Текст книги "Фрегат Его Величества 'Сюрприз'"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
Глава седьмая
Свежие фрукты для больных, это да, и еда вволю для всех, у кого есть время поесть; но за исключением всепроникающих ароматов и небольшого количества арака, контрабандой пронесенного на борт, чудеса Востока, все эти мраморные дворцы, оставались для «Сюрприза» далекими, почти призрачными. Фрегат отвели прямо к военно-морским верфям, где его полностью разоснастили, сняли орудия и освободили трюм, чтобы добраться до днища. Увиденное заставило главного мастера немедленно затребовать сухой док, пока корабль не затонул прямо у стенки.
С инспекцией на нем побывал адмирал, жизнерадостный и розовощекий. Он в самом лестном стиле отозвался о «Сюрпризе», но в тот же момент оставил Джека без первого лейтенанта, назначив мистера Герви командовать восемнадцатипушечным шлюпом в чине мастер-коммандера, и тем самым взвалив на плечи капитана весь груз работ по ремонту судна.
Но адмирал все-таки не был лишен совести, да и понимал, что мистер Стенхоуп – важная персона. Сказав пару слов главному мастеру, он раскрыл к услугам «Сюрприза» все возможности далеко не бедной верфи. А уж позволить капитану Обри получить свободный доступ к смоле, вару, тросам, канатам, парусине, меди, блокам, шлюпкам, рангоуту было все равно, что запустить его на землю Тома Тиддлера.[37]37
Речь идет о детской английской игре. Смысл этой игры в том, что один из игроков, Том Тиддлер (или Том Айдлер – то есть лентяй) очерчивает вокруг себя на земле свои владения; другие игроки вбегают в круг, крича: "(Мы на земле Тома Тиддлера, собираем золото и серебро!" Том Тиддлер преследует их
до черты, и тот, кто пойман, становится на его место.
[Закрыть] И хотя ему тоже хотелось посмотреть на коралловый берег, поросший кокосовыми пальмами, он твердил Стивену:
– Пока есть такая возможность, ни один человек не оставит корабль. Куй железо, пока горячо, как говаривал любезнейший месье Кристи-Пальер.
– Ты не находишь, что среди команды растет недовольство и брожение? Не могут ли они, столковавшись, решиться на побег с корабля?
– Может они и недовольны. Зато знают, что теперь мы можем встретить муссон на полностью оснащенном корабле. А еще знают, что они служат на флоте – взялся за гуж, тяни.
– Хочешь сказать, что им теперь даже ни спать, ни есть нельзя?
– Нет-нет, не настолько. Я хочу… Прошу, Стивен, не сбивай меня с толку. Так будет продолжаться неделю, или около того, чтобы успеть взять все, что можно, пока не пришли «Эфалион» или «Ривендж», которые завопят о необходимости пополнить запасы канатов или рангоута. Потом, уверяю тебя, мы отпустим вожжи, передав дело в руки конопатчиков-туземцев, а нашим людям дадим некоторые послабления. Но сделать нужно так много – ты видел спиркетинг? – это недели и недели работы, а нам надо спешить.
С самого момента знакомства с военным флотом Стивена угнетало это ощущение постоянной спешки: надо скорее заглянуть за горизонт, скорее оказаться в том или ином порту, скорее выйти из него, а то ведь что-то происходит где-то в далеком проливе. И вот опять спешка: и не только чтобы ухватить, что можно, но еще и поймать муссон. Если они не успеют доставить посла в Кампонг к определенной дате, Джеку предстоит весь обратный путь лавировать против встречного ветра, теряя месяцы драгоценного времени, которые он мог бы потратить на активные военные действия.
– Еще бы, – стенал он. – Если мы пропустим северо-восточный муссон, война может кончиться еще до того, как мы обогнем Мыс. Хорошенькое дельце!
Но в ближайшей перспективе перед ним маячила великолепная возможность превратить свой дорогой «Сюрприз» в то, чем он был раньше, и чем он должен стать вновь. Стивена это все волновало мало: пламя, заставлявшее его предпринимать тщетные попытки заманить Джека на берег, жгло его изнутри с неумолимой, испепеляющей силой. Он предоставил Джеку обследовать массивный брус из лучшего островного тика, заявив:
– Все мои пациенты в госпитале, мистер Стенхоуп проводит время у губернатора – мне здесь больше нечего делать. Можно ли отпустить меня на некоторое время на берег? Ряд различных причин требует моего присутствия на берегу.
– Даже должно, осмелюсь сказать, – рассеянно отозвался Джек. – Мистер Баббингтон! Где же этот растяпа-плотник? Даже должно: но как бы ты ни был занят, не пропусти момент, когда мы будем извлекать мачты. Мы подойдем к плавучему мачтовому крану, и они выйдут как по маслу – зрелище, с которым ничто не сравнится. Я пошлю тебе весточку накануне – тебе придется очень пожалеть, если ты не увидишь мачтовый кран.
Время от времени Стивен бывал на корабле. Однажды вместе с парсом-математиком, пожелавшим ознакомиться с навигационными таблицами фрегата, однажды с мальчиком неизвестной национальности, нашедшим потерявшегося среди синих буйволов Онгиерского майдана и едва не затоптанного на смерть Стивена, и приведшего его за руку обратно, всю дорогу говоря с ним на урду, упрощенном донельзя. Другой раз с китайским шкипером, христианином из Макао, бывшим священником. С ним он общался на латыни и показал ему действие патентованной кетенс-помпы. В апартаментах Джека, где по теории должен был размещаться и столоваться и он, Стивен тоже появлялся время от времени. Джеку было недосуг интересоваться, где спит и обедает его друг, и он был слишком хорошо воспитан, чтобы обращать внимание на факт, что доктор приходит то обернутым в полотенце, то в европейском костюме, то в сорочке навыпуск, но неизменно с выражением неутомимого тайного удовольствия.
Что до сна, то спал Стивен где придется: под деревьями, на верандах, в караван-сараях, на ступенях храмов, в пыли вместе с другими бродягами пропыленными до такой степени, что казались закутанными в саван. Спал там, где усталость свалит с ног. И нигде в переполненном городе, привыкшем к сотням национальностей и тысячам языков, ни разу, пока он ходил по базарам, среди арабских конных рядов, пальмовых рощ, храмов, пагод, церквей, мечетей, среди процессий и погребальных костров индусов, пока глазел на мараттхов, бенгальцев, раджпутов, персов, сикхов, малайцев, сиамцев, яванцев, филиппинцев, киргизов, эфиопов, парсов, багдадских евреев, сингалезцев, тибетцев, не услышал Стивен ни малейшего замечания в свой адрес. Они смотрели на него в ответ, если им нечем было заняться, но без особого интереса, нарочитого любопытства и уж тем более враждебности. Иногда взгляд его странных глаз, казавшихся еще более бесцветными на фоне посмуглевшей кожи, заставлял человека повторно обратить на него изумленный взор, иногда его принимали за святого. Нередко его поливали маслом, с улыбкой совали в руку теплые лепешки из сладковатого растительного вещества, протягивали фрукты или чашку желтого риса, предлагали маслянистый чай, свежий пальмовый сок или сироп из тростникового сахара. Накануне дня, когда ремонтировали пяртнерс грот-мачты, он пришел домой с гирляндой из бархатцев вокруг грязной шеи, подаренной компанией шлюх. Он повесил гирлянду на правый подлокотник кресла черного дерева и уселся за свой дневник.
Я ожидал от Бомбея чудес, но самые невероятные мои ожидания, основанные на «Тысяче и одной ночи», отблеске маврских городов Африки и книгах о путешествиях оказались в сравнении с реальностью совершенно жалкими и ничтожными. Конечно, здесь тоже есть мирская, практичная, стяжательная цивилизация: все эти громадные шумные рынки, круговерть купли-продажи говорят сами за себя, и все же – сам не понимаю каким образом получается это смешение миров, – я не мог отделаться от ощущения некоей святости. Вонь, грязь, болезни «чудовищные суеверия» – как говорят наши соплеменники, – крайняя бедность, заполоняющие все вокруг последствия испражнений – ничто не может перебить это ощущение. А также ощущение человечности тех людей, которыми я окружен. Что за уютный город – здесь человек может в жару расхаживать по улицам голышом, если ему так удобно! Сегодня на ступеньках португальской церкви я беседовал с нагим священником индусом, парама-хамсой. Это истинный гимнософист. Я заметил, что в таком климате разум и одежда имеют друг к другу обратно-пропорциональное отношение. Тогда он, измеряв пядями мое одеяние, заявил, что на ум вообще ничего не остается.
Никогда не благословлял так способность легко усваивать языки, пусть даже поверхностно. Грамматика Форта Уильяма, начатки арабского, а прежде всего – разговоры с Ахметом и Буту, – и каковы плоды! Это милое дитя – Диль, весьма способствует моему обучению: она болтает без умолку, сопровождая рассказ комментариями, и повторяет до тех пор, пока я не пойму. Для нее важно быть понятой, и никакая уловка ее не обманет. Впрочем, мне кажется, что урду не родной ее язык. Со старухой, с которой она вместе живет, они говорят на совсем другом языке – ни единого знакомого слова.
Древняя госпожа, предлагавшая мне девочку за двадцать рупий, уверяла, что та девственница, и предлагала мне взглянуть на фибулу, подтверждающую этот статус. Но это было бы совсем излишне: можно ли представить себе создание более девственное, чем то, что смотрит на меня так, будто я всего лишь некое кроткое домашнее животное, и делится со мной своими мыслями и взглядами в тот самый миг, как они возникнут, словно я такое же дитя, как она? Она умеет кидаться камнями, прыгать, лазать словно мальчишка, но никто все же не посмеет назвать ее garçon manqué[38]38
С манерами мальчишки, пацанкой.
[Закрыть], поскольку помимо неудержимой болтливости в ней есть что-то материнское: она стремится ради моего же блага контролировать мои действия и рацион. Ей не нравится, что я курю гашиш, принимаю опий, ношу бриджи больше принятой длины. При этом она холерик: в пятницу Диль отдубасила мальчишку с кротким взором, пожелавшего навязать нам свое общество в пальмовой роще, грозя его друзьям обломком кирпича и поливая их такой бранью, что у них глаза на лоб полезли. Ест она с жадностью, но сколько раз в неделю? Из собственности у нее кусок ткани, который она носит то на манер килта, то как шаль; черный гладкий камень, которому спустя рукава поклоняется; и та самая фибула. Когда ее покормят, она выглядит совершенно счастливой, и стремится, впрочем, без серьезной надежды, к обладанию серебряным браслетом. Почти все дети здесь увешаны ими, и при ходьбе звякают. Сколько ей лет? Девять? Десять? Первая менструация недалеко – грудь у бедняжки уже обозначилась. При ее покупке меня обуревало искушение, одновременно человечное и мудрое, сохранить ее в нынешнем состоянии: не бесполого существа, но не осознающего своего пола, отдалить от клоак и базаров Бомбея. Но только Иосифу дано остановить солнце. Годом позже, годом раньше она окажется в борделе. Будет ли ей лучше в европейском доме? Роль прислуги, в чистоте, но взаперти? Могу ли я обращаться с ней, как с игрушкой? И как долго? Обеспечить ее? Тяжело представлять себе, как угасает ее живой юный дух, подчиняясь общему жребию. Нужно посоветоваться с Дианой: у меня есть смутное убеждение, что между ними есть нечто общее.
Народ в городе очень набожный, но и здесь хватает греха: мне приходилось видеть тела умерших от истощения, побоев, зарезанных и задушенных. В любом торговом городе несчастье одного является благом другого. Но все же материализм, который не вызвал бы комментариев в Дублине или Барселоне, в Бомбее приведет странника в изумление. Я сидел под башнями молчания на Малабарском холме, наблюдая за стервятниками. Какое зрелище! Я позаимствовал у Джека подзорную трубу, но она оказалась не нужна – они совсем ручные, даже желтоклювая фараонова курочка, которая, по словам мистера Нортона, очень редко встречается к западу от Хайдерабада. Я подобрал несколько необычных костей, когда ко мне обратился ховасджи – парс в украшенной перьями шляпе, отвечающий за организацию похорон. Идя от мистера Стенхоупа, я был в европейской одежде, и он спросил меня по-английски, не известно ли мне о запрете собирать кости? Я ответил, что не знаком с обычаями его страны, но по моему разумению, раз останки выложены на башне разлагаться или стать добычей стервятников, то тем самым тела становятся bonus nullius. А если плоть можно назвать собственностью, то ее обладателями становятся стервятники, и что если стервятники, отказываясь принять имущество, пожертвуют мне в силу естественного права эту бедренную кость, или этот причудливо искривленный гиоид? Но при этом я не хотел никого оскорбить, и удовольствовался бы простым осмотром, не унося кости: мой интерес к ним не имеет ничего общего с интересом кладбищенского вора, или, тем более, торговца костным клеем. Я философ-естествоиспытатель.
Он заявил, что тоже философ: философ чисел. Не желаю ли я послушать, как он вычисляет кубический корень? Мне можно назвать любое число по желанию. Какое представление: ответ звучит почти в тот же миг, как мой кусок кости закончит писать в пыли число. Он был очарован, и мог бы продолжать до бесконечности, если бы я не упомянул про кости Непера, шкалу Гюнтера – прикладную навигационную математику… лунные таблицы. Но тут мне пришлось вступить на зыбкий грунт: не имея возможности удовлетворить его интерес, я предложил ему посетить наш корабль. Любопытство пересилило очевидный страх: он был тронут вниманием, удивлен инструментом, и по возвращении пригласил меня выпить чаю в своей конторе – мой новый знакомый оказался крупным торговцем. По моей просьбе он рассказал о своей жизни; меня разочаровал, но вовсе не удивил факт, что это весьма самодовольный, прагматичный человек. Мне не так много известно о математиках и адвокатах, но сколько приходилось мне встречать математиков и адвокатов, им свойственна некая безжизненность, пустота, прямо пропорционально возрастающая их успешности. Возможно, это проистекает из умения жить в некоем ограниченном мире, а в случае с адвокатами – почти совершенно вымышленном. Как бы то ни было, этот человек, видимо, заменил благословенное древнее кредо системой механических наблюдений: сколько часов затрачено на государственные церемонии, какая часть прибыли будет недополучена из-за раздачи милостыни (похоже, благотворительность здесь ни при чем). Еще мстительная ненависть к хадмеям, спорящим с его сектой шеншахеев не только по всем пунктам доктрины, но даже по датированию нынешней эры. Предложил мне поучаствовать в диспутах на Ситинг-лейн. И все-таки он не кажется мне типичным парсом за исключением рвения, проявляемого к деловой жизни. Среди прочего, он занимается страхованием – страхованием кораблей, и говорил о росте премий, связывая его с движениями (действительными или мнимыми) эскадры Линуа. Эта сила обеспокоила не только Ост-Индскую компанию, но и туземных моряков – премии стоят дороже, чем во времена Сюффрена. Его семейство занимается бесчисленными коммерческими делами: тибетская бура, бенкуленский мускат, тутикоринский жемчуг – это то, что я успел запомнить. Банковский дом его кузена тесно связан с конторой комиссионеров бывших французских поселений. Он мог бы рассказать много интересных вещей о них, если бы не осторожничал, но даже так немало распространялся о Ричарде Каннинге, которого весьма уважает и ценит. Из его рассказа я узнал мало нового, но он подтвердил, что их возвращение ожидается семнадцатого.
Он ничего не смог мне рассказать по поводу индуистской церемонии, которая должна будет состояться на берегах бухты в новолуние. За этим снова придется обращаться к Диль, хотя ее познания о религии столь эклектичны, что она сама в них путается. Так она утверждает, что Бог не будет милостив к тому, кто из тщеславия носит длинные штаны (мусульманский взгляд), но в то же время почитает за непреложную истину то, что я на самом деле – медведь-оборотень, заблудший медведь-оборотень – слабенький деревенский демон, попавший по недоразумению в город. Она уверена, что я наделен способностью летать, правда летать вслепую, медленно и не в том направлении, куда хочу. Это суеверие она, видимо, позаимствовала у тибетцев. Впрочем, Диль права, когда говорит, что мне нужен наставник.
Семнадцатое. Если Джек не ошибается в своих расчетах (а такого мне не приходилось наблюдать), у меня есть три недели до отплытия корабля. Сейчас я с нетерпением жду их возвращения, хотя в момент прибытия сюда скорее боялся его. Какая это была замечательная интерлюдия, какой удивительно богатый период в моей жизни…
– Ах, ты здесь, Стивен! – воскликнул Джек. – Вижу, ты вернулся домой.
– Так и есть, – ответил Стивен, сопровождая слова радостным взором: ему так нравилось, как Джек произносит подобные фразы. – Так же как и ты, дружище – и раньше, чем обычно. Ты выглядишь неважно. Может из-за жары? Скидывай свое парадное облачение.
– Да нет, все как всегда, – отозвался Джек, снимая шпагу. – Хотя тут жарко, как в аду, и душно. Я сюда считай случайно заглянул… Знаешь, я тут обедал у адмирала, и услышал нечто, от чего у меня кровь застыла в жилах… Я подумал, что должен сказать тебе. Диана Вильерс здесь, и этот тип – Каннинг. Бог мой, как бы я хотел, чтобы мы уже были в море. Я не вынесу этой встречи. А ты разве не удивлен? Не потрясен?
– Нет. Вовсе нет. В свою очередь должен сказать тебе, Джек, что с нетерпением жду встречи. На самом деле они не в Бомбее, но их приезда ждут семнадцатого.
– Ты знал, что она здесь? – вскричал Джек. Стивен кивнул. – Ну и скрытный же ты человек, Стивен, – проговорил Джек, искоса поглядывая на друга.
Стивен пожал плечами.
– Ну да, видимо, такой. Да и обязан быть таковым, ты же знаешь. Вот почему я еще жив. А сила привычки… Но я прошу у тебя прощения за то, что не был в достаточной степени открытым и правдивым с тобой. Впрочем, тебе известно, что материя эта деликатная.
Было время, когда они являлись соперниками, когда Джек питал жгучую страсть к Диане, поэтому материя действительно была деликатной. Ради нее Джек едва не разрушил свою карьеру, как и шансы жениться на Софии. Вспоминая об этом, он раскаивался, и негодовал на нее за неверность, хотя она не давала ему клятв. В определенной степени он ее даже ненавидел, считал ее если уж не злой, то опасной, и опасался встречи – опасался не столько за себя, сколько за Стивена.
– Нет-нет, мой дорогой друг, тебе не за что извиняться, – сказал он, похлопывая Стивена по плечу. Думаю ты был прав. В том, что хранил свой секрет, я имел в виду.
– Но я удивлен, что ты до сих пор не знал, что они здесь, – промолвил после паузы Стивен. – Что тут, что в Англии сплетни об их сожительстве – излюбленная тема для разговоров среди европейцев на любом обеде, даже чаепитии, которые мне доводилось посещать.
Так и было. Приезд Ричарда Каннинга и Дианы Вильерс стал для Бомбея, утомленного скучной болтовней про голод в Гуджарате или войну с маратхами, настоящим кладезем. Каннинг занимает большой пост, имеет большой вес в Компании, живет в роскоши. Это деятельный человек, готовый принять любой вызов, и ясно давший всем понять, что намерен добиться признания всеми своего ménage.[39]39
Брак, семейный союз (фр.)
[Закрыть] Кое-кто из высокопоставленных чиновников помнил ее отца, еще часть – те, что жили с наложницами-индианками, не представляли угрозы, как и холостяки. Зато жен-европеек убедить было труднее. Мало кто имел моральное право бросить в нее камень, но ханжество неистребимо свойственно английскому среднему классу на всех широтах, и камни в ее сторону запускались с удовольствием. Да что там камни – скалы, булыжники, ограничиваемые в размерах только опасениями за карьерный рост мужей. Мудрая предусмотрительность никогда не числилась среди достоинств Дианы Вильерс, и если кумушкам требовались темы для сплетен, она готова была завалить их по уши. Большую часть времени Каннинг проводил во французских владениях или в Гоа, и все время его отсутствия подзорные трубы благочестивых леди были неотрывно направлены на дом Дианы. С подчеркнутым осуждением оплакивали они смерть мистера Джеймса из 87-го пехотного, убитого капитаном Макфарланом, ранение одного из членов Совета и ряд менее важных столкновений. Об этих поединках говорили почти с мистическим ужасом, в то время как на другие дуэли, которые в этом обожравшемся и обпившемся обществе чаще приводили к смерти, чем к примирению, готовы были снисходительно прикрыть глаза – видимо, вследствие естественного действия жары. Мистер Каннинг был ревнивцем, и неподписанные письма держали его в курсе обо всех посетителях Дианы, как настоящих, так и вымышленных.
– Сэр! Сэр! – раздался на веранде голос Баббингтона.
– Эгей! – громко откликнулся Джек.
Лестница задрожала, распахнулась дверь и улыбка Баббингтона осветила полумрак. При виде сурового выражения лица капитана она померкла.
– Что вы делаете на берегу, Баббингтон? – спросил Джек. – Еще две пары вант не заменены, а вы на берегу!
– Ну, сэр, колипар губернатора передал почту, и я подумал, вдруг вы захотите посмотреть ее немедленно.
– Что ж, – произнес Джек, просветлев. – В этих словах есть доля истины. Он схватил пакет и поспешил в соседнюю комнату. Через несколько секунд он вышел из нее, передал Стивену конверт и снова исчез.
– Ну, сэр, не смею вас долее задерживать, – заявил Баббингтон.
– Да и вашу шлюху тоже не стоит заставлять ждать, – ответил Стивен, выглядывая в окно.
– Но сэр, – возмутился Баббингтон. – Она вовсе не шлюха, а дочь священника.
– Так вот почему вы одалживаете значительные суммы у одного человека на корабле, недостаточного твердого, чтобы отказать вам? Две «пагоды» на прошлой неделе. Четыре рупии шесть пайсов на позапрошлой.
– О, сэр, она только разрешает своим друзьям… то есть другу… поддержать ее с помощью ренты – ей задерживают какие-то выплаты. Я бываю у них, когда попадаю на берег, а это, как вам известно, случается очень редко. Но ведь вы всегда были так добры ко мне, не правда ли, сэр?
– Вот как? Тогда позвольте мне сказать вам одну вещь, мистер Баббингтон: такие дела могут завести очень далеко, и священники не все бывают тем, чем кажутся. Извольте припомнить мой рассказ о гуммате и третьем поколении. На базарах вы можете увидеть достаточно примеров. Как вам понравится видеть своего внука лысым, хилым, беззубым и состарившимся в возрасте двенадцати лет? Прошу вас, будьте осторожны. Женщина для моряка – сосуд греха.
– Буду сэр, а как же, – вскричал Баббингтон, стараясь незаметно выглянуть через занавеску в окно. – Но знаете, сэр, странная вещь – кажется я покинул корабль без гроша в кармане.
Стивен прислушался, как шаги юноши затухают на лестнице, вздохнул и обратился к письмам. Сэр Джозеф писал почти исключительно про жуков различных видов; он был бы бесконечно благодарен дражайшему Мэтьюрину, если бы тот не забыл про него в случае, если ему в руки попадет какой-нибудь из бупестридов. Но загадочный постскриптум дал ему ключ к письму мистера Уоринга, казавшемуся на первый взгляд собранием тупых и склочных сплетен об общих знакомых. На самом деле письмо позволило ему ознакомиться с политической ситуацией: в Каталонии британская разведка, как водится, опять поставила не на ту лошадь; посольство в Лиссабоне ведет переговоры с очередной партией сомнительных представителей сопротивления; движение подвергается риску раскола, и возвращения Стивена ждут с нетерпением.
Новости от его собственного агента: миссис Каннинг готовится к путешествию в Индию для схватки со своим мужем. Мокатта выяснили, что Каннинг должен быть в Калькутте до наступления сезона дождей, и ей предстоит направиться на борту «Уоррена Гастингса» в этот негостеприимный порт. Софи запамятовала обозначить три своих письма датой более точной, чем день недели, и Стивен прочитал их в неверном порядке. Сначала у него создалось впечатление, что Сесилия ждет ребенка («о, как жду я момента, когда стану тетей!»), не претерпев при этом урона девичьей чести и не выслушав нотаций со стороны подруг. Фрэнсис удалилась на пустынные берега Лоф-Эрн, где мучается в компании некоей особой, именуемой леди Ф., и с нетерпением ждет возвращения сэра О. Второе письмо несколько прояснило ситуацию: обе сестры Софи вышли замуж. Сесилия – за юного офицера милиции, а Фрэнсис, стремясь не отстать от сестры, – за старшего кузена оного воина. Пока сей ольстерский землевладелец представлял в Вестминстере графство Антрим, Фрэнсис коротала дни с его пожилой матерью во Флудсвилле, дважды в день поднимая бокал бузинового вина за посрамление папы римского. В письмах описывалась радость, даже восторг по причине счастья сестер: Сесилии в конце-концов понравилось замужество, оно оказалось даже более приятным, чем она ожидала, хотя им до поры, пока сэр Оливер не выхлопочет чего-нибудь для своего кузена, приходится жить на съемной квартире в Госпорте; также послание содержало подробное описание брачных церемоний, проведенных по всем правилам и при хорошей погоде мистером Хинкси, их уважаемым викарием. Но по-настоящему счастливыми эти письма не были, не такие письма любил он читать.
Из третьего письма он уловил, что женитьба Сесилии была относительно поспешной, что миссис Уильямс вынуждена была отступить по всем фронтам, поскольку молодой офицер произвел подкоп под ее цитадель, зато ей удалось отыграться в деле с сэром Оливером Флудом, человеком состоятельным и черствым. Это третье послание окончательно закрепило ощущение подавленности и уныния. Дух миссис Уильямс воспрял вследствие свадеб и победы над поверенным сэра Оливера, но здоровье вновь пошатнулось, и она без конца стенала о своем одиночестве. Теперь, оставшись вдвоем с Софией, она сократила число слуг, закрыла башенное крыло и прекратила принимать гостей. Почти единственным посетителем стал мистер Хинкси, заходивший почти каждый день, и остававшийся на обед, если только мог передать ведение службы мистеру Феллоусу.
Теперь, когда не что отвлекало ее, миссис Уильямс возобновила давление на Софию – словоохотливо, когда чувствовала себя хорошо; с судорожными вздохами, когда была прикована к постели. «Странная вещь, но хотя я слишком часто вынуждена слышать имя мистера Хинкси, он действительно нравится мне – это воистину дружелюбный человек, человек добрый, вполне стоящий ваших рекомендаций – он такого высокого мнения о «бесценном неземном Мэтьюрине», и вы, не сомневаюсь, покраснели бы, услышав, как мы говорим о вас, а происходит это так часто. Он никогда не выдает своих чувств и не ставит меня в неудобное положение, и всегда так добр с мамой, даже когда она не вполне в здравом уме. Проповеди его блестящи: без экзальтации и высокопарных слов, без того, что вы бы назвали краснобайством – но слушать его удивительно приятно, даже когда он ведет речь о долге, а это случается частенько. И должна сказать, что он сам следует тому, чему учит – это очень послушный сын. Его пример заставляет меня краснеть и мучаться. Его мать… – Стивен никогда не придавал особого значения старой миссис Хинкси – прекрасная старушка, милая и добрая, но совершенно глухая»… «Черта с два, – подумал Стивен, – когда надо, она отлично все слышит. Это все бессовестный обман, да и седые волосы тоже».
Он перескочил к той части письма, что волновала его больше всего. София считала очень странным, что Джек не пишет. «Ну, горячая голова, тебе ведь не известно, что военный корабль обгонит самый быстрый пакетбот?». Она уверена, что Джек никогда, никогда не сделает ничего плохого преднамеренно, но даже лучшие из мужчин бывают такими беззаботными и забывчивыми иногда, особенно когда у них много других дел, как, например, управление военным кораблем, а еще есть древняя поговорка, что расстояние и соленая вода смывают все чувства. Что может быть естественнее, если мужчине надоест глупая деревенская девушка вроде Софии? Даже самые пылкие чувства способны остыть в человеке, если ему приходится заботиться о столь многих вещах, и нести такую ответственность. Но превыше всего ей не хочется быть преградой на пути Джека в его карьере (лорд Сент-Винсент категорически против женитьбы) или еще в чем-либо: у него в Индии могут оказаться подруги, и ей было бы исключительно жаль, что из-за нее он будет чувствовать себя связанным или окажется в ложном положении.
– Катализатором тут выступает генерал, – заметил Стивен, сравнивая письмо с более ранними образцами почерка Софи. – Оно написано второпях, в смятении духа. Правописание хромает даже сильнее, чем обычно.
Софи попыталась представить все в виде пустяка, но веселье ее было наигранным и неубедительным. Генерал Обри вместе с мачехой Джека, жизнерадостной вульгарной юной особой (молочницей в недавнем прошлом), и им маленьким сынишкой, посетили Мэйпс, по счастью как раз тогда, когда миссис Уильямс уехала в Кентербери вместе с миссис Хинкси. Софи накрыла, как могла, обед, при этом, увы, с парой бутылок вина. Генерал Обри принадлежал другой цивилизации, цивилизации, не затронутой просвещением и развитием буржуазии; существовавшей вокруг Лондона задолго до рождения Софи, и которую ее городская, респектабельная семья не могла принять ни в коем случае. Она выросла в спокойной, сдержанной обстановке, и не знала как себя вести в ответ на комплименты генерала по поводу хорошего вкуса Джека (Сесилия чувствовала бы себя гораздо увереннее), или замечания, что Джек – сущий повеса, и всегда был таким, – но ей не стоит переживать по этому поводу – мать Джека никогда не переживала. «Ну подумаешь, полдюжины внебрачных детей, всего делов», – утешал он Софию.
Генерал Обри вовсе не был дурным человеком – на свой манер, для деревни и лагеря, его можно было счесть добрым и хорошо воспитанным. Но недалекий и импульсивный, да еще разволновавшись (Софи и представить не могла, что пожилой мужчина лет семидесяти может стесняться) и под действием вина, генерал чувствовал себя обязанным что-то говорить. Его вульгарные шутки и приземленные радости шокировали ее, генерал показался ей грубой, безнравственной, распущенной карикатурой на своего сына. Единственным утешением для Софи было то, что ее мать не встретилась с генералом, и не видела второй миссис Обри.
Ей помнилось, как громкий, четкий голос генерала, так похожий на сыновний, восклицает с конца длинного стола, что Джек «так и будет жить без гроша – все Обри несчастливы на деньги, зато счастливы в браке». Помнилась та бесконечная пауза после обеда, когда мальчик проковыривал дырки в экране камина; то нетерпение, с которым она ждала, пока генерал покончит с бутылкой, чтобы подать чай и выпроводить их до приезда матери, уже и так сильно запаздывавшей. Помнилось, как она вместе со смеющейся миссис Обри заталкивала его в экипаж. Бесконечные прощания, генерал, сбиваясь, рассказывает долгий-долгий анекдот про охоту, а мальчик тем временем наводит бардак на цветочных клумбах, ухая, как филин. Десять минут спустя приезжает мать. Сцена, крики, слезы, обморок, постель, смертельная бледность, упреки.
– Стивен! Стивен, я не помешаю? – произнес Джек, входя в комнату с письмом в руке. – Что за чертовщина? Софи тут мне пишет какую-то галиматью – я не могу показать, очень личное, сам понимаешь – но суть такова, что если я хочу, то могу чувствовать себя совершенно свободным, ничто-де не сделает ее более счастливой. Свободным делать что? Бога ради, черт побери, чтоб мне лопнуть! Ведь мы же обручены, или как? Иди речь о другой женщине, я заподозрил бы, что где-то рядом появился соперник. Но что она хочет сказать? Может, поможешь мне понять, откуда ноги растут?
