Текст книги "Фрегат Его Величества 'Сюрприз'"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Он встал, стряхнув крошки, а часы на черном шкафу отбили час.
– О, Стивен, уже? – воскликнула Софи. – Позвольте отряхнуть вас немного. Неужели вы не останетесь на ужин? Прошу, оставайтесь, я приготовлю тосты с сыром.
– Не могу, дорогая, хотя вы очень добры, – заявил Стивен, стоя как конь под скребком конюха, пока она проходила по нему щеткой, не забыв заглянуть под воротник и шейный платок. Пережив потрясение, он меньше стал заботиться о чистоте белья и перестал чистить одежду и обувь, даже его лицо и руки не отличались чистотой. – Если поспешить, я еще успею на заседание Энтомологического Общества. Ну же, моя дорогая, и так сойдет. Мария и Иосиф, я же не ко двору направляюсь: энтомологи не тяготеют к щегольству. Теперь поцелуйте меня, как положено хорошей девочке, и скажите, что мне говорить – какое сообщение я должен передать Джеку?
– Как бы я хотела, о, как бы я хотела отправиться с вами! Думаю, было бы напрасно просить его быть осторожным, не рисковать?
– Я передам ему это, если хотите. Но поверьте, милая, Джек вовсе не сумасброд – не в море. Он не станет рисковать, тщательно все не взвесив: он сильно, слишком сильно любит свой корабль и команду, чтобы подвергать их опасности понапрасну. Джек вовсе не из этих ваших чумовых сорви-голов.
– Он не станет предпринимать ничего безрассудного?
– Ни за что. Это правда, истинная правда, – добавил Стивен, видя, что София не может до конца осознать мысль, что Джек на берегу и Джек в море – это совсем разные люди.
– Ну ладно, – проговорила она. Потом продолжила, – Как долго. Кажется, это будет тянуться целую вечность.
– Пустяки, – возразил Стивен с напускной живостью. – Через несколько недель соберется парламент, капитан Хэммонд вернется на свой корабль, и Джека опять спишут на берег. Вы сможете лицезреть его сколько вашей душе будет угодно. Так что ему передать?
– Передайте, что я сильно-сильно люблю его. И пожалуйста, Стивен, молю: путь он будет осторожен.
Доктор Мэтьюрин переступил порог Энтомологического общества как раз в тот момент, когда достопочтенный мистер Лэмб приступил к чтению своей записки, посвященной Точно-не-описанным ранее жукам, обнаруженным на берегу Прингл-юкста-маре (Pringle-juxta-Mare) в 1799 году. Доктор сел сзади и некоторое время внимательно слушал. Но когда джентльмен стал отклоняться от темы – что, как все знали, за ним водилось – и завел речь о зимовье ласточек, так как нашел новое подтверждение своей теории: они не только летают постоянно сужающимися кругами, скапливаются в шарообразную массу и зарываются в дно тихих прудов, но еще и находят убежище в шахтах оловянных рудников, «корнуолльских оловянных рудников, джентльмены!» – Стивен отвлекся, разглядывая остальных энтомологов. Кое-кто был ему знаком: почтенный доктор Месгрейв, одаривший его превосходным экземпляром carena quindecimpunctata; мистер Толстон, прославившийся изучением жука-оленя; Эусебиус Пискатор, ученый швед. А чья это знакомая массивная спина и напудренная косица? Удивительно, как глаз некоторых людей наделен свойством улавливать и сохранять бесчисленное количество измерений и пропорций? По спине можно узнавать также безошибочно, как по лицу. То же можно сказать о походке, осанке, подъему головы: какое бесчисленное множество признаков! Эта спина была изогнута странным, неестественным образом, левая рука человека подпирала подбородок, прикрывая лицо; без сомнения, именно этот изгиб бросился Стивену в глаза, хотя никогда раньше ему не приходилось видеть сэра Джозефа в такой причудливой позе.
– Итак, джентльмены, я могу с уверенностью утверждать, что зимовка ласточек, как и других hirundines, является окончательно доказанной, – произнес мистер Лэмб, окидывая слушателей победным взглядом.
– Полагаю, что выражу нашу общую глубокую признательность мистеру Лэмбу, – сказал председатель. В воздухе ощущалось недовольство, слышался ропот и шорох ног. – И хотя я опасаюсь, что у нас мало времени и не все, возможно, смогут выступить, позвольте предоставить слово сэру Джозефу Блейну, который доставит нам удовольствие, познакомив с заметками о настоящем гинандроморфе, недавно попавшем в его коллекцию.
Сэр Джозеф приподнялся и принялся извиняться: он забыл свои бумаги, а будучи слегка нездоров, не берет на себя смелость испытывать терпение аудитории, делая доклад без них. Он просит прощения, но ему необходимо идти. «Это всего лишь легкое недомогание», – заверил он собравшихся. Но собравшимся было все равно, будь у него хоть последняя стадия проказы: три энтомолога уже вскочили на ноги, горя желанием увековечить себя в анналах общества.
– И какой следует сделать из этого вывод? – спросил себя Стивен, когда сэр Джозеф прошел мимо него, отвесив едва заметный поклон. И пока звучал доклад о светлячках, недавно полученных из Суринама – интереснейший отчет, который в последствии он прочтет с величайшим вниманием – в душе его крепло недоброе предчувствие.
С этим предчувствием он и покинул заседание. Не успел доктор пройти и ста ярдов, как его встретил молчаливый посыльный, вручивший ему карточку с шифром и приглашением посетить сэра Джозефа – но не в его служебных апартаментах, а в небольшом домике позади Шепхерд-Маркет.
– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли, – произнес сэр Джозеф, усаживая Стивена у огня в комнате, служившей, похоже, библиотекой, кабинетом и гостиной одновременно. Она была удобной, даже роскошной, оформленной в стиле, модном лет пятьдесят назад. Коробки с бабочками перемежались на стенах с картинами порнографического свойства – это было явно личное владение.
– Воистину любезно, – сэр Джозеф нервничал и был нездоров, и снова повторил фразу «воистину любезно». Стивен молчал.
– Я попросил вас прийти сюда, – продолжил сэр Джозеф, – поскольку это мое частное прибежище, а мне необходимо объясниться с вами с глазу на глаз. Сегодняшняя встреча с вами была неожиданной, совесть моя сжалась в жестоком спазме. Это беспокоит меня неимоверно, так как у меня для вас чрезвычайно неприятные новости. Я предпочел бы, чтобы вам сообщил их кто-то другой, но жребий пал на меня. Я готовился к нашей встрече завтра утром, и должен заметить, готовился тщательно. Но увидев вас там, в этой атмосфере…
– Короче говоря, – продолжил он, отложив кочергу, которой поправлял дрова, – в Адмиралтействе произошел неприятный инцидент: ваше имя было произнесено на общем собрании в прямой связи с делом у Кадиса. – Стивен поклонился, но опять ничего не сказал. – Разумеется, я сразу же замял инцидент, а потом дал понять, что ваше присутствие на борту было случайным, что вы направлялись в некую восточную страну с научной или полудипломатической миссией в интересах которой ваш статус должен был подтверждаться соответствующими полномочиями, упомянул прецедент с Бэнксом и Холли. В общем, что этот эпизод был чисто случайным, произошедшим только в силу исключительной спешки. Вот что я представил истинной подоплекой истории, гораздо более секретной, чем сам перехват, известной только посвященным и каковую нельзя разглашать ни при каких обстоятельствах. Этого достаточно, чтобы удовлетворить любопытство большинства флотских и гражданских лиц из числа присутствовавших. Но факт остается фактом: вы в некотором роде провалены, и это неизбежно ставит под вопрос осуществление нашей программы в целом.
– Кто там присутствовал? – спросил Стивен. Сэр Джозеф протянул ему список. – Изрядное собрание… Какое странное легкомыслие, – ледяным тоном произнес доктор, – какая необъяснимая безответственность подвергать такими действиями опасности жизнь человека и всю систему разведки.
– Совершенно согласен, – вскричал сэр Джозеф. – Это чудовищно. Признавать это еще больней, поскольку я сам отчасти виновен. Мною была представлена Первому лорду докладная записка, и я целиком положился на его осмотрительность. Но я, без сомнения, слишком избаловался, имея дело с шефом, на которого можно было положиться без малейших колебаний – не существует человека более скрытного, нежели лорд Мелвилл. Парламентское правление совершенно не подходит для службы разведки: появляются новые люди, скорее политики, чем профессионалы, и нам приходится выкладывать им все. Вот диктатура – совсем другое дело: Бонапарту служат лучше, намного лучше, чем Его Величеству.
– Но я не рассказал еще одну неприятную новость, – продолжил сэр Джозеф. – Хотя это дело на днях станет достоянием общественности, но я убежден, что должен сказать вам лично: департамент намерен рассматривать испанские сокровища как «права короны». Иными словами, они не могут считаться призовыми деньгами. Я сделал все, что мог, чтобы не допустить такого решения, но, боюсь, ничего нельзя изменить. Я говорю это вам в слабой надежде удержать вас от шагов, которые вы могли предпринять, будучи убеждены в противном. Лучше запоздалое предупреждение, чем совсем никакого. Я также говорю вам, поскольку знаю про ваш иной интерес в этом… этом деле. Могу лишь надеяться, увы, без особых оснований, что мое предупреждение может в некотором роде… ну, вы меня понимаете. А что касается моих собственных сожалений, гнева и раскаяния, то поверьте, словами мне не удалось бы выразить и десятой часть того, что они заслуживают.
– Вы очень добры, – сказал Стивен, – и я очень ценю этот знак вашего доверия. Не стану заявлять, что потеря состояния может быть безразлична для человека: в данный момент я не испытываю ничего, кроме некоторого раздражения, но думаю, что почувствую позже. Но интерес, о котором вы так любезно упомянули – это другое дело. Позвольте объясниться. Меня снедало желание услужить моему другу Обри. Его агент сбежал со всеми призовыми деньгами, апелляционный суд признал незаконным захват двух нейтральных судов, повесив на Обри долг в одиннадцать тысяч фунтов. Это случается как раз тогда, когда он собирается жениться на чрезвычайно приятной молодой девушке. Они сильно любят друг друга, но поскольку ее мать, вдова, имеющая в руках немалое состояние, женщина невероятно глупая, скупая, стяжательница, жадина, скряга, скупердяйка и вообще мегера, нет никакой надежды, что брак будет заключен до тех пор, пока его состояние не поправится и не будет возможно оформить брачный контракт. Вот чем я тешил себя; вернее сказать, вот чем манило меня удачное стечение обстоятельств и поворот судьбы. Вот и вся подоплека. Что я скажу теперь Обри, встретившись с ним на Минорке? Ему хоть что-нибудь перепадет за участие в том деле?
– О, конечно: он получит выплаты ex gratia. Этого должно хватить, или почти хватить на покрытие долгов, о которых вы упомянули, но это вовсе не состояние, вовсе нет. Но вы, дорогой сэр, говорите про Минорку. Могу ли я понимать так, что вы намерены продолжить осуществление нашего первоначального плана, вопреки столь некстати возникшим осложнениям?
– Думаю, да, – сказал Стивен, еще раз пробегая глазами список. – Столь многое можно извлечь из наших недавних контактов, не хотелось бы все терять из-за… В таком случае жизненно важным является вопрос времени: пока досужие сплетни и слухи будут расползаться, я должен опередить их, поскольку отплываю завтра вечером. Вряд ли эта утечка будет распространяться быстрее, чем со скоростью целеустремленного пешехода, да к тому же вам приходилось встречать и более отъявленных болтунов.
– Только одно имя беспокоит меня, – продолжил он, указывая на список. – Как вам известно, это педераст. Не то чтобы у меня имелась личная неприязнь к педерастии – каждый имеет право определять, что есть красота, и чем больше в мире любви – тем лучше, – но всем известно, что многие педерасты являются объектом давления, не знакомого прочим людям. Если встречи этого господина с месье де Ла Тапеттерье будут находится под пристальным надзором или, что еще лучше, месье де Ла Тапеттерье удастся нейтрализовать на неделю, я могу без опаски продолжить выполнение нашего первоначального плана. Но даже без этой предосторожности мне кажется, что откладывать план не стоит. Ведь это, в конечном счете, не более, чем допущения. К тому же бесполезно посылать Осборна или Шиканедера – Гомес ни перед кем не раскроет душу кроме меня, а без него вся наша система рассыпается на части.
– Это верно. Да и местная обстановка вам известна намного лучше, чем кому-либо из нас. Но мне не нравится, что вам приходится идти на дополнительный риск.
– Он совсем невелик, если вообще существует на данный момент, особенно если принять в расчет, что ветер в моем плавании будет попутным, а вам удастся законопатить эту течь. Предположительную течь. В этом конкретном путешествии риск будет пустячным в сравнении с повседневными опасностями ремесла. Впоследствии, если досужая молва возымеет свой обычный эффект, я, понятное дело, не смогу быть вам полезен в течение некоторого времени – пока вы не реабилитируете меня – ха-ха – с помощью полудипломатической или научной миссии куда-нибудь к хану Татарии. Вернувшись назад, я опубликую научный труд о криптограммах с Камчатки, так что ни кому впредь не придет в голову связать мое имя с секретной службой.
Глава вторая
Вперед-назад, вперед-назад: от мыса Сисье до полуострова Гиень, поворот и обратно, и так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, в любую погоду; после вечерней пушки они располагались в отдалении от берега, а поутру возвращались вновь. Они – это фрегаты дозорной эскадры, очи средиземноморского флота, марсели линейных кораблей которого маячили в южной части горизонта. Нельсон ждал, когда французский адмирал выйдет в море.
Мистраль дул уже третий день, и море казалось скорее белым, чем синим; береговой ветер гнал короткую злую волну, перебрасывающую брызги через мидели кораблей. В полдень три фрегата убавили парусов, но даже теперь делали семь узлов и кренились так, что руслени левого борта купались в пене.
До тошноты знакомые очертания мыса Сид подступали все ближе, в хрустально чистом воздухе на фоне безоблачного неба можно было рассмотреть белые домики, повозки, взбирающиеся по дороге к семафорной станции и батареям. Еще ближе, почти на дистанцию выстрела из высоко расположенных сорокадвухфунтовых орудий; до них уже долетают порывы ветра с высот.
– На палубе! – раздается оклик впередсмотрящего с мачты. – «Наяда» подняла вымпел, сэр.
– К повороту, – командует вахтенный лейтенант, скорее для проформы. И не только потому что экипаж «Лайвли» сработался за много лет, но и потому что морякам уже сотни раз приходилось выполнять этот маневр на этом самом участке, и им вряд ли требовалась команда. Рутина притупила рвение матросов «Лайвли», но боцманам приходилось покрикивать «поживей там с этим чертовым шкотом», ибо слаженность действий достигала такой степени безмолвной эффективности, что фрегат рисковал протаранить утлегарем гакаборт «Мельпомены», их переднего мателота, о чьих талантах и ходовых качествах трудно было замолвить доброе слово.
И все же они повернули последовательно, каждый на том самом месте, где поворачивал впереди идущий корабль; поймав ветер, фрегаты образовали ровную линию и вновь направились к Гиени в том же порядке: «Наяда», «Мельпомена», «Лайвли».
– Терпеть не могу эти повороты последовательно, – сказал один тощий мичман другому тощему мичману. – Они не дают человеку никакого шанса – ничего не поймешь: то ли есть сосиска, то ли нет сосиски, даже запаха не почуешь, – добавил он, напряженно вглядываясь сквозь паутину снастей и парусов в прогал между полуостровом и островом Поркероль.
– Сосиска, – воскликнул другой. – О, Батлер, какое чертовски проклятое слово ты произнес. – Он тоже перегнулся через коечную сетку, вглядываясь в пролив: в любой момент могла появиться «Ниоба», бравшая воду в заливе Аженкур и возвращающаяся назад вдоль итальянского побережья, дразня врага и везя собранные где возможно припасы. Очередь «Лайвли» была следующей. – Сосиска, – завопил он, перекрикивая мистраль, – горячая, хрустящая, брызгающая соком, едва укусишь… Бекон! Грибы!
– Заткнись, толстозадый, – прошипел его приятель, сопровождая слова чувствительным щипком. – Господь снизошел к нам.
Услышав, как часовые из морских пехотинцев берут «на караул», вахтенный офицер переместился к подветренному борту, секунду спустя из каюты вышел Джек Обри, закутанный в гриего[1]1
Короткий плащ из плотной ворсистой ткани с капюшоном.
[Закрыть] и с подзорной трубой под мышкой. Он принялся расхаживать по квартердеку, по наветренной его части, являющейся святая святых капитана. Время от времени Джек бросал взгляд на паруса – чисто для проформы, поскольку его вмешательства совершенно не требовалось: фрегат был исключительно эффективной машиной, работающей без сбоев. Такого рода службу «Лайвли» мог исполнять превосходно, даже если бы капитан целый день не вылезал из койки. Не имелось повода сорвать на ком-нибудь злобу, будь даже Джек зол, как Люцифер после падения, да он и не испытывал такой необходимости: напротив, и капитан и команда в течение этих недель и месяцев находились в крайне приподнятом расположении духа, вопреки всем тяготам тесной блокады – этой самой тяжелой и изнурительной для флота работы. Пусть даже богатство не приносит счастья, скорое ожидание его дарит людям весьма близкое подобие этого чувства, а не далее как в сентябре они захватили самый богатый приз, какой можно себе представить. Так что взгляд Обри лучился довольством и одобрением, хотя и не той искренней любовью, с которой смотрел он на первый вверенный ему в командование корабль – короткую, толстую, валкую «Софи». «Лайвли» не был на самом деле его кораблем – ему дали только временные полномочия, до поры, пока настоящий капитан, Хэммонд, не покинет парламентскую скамью в Вестминстере, где представляет местечко Колдбат-Филдс в интересах партии вигов. И хотя Джек восхищался выучкой экипажа и его молчаливой дисциплиной – стоило только скомандовать: «Паруса ставить!» и все паруса до единого окажутся подняты не более чем за три минуты и сорок две секунды – он так и не мог принять их душой. «Лайвли» служил образцом – превосходным, выдающимся образцом, – виговского мировоззрения, но Джек был тори. Он восхищался фрегатом, но восхищение это было несколько отстраненным, как если бы ему пришлось заботиться о жене собрата-офицера – женщине элегантной, целомудренной, лишенной воображения и строящей жизнь исключительно на научных принципах.
На траверзе показался мыс Сепе, и, подвесив подзорную трубу, Джек стал карабкаться по выбленкам – те прогибались под его весом – и, покрякивая, взобрался на грот-марс. Марсовые ждали его, и расстелили лисель, чтобы он мог сесть.
– Спасибо, Роуленд, – произнес капитан, – необычайно прохладно, а?
Еще раз крякнув, он сел, и укрепив трубу на последнем юферсе, направил ее на мыс Сепе. Показалась семафорная станция, видимая совершенно четко, правее от нее просматривалась восточная половина Гран-Рад – Большого рейда со стоящими на нем пятью линейными кораблями, три из которых были прежде английскими: «Ганнибал», «Свифтшур» и «Бервик». На «Ганнибале» экипаж тренировался брать рифы, а по рангоуту «Свифтшура» ползало большое количество людей: видимо, новобранцев тренируют. Французы почти постоянно держали захваченные корабли на внешнем рейде, делали они это чтобы позлить англичан, и с неизменным успехом. Дважды в день этот шип вонзался ему в сердце, ибо утром и вечером он поднимался наверх, чтобы направить трубу на рейд. Отчасти Джек делал этот по велению долга, хотя не было ни малейших намеков на то, что противник может выйти в море – если только не разразится шторм, который заставит английский флот оставить позицию, – отчасти же ради своего рода тренировки. Он снова набирал вес, и вовсе не намеревался, как делают это иные грузные капитаны, бросить лазать по мачтам: ощущение снасти под рукой, трепетание такелажа, колебания рангоута когда он поднимался наверх – наполняли его невероятным счастьем.
В виду показалась остальная часть якорной стоянки, и Джек, нахмурившись, поднес к глазу окуляр трубы, чтобы осмотреть своих соперников – вражеские фрегаты. Их по-прежнему было семь, только один переменил позицию со вчерашнего дня. Красивые корабли – хотя, по его мнению, мачты слишком скошены.
И вот момент настал. Колокольня церкви почти встала в линию с голубым собором, и капитан вновь сфокусировал объектив. Земля, казалось, не двигалась вовсе, но постепенно появились ответвления Пти-Рад, Малого Рейда, и показалась внутренняя гавань с лесом мачт. Все реи стояли перпендикулярно, заявляя о готовности в любую минуту выйти и сражаться. Флаг вице-адмирала, флаг контр-адмирала, коммодорский вымпел. Никаких перемен. Проходы в гавань перекрывались, они незаметно сливались друг с другом, запирая Малый рейд.
Джек продолжал смотреть пока не показался холм Фаро, потом следующий холм. Он пытался разглядеть на дороге маленькую гостиницу, где не так давно они со Стивеном и капитаном Кристи-Пальером устроили такую отличную пирушку. Там был еще один французский морской офицер, имя которого выскочило у него из головы. Тогда стояла страшная жара; теперь – страшный холод. Тогда – превосходная еда – Господи, как они объелись! – теперь урезанные рационы. При воспоминании о тех яствах желудок у него сжался: «Лайвли», хоть и почитал себя самым богатым кораблем из всей станции, и свысока поглядывал на окружавшую его «голытьбу», испытывал такую же нехватку свежей провизии, табака, дров и воды как и прочие суда флота. По причине падежа среди овец и свиней даже офицерам приходилось пополнять свой рацион за счет знакомой по мичманским дням «соленой конины», а простые матросы давно сидели на одних сухарях. На обед у Джека ожидалась небольшая баранья лопатка.
– Стоит мне пригласить вахтенного офицера? – подумал он. – Прошло немало времени когда я приглашал кого-нибудь в свою каюту, за исключением завтрака.
Немало времени прошло и с тех пор, как ему довелось поговорить с кем-нибудь по душам, обменяться мнениями. Его офицеры – вернее, офицеры капитана Хэммонда, поскольку Джек не приложил руки к их выбору – раз в неделю приглашали Обри на обед в кают-компанию, а он часто звал их к себе, почти постоянно деля завтрак с офицером и мичманом утренней вахты, но никогда эти встречи не получались слишком радостными. Светская, но с налетом бентамизма,[2]2
Иеремия Бентам (1748–1832) – английский философ, создавший концепцию поведения людей, основанную на жестких моральных принципах.
[Закрыть] кают-компания, была строгой блюстительницей флотского этикета, и там не приветствовалось, если младший по званию начнет говорить прежде, чем выскажется капитан; эта атмосфера поощрялась Хэммондом, считавшим ее само собой разумеющейся. А еще они были гордецами – и в большинстве своем не без оснований – и их приводили в ужас любые недостойные маневры, любое заискивание, даже простой намек на них. Однажды в их среду попал чересчур верткий третий лейтенант, так они вынудили его через пару месяцев перевестись на «Ахиллес». Они высоко ставили этот свой подход, при этом ни в малейшей мере не в пику своему временному командиру, которого, напротив, исключительно высоко ценили его и как моряка, и как боевого офицера – ему бессознательно отводилась роль бога-олимпийца, – и по временам окружавшее его почтительное молчание приводило Джека в полнейшее отчаяние. Но только по временам, так как ему не часто приходилось пребывать в праздности: есть обязанности, которые нельзя передоверить даже самому превосходному первому лейтенанту, а еще по утрам нужно проверять, как идут занятия в мичманском кубрике. Молодежь есть молодежь, и даже присутствие богоравного капитана, строгость учителя и суровый пример старших не может подавить присущей ей живости. Не справлялся даже голод: а им приходилось есть крыс уже месяц, даже более. Крысы отлавливались трюмным старшиной и, тщательно выпотрошенные и ошкуренные, выставлялись на продажу на твиндеке по цене, росшей с каждой неделей, и достигшей текущей рекордной отметки в пять пенсов за связку.
Джеку нравилась молодежь, и как многие другие капитаны, он близко к сердцу принимал заботу об их профессиональном и социальном образовании, условиях жизни, даже о морали; но его регулярное присутствие на занятиях объяснялось не только этим. В свое время наука давалась ему нелегко, и даже будучи моряком от бога, он сумел сдать экзамены на лейтенантский чин только при помощи усердной зубрежки, вмешательству Провидения и присутствию в комиссии двух знакомых капитанов. Вопреки стараниям его приятельницы Куини, терпеливо разъяснявшей ему все про тангенсы, секансы и синусы, Джек так и не усвоил вполне принципы сферической тригонометрии; его навигационные способности ограничивались простым прокладыванием курса из пункта А в пункт Б, примитивным плаванием по прямой. К счастью для него, как и прочих капитанов, флот позаботился о нем, направив на борт штурмана, искушенного в этой науке. И вот теперь, возможно, захваченный царившим на «Лайвли» духом науки, он принялся за математику, и как многие отставшие в развитии, продвигался семимильными шагами. Учитель, когда трезвый, был прекрасным преподавателем, и каков бы ни был толк, вынесенный из его уроков мичманами, Джек получал от них громадную пользу. По вечерам, разобравшись с вахтами, он брал измерения луны или, если не писал Софи или не играл на скрипке, с истинным наслаждением читал «Конические секции» Гримбла.
– Как удивился бы Стивен, – подумал Джек, – узнай он, что я заделался таким философом. И как мне хотелось бы видеть старину здесь!
Но эти размышления, как и вопрос, стоит ли приглашать Рэндолла на обед, так и оставались не доведенными до конца, когда послышалось предупредительное покашливание старшины марсовых.
– Прошу прощения, ваша честь, кажется, с «Наяды» что-то заметили.
Акцент кокни плохо сочетался желтоватым лицом и раскосыми глазами, но «Лайвли» многие годы проплавал в восточных водах, и его экипаж: желтые, черные, коричневые или формально белые – сработался настолько, что весь общался на диалекте, свойственном обитателям Лаймхауз-Рич, Уоппинга или Дептфорд-Ярда.
Верзила Бум был не единственным, кто заметил вспышку суматохи на палубе идущего перед ними корабля. Мистер Рэндолл-младший, покинув засыпаемый брызгами пост у блинда-рея, мчался по палубе к товарищам, пища во все семилетнее горло:
– Она огибает мыс! Она огибает мыс!
«Ниоба», как по волшебству, появилась из-за очертаний островов Йер, идя под нижними парусами и марселями, и гоня перед собой высокий бурун. Она могла привезти что-то из провизии, может, какие-нибудь призы (доля полагалась всем фрегатам), и уж в любом случае ее появление означало нарушение обычной монотонности: встрече были искренне рады.
– А вот еще «Уизел», – пропищал малец.
«Уизел» был большим куттером, посыльным судном, слишком редко ходившим между флотом и фрегатами. Он тоже наверняка доставит какие-нибудь припасы, новости из внешнего мира. Какое счастливое совпадение!
Куттер шел под всеми парусами, кренясь на сорок пять градусов, и эскадра, огибающая Гиень, разразилась радостными воплями, видя как он пересек кильватерный след «Ниобы» и лег на ветер, явно намереваясь устроить гонки с фрегатом. На фрегате взметнулись брамсели и бом-кливер, но фор-брамсель, едва его подняли, порвался, и прежде чем команда «Ниобы» успела очухаться, «Уизел» оказался у них справа по борту, дерзко забирая ветер из парусов фрегата. Носовой бурун «Ниобы» осел, и куттер, экипаж которого дико орал, вырвался вперед к удовольствию всех и каждого. Куттер нес сигнал с номером «Лайвли» – наличие на борту приказов для него – и, пройдя вдоль строя, обогнул фрегат, оказавшись у него под ветром. Гигантский грот куттера захлопал, устроив канонаду, не хуже чем на стрельбище. Однако не было никаких признаков, что с него собираются спускать шлюпку: капитан куттера, превозмогая ветер, прокричал просьбу бросить им конец.
«Припасов нет? – огорченно подумал Джек, сидя на марсе. – Проклятье». Он перекинул ногу, нащупывая ступеньку. Тут кто-то заметил, что из люка куттера появился хорошо знакомый красный мешок. Раздался крик: «Почта». Услышав это, Джек изогнулся, ухватился за бакштаг и съехал вниз словно мичман, забыв о капитанском достоинстве и запачкав прекрасные белые чулки. Расположившись в шаге от квартирмейстера и его помощника, стоявшего вахту, Обри смотрел, как два мешка раскачиваются над водой.
– Помогите, помогите там! – прикрикнул он.
Наконец, мешки втянули на борт, и Джек, усилием воли стараясь подавить нетерпение, ждал, пока мичман торжественно передаст их Рэндоллу, а тот пересечет квартердек. Рэндолл, сняв шляпу, произнес:
– Доставлено «Уизлем» с флагмана, сэр.
– Благодарю, мистер Рэндолл, – ответил Джек, и с видимым облегчением удалился вместе с почтой в каюту. Лихорадочно сломав печать и размотав бечевку, он зарылся в письма. На трех конвертах округлым, но твердым почерком Софии был выведен адрес: «Капитану Обри, корабль Его Величества «Лайвли». Письма были толстыми, листах на трех, не меньше. Джек сунул их в карман, и с улыбкой повернулся к маленькому мешку, скорее, сумке, с официальной почтой. Вскрыл просмоленную парусину, промасленный шелковый пакет, потом небольшой конверт с приказами. Прочел их, стиснул губы и перечел снова.
– Хэллоус, – крикнул он. – Попросите зайти ко мне мистера Рэндолла и штурмана. Да, передайте казначею письма, пусть раздаст. А, мистер Рэндолл, будьте любезны дать поднять сигнал – запрос у «Наяды» на разрешение покинуть эскадру. Мистер Норри, проложите курс на Кальветт, пожалуйста.
Впервые не наблюдалось дикой спешки, впервые не было этой выматывающей обстановки, когда надо торопиться, не терять ни минуты, на что так часто жаловался Стивен. Стоял сезон, когда в западном Средиземноморье почти беспрерывно дуют северные ветры: мистраль, гаргулен и трамонтана, все они благоприятствовали плаванию «Лайвли» к Минорке и точке рандеву. Но важно было не прибыть к острову слишком быстро и не возбудить подозрений, болтаясь там. Приказы Джека, с их стандартными формулировками «прерывать линии снабжения врага, уничтожать корабли и сооружения», давали ему значительную свободу действий. Фрегат пересекал Лионский залив в направлении побережья Лангедока, неся все возможные паруса, так что ноки подветренных реев время от времени окунались в пенящиеся волны. Эти каждодневные орудийные учения – залп за залпом в безответное море – и вот эта пьянящая скорость под ослепительным солнцем гонят прочь косые взгляды и ропот недовольства, слышавшиеся еще вчера – нет-де припасов и нет крейсерства. Эти проклятые приказы лишили их крейсерства в тот самый момент, когда они так ждали его, все проклинали этот чертов «Уизел» за его несвоевременные штучки, тупое ухарство и стремление пустить пыль в глаза, так свойственные этим ублюдкам, не удостоенных присвоения ранга.