Текст книги "Сказки уличного фонаря (СИ)"

Автор книги: Павел Лаптев

Богу славословие и молитва, когда на следующий день в престольный праздник Иоанна Богослова Александр Сергеевич служил обедню.

Только еле отстоял он, промучившись. Потому как не в службе Богу сердце участвовало, а в думах прошлодневных пребывало.

«Приснилось, или нет? – гадал поэт, – Конечно приснилось! Не ходят покойники по земле. Вздор!.. И Прохор вон с извозчиком молчат, как сговорились. Не помнят, видишь ли…Только… Почему пистолеты не заряжены и порохом пахнут…»

– Отче Иоанне! Моли Бога о нас! – пропел поп и Александр Сергеевич наверно только третий раз за всю службу перекрестился…

И среди писклявого старушечьего пения с клироса, от которого не то, что у людей духовное рвение, у бесплотных сил силы пропадут, услышал шёпот, как будто за спиной -

 
Снег, пистолеты, Чёрная речка.
Что же не бьёшься, Наташи сердечко.
Честь и долги, тридцать семь лет.
В зимнюю вечность прицелил поэт.
 

Александр Сергеевич посмотрел по сторонам – Шепелев с детьми своими, другие люди – все устремив взоры горне, прилежно молятся. Обернулся – поодаль стоят несколько человек.

Пушкин перекрестился.

И чуть позже снова в дыме ладанном кадящего священника, как ветер шелестящий:

 
Пуля на плоть – душа на ладошке,
Больно, ведь больно, дайте морошки!
Где же попы, приведите детей!
Тронет карету французский злодей.
 

Непонятные рифмы пролетели и исчезли где-то под куполом вместе с литургией – поэт не запомнил их…

Только уже под конец службы, при отпусте, когда прихожане выстроились в очередь приложиться ко кресту, к Пушкину подошла уродливая на лицо женщина с закрытыми глазами в чёрном одеянии, вероятно, местная юродивая и, не открывая глаз прошептала:

 
Плачет поэт по невольнику чести,
Сердце под крестиком требует мести.
Рады масоны, рад Николай,
Злая немая Россия гуляй!..
 

И страшно и противно засмеялась женщина и в припрыжку убежала вон из храма…

А уже после быстрого и молчаливого обеда в господском доме, тепло попрощавшись с хозяином с обещанием непременно свидеться в Москве, озадаченный поэт отбыл в Болдино.

Снова цветнолёт лесной, и снова дорога назад всё дальше от столицы, от любимой, во вдохновенье осенней тишины.

И смена красок небесного художника от теплых тонов до серо-холодных, заставляющих долгими вечерами уютиться возле печки с редким потрескиванием поленьев, с проблесками из пичурки пламени по стенам, с пролетающими в них образами Дон Жуана, Моцарта и Сальери, барышни-крестьянки Лизы, Евгения Онегина… Улетающими в первый снег и первые морозы с подтаявшей на блеклом солнце надеждой на женитьбу. С далекой, но почти уже родной миниатюрой Наташи на столе возле чернильницы. С пером – белым снегом, летающим над гладью листа, выстилая позёмкой вечные вопросы:

 
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Чтож непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?..
 

Конец уж ноября – вот и весточка двадцать седьмого числа пришла в Болдино про снятые карантины и можно гнать эту птицу-экипаж по вечерней колее темниковского тракта, вдоль холста пруда загрунтованного искрящимся в утренних лучах снегом с чёрными мазками рыбаков, с теперь уже на другом берегу храмом Иоанна Богослова, мимо шумного завода и тихого шепелевского дома с закатными солнечными бликами в окнах, чрез овражную Выксу снова до Шиморского.

– Стой! – скомандовал Александр Сергеевич на облучок, когда кибитка проезжала возле шиморского храма Успения.

– Не успеем к постоялому двору-то в Ляхах, барин, – предупредил съёжившийся на облучке Прохор и, взглянув на храм, перекрестился рукавицей.

– Я быстро! – сказал Пушкин, спрыгнул и, прищурившись, огляделся в темноте.

Лошади перетоптывали скрипучий наст, выпуская пар из ноздрей.

Толпа зевак возле храма перешептывалась меж собой.

Пушкин зашёл в ладанный аромат притвора, окутывающий свечной полусвет таинств, потянул сладко воздух, перекрестился неловко, купил две свечки и поставил на помин.

– Кому, барин, ставите? – спросила стоявшая подле и непрестанно крестившаяся старушка.

– Егору и Дуне, – ответил Александр Сергеевич, вытащил из кармана пальто монетку и дал старушке.

Та поклонилась и записала у себя – Георгий и Евдокия.

Пушкин распахнул пальто и снял с шеи каменный образок Георгия Победоносца.

«Вожу с собой Дуняшин подарок долгие годы, а только здесь и узнал его тайну, – подумал Александр Сергеевич, погладив рельеф иконки. – Дуня, Дуня, добрая немая старушка на смертном одре передала мне этот образок как самое драгоценное, что у неё было»

Поэт, найдя на стене икону святого Георгия, подошёл и повесил на помутневшую ризу каменье.

– Так лучше, – сказал.

– Так лучше, лучше… – услышал шёпот сзади, обернулся и никого уже в храме не увидел – все со всеночной вышли.

Александр Сергеевич вышел из храма и поднял взор свой вверх – луна как раз вышла из-за тучи, осенив светом своим купольный крест, и тот засиял единственный светлый здесь на земле в темноте пришедшей ночи. Поэт сел в экипаж и закрыл дверку.

– Пошли твою не мать через зад колоду! – приказал лошадям запорошенный снегом извозчик и те понесли к белой ленте реки, слитой с чёрным звёздным небом приближающимися Ляхами под пушкинскую рифму:

 
Надо мной в лазури ясной
Светит звездочка одна,
Справа – запад темно-красный,
Слева – бледная луна.
 

СКАЗКИ УЛИЧНОГО ФОНАРЯ

Родители маленькой Риты купили квартиру из трёх комнат на третьем этаже пятиэтажного дома. Из окна своей новой комнаты девочке, поднявшись на цыпочки, нравилось смотреть на новый двор, где играла ещё незнакомая детвора и ходили в разных направлениях совсем незнакомые взрослые. А недалеко от окна, прямо напротив него метрах в десяти стоял Уличный Фонарь. Как старичок сгорбившись, а может как галантный молодой кавалер в поклоне он, после дневного сна с наступлением темноты приветствовал радостно двор.

– Привет! Привет! Да будет свет! – мерцал Уличный Фонарь.

– Приветик! – говорила Рита ему каждый раз, когда вечером смотрела в окно, и как-то поведала. – Я болею.

– Не правда, – моргнул сразу Уличный Фонарь.

– Почему – неправда? – удивилась девочка. – У меня температура, кашель. Кхы! Кхы! Вот.

– Потому что, – поведал Уличный Фонарь, – мы болеем ровно на столько, на сколько верим, что болеем. Закрывай глаза и думай, что ты уже здорова и, когда проснёшься завтра утром, будешь бодрая и здоровая. А я расскажу тебе историю о динозавре, который думал, что он…

– О динозавре! – обрадовалась Рита.

– Угу, – мигнул Уличный Фонарь. – Посмотри на меня. И я на самом деле не фонарь, а динозавр с длинной шеей.

– Да? – воскликнула Рита и закашляла.

– Тихо, тихо, – успокоил её Уличный Фонарь. – Это я так, фантазирую. И вот история про ещё одного фантазёра. Очень давно, когда не было ещё на земле людей, жил один динозавр вместе с такими же гигантами в тёмной сырой пещере. И, выходя из неё и наблюдая в ярком красочном небе за птицами, захотел иметь то, что есть у них – крылья и часто представлял себя парящим в небе под тёплым ласковым солнцем. И, со временем заметил, да и все заметили, что на спине появились два горба и нос начал удлиняться – жуть! Сородичи испугались этих его перемен и выгнали из пещеры. Так стал он жить отшельником в лесу, тоскуя, пока не начались долгие ливни. Они шли дни, недели, пока не затопили всю землю вместе с родной пещерой динозавра. Он залез на дерево и сидел там, пока волна не скрыла последнюю ветку. И уже по колено в воде динозавр увидел среди дождевых струй в тёмном небе – птиц. Ему так захотелось к ним, что он подпрыгнул и полетел. Да, Да! За время жизни в лесу у него выросли крылья. Счастливый динозавр полетел за птицами и после долгого полёта над водой он приземлился на скалу, где к удивлению своему встретил таких же крылатых динозавров мечтателей. Среди них он нашёл себе и подругу. А через время у них вылупились из яиц крылатые динозаврики. Вот так вера что у тебя уже есть то, что ты хочешь, спасает и здоровье и жизнь, – закончил историю Уличный Фонарь.

Но девочка уже не расслышала последнюю фразу, потому что заснула. И приснился ей красочный мир из далекого прошлого, где жили одни динозавры. Огромные и поменьше, с длинными шеями, рогами и страшными зубами. Одни паслись на лугу, другие охотились, а третьи, самые красивые и грациозные летали в небе.

А когда Рита проснулась утром, на самом деле почувствовала себя лучше. Она встала с постели, подбежала к окну, за которым стоял, словно динозавр Уличный Фонарь. И – спал. Потому что, в отличие от некоторых существ, вёл ночной образ жизни.

Знаете ли вы, что дома растут из кирпичей?

И маленькая девочка Рита знала, потому что ей рассказал об этом Уличный Фонарь за окном. Рита решила вырастить свой дом и сказала об этом папе.

– Ну, – протянул многозначительно отец. – Нужно посадить кирпич и поливать. Всё просто.

– А пошли? – не терпелось Рите вырастить свой дом.

– Ну, пошли, – вздохнул отец и, подумав, ещё добавил. – Я знаю место посадки.

На пустыре, за забором они закопали нашедший здесь красный кирпич и Рита ещё полила его из лейки.

– Ну, придём через неделю, – сказал отец, – и ещё польём.

– Почему так поздно? – обиделась Рита.

– Дом растёт медленно и не нужно ему мешать, – ответил хитро отец.

И, правда, через неделю дом поднялся из земли. Только рядом ходили люди и, как думала девочка, мешали его росту.

– Что, опять через неделю? – предположила Рита.

– Теперь дольше. Мы же едем к морю. Как раз, когда вернёмся, то дом и вырастит, – ответил дочери отец.

Через две недели они увидели на этом месте красавец дом с красной металлочерепичной крышей. В нём, как принято, уже поселились люди.

Рита радовалась выращенным домом и очень гордилась, что смогла помочь людям обрести жильё.

А фонарь, узнав о выращенном доме, поведал девочке, что вера в чудо есть самое прекрасное чувство на свете, особенно когда осуществляется то, чего ожидаешь.

Ломтик ржаного хлеба родился не вместе с буханкой в печи хлебозавода, не из-под ножа женщины на кухне, отрезавшего его одним резким движением, а после намазав подсолнечным маслом, посолив и отдав своему маленькому сыну. А тогда, когда мальчик, вынеся его во двор, уронил на землю. В момент падения грязный ломтик вдруг осознал своё «я», свою самость.

– Я – есть! – крикнул, как мог, ломтик своей поджарой коркой, но никто его не услышал, даже плачущий рядом ребёнок.

Так ломтик пролежал некоторое время в песке, слушая щебетание птиц и шум моторов, рассматривая мир – деревья, многоэтажный дом, небо, солнце. Как высоко, любовался он солнцем и мечтал быть таким же большим и круглым.

Вот собака схватила ломтик зубами и понесла куда-то. Но не долго, на неё набросилась другая, пытаясь отнять еду. Ломтик выпал из собачьей пасти в траву, откуда его сразу подобрала прилетевшая ворона к жалости собак.

– Вероятно, – думал ломтик вслух, поднимаясь всё выше. – Этот двор делится на две части: одни едят других. И я в числе вторых.

– Рождение определяет участь, – рассуждал он в гнезде из прутьев. – Меня же никто не спрашивал, хочу ли я родиться ломтиком. Как, наверно, никто не спрашивал ворону или собаку.

– Но вот смешно! – смеялся ломтик прокушенной дыркой. – Все живут так, как будто это они сами хотели родиться тем, кем являются.

Как только ворона собралась съесть ломтик, раскрыв широко клюв, дети выстрелили из рогатки по гнезду и оно рассыпалось.

– Да, странно, – тяжело дышал ломтик, падая обратно в траву. – Я никак не могу исполнить свою миссию – быть съеденным. А, может, моё время ещё не пришло?

Ломтик упал в муравейник, не задев ни одного муравья.

– О! – воскликнул он своей потрескавшейся коркой. – Теперь мои мучения закончатся и, наконец, меня съедят.

Но, к сожалению ломтика, муравьи не стали его есть, а затащив глубже к себе в жилище, укрепили уже изрядно засохшим хлебом крышу.

Сначала ему не было скучно в полутьме этого домика. Наблюдая за жизнью муравьёв, ломтик понял, что, оказывается, жить – это не только для того чтобы есть, а ещё чтобы просто бескорыстно помогать другим, как, например, он помогает муравьям согревать жилище.

Прошло жаркое лето, пронеслась дождями осень.

В полутьме ломтик начал грустить, захандрил. Он перестал наблюдать муравьёв и заснул.

И приснилось ему золотое волнующееся на ветру ржаное поле под голубым легкооблачным небом со стремительными ласточками, с разрезающей пыльной дорогой, величественными соснами, стрекочащим вдалеке и приближающим новую жизнь колосьев комбайном.

Незаметно и тихо прошептала снегом зима. И с весенним теплом ломтик почувствовал – что-то давит снизу. Это давление с каждым днём усиливалось, уже продвигая ломтик вверх, и вот уже он вылез на свет, а вот чуть поднялся над муравейником и выше, выше, ему уже был виден весь двор. И ломтик обнаружил что он – подсолнух! Он понял, что за свою помощь муравьям он стал красивым и круглым, словно солнце.

Он и сейчас стоит счастливый с южной стороны двора. Кто захочет, может сходить и посмотреть.

Вот оно где наслаждение – когда тебя чистого и ровного, играющего бликами люминесцентных ламп укладывают на фабрике пластмассовую коробку с гордой надписью Эрве, когда красуешься в витрине магазина, когда ещё болванкой чинно въезжаешь в компьютер и ложишься под щекочущий лазерный луч на первую запись.

Информация! Это бог, творящий свой мир, делающий из цифрового хаоса стройный порядок нулей и единиц. Он помазывает на царство в чреве компьютера.

Но не все желают быть подданными. Особенно если появляешься в светлом офисе, где и так царит надменность.

– Какой не постоянный! – играл здесь бликами на полке лицензионный диск с игрой. – Меняет информацию словно осыпавшиеся магнитные дискеты. Как можно?

– Но внешне он похож на нас, значит равноценен, – светил ему музыкальный диск.

– А внешность ничего не значит, – влез в разговор системный диск Виндоус. – Главное, внутренний мир и твёрдые убеждения. А у него одни метания: то музыка, то тексты, то игры. И поэтому, на нём название-то нельзя написать. Нет у него имени. А имя – это главное в жизни.

Но, наверняка, в тайне они завидовали переписываемому диску. Ведь в отличие от одноразовых, всё время пребывающих в шкафу, он бывал в разных местах, видел многое, узнавал большее.

И так жил наш одинокий диск какое-то время, странствуя по приводам домашних и рабочих компьютеров, пока не появилась в шкафу флешка Юэсби. Блестящий верх, розовая юбка, тонкая талия, изящная ножка – наш диск влюбился в неё с первого взгляда. И она ответила ему взаимностью.

– Вы совершенны и грациозны! – подмигивал отверстием диск комплименты.

– Ах, что Вы! – нагревалась флешка от смущения. – А Вы такой прозрачный и честный. С Вами легко и надёжно.

А как завидовали их любви другие диски! Даже стали молчать больше.

Правда, любовь омрачали частые расставания. По началу, чаще флешка ждала диск дома, со временем он стал оставаться в шкафу в ожидании подруги. И ревновать.

В один из вечеров на полке появился в голубой коробке красавец Блюрей. Ёмкий и быстрый, он надменно завладел сердцем флешки. И она разлюбила нашего Эрве.

Теперь кто-то из старых дисков ему сочувствовал, поддерживал словом. А кто-то усмехался над ним.

Эрве стал унылый, плохо читаемый приводами, потом совсем зачах и перестал записываться. И, в конце концов, хозяин раздражённый бесполезностью нашего диска выбросил его в мусорную корзину.

– Эх! Вот что значит быть непостоянной и менять привязанности, разлюбить одного и полюбить другого, – печально сверкнул диск Сиди вслед летящему в корзину. – Бедное разбитое сердце! Ах, женщины!

– Ну, знаете что! Сердцу не прикажешь, – скрипнула сентенцией старая дискета.

– Вы не правы, – замигав красным глазком, возразила компьютерная мышка. – Надо хранить свою любовь. Да, мой милый? – спросила она коврик под собой и сильнее к нему прижалась.

Коврик с нарисованной бабочкой ничего тогда не ответил мышке, потому что устал от её болтовни. И потому что всё равно деваться ему от неё было некуда.

В одной семье купили новый телевизор, блестящий и плоский. Потому что старый телевизор с маленьким пузатым экраном, монофоническим звуком и деревянной обшивкой стал старым. Говорили, что он уже не соответствовал времени.

Как радовались дети, щёлкая пультом и переключая каналы! Как радовались и гордились своей покупкой родители, легко отнеся старый телевизор в подвал, где уже томились ненужные старые вещи.

– Нашего полку прибыло! – гремел тогда механизмами катушечный магнитофон со сломанным переключателем и радостно дёргал стрелками индикаторов уровня записи.

– Кого прибыло? – хлопала не закрывающейся крышкой глухая аналоговая видеокамера.

– Вспоминаю этот телевизор, – поворачивались валы магнитофона. – Нас покупали вместе, но меня спихнули в этот подвал раньше. Вот ведь несправедливость! – возмущался он. – Кто-то лишь три года служит, а кого-то и десять лет держат на центральном месте в доме.

– Радуйся! – пищал ему длинноволновый приёмник, – что не на помойке оказался, где тебя бы крысы доели.

А грустный телевизор молчал, из-под покарябанной крышки посматривая на обитателей подвала. Ему было очень обидно за то, что его, ещё исправного выпихнули из жизни и страшно, что дальнейшая жизнь будет протекать в этом тёмном холодном месте.

– Несправедливо время, – как-то в одну из ночей проскрипел он корпусом.

– Точно, – нажал несколько оставшихся кнопок мобильный телефон. – Время это враг техники. Оно безжалостно старит и ломает нас, заменяет нашего брата на новые, более совершенные и молодые.

– А кто придумал время? – чуть услышав, хлопнула крышкой видеокамера.

– Время придумали учёные, – колыхнулись кнопки телефона. – Те, что изобретают всё новые и новые аппараты, – ответил телефон.

– Значит, – решила видеокамера. – Если не придумывать ничего нового, время остановится.

– Скорее всего, скорее всего… – многозначительно дёрнулись кнопки телефона.

И все задумались, погрузившись снова в тишину.

В тишину, где в лунных струях света из окна летали пылинки. Они кружились, поднимались вверх и опускались вниз, в конце концов, садясь на обитателей подвала. Каждое их движение отсчитывало время, словно секунды, будто мгновения. И наблюдая за одной из них, осевшей и остановившейся, казалось, время остановилось. Но вот летели другие, за ними ещё и ещё.

– Так никогда не будет, – вдруг всколыхнул тишину наш проживший с людьми долгие годы телевизор. – Я знаю людей, вся их жизнь это бег от тоски. И для этого им нужно всегда что-то новое.

– Вот ведь как! – сверкнул лунным блеском на экране телефон. – А я всегда подозревал, что люди чужие в этом мире. Страдания, болезни и смерть. Чтобы хоть как-то облегчить свою участь, людям нужны развлечения, всё более совершенные.

Однажды в подвал принесли компьютер ноутбук. Он дремал, чуть подёргивая крышкой, потом услышав разговоры, поднял её, зевнул, медленно поднял крышку и выдал сердито на мониторе:

– Ну, никакого покоя нет. Уж, на пенсии, а всё равно дёргают.

– Ты рад, что оказался здесь? – щёлкнул переключателями наш телевизор.

– Конечно! Да здравствует покой! – почему-то сразу обрадовался выгоревшими пикселами компьютер. – Я работал круглосуточно, сидел в интернете день и ночь и очень устал, уже не выдерживая современные системные требования.

– А покопайся, пожалуйста, в своей памяти, – переключал каналы телевизор. – Нет ли там сведений о месте, где нет времени?

Компьютер долго трещал винчестером и показал непонятные слова:

– Ворд, эксель, тетрис в реальном времени. Всё в реальном времени, в реальном вре… – закрыл монитор и захрапел.

И все с сожалением и непониманием долго смотрели на этот маленький толстый ноутбук, который сладко дремал, улыбаясь, чуть подёргивая крышкой монитора.

Так за разговорами и воспоминаниями прошло много-много дней и ночей, опустившихся как пылинки на вещи в подвале и выстилившие собой толстый слой лет, когда в подвал принесли тот самый блестящий телевизор с плоским экраном, который всё время обиженно плакал пластмассовыми слезами и вонял горелым:

– Это всё телевизор на жидких кристаллах! Висит теперь на стене и усмехается.

А наш пузатый телевизор не был ни на кого обижен, потому что понял за эти годы в подвале, что время никого не щадит. И рано или поздно молодые становятся старыми, на их место приходят другие, которые тоже стареют, потом другие, и так без конца.

И в один день, очень устав от разговоров старый телевизор уснул и проснулся в светлом тёплом большом зале с белыми колоннами.

Оглядевшись, он обнаружил, что стоит за стеклом. И в зале встретил уже знакомые по подвалу аппараты – видеокамеру с закрытой крышкой, магнитофон с исправным переключателем, телефон со всеми кнопками, которые тоже были удивлены своему чудесному появлению здесь. Было ещё много других устройств, ранее неизвестных телевизору, но радушных и благожелательных.

И телевизор понял, что это и есть место, где нет времени, то самое счастливое место, куда попадают все, честно прожившие своё время устройства.

– Музей открыт! – услышал телевизор фразу вошедшего в зал человека, за которым зашли другие люди и подошли к стеклу, за которым был телевизор. Чтобы восхищаться им, чтобы наслаждаться им, чтобы любить.