Текст книги "Меж двух огней"

Автор книги: Патрик Вудроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

17

– Вы украли запонку моего отца. Когда? Зачем?

– Я воровала всю жизнь. Ничего особенного, драгоценности, например. Бумажники и мелкие вещи из сумочек.

– И из сейфов.

– Да. Замки с кодом всегда были моей специальностью. – Миссис Ньюкрис улыбнулась сквозь слезы. – У вашего отца был не простой сейф. Я возилась с ним чуть ли не час.

– Почему вы украли только одну запонку?

– Потому что нашла только одну. В сейфе вообще не было ничего интересного. В основном всякие юридические документы: разные обязательства, поручительства, документы, подтверждающие права собственности. А на верхней полке лежала синяя бархатная коробочка, рядом с куском старой газеты. Я сразу поняла, что это что-то ценное, и взяла ее.

Миссис Ньюкрис смотрела на Стрейкена извиняющимся взглядом. Ее боевой дух угас. На самом деле она оказалась не такой крутой, как ему показалось сначала. Она была просто воришкой, у которой в жизни не было никого, кроме Молли. Ничего не было сказано ни о господине Ньюкрисе, ни о других детях. Стрейкен представил, как она растила Молли в одиночку, подворовывая в магазинах, чтобы как-то свести концы с концами. И вот теперь Молли была мертва. Наказание было намного страшнее преступления, и глубина этого несчастья отражалась в ее огромных непонимающих глазах.

– Вторая запонка лежала в газете рядом с первой, – сказал он.

– И как я не догадалась! Их держали врозь. Очень умно.

– Едва ли. Продолжайте.

– Около десяти вечера позвонили из полиции. Сказали, что случилось нечто ужасное, что они сейчас приедут с вашим крестным и что вас будить я не должна. Мне действительно очень жаль, господин Стрейкен.

Непонятно, что она хотела сказать последними словами – жалела о краже или выражала соболезнования по поводу смерти родителей. Если речь шла о родителях, то никакого сочувствия Стрейкен не ждал, они погибли двадцать один год назад.

Родители пошли куда-то пообедать и не вернулись домой. Пьяный водитель сбил их на скорости семьдесят километров в час прямо на переходе. Автомобиль был низкий – «фольксваген сирокко». Удар пришелся на середину бедра, они перекатились через крышу машины. Чтобы помочь Стрейкену понять произошедшее, Гамильтон цитировал ему Шекспира из «Короля Лира»: «Как мухам дети в шутку / Нам любят боги крылья обрывать». Стрейкену было тогда всего восемь, и Шекспир ему не помог. Потом он неоднократно возвращался к этим строкам. Медленно, как при приеме длинного курса антибиотиков, они заполнили болезненные щели его горя, пока наконец он не начал смотреть на смерть родителей как на жестокую прихоть судьбы, что-то непредсказуемое и непостижимое. Сейчас он принимал слова Шекспира за объяснение. «Как мухам дети в шутку». По крайней мере, с незнакомцами он мог говорить о своей трагедии с абсолютным спокойствием.

– Я думала положить коробочку обратно и подождать полицию, но вряд ли они бы стали меня обыскивать. Кроме того, когда я заглянула внутрь, то обнаружила там записку.

– Какую записку? – Стрейкен передвинулся на край стула, жадно впитывая каждое слово женщины. Он напрягся, как бегун перед стартом.

Мишель Ньюкрис встала и прошла через холл в спальню Молли. Через минуту она вернулась со сложенной белой открыткой, края которой пожелтели от времени. Он схватил ее, как хищная птица добычу.

Они серебряные,

Пока не исполнится им шестьдесят лет.

Потом сложи их вместе, и они станут золотыми…

Артур Стрейкен, октябрь 1945 года

Открытка дрожала в руках Стрейкена. Он перевел взгляд на свои пальцы и заметил, что они трясутся. Так это была правда. Сложенные вместе, запонки вели к наследству. И открытка была лучшим ключом к разгадке этого наследства. Стрейкен прочитал стихотворение еще раз. Почерк деда был аккуратным и в то же время твердым. С 1945 года прошло шестьдесят лет, это могло объяснить то, что Молли и ее мать начали действовать только сейчас.

Он заметил, что Мишель Ньюкрис смотрит на его запонку. Она ясно виднелась в треугольном вырезе рубашки. Ситуация напоминала историю про Фродо и Голлума. Стрейкен был готов к тому, что она кинется на него и начнет называть запонку «моя прелесть». Он постарался успокоиться. Нет, все же их встреча оказалась очень важной, и он с нетерпением ждал, что еще сможет рассказать миссис Ньюкрис.

– И что же было потом? – спросил он.

– Когда я поняла, что только две запонки вместе представляют собой ценность, то обыскала остальную часть дома. Но другой я не нашла, и тут приехала полиция вместе с вашим крестным отцом. Я пробовала продолжать поиски в день похорон ваших родителей, потому что знала, что дом будет пуст, но мне снова не повезло. Я очень хотела найти вторую запонку, так что наблюдала за домом, и скоро стало ясно, что если она и есть у кого-нибудь, то только у мистера Гамильтона. Однажды я прошла за ним до дома и узнала, где он живет, я даже несколько раз обыскала его квартиру, но так и не смогла ее найти.

– Неудивительно, – произнес Стрейкен, – после пропажи первой запонки эту десять лет хранили в банковской ячейке.

Мишель Ньюкрис усмехнулась.

– Типичный случай. Я всегда знала, что понапрасну теряю время. В конце концов я бросила эту затею. Подумала, что если буду продолжать в том же духе, то рано или поздно меня поймают. Пришлось отнести запонку к ростовщику, но он не давал за нее больше пяти фунтов, и я отдала ее Молли.

Стрейкен с сожалением покачал головой. Гамильтон два года потратил на поиски Мишель Ньюкрис, а она в это время дважды заходила в его дом.

– Молли сразу же полюбила запонку, едва увидела ее. Знаете, как маленькие девочки обращаются с драгоценностями. Она даже держала ее под подушкой.

– Как она нашла меня?

– У нее начались неприятности. Она работала в банке и прилично зарабатывала, но потом ее сократили. Молли всегда была транжирой и не экономила деньги, так что оказалась в долгах по уши прежде, чем успела это осознать. Она хотела занять у меня, но мне было нечего дать. Тогда я вспомнила про открытку. Больше я ничего не могла ей предложить. Вот и вся история.

– Как она нашла меня? – повторил Стрейкен свой вопрос. Женщина так и не дала прямого ответа, может, она не знала.

– Вот по тем журналам. – Она указала на кофейный столик. – Я сказала ей, где живет ваш крестный отец, и она решила взглянуть на его дом. Я просила ее не делать этого. Прошло больше двадцати лет, и Гамильтон вполне мог переехать. Кроме того, я боялась, что ее поймают. Я сама обыскала квартиру и ничего не нашла, так что сказала ей, что она просто теряет время. Не знаю, какие у нее были долги, но она была в отчаянии. На следующий день Молли вернулась с этими журналами. Гамильтон никуда не переехал. Моя девочка не нашла запонку, но она нашла того, у кого эта запонка находилась. И это были вы.

Стрейкен кивнул. Раньше он давал Гамильтону бесчисленные фотографии, но его крестный отец всегда предпочитал журналы. Гамильтон был его поклонником номер один и собирал все его опубликованные работы. Он хранил их в большой стопке в своем кабинете.

– Молли была так возбуждена. Она сказала, что две запонки – это ключ к спрятанному сокровищу, и теперь она знала, что вторая запонка у вас. Она показала на запонку на вашей шее и сказала, что собирается заполучить ее, и тогда в один прекрасный день мы станем богатыми. Молли планировала ограбить вас. – Мишель подняла младенца и устроила его у себя на коленях. Он успокоился, прижался к ней и заснул.

– Ограбить? Она пыталась убить меня.

– Нет. – Мишель с вызовом посмотрела на Стрейкена. – Она просто хотела дать вам наркотик. Это была моя идея. Она не хотела вас убивать. Наркотик отключил бы вас на некоторое время, а она забрала бы запонку. Но вы поменяли стаканы, и доза оказалась слишком большой для человека ее веса. И это ее убило.

– Вы рассказали все это инспектору? – Стрейкен должен был хоть что-то сказать. Он должен был продолжать разговор. Если бы он не сделал этого, то сорвался бы. Купманс сказал ему, что доза в пипетке убила бы и бегемота, но, возможно, Молли просто ошиблась. Теперь никто не узнает, хотела она его убить или только отключить на время. На этот вопрос могла ответить только она. Но Молли умерла. В любом случае, Стрейкен был косвенно виновен в ее гибели. Ребенок будет расти без матери. А Стрейкен знал, как это несладко.

– Нет. Я ничего ему не сказала. Никогда в жизни ничего лишнего не говорила полицейским.

Это была проблема. Хорошо бы уговорить мать Молли повторить всю историю Верховену. Только так можно снять с себя обвинения.

– Где вы встречались с ним? Здесь?

– Да. Я хотела побывать здесь до отлета на Кюрасао. Они хотят, чтобы я опознала тело. – Было слышно, как ее слезы капают на пол, подобно тяжелым каплям дождя.

– Когда это было? – Чертов допрос. В «Схипхоле» он по ту же сторону забора, что и Мишель Ньюкрис. Он предпочитал другую сторону.

– Сегодня утром. Около одиннадцати.

Уже неплохо. Вряд ли Верховен явится сюда снова этим вечером. Стрейкен мог позволить себе немного расслабиться.

Он подумал о том, видел ли Верховен журналы. Стрейкен решил взять один как доказательство. Тогда он сможет сказать, что журнал ему дала Мишель Ньюкрис. Едва ли Верховен выяснит, как Стрейкен тут очутился, и в любом случае, даже если он и узнает, это будет куда меньшим преступлением, чем то, другое. В душе Стрейкен наделся, что Верховен не обратил внимания на журналы. Он бы с удовольствием швырнул такое неоспоримое доказательство собственной невиновности прямо в морду голландцу.

Но кое-что по-прежнему оставалось непонятным.

– Странно, – сказал он, – вы ему ничего не рассказали, но отдали запонку. Как это?

Взгляд госпожи Ньюкрис метнулся к окну; Стрейкен сразу понял, что она врет. Верховен вряд ли высказал сочувствие ее горю. Может быть, Мишель Ньюкрис и была в особых отношениях с местной полицией, но он – крепкий орешек. Теперь Стрейкен видел это ясно. Верховен надавил на нее, и она сразу раскололась.

– Может, что-то и сказала, чтобы от него избавиться. Он задавал так много вопросов. Я уже говорила вам, он был как терьер. Когда я упомянула про запонку, он спросил, знаю ли я, где Молли хранила свою. Я пошла за ней. Он попросил ее посмотреть, я дала. А когда хотела взять ее назад, он только засмеялся и сказал, что это вещественное доказательство.

– Вот как, – произнес Стрейкен. Если женщина рассказала Верховену хоть половину того, что сказала ему, то теперь все встало на свои места. Верховен, скорее всего, уже вернулся в Амстердам, позвонил Купмансу и сообщил ему все, что узнал. Стрейкен может возвращаться в бухту Святого Михаила хоть сейчас. Он тоже услышал достаточно. Достаточно, но не все. У него был еще один вопрос. Теперь, когда вторая запонка у Верховена, этот вопрос был самым важным. Об этом Стрейкен хотел спросить последние полчаса.

– Миссис Ньюкрис, какие числа были на запонке Молли?

– Не знаю, – ответила она. – Не могу вспомнить. Там были буква В и три ряда цифр. Там точно было тридцать девять. Это точно, потому что тридцать девять – номер, на который я всегда ставлю в лотерее.

– Другие вспомнить не можете?

– Нет.

Может, она лгала, но Стрейкен так не думал. После того, как она открыла ему свое сердце, хотелось ей верить. Он вспомнил, как миссис Ньюкрис смотрела на него, говоря о смерти его родителей. Как будто бы их что-то объединяло. Он потерял родителей, она – дочь. Схожие трагедии стерли между ними все преграды. Нет, знай она числа, обязательно бы ему сказала.

Стрейкен допил оставшийся кофе одним глотком, взял верхний журнал из кипы и встал. Оставаться дольше не имело смысла. Он и так рисковал слишком много за этот день. Стрейкен двинулся к двери, миссис Ньюкрис за ним. Большой палец высовывался из порванного чулка. Он казался распухшим оттого, что она пинала ногой Стрейкена.

– Спасибо. Вы мне очень помогли. – Стрейкену не хотелось этого говорить, но это было правдой. Он взялся за перила и пошел вниз. Она еще не ответила на один его вопрос, и он повторил его:

– Как Молли узнала, что я был на Кюрасао?

Но Мишель Ньюкрис притворилась, что не расслышала, и захлопнула дверь у него перед носом.

18

К этому времени дождь прекратился. Сильные порывы ветра разогнали тучи и теперь вихрем закручивали листья по мостовой. Стрейкен шел, подняв плечи и глубоко засунув руки в карманы от холода. В Лондоне половина десятого вечера, в бухте Святого Михаила полдень. Там сияет солнце. Подходящее время заплыть за риф и поискать дельфинов. Однако в реальном мире наступил вечер, и Стрейкен почувствовал, что голоден.

Его путь лежал через Лондон-Бридж, по Кеннон-стрит, улице Королевы Виктории и набережной к Странду, где, как он знал, был «Макдональдс». Даже в это время, вечером, там было полно народу. Было тесно, посетители протискивались на освобождающиеся места, задевая и расталкивая друг друга. Стрейкен поел стоя. Из переполненного мусорного ведра вывалился бумажный стаканчик и обрызгал его ботинки банановым молочным коктейлем.

Во время занятий дайвингом Стрейкен питался хорошо. Большую часть времени он проводил в теплых странах, где валюта была в цене, а рыба – дешевая и вкусная, например, в Эквадоре, Таиланде и Кении. В таких местах можно шикарно жить на десять долларов в день. Однако в Лондоне он ел, как крыса. Перебивался бутербродами, готовил редко, обычно незамысловатые обеды в микроволновке. Здесь еда была просто средством поддержания жизни, он работал на складе и экономил на следующую поездку за границу. Это был порочный круг. Склад он расценивал как инь, а океан – как ян, и теперь начинался длинный период инь.

Он не жаловался, это был его выбор – жить такой жизнью. С ранних лет он знал, что не создан для карьеры «белого воротничка». Мысль о следовании семейной традиции и армейской службе также вызывала у него отвращение. Он бы скорее уж заправлял машины, чем ходил строем на параде. Форма и там, и там, но в первом случае он мог бы уходить в конце дня домой.

Стрейкен никогда особо не задумывался о профессии и подводной фотографией занялся случайно. Не зная твердо, чему себя посвятить, он решил после школы сделать годовой перерыв. Гамильтон свел его с Карлом Рианом, своим бывшим армейским другом, который занимался каким-то бензиновым бизнесом в Малайзии. Риан дал ему работу: он разъезжал по стране на большом джипе, останавливался на бензоколонках, замерял запасы топлива и определял количество бензина для поставки в следующем месяце. Тогда электронная почта еще не достигла Европы, не говоря уже о странах третьего мира, а языковой барьер не давал вести дела по телефону. Стрейкен не был силен в математике, но умел пользоваться калькулятором и изо всех сил старался не делать ошибок. Он не хотел обратно в Англию, так что работал добросовестно. В конце лета он послал Гамильтону открытку, в которой сообщал, что отказывается от места в университете и остается в Малайзии.

Риан владел двумя станциями на северо-восточном побережье. Одна из них была расположена в Куала-Бесуд, городе, с которого начинались Перхентианские острова. Они уже славились своими местами для дайвинга. Стрейкен как-то взял несколько выходных дней и попробовал нырнуть первый раз в жизни. Он сразу увлекся. Получив квалификацию спасателя через шесть месяцев, он перестал записывать количество погружений. Через одиннадцать лет он подсчитал, что под водой провел четыре месяца своей жизни.

Именно в Малайзии он встретился с Руни и Пили Парангами в первый раз. Их встреча занимала отдельное место в его памяти. Там он начал свою карьеру. Не только подводного фотографа, но и успешного изумрудного контрабандиста на юго-востоке Азии.

Эти воспоминания занимали его и после ужина, пока он шел через Трафальгарскую площадь, мимо Уайтхолла и здания парламента в паб «Морпет-Армс» у Воксхольского моста. Он пришел вовремя; там как раз принимали последние заказы.

По вторникам в питейных заведениях было довольно тихо, и Стрейкен остановился выпить пинту «Гиннеса» и узнать новости. Тамми не было, отметил он с сожалением, хотя надеялся найти ее, ведь она, как никто, могла помочь ему расслабиться в такие моменты. Кроме того, он беспокоился о сроках для «Нэшнл джиографик». Его фотографии уже должны были дойти до адресата. Если нет, то в печать пойдут снимки Билла Таннера. Стрейкен отправился домой, думая о том, что его карьера зависит от предстоящего телефонного звонка.

Он поднес ключ к дверям, когда услышал, как голос из темноты сказал:

– Goedenavond, Банбери.

Голландец. Урод.

19

Стрейкен не обернулся. Ему это было не нужно. Не сейчас.

– Вы меня приглашаете? Очень любезно с вашей стороны.

Дыхание Верховена отдавало алкоголем. Стрейкен чувствовал это, даже стоя к нему спиной. Скорее всего, Верховен целый вечер поджидал его в пабе. Что Стрейкен мог сделать? Он не мог сказать ему «нет», ведь тот был полицейским. Поэтому Стрейкен просто пожал плечами и ничего не ответил. Верховен положил руку ему на плечо и подтолкнул. Не сильно, но достаточно, чтобы Стрейкен споткнулся.

– Вы не позвонили, Банбери. Я скучал по вас.

Они стояли на верхней площадке лестницы. Верховен был совершенно прав. Стрейкен забыл о том, что должен проходить ежедневную регистрацию. Теперь, правда, это было неважно: Верховен был прекрасно осведомлен о его передвижениях.

– Что вы хотите, Рутгер? – Стрейкен впервые повернулся к нему лицом. Верховен был одет в черные ботинки, черные брюки, черный кожаный плащ и кожаные перчатки. Он напоминал агента гестапо. Загорелое лицо Верховена раскраснелось; он явно хотел наехать на Стрейкена.

– Пришел посмотреть, как дела. И выяснить, где вы были этим вечером. Так где вы были, Банбери?

Они вошли в квартиру. Стрейкен снял куртку и бросил ее на диван.

– Гулял. Повидал старого друга.

Верховен не слушал: рассматривал фотографии. Он был очарован, как ребенок, впервые посещающий аквариум.

Особенно его поразил один снимок, он долго стоял перед ним, и Стрейкен восхитился его вкусом. Это был широко раскрытый рот манты: безвредного гиганта, одного из многочисленных обитателей морского заповедника Сангалаки у Калимантана. Она плыла прямо на него, не осознавая присутствия фотографа. Ее пасть была широко раскрыта. Она втягивала в себя планктон огромными жабрами размером с ворота. Стрейкен мог сам легко оказаться ее добычей, пасть занимала весь кадр, лишь по краям был тонкий ореол голубизны. Не сразу становилось понятно, что именно изображено на фотографии, и в этом заключалась ее особенная привлекательность.

– Итак? – Верховен наконец оторвался. Снимок явно произвел на него сильное впечатление. Возможно, теперь он понял, почему Стрейкен так настойчиво просил вернуть пленки.

– И почему вы не позвонили?

– Я забыл.

– Ах забыли? А что если я снова вас арестую и забуду отпустить?

Стрейкен ничего не ответил на издевку. Пусть позабавится. Если у Верховена есть что сказать по делу, то он скоро перестанет ерничать.

– Расскажите мне про запонку на вашей шее.

Стрейкен снова промолчал. Теперь Верховен все знал про запонки. Он разговаривал с Мишель Ньюкрис. Она отдала ему вторую запонку и заполнила те пробелы, которые Стрейкен оставил в «Схипхоле». Не имело смысла повторять то, что Верховен уже знал. – Это ведь одна из пары, да? Другая была у Кристин Молине. Именно поэтому вы и дали ей наркотик. – Верховен сопоставил факты, но сложив два и два, получил ноль.

– Ее звали Молли Ньюкрис. И это она пыталась ввести мне наркотик, так что прекратите заниматься ерундой. На Кюрасао у нее не было запонки, и вы это хорошо знаете. Запонку вам отдала утром ее мать. – В подтверждение своих слов Стрейкен бросил на стол журнал, взятый из квартиры Молли.

Верховен не подал вида, что удивился. Настоящее имя Кристин еще не сообщалось официально.

– Как вы узнали, кто она на самом деле? Вам сказал Купманс?

– Нет. – Стрейкен видел, что Верховен очень хочет услышать всю историю, и решил в этом удовольствии ему отказать. Верховен заволновался, как будто бы не мог решить, как ему на него давить – физически или морально. Стрейкен наслаждался его растерянностью.

– Вы встречались с ее матерью? Когда? Сегодня днем?

– Я уже сказал, что встречался со старым другом.

Верховен крепко сжал руки. Кожаные перчатки заскрипели. Было видно, как он старается справиться с эмоциями.

– Я думаю, мне стоит забрать и вашу запонку. Это важная улика в деле. Мне придется ее конфисковать. Если вы говорите правду, то мы оставим вас в покое. Отдайте мне запонку. Будьте умницей.

Стрейкен усмехнулся. Он не собирался убивать Молли, и Верховен об этом знал. У голландца было уже достаточно оснований закрывать дело, и причина его появления была личной. Возможно, Верховен знал историю про наследство и решил сам этим заняться. Может, он просто забыл координаты, которые прочитал в «Схипхоле». А может, для того, чтобы закрыть дело, ему и впрямь она была необходима. Его визит мог закончиться только одним. Если Верховен хотел драки, то Стрейкен был только рад.

Когда Стрейкену было тринадцать лет, Гамильтон отправил его в Брэдфилдский колледж, красивую старую школу в сельской местности Беркшира. Отец Стрейкена успел отслужить двадцать лет в армии, и поэтому Стрейкен получал стипендию, которая покрывала большинство расходов. Образование Брэдфилд давал самое обычное, но у учебного заведения были отличная спортивная площадка и бассейн. Там Стрейкен и расходовал б о льшую часть своей энергии. Б о льшую часть, но не всю; остальную он отдавал обучению борьбе.

Смерть родителей сделала его замкнутым. Чаше всего он проводил время в одиночестве. Он был против всего мира, и миру оставалось только опасаться его. Он был обижен на жизнь за то, как она обошлась с ним, и вымешал свою злобу на одноклассниках – во время завтрака, в спальнях, в раздевалках. Это было дорогое образование, за которое приходилось платить синяками и царапинами. Если кто-то оскорблял его, Стрейкен без лишних слов бросался в драку. Если противник не сдавался сразу, то они дрались, пока их не разнимали. За пять лет Стрейкен сильно развился физически, стал отличным пловцом, и в школе было мало парней, решавшихся вступить с ним в схватку. Большинство из них старались обходить его стороной, а те, кто этого не делал, быстро узнавали, что дерется он не раздумывая и всерьез.

В драке люди инстинктивно защищают голову, пах и живот. Стрейкен быстро научился бить в другие места. Он бил по коленям, ступням и пальцам. К пятнадцати годам Стрейкен в совершенстве овладел тонкостями рукопашного боя: за минимум времени причинял максимум боли и выматывал противника так, что тот не мог продолжать драку. Он не был самым крупным и сильным, но в нем было столько дьявольской злости, что он мог терпеть боль до победного конца. Тогда это многого стоило. Иногда помогало и сейчас.

Директор школы видел, что происходит, и пригрозил Стрейкену, что если он не научится владеть собой, то его выгонят из школы. Директор обсудил это с Гамильтоном, и тот принял мудрое решение, за которое Стрейкен был благодарен ему до сих пор. На каникулах Гамильтон оплатил для него в качестве обучения самоконтролю курсы борьбы в местном спортзале. Занятия вел израильтянин, работавший на Моссад; Стрейкену он преподавал крав мага.

Большинство восточных военных искусств всегда имеют в себе сильный духовный элемент дзен-буддизма. Самозащита и борьба без оружия – это результат сотрудничества тела и ума, пребывающих в гармонии. Жестокость – последнее средство. Крав мага – совсем другое. Она зародилась на улицах Братиславы и была развита позже в израильской армии в 1950-е годы. Крав мага отличается простотой и эффективностью и учит своих последователей реагировать, не раздумывая. Где это уместно, она учит их повышать уровень жестокости в бою. Правоохранительные органы ее обожают.

Стрейкен тоже ее обожал. Обучение всегда было основано на реальных ситуациях. Инструкторы подвергали учеников тому же уровню стресса, который они могли встретить в настоящей атаке. Все было очень просто: локти, колени, кулаки. Он ходил туда дважды в неделю в течение трех лет во время школьных каникул. Он сразу перестал драться в школе: боялся нанести слишком сильные травмы.

Но это было давно. Сейчас все изменилось. Стрейкен сказал Верховену:

– Если вам нужна запонка, подойдите и возьмите.

– Банбери, мы взрослые люди для этих игр. Отдайте запонку, или я буду вынужден арестовать вас за неподчинение властям. – Верховен подтянул перчатки, кожа на них разгладилась. Жест был зловещий.

Стрейкен сомневался, что голландский полицейский имеет полномочия на арест в Англии, но насторожился. Он начал сжимать и разжимать пальцы в карманах, разогревая суставы.

– Инспектор Верховен, единственный способ, которым урод, подобный вам, может получить запонку, – это снять ее с моего трупа. – Он одарил полицейского своей лучшей улыбкой.

Правая рука Верховена скользнула в карман.

– Ну, это легче устроить, чем вы себе представляете. – Он вынул что-то из кармана. Оружие. Это была дубинка-кастет. Стальная, длиною в тридцать сантиметров. Оружие удобно расположилось у него в руке. – А теперь говорю в последний раз: отдайте мне запонку. – Судя по тону, он полностью отдавал себе отчет в своих действиях.

Стрейкен покачал головой. Они стояли в полуметре-метре друг от друга в гостиной. Он вынул руки из карманов в ту же минуту, как Верховен бросился на него.