли, вы пошли к врачу. Это не противоречит вашим представлениям о том, что вы сильный и не нуждаетесь в помощи?
– Ну, это же другое!
– Почему?
– Э… Я думал сначала, что застудил или потянул. А когда понял, что само не пройдёт, то, конечно, пошёл к Микульчику.
– То есть, вы не отрицаете для себя возможность принятия медицинской помощи?
– Разумеется, я ж не идиот. Аппендикс сам себе не всякий вырежет.
– Но, принимая помощь, к примеру, хирурга или травматолога, вы не готовы принять помощь врача-психотерапевта? Какие ещё врачи, по-вашему, «для слабаков»?
Вот зануда, а?
– Ладно, вы правы, это не очень логично. Но только если воспринимать психотерапевта как врача.
– А меня вы воспринимаете как опасного врага, который покушается на вашу личность?
– Отчасти, – признался я. – Ничего личного, но вы для меня угроза. Не в смысле личности, а в смысле работы. В вашей воле меня её лишить.
– Работа вам так дорога? Люди редко эмоционально привязаны к своей занятости. Ведь там, если не ошибаюсь, не очень большой доход?
– Да, зарплата крошечная, – признал я.
– Значит, она так важна для вас по другим причинам?
– Я отвечаю за детей. Это важно.
– Вы так уверены, что никто другой не справится лучше? При том, что вы, как вы сами признали, не идеальный человек?
– Это было бы самонадеянно с моей стороны. Я не педагог, да и администратор из меня как из жопы керогаз. Если бы мне не помогала… Не помогали другие, мы бы давно обанкротились. Но есть важный момент – мне не всё равно, что будет с этими детьми.
– А почему вам не всё равно?
– В смысле? – опешил я.
– Разумеется, как директору вам не безразлично то, что происходит с вашими воспитанниками. Но есть административная ответственность, а есть глубокая эмоциональная вовлечённость. В деле отмечено, что ваша забота о детях выходит за границы служебной обязанности.
– И где сейчас проводят эту границу?
– В соблюдении обязательных административных процедур и протоколов. Когда возникает серьёзная проблема с одним из ваших подопечных – вы действуете как чиновник муниципального департамента образования, каковым являетесь по факту директорства? То есть обращаетесь к психологическим и ювенальным службам, составляете соответствующие документы, фиксируете проблемы в личном деле, делегируете ответственность специалистам?
– Э… Боюсь, не всегда.
– А как вы поступаете?
– Ну… Стараюсь как-то решить проблему сам. Иногда достаточно просто поговорить. Честно и откровенно, доверие за доверие. Сказать: «Ты справишься, а я помогу». Чёрт, это же дети, а не табуретки какие-то. Им и так досталось по самое некуда, не хочу запускать их в административную мясорубку. Там никто в их проблемы вникать не будет, в системе эмпатии ноль.
– То есть поступаете как эмоционально мотивированный человек, а не как администратор детского воспитательного учреждения? Демонстрируете готовность защищать безусловно, как родитель, а не поступать согласно установленным правилам, как педагог?
– Можно сказать и так.
– Или навязчиво транслируете им свою тревожность в отношениях с окружающим миром? Формируете отношение, разделяющее на своих и чужих? Создаёте эмоциональную зависимость, которая потом станет проблемой взросления?
– И так тоже сказать можно. Но лучше не надо.
– Как вам кажется, ваши собственные дети получают достаточно родительского внимания?
Вот тут он, сволочь, прямо в больное ткнул.
– Скорее нет, чем да.
– Дети, живущие в семьях, не вызывают у вас никаких эмоций?
– Нет, о них есть кому позаботиться.
– В возрасте десяти лет вы потеряли родителей и попали в детский дом. Как вам кажется, нет ли тут связи? И если есть – то какая именно? Это вам на подумать до следующего сеанса. Для первого разговора мы пообщались достаточно, вам надо это переработать в себе. С нетерпением буду ждать встречи.
– Как тебе? – спросил Микульчик, помогая выбраться из капсулы.
– Странно, – признался я. – Очень странно. Но до чего же ушлая тварь! Вроде просто общаемся, а потом раз – и под дых.
– Общение вообще не твоя сильная сторона. Иди уже.
И я пошёл. С ощущением, что меня полностью переиграли, и кончится это всё плохо.
***
По «Макару» с хозяйским видом бродит мой новый заместитель, пресловутый Эдуард. Это окончательно испортило мне и так не радужное настроение. Он эльфийски улыбается девочкам, покровительственно похлопывает по плечу мальчиков, и вообще омерзительно обаятелен. Уволить я его не могу, только отмудохать. Но это было бы непедагогично. Нельзя бить людей только за то, что они тебе неприятны. Во всяком случае, не при детях.
Да и устанешь всех-то.
Он хотел мне что-то сказать, но я его проигнорировал, молча пройдя в кабинет.
– Привет, Нетта. Это был хреновый опыт.
– Я ещё не спросила.
– Но собиралась. А ведь есть люди, которые делают это за деньги. Чёртовы мазохисты.
– Так плохо?
– Всего за один сеанс я почувствовал себя паршивым отцом, хреновым директором, безответственным типом и унылым говном. Может, так оно и есть, но я прекрасно бы обошёлся без тыканья меня в это носом.
– Прости, я не знаю, как тебе помочь, – расстроилась Нетта.
– Ничего, зато про тебя я не проболтался. А то был бы ещё и шизофреником. А как проводит время этот Эдичка?
– Эдичка?
– Или Эдуардик. Надо проверить, что его больше бесит.
– Знакомится с детьми. Некоторые идут на контакт, большинство – нет. Но они привыкнут, ты знаешь.
