Текст книги "Сказки уличного фонаря (СИ)"

Автор книги: Павел Лаптев

Вошли внутрь в небольшую прихожую залу. Пушкин сразу обратил внимание на стене из розового мрамора справа от двери на огромный лепный герб со львами, всадником и рукой с кинжалом.

– Красивый герб, наверняка, Вашего рода? – поинтересовался поэт, раздеваясь и отдавая плащ и шляпу подошедшему в расшитой ливрее лакею. Сам, оставшись в синем фраке, он начал у зеркала разглаживать кудри.

– Вы верно подметили, Александр Сергеевич, Шепелевых, – рассматривал его шевелюру Дмитрий Дмитриевич, – Знаете, Шепелевы старинный служивый дворянский род. Ещё прародитель швед служил у литовского князя Ольгерда…

– У! Мы с Вами, Дмитрий Дмитриевич, корнями схожи. Предки обоих с запределов отечества. Только мои далече, – сказал поэт, разглаживая волосы.

– Правда? – осматривал Шепелев смуглый неславянский профиль Пушкина.

– Да. Прадед мой Осип Ганнибал из Африки.

– Вот как! – сравнивал Шепелев лицо Пушкина с виденными негроидами с широкими носами и не находил сходство.

– Арап. Эфиоп то бишь, – пояснил Александр Сергеевич, поправив бакенбарды и разглаживая фрак. – У Петра Великого крестник… А Ваш швед в России как оказался?

– Шель? В Россию он прибыл на службу к великому князю и остался. Из двоих сыновей его старшего звали Шепель, от него и фамилия.

Генерал снял свою шинель с помощью лакея и остался в послевоенном темно-зеленом вицмундире с георгиевским малым крестом на шейной ленте.

– Да, Александр Сергеевич, приучили меня, старого вояку носить мундир, – заметил интерес Пушкина к одежде. – У нас с этим было ой, как строго. Вот, извольте, – как раз тут еще не устроенный портрет, – показал на стоящую на полу в дальнем углу картину. – Копия, что в Зимнем дворце, в галерее героев отечественной войны. На днях прислали из столицы. Здесь со всеми регалиями. Похож ли?

– Похож! – сравнил Пушкин старика с портретом молодого красавца в мундире со скошенным красными воротником и обшлагами и золотыми трёхзвёздочными эполётами, с орденами Святых Георгия, Анны и Владимира.

Поэт невольно вытянулся от величия заслуг генерала и нервно поправил свой фрак.

– А я Вас в Москве ещё хотел спросить про ордена, генерал-лейтенант, – как отрапортовал Александр Сергеевич. – Да как-то не удавалось…

– Это долго, Александр Сергеевич, я генерал в отставке, и Вы не мой солдат, – улыбался Шепелев. – Вообще-то это Вы поэтический генерал по сравнению со всеми этими нижними чинами от литературы… Гм… А эти награды… – показал Дмитрий Дмитиревич. – Ну, вот этот крест получил в двадцать три года за польское сражение при Хелме, этого уже в седьмом году за французов при Гут-штадте…

– А чины?

– Чины? Полковника за Швейцарию в девяносто девятом, флигель-адъютант со второго года, генерал-майор после Фридланда, генерал-лейтенанта получил в тринадцатом году после взятия Кенигсберга. А ныне, любезный Александр Сергеевич, Ваш покорный слуга на отдыхе… Ох! – вздохнул Дмитрий Дмитриевич. – Вся жизнь гусарская в кампаниях прошла. С кем только не воевал старый кавалерист – и со шведами, с немцами, с французами, а самые ожесточенные битвы с кем? – хитро прищурился.

– С кем?

– С дамами! – весело сказал Шепелев.

Посмеялись вдвоём от души.

– Да, дамы, дамы… ну, вот, – перевел Шепелев внимание на дворец. – Первый этаж. Здесь у меня всякое… Ну, а мы теперь пройдемте наверх.

Слева от парадной двери поднималась литая чугунная лестница с промежуточной площадкой и Пушкин ступил на неё, любуясь и отмеряя каждый шаг. По стенам лестницы висели небольшие портреты. А вот и второй этаж предстал парадным залом. Сразу привлекла внимание большая, словно паникадило люстра со свечками. На паркетном полу были уютно установлены диваны и кресла, мебель из красного и орехового дерева, инкрустированные столики и зеркала. По углам стояли в кадках длиннолистые пальмы.

На штофных стенах из голубого шелка и картинами в шикарных золоченых рамах особо выделялся огромный портрет Петра Великого в латах и малиново-красной мантии, подбитой горностаем; были портреты поменьше Екатерины, Елизаветы Алексеевны, императора Александра и ещё меньше неизвестных Пушкину особ.

– Здесь у меня парадные… – поведал хозяин, – А выше, на третьем этаже жилые комнаты, мой кабинет, библиотека…

– Да-а, – иронично сказал поэт, разглядывая стены с картинами. – Такой галереи и в столице не встретишь! А это? – спрашивал, показывая на картины домочадцев.

– А это как раз господа Баташовы, построившие всё это. Вот мой тесть Иван Родионович… вот его брат Андрей… А это моя Дарьюшка.

– Красивая… была, – сказал Александр Сергеевич.

– Хмм, – хмыкнул Шепелев. – Вы не видели бюст её из чугуна… как живая! Есть ведь и тестя моего покойного и императора Петра… А это Левицкий, вот Боровиковский, знаете? Портреты эти домашних Аргунова… Кораблев, Колынин… не знаете… – показывал на картины Шепелев, – Так, обед готов ли? – спросил подошедшего дворецкого.

– Готов, – отчеканил дворецкий, поклонившись господам.

– Хорошо, сейчас мы с Вами, Александр Сергеевич, отобедаем, в том зале столовая…

Они ещё прошли молча по залу, немного погодя хозяин поведал:

– Да, это мастера кисти и холста прошлые. А вот есть у меня современый, сейчас… – сказал Шепелев, подошел к столику и достал из лежащего на нем альбома несколько рисунков. – Посмотрите, каково! – открыл альбом. – Самородок выксунский! Да сын ещё крепостного.

– Бывший? – понравилось Пушкину.

– Да. Его отцу Максиму Перфильевичу покойный Иван Родионович за талант и радения вольную дал со всеми его домочадцами. И сделал управляющим Выксунскими заводами. Но, к сожалению, он рано помер. Вот сынок тоже талант, глядите, подает надежды?

– И кто это? – поинтересовался Пушкин рассматривая пейзажи.

– Алеша Горностаев… Да, кстати, был у меня соличный литератор Свиньин в начале двадцатых, году в двадцать третьем, помнится… Кстати, а сами Вы с ним не имеете честь быть знакомы?

– А как же! – знал Пушкин. – Павел Петрович, знаком, как же, – усмехнулся Александр Сергеевич. – Уж русский жук ещё тот…

– Какой жук? – не понял шутки Шепелев.

– Из моей прошлогодней эпиграммы, – пояснил поэт и прочитал:

 
Мое собранье насекомых
Открыто для моих знакомых:
Ну что за пестрая семья!
НеЗа ними где не рылся я!..
 

Ну и там разные сравнения, а русский жук – это между нами, литераторами – соврать, что в воду плюнуть. Натура такая литературная…

 
Куда их много набралось!
Опрятно за стеклом и в рамах
Они, пронзенные насквозь,
Рядком торчат на эпиграммах…
 

Вот Павел Петрович тоже приколот… Умеет, знаете ли, описывать места в которых никогда не бывал.

– Но, здесь-то был! – развел руками Дмитрий Дмитриевич.

– Здесь был… наверно… – усмехнулся Пушкин. – А в Бессарабии как-то на ярмарке приняли его за ревизора, да все почести по этому поводу оказали, а он ещё к дочери губернатора сватался.

– Да-а, – понравился Шепелеву рассказ. – Прямо сюжет какой-нибудь пьесы.

– Колоритный персонаж, – согласился Пушкин. – В этом году избран членом Академии Художеств, знаете?.. А у еще Сомова, кажется, про Павла Петровича есть стишок, на сколько помню, э-ээ:

 
Хвала, неукротимый лгун,
Свиньин неугомонный,
Бумаги дерзостный пачкун
Чужим живиться склонный!
Писатель, химик, астроном
И дипломатик славный,
Художник, врач и эконом,
Во всем нулю лишь равный.
 

И засмеялся Пушкин вместе с Шепелевым.

– А, кстати, Павел Петрович со мной в далеке в родстве, – добавил.

– Мир тесен! – ответил Шепелев. – И вот… Алеша Горностаев… – вернулся к альбому, – Показал я Павлу Петровичу эти рисунки, вот он взялся продвинуть Алешу в столице. Сейчас он в Царском селе пишет.

– Правда? – удивился Пушкин. – Но, на сколько я знаю, у Свиньина дела не важны сейчас. Вот и Отечественные записки закрылись. И будут ли еще выходить, Богу весть…

– Ну, в любом случае, будете в Царском Селе – непременно поинтересуйтесь…

– Непременно, – заверил Александр Сергеевич, давно ощущая неудобство в животе, и нетерпеливо ожидая окончания шепелевского экскурса, и скромно спросил:

– А-а… куда у Вас здесь цари пешком ходят?..

Обедали за большим длинным столом друг против друга. За открытой дверью суетились несколько человек обслуги, которые время от времени подходили сменить блюда или налить вина.

– У Вас есть любимые блюда? – поинтересовался хозяин у гостя.

– Есть, – с иронией ответил поэт, наслаждаясь видом сервированного стола. – Картошка по пушкински.

– Извольте… – Шепелев жестами руководил слугой с бутылкой вина.

– Да, просто все, – в нетерпении, что живот свело, говорил Пушкин. – Картошка варится в мундире, после чистится, и в постном масле обжаривается…

– Прелесть… Бургунское, – видя нетерпение Пушкина, хозяин уже поднял бокал. – Я, право, по службе к пиву привык, но этикет обязывает почитать вино…

После нескольких ложек оливье поэт похвалил яства, гостеприимство хозяина и, понимая нерадужную перспективу долгой остановки в Выксе, всё-таки напомнил о своей проблеме:

– Подорожную в связи с холерой мне не дадут. Вот я пытаюсь без неё проникнуть в Москву, – и решил спросить про Ульянкина. – А Вы, Дмитрий Дмитриевич, случайно в Сергаче предводителя Лукояновского уездного дворянства некого господина Ульянкина не знаете?

– В Сергаче? Ульянкина? – переспросил Шепелев. – Да, вроде нет. Не имел чести… Не было сношений.

– А, ну ладно, – оставил тему Пушкин.

– Нет, а что он Ульянкин? – всё же выпытывал Дмитрий Дмитриевич.

– Да… пытался я проникнуть через него, а он меня мало того не пустил, да еще и хотел смотрителем по холере сделать.

– А Вы отказались?

– Конечно! – удивился Пушкин. – Какой я смотритель? Мне в Москву надо к невесте! И, потом, этот Закревский придумал карантины, обрекая население в них на вымирание. Огромные скопления людей у этих карантинов приводят к ещё большему распространению холеры! Что за негуманные методы? Где здесь законы? Этот Арсеник-паша наводит собственные порядки, не считаясь ни с чем! – эмоционально, что покраснел, выпалил поэт.

– Что сделаешь, что сделаешь. Как на войне… – ответил спокойно Шепелев. – Как ещё остановить заразу эту?

– Вряд ли так остановишь! – категорично парировал Пушкин.

– Ну, если все будут рваться к невестам в Москву, то конечно… Не обижайтесь, любезный Александр Сергеевич… Насколько мне известно, генерал-майор ныне с инспекцией в южных провинциях, уж он то, поверьте мне, оседлает холеру, – жевал Шепелев.

– Закревский в отъезде? – полюбопытствовал Пушкин, не обратив внимание на первые слова. – Агрипина, супруга, значит одна в Петербурге. Знаете, – весело проговорил Александр Сергеевич, – довольно бурная особа, аки комета, увлекается поэтами, определила даже меня в свои наперсники, еле отвязался, – и рассмеялся звонко.

– Да уж, – усмехнулся и Шепелев. – С этими существами дамами справиться тяжельше, чем с холерой.

– А уж для генерал-майора и подавно! Только генерал-лейтенанту под силу, – пошутил Пушкин.

Дмитрий Дмитриевич сначала не понял намек, но тут же определил на себя и залился смехом, чуть не подавившись. И уже прокашлявшись, чуть успокоясь, подтвердил:

– Уж рассмешили, Александр Сергеевич, так рассмешили! Дамы, дамы… А Вы знаете ли, как мы с моей Дарьюшкой познакомились?

– Нет, извольте, – заинтересовался поэт, отправляя ложку щей из серой капусты в рот.

– В бытность уже не молодую в году, этак… – вспоминал Дмитрий Дмитриевич. – Десятом, кажется, остановился я вместе с гусарами недалече отсюда. Прознал, что у заводчика Баташова Ивана Родионовича имеется внучка на выданье. Да в то время дела мои изрядно поиздержались. Ну, поехал знакомиться, да карета моя перевернулась прямо возле этого дома, аккурат на площади вот здесь, – на окно показал. – Ногу я повредил. Пришлось меня Дарье Ивановне лечить. Ну, и долечила до мужей своих.

Пушкин хитро прищурился.

– А карета-то специально перевернулась? А? – спросил лукаво.

Шепелев тоже прищурился, но ничего не ответил, только покашлял, потом после нескольких ложек щей, поведал:

– А я, Александр Сергеевич, бывалость в гусарах тоже стишатами баловался, глядя на Давыдова. Ветер в голове, знаете, женщины… – но опомнился тут же Дмитрий Дмитриевич. – Помилуйте, конечно, стихи не от ветра в голове, хорошие, вроде Ваших. А что я рифмодуй, то бишь… – задумался Шепелев. – Ах, кокетки, конфетки, нимфетки. Трепещу, как осиновый лист. Я пред вами наивен и чист. В этом роде…

– Не дурственно, – похвалил ради приличия Пушкин.

– Да, ладно, ветер и есть ветер, – махнул рукой Шепелев, что капуста с ложки упала на скатерть. – А Вы, что новенького… Э-э…

– Ох, Дмитрий Дмитриевич, – обрадовался Пушкин. – Как ныне этой осенью в Болдине, нигде так не вдохновлялся… ну, вот извольте из Евгения Онегина, Вы первый – отложил прибор и процитировал себя торопливо, с желанием удивить хозяина. -

 
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
D.D. прекрасный человек…
 

Шепелев сначала несколько мгновений призадумался, переваривая пушкинские рифмы, пробурчал:

– Д.Д. прекрасный человек, – потом дернулся и легонько похлопал в ладоши, выпалив. – Преклоняюсь!

Пушкин как не заметил этот жест, сказал снова о своём:

– Вот думал сам дела на неделю. А ведь тут из-за карантина месяц в заточении. Невесть сколько времени еще промотаюсь. Оно с одной стороны, благо для уединенного творчества, с другой, в Москве ждет невеста. Да и в Санкт-Петербурге батюшка беспокоится, как дела…

– Столицы. Москва, Санкт-Петербург, – прожёвывал каждую букву Шепелев. – Свет весь там, а я средь этого железа, – кивнул в сторону завода. – В Москве меня тоже ждет дом на Швивой горке. А в Петербурге… Есть там родственник по супруге Сила Андреевич, полковник отставной лейб-гвардии, в нонешним годе уволенный со службы по болезни.

– А я слышал, – вспомнил знакомое имя Пушкин. – Сила Андреевич Баташов, как же. У него и проживает ныне Петр Андреевич Вяземский. Ну да, у Прачешного моста.

– Вот как! Мир, как всё говорят, тесен! – посмеялся Дмитрий Дмитриевич.

Опять посмеялись вместе, и среди смеха Александр Сергеевич вспомнил про спор с Вяземским:

– Не знаете, случаем, Дмитрий Дмитриевич, здоров ли Полиньяк?

– Как? – не понял Шепелев.

– Да, вспомнил, что до моей поездки в Нижегородскую губернию поспорил с Петром про переворот во Франции. На бутылку шампанского. Я полагаю, что Полиньяка за то должно приговорить к смерти. А Вяземский, что это не законно и аморально. Ну…

Шепелев пожал плечами, сказав нетвердо:

– Да… Наверняка, уж Луи Филипп посадит его. Франция это не Россия. Не Выкса, ежели хотите… Вы, наверно, про Выксу с её заводами читали у Свиньина. И что-нибудь помните? – вернул Шепелев в Выксу.

– Да… Ну – замялся Александр Сергеевич. – Статью читал несколько лет назад, всё разве упомнишь? Баташовы основатели, рукотворные пруды…

– Покажу я Вам в натуре, будьте покойны! – округлил глаза Шепелев.

– Не знаю… Стоит ли, – не захотел Пушкин. – Далек я от этого. И потом, ведь тороплюсь, Дмитрий Дмитриевич. Невеста ждёт… Я и здесь-то, по большому счёту, чтобы пробиться домой.

– Александр Сергеевич! Два-три дня невеста подождет, целей будет, – развел руками улыбаясь во все усы Шепелев. – У меня для Вас найдется досуг. Библиотека у меня большая, приобрел у Чаадаева – пятнадцать тысяч томов. Извольте. Охота? Пожалуйте. А я, – как-то сердито уже говорил генерал. – Разве Вам герой отечественной войны не интересен?

– Интересны, Дмитрий Дмитриевич, как же, – показно вздыхая, успокаивал поэт.

– Я Вам скрашу здесь эту временную потерю невесты, уж будьте покойны – будут дела!

– Да дела, Дмитрий Дмитриевич, – корчась и глупо улыбаясь говорил Пушкин. – совсем противоположные Вашим планам меня здесь увлечь.

– Успокойте старого гусара, что несколько дней, аккурат до престольного праздника погостите, – настойчиво уговаривал Шепелев. – Тем более, что и для Вашего нелегкого писательского ремесла найдутся темы.

Пушкин вздохнул глубоко, достал платок и прикоснул к губам.

– Да… – спрятал платок, – Дмитрий Дмитриевич, оно, конечно, спасибо… А не слышали ли про моего деда Осипа Ганнибала, имевшего честь служить здесь? – вспомнил Александр Сергеевич.

– Ганнибала? – задумался Дмитрий Дмитриевич. – Это, наверно, при тесте моем Иване Родионовиче? Не знаю… А знаете, кто может знать? – нашелся Шепелев. – Древний Константинов в Решном. Вот он, наверняка и помнит.

– Вот как? – оживился Александр Сергеевич, – А как свидеться с ним?

– Свидетесь, непременно свидетесь. Только сначала…

– Охота!

– Так точно!..

После обеда господа вознамерились выйти в парк и, проходя к выходу на первом этаже, подошли к чудесной винтовой лестнице.

– А вот, любезный, Александр Сергеевич, посмотрите на диво – винтушка, – похвалился Шепелев, когда первый вошел в ещё одну комнату, поменьше, а Пушкин за ним, разглядывая еще предыдущую. – Поверите, что из чугуна? – показывая Пушкину винтовую лестницу. – Голандец смастерил один… Она как раз уходит вниз, в подвал… И в подземный ход. Хотите туда?

– Нет! – сразу отказался поэт.

Внизу возле лестницы стоял человек с коротенькой бородкой, опрятно одетый.

– Молодец! – улыбаясь и одновременно нахмуря брови, крикнул ему Шепелев.

Молодец вытянулся и с беспристрастным лицом отрапортовал:

– Рад стараться!

– Рунты мои, круглосуточная охрана. Удальцы, по шесть часов стоят, хоромы охраняют, – ткнул вверх пальцем Дмитрий Дмитриевич. – Ну, там не интересно, – улыбнулся застенчиво и почему-то шёпотом. – Винтушку Баташовы для девок сотворили. Ши-ирк! – кивнул вверх. – И в спальне.

Пушкин тоже улыбнулся и кивнул понимающе.

– А пойдем мы с Вами, любезный Александр Сергеевич, в парк…

В парке возле одного из партерных гротов со статуями времен года, недалеко от липовой аллеи несколько подростков с граблями стояли и были удивлены неожиданно появившимся барином с гостем. Дмитрий Дмитриевич не обратил на них внимания, обратившись к осматривающему парк поэту:

– Вот мы и на воле, здесь и сад, здесь и парк, этакий курдонер. Дышите, наслаждайтсь, Александр Сергеевич! Спасибо Ивану Родионовичу за столь чудный партер. Пойдемте…

Они пошли несколько по аллее и Шепелев рассказал:

– Здесь вот парк, французский. Замечаете руку человека-творца, нарисовавшего природу?..

– Не хуже, например, Петергофа, – сравнил Пушкин иронично.

– Обижаете, лучше! Лучше Версаля и Сан-Суси, вместе взятых! Уж повидал я в кампаниях предостаточно, поверьте…

Они шли по аллее вдоль подстриженных деревьев и кустарников в виде геометрических фигур, ваз и колонн, пересекая кое-где в перекрестках примыкающих под разными углами меньших аллей мифологических статуй, фонтанов и беседок.

Шепелев обратил внимание, в первую очередь, на шесть оранжерей. Показал двухэтажную, примыкающую к господскому дому с правой стороны с заморскими растениями и цветами. Слева от дома чуть вдали возвышалась ротондой вторая, фруктовая. Дальше в конце липовой аллеи ещё четыре. Абрикосы, вишни, сливы, ананасы и виноград выращивались в них.

Слева от аллеи фырчало круглое каменное здание. Как объяснил Дмитрий Дмитриевич, водокачная паровая машина для подачи воды во всё это растительное великолепие.

– Вот мы с Вами почти дошли до границы из света прямиком в дикую природу. Там далее уже другая часть… Но мы туда не пойдем, – сказал Шепелев, остановившись и показав вперёд рукой на канавы.

– Да, Дмитрий Дмитриевич! – все не мог налюбоваться парком поэт. – Уж какие видывал поместья, а у Вас тут регулярный рай. Да тут и Англия, здесь и Франция и Германия с Люксембургским садом.

– Помилуйте, Александр Сергеевич! – оправдывался Шепелев. – Какая заграница? Столица с Царским Селом, и та… увольте… Хотя, вот, – дошли до оперного театра с полукруглым проездом. – Театр, разве что Одессе, да в Риге такой сыщешь.

– Так это Мариинский театр! – воскликнул Пушкин.

– Да. Похож, – спокойно сказал Шепелев. Ведь тот же автор – Ринальди…

– Чудно! – восхищался Пушкин.

На небольшой цилиндрической афише рядом красовалось: «Своя семья или замужняя невеста» – комедия-водевиль в трех действиях.

– И давно построен сей театр? – спросил Пушкин.

– Давно? – переспросил Шепелев. – Вы, Александр Сергеевич, временем всё, как заметил интересуетесь, аки историк, на прозу поэзию жизни переводите, – улыбнулся Дмитрий Дмитриевич. – В пятнадцатом году мы с Дарьей Ивановной строили, да с газовым освещением! Но… вот через три года ее не стало, а я один развлекаюсь. Хотя, не один – абонементы продаю всем желающим по рублю на год… Вам, ежели, желаете – полцены скидка, – мелко засмеялся Дмитрий Дмитриевич, снимая со шляпы Пушкина оранжевый липовый листок и отдавая ему. – Труппа первоклассная, вожу её Москву на зиму. Пятьдесят музыкантов… – играют на скрыпках Гварнери! – показал Шепелев весёлым жестом. – Сорок хористов! Да Вы её видели в прошлом году у меня на Сущевском валу!

– Да, на Сущевском валу, а как же… – согласился Пушкин, теребя и разглядывая в руке лист. – Мы с князем Вяземским Дон Жуана слушали.

– Дон Жуана, – вспомнил генерал. – А, сейчас, увы, труппу отпустил на сборы перед дорогой. Хотели уезжать, было, а тут – холера.

– Холера… – вздохнул поэт и подбросил листок.

Из-за лип вдруг выбежал человек, споткнулся о корень, упал, поднялся и запыхавшись и кашляя, протараторил:

– Ваше превосходительство, еле нашел!

– Что еще? – грозно спросил Шепелев.

– Там, это… Человек в домну упал.

– Ну и что? – удивился заводчик.

– А это… Незнамо, работать далее али нет?

Шепелев весь покраснел, насупился и начал кричать уже другим наверное выработанным в войнах командным голосом:

– Есть же управляющий! Вот досталось! Конечно работать! Ишь, человек провалился. На войне армиями гибнут, а тут человек. Экая напасть! – и к Пушкину уже прежним тоном. – Александр Сергеевич, извиняйте, дела, – своими большими сильными руками тонкие руки Пушкина пожал, – Библиотека в Вашем распоряжении. А я на заводы. Гуляйте, наслаждайтесь парком! Там за театром зверинец. Справа два озерца с лебедями. Посмотрите, посмотрите! – приказал генерал, развернулся по-солдатски и зашагал за человеком по аллее прочь.

Александр Сергеевич побрел по аллеям один. Он, наслаждаясь осенними рукотворными видами прошёл мимо павильона с распушенными павлинами, возле длинного зверинца, где мирно гуляли серны, олени и дикие козы с вычурными рогами.

Взобравшись на небольшой холм, поэт ахнул – пред ним открылось прелестное райское озерцо с небольшим островком, где вольготно и величественно плавали любвеобильные лебеди. А через несколько шагов от этого озерца была и впрямь сказка – большой водоём с огромным островом, где вместе с лебедями и утками мерно покачивались на волнах венецианские гондолы и прогулочные плотики.

Пушкин обошёл Лебединку вокруг, нашёптывая дуэтом с пешим ветерком:

 
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана —
И желанная страна
Вот уж издали видна…
 

Недалеко от озер стояла из неочищенной берёзы беседка с кудряво украшенными берестой карнизами окон и капителями колонн. Александр Сергеевич рассматривая её, вдруг заметил, что из-за одного угла то появляется, то исчезает, появляясь из-за другого, бородатый человек.

Пушкин протёр ладонями глаза, поморгал – мужик более не появлялся.

Но жуткий мужицкий крик среди парка, улетающий в эхо:

– Отдай образ! Отдай образ!..

Внезапно порыв сильного ветра сорвал с клёнов и дубов листья, что густо осыпали поэта. И птицы закричали тут же на воде и суше, захлопали крыльями. И животные забегали, заметались по зверинцу.

И Александр Сергеевич почувствовал озноб и, сильнее укутавшись в плащ, пошёл быстрым шагом к дому.