Текст книги "Фрегат Его Величества 'Сюрприз'"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
– Доброе утро, джентльмены, – произнес он. – Примирение невозможно. Этередж, если вы находите, что уже достаточно светло, давайте расставим наших дуэлянтов; если, разумеется, ваш принципал не предпочитает дать задний ход.
На Каннинге был черный сюртук, застегнутый на все пуговицы поверх шейного платка. Было уже достаточно светло – ясный рассветный полусумрак – чтобы его можно было хорошо рассмотреть: собран, серьезен и невозмутим, но лицо у него сделалось морщинистым и постаревшим, совершенно бесцветным.
Стивен снял сюртук, потом сорочку и аккуратно сложил их.
– Что ты делаешь? – прошептал Джек.
– Я всегда дерусь в одних бриджах: ткань, попавшая в рану, причиняет массу хлопот, дружище.
Секунданты отмеряли расстояние, проверили пистолеты и расставили дуэлянтов. Подъехал еще один крытый экипаж.
Ощутив в руке знакомую уравновешенную тяжесть, Стивен изменился в лице: оно стало холодным, его бесцветные глаза с равнодушно-смертоносным блеском впились в Каннинга, который уже встал в позицию, выставив вперед правую ногу и повернувшись к сопернику боком. Все собравшиеся молча застыли вокруг, в благоговении, как при казни или перед причастием.
– Джентльмены, – сказал Берк, – по сигналу вы можете стрелять.
Рука Каннинга поднялась; в отблеске собственного ствола Стивен заметил вспышку и тут же убрал палец со спускового крючка. Мощнейший удар сотряс его бок и грудь в тот самый момент, когда раскатилось эхо выстрела. Он пошатнулся, перекинул неразряженный пистолет в левую руку и сменил стойку. Облачко дыма расплылось в почти неподвижном воздухе, и Стивен ясно разглядел Каннинга – тот стоял, высоко подняв голову и выпрямив спину, с достоинством римского императора. Ствол нашел цель, слегка вздрогнул, потом замер. Стивен стиснул зубы и выстрелил. Каннинг рухнул как подкошенный, потом приподнялся на четвереньках и затребовал второй пистолет, но снова упал. К Стивену подбежали друзья, и он отвернулся.
– Стивен, ты в порядке?
Он кивнул, все еще холодный и сосредоточенный, и обратился к Макалистеру:
– Передайте мне корпию.
Он промокнул рану, и Макалистер стал обследовать ее, бормоча: «Попала в третье ребро… сломано… отклонилась из-за грудины… Пуля направлена метко… рассчитывал убить вас, скотина… Я наложу повязку». Стивен следил за группой в отдалении. И сердце его упало; холодный, змеиный взгляд исчез, уступив место выражению бесконечной печали. Темная лужа крови под ногами у собравшихся вокруг Каннинга людей могла означать лишь одно – он промахнулся.
Макалистер, придерживая конец бинта во рту, проследил за его взглядом и кивнул.
– Подключичная артерия, если даже не аорта, – пробубнил он сквозь ткань. – Я закреплю этот конец и пойду переговорю с нашим коллегой.
Он вернулся и мрачно кивнул.
– Мертв? – спросил Этередж, и задумчиво поглядел на Стивена, размышляя, поздравлять ли его или нет. Заметив выражение крайнего уныния на лице последнего, капитан предпочел промолчать. Пока Бонден разряжал второй пистолет и убирал оба в ящики, Этередж подошел к Берку. Они обменялись несколькими словами, сдержанно откозыряли друг другу и разошлись.
По майдану уже засновали люди, небо на востоке подернулось красной полосой.
– Мы должны немедленно доставить его на борт, – сказал Джек. – Бонден, подзови экипаж.
Глава одиннадцатая
Тигров не было, а слуги явно выносили вещи.
– Доброе утро, мадам, – распрямляясь, произнес Джек. Диана сделала книксен. – Я принес вам письмо от Стивена Мэтьюрина.
– Ах, как он? – воскликнула она.
– Очень плох: сильная горячка, пуля засела в плохом месте, а рана в этом климате… Но не мне вам говорить о ранах в этом климате.
Глаза ее наполнились слезами. Она ожидала сухости в обращении, но не такого холодного гнева. Он стал выше, чем ей казалось раньше, крупнее и внушительнее. Его лицо стало другим: бывшее в нем нечто юношеское исчезло безвозвратно; суровый, повелительный взгляд. За исключением мундира она обнаружила в нем только одну знакомую черту – собранные в косицу рыжие волосы. Впрочем, мундир тоже стал другим – пост-капитанским.
– Прошу извинить меня, Обри, – произнесла она, открывая письмо. Три неровных строчки корявым почерком:
Диана, вам следует уехать в Европу. «Лашингтон» уходит четырнадцатого. Предоставьте мне уладить все материальные вопросы; вы всегда можете на меня положиться. Повторяю: всегда.
Стивен
Она медленно прочитала письмо, потом перечитала еще раз сквозь застилающие глаза слезы. Джек отвернулся и глядел в окно, сцепив руки за спиной.
Помимо гнева и раздражения из-за того, что находится здесь, Джек чувствовал, что в голове у него роится тысяча мыслей, сомнений, его захлестнул вал чувств, которым он не мог подобрать определения. Строгая принципиальность не была свойственна ему, за исключением тех случаев, когда речь шла об ошибках в навигации или нарушении флотской дисциплины. Не ведет ли он себя как напыщенный сноб, питая ненависть к женщине, которой ранее добивался? Наполняющая его до краев суровость – не суть ли это гнусное лицемерие, попытка обмануть доверчивый ум? Он едва не похоронил свою карьеру, погнавшись за ней, она же предпочла ему Каннинга. Не есть ли его ханжеское возмущение не что иное как жалкая месть? Нет, все не так: она жестоко ранила Стивена, и Каннинг, этот превосходный человек, теперь мертв. В ней нет ничего хорошего, совершенно ничего. И все же та дуэль под деревьями имела место быть из-за достойнейшей из женщин, иначе нельзя. Достоинство… Погруженный в размышления, он рассеянно наблюдал за всадником, петляющим среди деревьев. Он обрушился на ее «достоинство» со всей силой, и чего достиг? Общая фраза про то, что все люди разные, не слишком утешала. Всадник снова появился в поле зрения, лошадь его можно стало рассмотреть полностью. Не исключено, что такого прекрасного животного ему еще не приходилось видеть: гнедая кобыла, прекрасно сложенная, резвая, выносливая. Она шарахнулась в сторону, заметив на дороге змею, и прянула назад – очень элегантное движение – всадник не шелохнулся, ободряющее потрепав лошадь по холке. Достоинство: то, что он ценит превыше всего, это отвага, и не подразумевает ли она под собой все остальное? Джек поглядел на ее призрачное отражение в оконном стекле: отвагой она обладает, тут уж нет никаких сомнений. Она стояла, гордо выпрямившись, такая тоненькая и хрупкая, что ему под силу было переломить ее одной рукой; нежность и восхищение, которые он почитал давно умершими, снова всколыхнулись в нем.
– Мистер Джонстон, – доложил слуга.
– Меня нет дома.
Всадник умчался прочь.
– Обри, вы позволите мне отплыть домой на вашем корабле?
– Нет, мадам. Правила этого не дозволяют, да и в любом случае он совершенно не подходит для леди, и мне еще нужно на ремонт с месяц или даже более.
– Стивен просил меня стать его женой. Я могла бы быть сиделкой при нем.
– Искренне сожалею, но мои инструкции запрещают мне допускать такое. Но на этой неделе отплывает «Лашингтон», и если я могу быть вам чем-то полезен, это доставило бы мне истинное удовольствие.
– Я всегда знала, что вы, Обри – слабый человек, – она окинула его презрительным взглядом. – Но не подозревала, что вы еще и сноб. Вы такой же, как все мужчины, которых мне приходилось встречать – за исключением Мэтьюрина – лживый, слабый, и в довершение всего – трус.
Он поклонился и вышел из комнаты, храня невозмутимый вид. На дороге ему пришлось пропустить повара, везущего ручную тележку, нагруженную медными горшками и кастрюлями.
– Неужто я и вправду сноб? – спросил он себя, и этот вопрос мучил его всю дорогу до Ховраха, где стоял фрегат. С момента, когда он заметил его высокие мачты, возвышающиеся над лесом всех остальных, Джек еще прибавил шагу, взбежал на квартердек, промчался мимо заждавшихся его офицеров и ремонтников, и скрылся внизу.
– Киллик, выясни, занят ли мистер Макалистер доктором, и если нет, то пусть зайдет ко мне.
Стивена разместили в большой каюте, самой просторной и светлой на корабле. Там, похоже, кипела деятельность. Макалистер вышел из нее, держа в руке чертеж, следом за ним появились боцман, плотник и несколько их помощников. Макалистер выглядел обеспокоенным.
– Как он? – спросил Джек.
– Жар слишком сильный, сэр, но я надеюсь, что он спадет, когда мы вытащим пулю. Мы уже почти готовы. Вот только пуля расположена очень скверно.
– Не стоит ли нам перенести его в госпиталь? Тамошние врачи помогли бы вам. Носилки можно организовать в один момент.
– Я, естественно, предлагал ему, сразу как только обнаружил, что пуля – расплющенная и неровная, засела под грудиной. Но он очень невысокого мнения и о военных хирургах, и о госпитале. Они присылали нам предложение помочь не далее как полчаса назад, и должен признаться, я не прочь принять его – грудина, то да се – но он настаивает, что будет делать операцию сам, и кто я такой, чтобы перечить ему? Но прошу простить меня, сэр: оружейник ждет нас, чтобы изготовить экстрактор по чертежу доктора.
– Можно к нему?
– Да, только умоляю, не беспокойте его.
Стивен лежал на нескольких сдвинутых рундуках. Его уложили на пеньковый матрас, обтянутый парусиной; сверху, отражая в ярком свете грудь больного, висело на хитрой системе тросов и канатов большое зеркало. Рядом, на расстояние вытянутой руки, стоял столик с корпией, бинтами и хирургическими инструментами: пинцеты, ретракторы и зубастые серповидные клещи.
Стивен посмотрел на Джека и сказал:
– Ты виделся с ней?
– Да.
– Спасибо тебе за то, что пошел. Как она?
– Бодрится: сила духа у нее просто бесподобная. Как ты себя чувствуешь, Стивен?
– Как она была одета?
– Одета? Ну не знаю, в какое-то платье, я не обратил внимания.
– Не в черном?
– Нет, я бы заметил. Стивен, у тебя, похоже, страшная горячка. Может открыть люк, чтобы запустить воздух?
Стивен покачал головой.
– Небольшой жар, конечно, присутствует, но не такой, чтобы хоть в малой степени затуманить мой ум. Но не исключено, что такое произойдет. Нужно, чтобы Бейтс поспешил с инструментом.
– Не будешь против, если я пошлю за человеком и Форт-Уильям, просто чтобы был рядом? Через пять минут он может быть здесь.
– Нет, сэр. Я все сделаю своей собственной рукой.
Он оглядел ее задумчивым взглядом и сказал, говоря скорее сам с собой:
– Если она оказалась способна нанести вред, то должна быть способна его и исправить. Разве это не справедливо?
Вернулся Макалистер, неся прямо из кузни длинноносый инструмент с маленькими лапками. Стивен схватил его, сверил с чертежом, пощелкал.
– Превосходная работа… просто великолепно. Давайте приступать, мистер Макалистер. Будьте любезны, позовите Скоулза, если тот трезв.
– Могу я чем-нибудь помочь? – воскликнул Джек. – Мне бы очень хотелось быть полезным. Может тазик подержать, или бинты?
– Можешь занять место Скоулза, если хочешь. Нужно держать мой живот, и по моей команде сильно нажать вот сюда. Но выдержат ли твоя голова и желудок такое зрелище? Крови не испугаешься? Скоулз же был мясником, как тебе известно.
– Господь с тобой, Стивен, я же с детства видел кровь и раны.
Кровь-то он видел, но не такую: не эту липкую, вязкую жидкость, сочащуюся из под скальпеля или зонда. И никогда не слышал как скребет металл по живой кости, причем всего в нескольких дюймах от его уха: чтобы не заслонять Стивену зеркало ему пришлось нагнуться.
– Вам нужно поднять ребро, Макалистер, – приказал Стивен. – Крепко держите его квадратным ретрактором. Выше, еще выше. Рассеките хрящ.
Звяканье инструментов, указания, то и дело быстрая работа тампоном. И еще, уж чего Джек совсем не ожидал, ощущение грубой физической силы. И так без конца.
– Джек, теперь с силой дави вниз. Отлично, вот так. Дайте щипцы. Макалистер, тампон. Джек, дави.
Где-то глубоко в колышущейся глубине Джек на мгновение уловил отблеск свинца. Потом краем глаза он заметил инструмент с длинными лапками, погружающийся все глубже и глубже, и закрыл глаза. Стивен вдохнул и затаил дыхание, выгнувшись вверх. В тишине Джек слышал, как рядом с его ухом тикают часы Макалистера. Послышался хрип и голос Стивена произнес:
– Вот она. Сильно расплющена. Пуля цела, Макалистер?
– Цела, сэр. Слава Богу, совершенно цела. Ни кусочка не откололось. Ну и ну, чистая работа!
– Отпускай потихоньку, Джек. Поосторожнее с ретрактором, Макалистер. Еще пара тампонов и можно зашивать. Стой: помогите капитану, пока я убираю кровь. Нашатырь… Опустите ему голову.
Макалистер усадил его в кресло; Джек почувствовал, как голову его прижали к коленям, а в ноздри ударил резкий аромат нашатыря. Он поднял голову и посмотрел на Стивена. Лицо последнего стало совсем серым, блестя от пота; в его выражении не сохранилось почти ничего человеческого, но на нем можно было прочесть нечто вроде мрачного триумфа. Взгляд Джека опустился к груди Стивена, располосованной от края до края. Глубокая рана, очень глубокая… и белые обнаженные кости… Затем Макалистер закрыл рану, приступив к работе. В его деловитой спине читалось облегчение и причастность к триумфу. Сосредоточенная деятельность, отрывистые технические ремарки, и вот Стивен, с перехваченной белой повязкой грудью, обмытый, успокоившийся, откидывается назад, полуприкрыв глаза.
– Вы заметили время, Макалистер, – спросил он.
– Всего двадцать три минуты.
– Медленно… – голос Стивена замер, но через секунду ожил. – Джек, ты же опоздаешь на обед.
Джек стал было протестовать, намереваясь остаться, но Макалистер прижал палец к губам и на цыпочках двинулся вместе с ним к двери. Большая часть команды толпилась у выхода. О дисциплине, похоже, и думать забыли.
– Пуля извлечена, – объявил он. – Пуллингс, позаботьтесь, чтобы за грот-мачтой не было никакого шума. Вообще никакого. – И удалился в спальную каюту.
– Вы так бледны, сэр, – встретил его Бонден. – Может глоточек чего-нибудь?
– Вам надо переодеть мундир, ваша честь, – заявил Киллик. – Да и бриджи тоже.
– Бог мой, Бонден! – воскликнул Джек. – Он медленно раскрыл сам себя, собственными руками, прямо до самого сердца. Я видел, как оно бьется.
– А, сэр, вот ваше лекарство, – сказал Бонден, подавая ему стакан. – Разве вы этим удивите кого-нибудь из бывших с «Софи»? Это же ученая голова: помните канонира, сэр? Не стоит пропускать из-за этого обед. С ним все будет в лучшем виде, как пить дать, сэр.
Обед оказался великолепным, ели на золоте. Сам того не подозревая, Джек проглотил фунта два чего-то мясного, плавающего в каком-то огнедышащем соусе. Соседи были любезны, но после того, как общие темы исчерпались, от него отстали, и вперед все двинулись уже каждый своим параллельным курсом и каждый со своим вином. В относительной тишине до Джека доносился разговор сидевших напротив него двоих штатских. Один был пожилой глуховатый судья в зеленых очках и с неприятным голосом, другой – дородный член Совета. К концу обеда оба изрядно набрались. Предметом беседы был Каннинг: его непопулярность, его резкие, независимые действия.
– Судя по всему, что я слышал, – произнес судья, – вы, джентльмены, намерены поднести выжившему пару инкрустированных золотом пистолетов, а может даже серебряный сервиз.
– Не стану говорить за себя, – отозвался член Совета, – поскольку полем моей деятельности является Мадрас, но не сомневаюсь, что здесь найдется немало людей, который не станут проливать слезы, идя за погребальными дрожками.
– А что до женщины? Правда, что они собираются выслать ее как нежелательную персону? Я бы предпочел доброе старое средство: привязать к телеге и обработать хлыстом. Сколько уже лет минуло с той поры, как я в последний раз вкушал это удовольствие, сэр. А у вас руки не чешутся по хлысту? Для нежелательных персон это единственное средство вразумления.
– Жена Буллера хотела посмотреть, как она переносит свое падение, но ее не приняли.
– Повержена, естественно. Раздавлена совершенно. Но расскажите мне об этом отчаянном ирландском костоправе. Эта женщина была его…
За спинами беседующих возник адъютант и что-то зашептал.
– Что? Как? – вскричал судья. – Ах, я-то не знал.
Он спустил с носа очки и уставился на Джека, который обратился к нему:
– Вы говорили о моем друге докторе Мэтьюрине, сэр. Не сомневаюсь, что та дама, которую вы имели в виду, не имеет ничего общего с леди, почтившей Мэтьюрина и меня своим знакомством.
«Нет-нет! – бросились они заверять, – им и в голову бы не пришло оскорбить джентльмена… будут рады принести извинения за любое неосторожное выражение… никогда бы не помыслили с неуважением говорить о леди, знакомой капитану Обри… будут счастливы выпить с ним по стаканчику…»
– Почему бы и нет, – отозвался Джек, но судьи уже и след простыл.
На следующее утро Джек встретил Диану на квартердеке «Сюрприза» с меньшей суровостью, чем та ожидала. Он сказал ей, что Мэтьюрин в данный момент спит, но если она согласится посидеть внизу с мистером Макалистером, тот просветит ее на предмет состояния пациента, а когда Стивен проснется, Макалистер проводит ее к нему. Он послал в каюту все, что мог предложить «Сюрприз» по части угощений, и когда она, после долгого бесплодного ожидания, вышла на палубу, сказал:
– Надеюсь, в следующий раз вам повезет больше. Но правда же, сон для него – величайшее благословение, это первое, что ему сейчас нужно.
– Завтра я не смогу прийти – так много дел. Что если в четверг?
– Разумеется. И еще: если кто-то из моих офицеров может быть вам полезен, я буду счастлив. Пуллингса и Баббингтона вы уже знаете. Может, выделить вам Бондена в качестве эскорта? Эти верфи не самое подходящее место для леди.
– Как мило. Я бы предпочла протекцию мистера Баббингтона.
– Господи, Брейтуэйт, – заявил «пятничный» – чисто выбритый, в сияющей золотым шитьем шляпе – Баббингтон. – Я обожаю эту миссис Вильерс!
Брейтуэйт вздохнул и покачал головой.
– По сравнению с ней все остальные выглядят как шлюхи с Портсмут-пойнта.
– Я никогда больше не посмотрю на другую женщину, ей-богу. Вот она! Я вижу ее экипаж посреди дхоу.
Он помчался вперед, под ручку перевел через переходный мостик на квартердек.
– Доброго вам дня, мадам – встретил ее Джек. – Ему намного лучше, рад доложить, что он съел яйцо. Но горячка еще сохраняется, и очень прошу вас не беспокоить его и не перечить ему ни коим образом. Макалистер говорит, что очень важно ни коим образом ему не перечить.
– Дорогой Мэтьюрин, – сказала она, – как рада я видеть тебя сидящим. Вот несколько манго: они как раз то что нужно при лихорадке. Но ты уверен, что чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы принимать визитеров? Обри, Пуллингс и мистер Макалистер, даже Бонден – они так напугали меня, говоря, что тебя нельзя утомлять или беспокоить, а это, насколько я понимаю, происходит почти одновременно.
– Я силен как бык, моя дорогая, – ответил он. – А при виде тебя поправился окончательно.
– Как бы то ни было, я постараюсь не беспокоить тебя и не перечить ни в коем случае. Сначала позволь поблагодарить тебя за ту милую записку. Она очень добра, и я следовала твоим указаниям.
Он улыбнулся.
– Ты делаешь меня таким счастливым, – промолвил он. – Но есть и иной аспект – нужно на что-то жить, нужен хлеб насущный. Вот в этом конверте…
– Стивен, дорогой, ты добрейший из смертных. Но на хлеб насущный у меня пока есть, причем на хлеб с маслом. Я продала жутко большой изумруд, подаренный мне низамом, а каюту на «Лашнингтоне» заказала скромную. Все остальное оставлю здесь – просто брошу что где лежит. Эти чванливые остолопы из Калькутты могут обзывать меня как им вздумается, но они не посмеют сказать, что я польстилась на деньги.
– Нет, конечно не посмеют, – согласился Стивен. – «Лашингтон»… просторный, комфортабельный… в два раза больше нас… лучший шерри, который мне доводилось пробовать. И все-таки – знаешь ли, мне так хочется, чтобы ты отправилась домой на «Сюрпризе». Это будет означать месяц или около того задержки, но… Ты не хочешь попросить Джека?
– Нет, дорогой, – нежно ответила она. – Не хочу. Это ужасно глупо с моей стороны. Но там же есть служанки, да и мне неприятно будет, если тебе придется наблюдать меня во время приступов морской болезни: позеленевшую, жалкую, эгоистичную. Да и для такого долгого путешествия разница невелика. Полагаю, вы нас догоните: мы увидимся на Мадейре, или, уж неизбежно, в Лондоне. Мы расстаемся ненадолго. Ты выглядишь таким измученным: давай я дам тебе чего-нибудь попить. Это ячменный отвар?
Разговор тек спокойно – ячменный отвар, манго, яйца, тигры Сандербанда… Вернее, говорила она – он же лежал, обессиленный, худой, но бесконечно счастливый – и лишь вставлял иногда слово-другое.
– Обри явно очень заботится о тебе, – сказала она. – Интересно, получится ли из него такой же хороший муж, как друг? Вряд ли: он ничего не знает о женщинах. Стивен, ты выглядишь очень уставшим. Мне пора идти. «Лашингтон» отчаливает в какой-то невообразимо ранний час – с высокой водой. Спасибо тебе за кольцо. Прощай, мой дорогой.
Она поцеловала его, и ее слеза упала ему на лицо.
Вонючая жижа Хугли сменилась чистыми водами Бенгальского залива, потом темно-синей волной Индийского океана. «Сюрприз», отправившийся наконец в обратный путь, подставил свои крылья муссону и устремился на зюйд-вест по следу «Лашингтона», вырвавшегося уже на две тысячи миль вперед. Фрегат уносил с собой протрезвевшую, угрюмую и потрепанную команду, стальной сейф, наполненный сапфирами и рубинами, жемчуг в замшевых мешочках, бредящего хирурга и не находящего себе места капитана.
Джек просиживал все ночные вахты у койки Стивена с тех самых пор, как усиливающаяся горячка достигла нынешней предельной силы. Макалистер и офицеры заклинали позволить сменить его, но бред распахнул запертый до того на замок ум Стивена, и хотя большая часть его бормотанья либо была на французском или каталонском языках, либо лишенным смысла горячечным бредом, но многое из сказанного содержало четкую, недвусмысленную информацию. Человек менее секретный не был бы так болтлив, из неконтролируемых же уст Стивена слова лились как вода из прорвавшейся наконец запруды.
Помимо секретов служебных были и другие вещи, которые Джек не хотел бы доверить постороннему уху. Ему даже самому было не по себе выслушивать их – для человека, такого гордого как Стивен (по части гордыни с ним сам Люцифер рядом не стоял), будет смерти подобно знать, что даже ближайший его друг мог узнать самые сокровенные его чаяния и стать свидетелем всей подноготной его души, вывернутой наружу словно в день страшного суда. Дискурсы об адюльтере и прелюбодеянии, воображаемые беседы с Ричардом Каннингом о природе брачных уз; неожиданные обращения: «Джек Обри, и ты, боюсь, падешь от своего собственного оружия. Стоит тебе проглотить бутылку вина, и ты отправишься в постель с любой шлюхой, которая тебя поманит, и будешь жалеть об этом до конца дней. Тебе неведомо целомудрие».
Непонятные фразы: «Еврей – одно незаслуженное отличие, бастард – другое. Им бы быть братьями: оба по-крайней мере друзья по несчастью, поскольку чувствительны к уколам, неведомым большинству».
Вот так Джек и сидел, обтирая друга время от времени губкой, а вахта сменяла вахту, а корабль шел и шел. Благодарение Господу, он вполне мог доверить рутину офицерам. Он обтирал его, обмахивал веером и слушал против собственной воли, чувствуя неудобство, волнение, иногда боль, и страшную усталость. Он был не из тех, кому легко молча сидеть час за часом, а стресс от выслушивания неприятных вещей тяготил его – со временем резоны необходимости утратили силу – усталость и раздражение нарастали. Ему хотелось, чтобы Стивен затих. Но Стивен, столь молчаливый в жизни, в бреду оказался настоящим оратором, а темой ему служило общее состояние рода человеческого. А еще у него была неистощимая память: Джеку пришлось выслушать несколько целиковых глав из Молины и большую часть Никомаховой этики.
Неудобство и стыд от полученного им несправедливого преимущества сами по себе были отвратительны, но что оказалось еще хуже – это крушение всех его представлений: Стивена он рассматривал как настоящего философа, сильного неподвластного обычным слабостям человека, уверенного в себе, и никого из сухопутных он не ценил выше Мэтьюрина. Новый же Стивен – страстный, целиком порабощенный Дианой, исполненный сомнений во вся и всем, приводил его в ужас; даже если бы он обнаружил свой любимый «Сюрприз» оставшимся в один миг без якорей, балласта и компаса, Джек не был бы так обескуражен.
– Arma virumque cano,[56]56
«Битвы и мужа пою…» (лат.) – слова, которыми начинается поэма древнеримского поэта Вергилия «Энеида». Здесь и далее цит. по переводу С. Ошерова под редакцией Ф. Петровского).
[Закрыть] – затянул во тьме хриплый голос, когда какое-то воспоминание о чокнутом кузене Дианы привело в действие память Стивена.
– Ну слава Богу, мы опять по-латыни, – сказал Джек. – Скорее всего, это надолго.
Он не ошибся. Они успели дойти до Экваториального пролива, когда до утренней вахты долетели последние слова: «ast illi solvuntur frigore membra vitaque cum gemitu fugit indignata sub umbras[57]57
«И, промолвив, меч погрузил он С яростью в сердце врага, и объятое холодом смертным Тело покинула жизнь и к теням отлетела со стоном» – последние строки «Энеиды»
[Закрыть]», а вслед за ними требование принести чаю.
– Эй вы, там, зеленого чаю. Неужто никто на этом треклятом корабле не знает, каково бывает после сильной лихорадки? Сколько можно звать?
Зеленый ли чай, перемена ветра (зашедшего немного к норд-весту), или же заступничество св. Стефана, но жар стал неуклонно спадать; Макалистер закреплял результат с помощью хины. Но за улучшением состояния последовал период невыносимой раздражительности, показавшийся Джеку не менее мучительным, чем «Энеида». Даже он, имея выработавшуюся привычку долготерпения по отношению к собратьям по плаванию, удивлялся, как ему удается выносить эту пытку. Зажравшийся и ворчливый Киллик именовал Стивена не иначе как «эта несносная треклятая обезьяна», но в то же время так и старался побаловать его чем-нибудь вкусненьким; Бонден подрядился выносить утку, а опытные, знающие себе цену фор-марсовые как могли старались угодить доктору, выбирая на палубе место поудобнее для его кресла, получая каждый раз вместо благодарности брюзжание, что место неудачное.
Стивен оказался невыносимым пациентом: по временам он возносил Макалистера как некое медицинское светило, подчас же корабль оглашался воплем: «Шарлатан!» – и порошки и пилюли летели в мусорное ведро. Капеллан страдал сильнее прочих: большинство офицеров рассредоточивалось по дальним концам корабля, едва выздоравливающий Мэтьюрин появлялся на палубе, но мистер Уайт не умел лазать по снастям, да и не мог позволить себе не исполнять свой долг, требующий навещать больных, и даже играть с ними в шахматы. Однажды, заведенный поддевками насчет эрастианства, священник собрался с силами и выиграл партию. За это он удостоился не только осуждающих взглядов со стороны стоящих у штурвала рулевого и квартирмейстера, а также ропота всей кают-компании, но даже полуофициального выговора от капитана, посчитавшего «недопустимым легкомыслием препятствовать выздоровлению больного ради сиюминутного наслаждения». Это все не считая собственных угрызений совести. Положение мистера Уайта было проигрышным заранее, ибо если он проигрывал, Мэтьюрин точно так же начинал орать, что тот ему поддается, и впадал в ярость.
Но в итоге железное здоровье Стивена взяло верх, и неделю спустя, когда фрегат лег в дрейф у необитаемого островка в Индийском океане, координаты которого по-разному указываются в каждой карте, он сошел на берег. Именно здесь, в этот день, который стоило отметить белым камнем, а лучше целым булыжником, он совершил величайшее открытие в своей жизни.
Шлюпка прошла через разрыв в коралловом рифе и направилась к пляжу с растущими на нем с левой стороны мангровыми деревьями и увенчанном пальмами мыском с правой. На пляже расположился со своими инструментами Джек: он и офицеры наблюдали за бледной луной и ясно видимой прямо над ней Венерой, напоминая шайку полуденных некромантов. Скоулз и Макалистер бережно выгрузили доктора на сухой песок. Он некоторое время постоял, покачиваясь, затем его проводили вглубь пляжа, под тень неопознанного древнего дерева, чьи корни образовывали удобное плетеное сиденье, а крона предлагала на обозрение четырнадцать различных видов лиан. Там они его и оставили в компании с книгой и сигарами, а работы по подбору якорной стоянки и астрономические наблюдения – дело нескольких часов – шли своим чередом.
Инструменты установили на тщательно выровненном участке песка, и по мере приближения великого момента нарастающее возбуждение ощущалось даже под деревом. Наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь голосом Джека, диктующего клерку цифры.
– Два, семь, четыре, – произнес Джек и наконец распрямился. – Что у вас, мистер Стауртон?
– В точности то же, сэр, два, семь, четыре.
– Самое превосходное астрономическое наблюдение в моей жизни, – заявил Джек. Он закрыл окуляр и бросил восхищенный взгляд на Венеру, плывущую по небу, прекрасно различимую в ясной синеве неба для того, кто знал куда смотреть. – Можем упаковывать инструменты и возвращаться на борт.
Джек направился к дереву.
– Что за великолепные наблюдения, Стивен, – воскликнул он, приблизившись. – Прошу простить, что заставил тебя ждать так долго, но оно того стоило. Все расчеты сошлись, выявлено отклонение хронометров в двадцать семь миль. Мы установили координаты острова с такой точностью… Бог мой, а это что за чудище?
– Это черепаха, дружище. Самая большая сухопутная черепаха в мире – новый род. Такие до сей поры не были известны науке, и по сравнению с ним все твои гиганты с Родригеса и Альдабры сущие ящерицы. Она весит, наверное, не меньше тонны. Даже не знаю, чувствовал я когда-либо большее счастье чем сейчас? Как же я рад, Джек! Не знаю, как вы сумеете поднять ее на борт, но ведь для флота нет ничего невозможного, не так ли?
– А нам обязательно поднимать ее на борт?
– Еще бы, даже сомнений быть не может. Она же сделает бессмертным твое имя. Это же Testudo aubreii[58]58
«Черепаха Обри» (лат.)
[Закрыть] – когда сотрется память о герое Нила, память о капитане Обри вечно будет жить в этой черепахе. Она прославит тебя.
– Ну, я, конечно, очень польщен, Стивен. Думаю, мы могли бы стащить ее с пляжа при помощи двойных строп. Как же ты ее нашел?
– Прогулялся немного вглубь острова в поисках образцов – набил целую коробку, какое богатство! На полдюжины монографий хватит. Иду – а она тут как тут на полянке, жует себе Ficus religiosa. Я сорвал для нее несколько ветвей для приманки, и она пошла за мной, подъедая их. Это очень доверчивое создание, наивное донельзя. Да поможет Господь ему и его собратьям, когда другие люди обнаружат этот остров. Посмотри как сверкает ее глаз! Ей хочется получить новый лист. Как я счастлив видеть ее! Эта черепаха совершенно исцелила меня, – воскликнул Стивен и похлопал рукой по громадному панцирю.
