Текст книги "Фрегат Его Величества 'Сюрприз'"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

– Вот если бы он подошел не как турок, а как истинный христианин, мы бы уже были на полпути к Эльбе, – ворчал Ява-Дик.

Но это все было вчера. Сегодня же движение, забвение прошлого, возможность с каждой новой милей открывающегося горизонта обнаружить нечто интересное, а превыше всего приятное предчувствие скорого благополучия, восстановили царившее на борту «Лайвли» самоудовлетворение. Капитан ощутил это, делая последний круг по палубе прежде чем скрыться в каюте, готовясь принимать гостей, и ощутил с примесью какого-то странного чувства, не поддающегося определению: это не зависть, ведь он богаче их всех вместе взятых. «Богаче потенциально», – добавил он, скрещивая, по привычке, пальцы. И в то же время все-таки зависть: у них есть корабль, они – члены сплоченного сообщества. У них есть корабль, а у него – нет. Но не совсем зависть, не то, что имеют в виду под этим словом… Точные определения выскочили у него из головы, когда перевернули склянки, часовой направился к рынде, а вахтенный мичман стал бросать лаг. Капитан поспешил в большую каюту, поглядел на длинный стол, стоящий поперек корабля. Солнце играло на серебряной посуде, блики от нее добавлялись к зайчикам от волн, игравшим на переборке (сколько труда надо приложить, чтобы отполировать металл до такого блеска?). Он осмотрел стаканы, тарелки, чашки – все закрепленные в своих гнездах. Стюард и его помощники, словно окаменев, застыли у графинов.

– Все готово, Киллик?

– До мельчайших деталей, сэр, – ответил стюард, обводя взглядом вокруг себя, он элегантным жестом вытянул подбородок, указывая за спину Джека.

– Добро пожаловать, джентльмены, – произнес Джек и повернулся в ту сторону, куда был направлен подбородок. – Мистер Симмонс, располагайтесь на этом конце стола, мистер Кэрью, если вам будет удобно… Осторожнее! – Капеллан, потеряв при внезапном крене равновесие, с такой силой плюхнулся на стул, что едва не продавил вместе с ним палубу. – Лорд Гаррон, сюда; мистер Филдинг, мистер Дэшвуд, будьте любезны…

Джек указал им свободные места.

– Прежде чем мы начнем, – продолжил он, пока кастрюля с супом прокладывала рискованный маршрут по каюте, – я хотел бы извиниться за обед. При всем желании… вы позволите, сэр, – произнес он, извлекая из супницы парик священника и помогая ему управиться с половником, – Киллик, ночной колпак мистеру Кэрью, вот это просушить, и позовите вахтенного мичмана. А, мистер Батлер! Мои наилучшие пожелания мистеру Норри, и мне кажется, мы могли бы взять бизань на гитовы на время обеда. При всем желании, хочу я сказать, у нас мог получиться только «бармецидов пир».[3]3
  Бармецид – персонаж сказок «Тысячи и одной ночи», славившийся показным радушием и гостеприимством.


[Закрыть]

Сказано было хорошо, и он скромно потупил взор, но тут ему пришло в голову, что Бармецид едва ли предложил бы гостям свежее мясо, а тут в тарелке капеллана ползает не кто иной, как барочник, самый крупный вид паразитов из тех, что заводятся в старых сухарях – гладкий такой, с черной головкой и имеющий странный такой пряный вкус. Суп, ясное дело, щедро сдобрили сухарной крошкой, чтобы он был погуще и не выплескивался при качке. Капеллан не так долго провел в море, и мог не знать, что от барочника никакого вреда нет, – даже горечи, свойственной всем червям, – и потому может потерять аппетит.

– Киллик, другую тарелку для мистера Кэрью, в его суп волос попал. Бармецид… Но мне особенно хотелось пригласить вас сегодня, поскольку это, не исключено, окажется последним случаем иметь такую честь. Мы идем в после Минорки в Гибралтар, а в Гибралтаре капитан Хэммонд вернется на корабль. – Возгласы удивления и радости вежливо перемежались выражением сожаления. – И поскольку приказы требуют от меня разрушать береговые сооружения неприятеля – равно как и препятствовать судоходству, естественно, – не думаю, что у нас будет время для обедов как только мы минуем мыс Гузбери. Как надеюсь я обнаружить что-то достойное «Лайвли»! Печально было бы сдать командование, не украсив хотя бы веточкой лавра наш нос, или где там подходящее место для лавров?

– А разве на этом берегу растут лавры, сэр? – спросил капеллан. – Дикие лавры? Я всегда думал, что это в Греции. Я, конечно, не знаком со Средиземноморьем, разве только по книгам, но насколько я припоминаю, древние никогда не упоминали побережье Лангедока.

– Ну, уверен, что его здесь собирают, сэр, – ответил Джек. – И говорят, он очень хорош с рыбой. Один-два листочка придают блюду пикантный вкус, но в большем количестве лавр, как мне говорили, превращается в смертельный яд.

Зашел разговор про рыбу: пищу здоровую, но которой пренебрегают рыбаки. Хвалили морской язык из Дувра, говорили, что у папистов из религиозных соображений почитаются за рыбу дельфины, лягушки и птица-топорик; что на лебеди, киты и осетры подпадают под королевское право, обсуждали историю про то, как мистера Симмонса на банкете у лорда-мэра угостили несвежими устрицами.

– А вот и рыба, – провозгласил Джек, когда место супницы заняло блюдо с тунцом. – Вот единственное блюдо, которое я могу от всей души порекомендовать: его поймал с борта китаец из вашего дивизиона, мистер Филдинг. Маленький такой. Но не Коротышка Бум, не Верзила Бум и не Трясобрюх.

– Довольный Джон, сэр?

– Именно, он самый. Такой находчивый, жизнерадостный и ловкий парень. Из косичек своих товарищей он надергал волос, сплел длинную лесу, насадил на крючок кусок свиной шкуры в виде рыбки, и поймал тунца. Более того, у нас имеется к нему бутылочка подходящего вина. Обратите внимание, я не претендую на похвалу за выбор вина – его выбирал доктор Мэтьюрин, он в таких вещах знаток – сам виноград выращивает. Кстати сказать, мы зайдем на Минорку, чтобы забрать его.

Все обрадовались, что снова увидят доктора, дай бог ему здоровья.

– С Минорки, сэр? – воскликнул капеллан, придя в замешательство. – Разве мы не вернули Минорку испанцам? Разве нет?

– Как же, так и есть, – сказал Джек. – Могу лишь сказать, что доктор имеет право путешествовать по Испании: у него там есть владения.

– В том, что касается путешествий, испанцы в этой войне проявляют себя более цивилизованными, чем французы, – заметил лорд Гаррон. – Один мой друг, католик, ездил в Сантандер, так как дал обет поклониться св. Иакову Компостельскому: так никаких проблем, путешествовал как частное лицо, никакого эскорта, ничего. Даже французы не так строги, когда дело касается людей науки. Я видел в «Таймс», которую привез «Уизел», что какой-то ученый муж из Бирмингема отправился в Париж за премией, присужденной тамошней Академией. Эти ученые парни постоянно путешествуют, война или не война, а насколько я понимаю, сэр, доктор Мэтьюрин сущий черт по части науки?

– Так и есть, – воскликнул Джек. – Вроде адмирала Крайтона: в один миг отпилит тебе ногу или скажет, как называется на латыни любая живая тварь, – краем глаза он смотрел, как по скатерти шустро ползет долгоносик, – говорит на всех языках, как ходячая Вавилонская башня, разве что кроме нашего, морского. Боже правый, – весело рассмеялся капитан, – я до сих пор не уверен, что доктор в состоянии отличить штирборт от бакборта. Не выпить ли нам за его здоровье?

– С величайшим удовольствием, сэр, – подхватил первый лейтенант, обмениваясь с товарищами взглядами, многозначительность которых Джек подметил с самого момента появления гостей в каюте. – Но если позволите, в «Таймс», о которой говорил Гаррон, есть гораздо более интересное объявление – новость, наполнившая всю кают-компанию, сохранившую еще живейшие воспоминания о мисс Уильямс, безграничным энтузиазмом. Сэр, позвольте мне сердечно поздравить вас и пожелать от всех нас счастья. Полагаю, за это нам следует выпить даже прежде, чем за доктора Мэтьюрина.

«Лайвли»,

В море,

18 число, пятница

Милая,

В понедельник мы три раза по три поднимали бокалы за твое здоровье, ибо пока мы шлифовали мыс Сисье, флотский тендер, наряду с почтой и тремя твоими драгоценными письмами, доставил приказ, отправивший нас в это крейсерство. А еще, о чем я не догадывался, он доставил номер «Таймс» с объявлением о нашей помолвке – мне до сих пор не удалось его прочитать. Я пригласил на обед почти всю кают-компанию, и славный парень, лейтенант Симмонс, сообщил мне об этом, поднимая тост за твое здоровье вместе с кучей приятнейших вещей в твой адрес: у них-де сохранились живейшие воспоминания о плавании с мисс Уильямс по Ла-Маншу, увы, слишком краткому, они всецело вам преданы, и так далее, в том же высоком стиле. Я залился краской как новенький томпионовский барометр и словно девушка потупил очи долу, и должен признаться, едва не залился слезами: так страстно мне хотелось, чтобы ты снова рядом со мной в моей каюте – так живо мне вспомнились те дни. А Симмонс заявляет, что кают-компания уполномочила его спросить, что ты предпочтешь: чайник или кофейник, и какая надпись будет уместной? Выпив за твое здоровье, я пришел в себя, и заявил, что, по моему мнению, лучше кофейник, а надпись лучше сделать такую: «Лайвли» хранит живейшие воспоминания. Предложение было принято «на ура» и даже пастор (тупая скотина) весело рассмеялся, когда ему растолковали суть bonne mot.[4]4
  Острота, шутка (фр.)


[Закрыть]

Той же ночью, идя под свежим брамсельным бризом, мы обогнули мыс Гузберри и взяли курс на сигнальную станцию. Высадив в паре миль от нее десант, мы зашли с тыла: как я и ожидал, оба ее двенадцатифунтовика были расположены так, что могли вести огонь только в сторону моря, а будучи развернуты к берегу, должны были получить угол вызвышения не меньше 75 градусов. Прогулка оказалась нелегкой, так как гонимый ветром песок засыпал нам глаза и ноздри, забивал замки пистолетов. Пастор говорит, что древние не упоминали про этот берег – этих парней не проведешь, тут одна дьявольская песчаная буря сменяет другую. Как бы то ни было, мы, идя по компасу, добрались незамеченными до места, крикнули «ура» и пошли в атаку. Французы при нашем появлении бежали, за исключением крохи-прапорщика, который оказал героическое сопротивление гиганту Бондену, ухватившему его за шиворот. Потом малец разревелся и бросил шпагу. Мы заклепали орудия, разломали семафор, взорвали пороховой погреб и, захватив книги с сигнальными кодами, поспешили к шлюпкам, следовавшими за нами вдоль берега.

Работенка была славная, но затянулась: если бы нам понадобилось считаться с приливами – которых здесь нет, как известно, – нам пришлось бы плохо. Парни с «Лайвли» не привыкли к такого рода вылазкам, но в большинстве показали себя неплохо, а уж рвением горели все до единого.

Когда мы подняли на борт юного офицера, тот еще пребывал в крайней степени возбуждения. «Вы ни за что не осмелились бы сунуться сюда, – утверждал он, – будь здесь по-прежнему «Диомед». Его брат служит на нем, и они потопили бы нас в один миг. Их предали, заявил он: кто-то сообщил нам, это предатели. В качестве довода он сообщил, что «Диомед» отправился в Пор-Вандр то ли три дня, то ли три часа тому назад: говорил он быстро, так что не разобрать, и не по-английски, конечно. Но едва мы отошли от берега, началось нечто вроде качки, и бедолага не мог больше говорить: слег пластом.

«Диомед» – один из их тяжелых сорокапушечных фрегатов с восемнадцатифунтовыми орудиями: именно о такой встрече я так сильно мечтал, и еще сильнее мечтаю сейчас, поскольку – не подумай обо мне дурно, милая, – мне предстоит через несколько дней сдать командование этим кораблем, и это мой последний шанс выдвинуться и получить другой: в военное время корабль нужен моряку как жена. Разумеется, не тотчас же, но до того, пока все не закончилось. Так что мы направились к Пор-Вандру (ты можешь найти его на карте, в левом нижнем углу Франции, где горы смыкаются с морем, прямо перед Испанией), прихватив на пути пару рыбачьих шаланд, и обогнули мыс Беар вскоре после заката, когда последние отблески света еще падали на горы, расположенные за городом. Мы заплатили за рыбу, и обещали вернуть шаланды, но рыбаки набычились, и нам так и не удалось ничего выудить из них.

– «Диомед» в Пор-Вандре?

– Может и так.

– Ушел в Барселону?

– Ну, возможно.

– Вы что, кучка безмозглых идиотов, не понимающих ни слова по-французски или по-испански?

– Да, месье, – и руки в стороны, чтобы показать, что они всего лишь деревенские простачки, и сожалеют об этом.

А юный прапорщик, когда оклемался, гордо вскинулся: удивительно-де, до какой степени мог забыться английский офицер, ожидая от него помощи в расспросе пленных; и тирада насчет Honneur и Patrie[5]5
  Честь и Родина (фр.)


[Закрыть]: убежден, это было бы весьма поучительно, если бы мы могли разобрать все.

Так что я отправил Рэндолла на одной из шаланд с задачей осмотреть порт. Гавань там длинная, с перемычкой внутри и изящной узкой горловиной, находящейся под защитой расположенных на широких молах батарей, по одной на каждой стороне. Еще батарея двадцатичетырехфунтовых орудий на мысе Беар. Блестящим образцом навигации является войти в гавань или выйти из нее, когда вдоль узкой горловины дует эта их чертова трамонтана, зато внутри гавань представляет прекрасное укрытие, глубокая вода подходит прямо к причалам. Рэндолл вернулся: внутри замечено изрядное количество судов, включая крупный корабль с прямым парусным вооружением в дальнем конце. Не было уверенности, что это «Диомед» – ночь была безлунная, а вокруг сновали два дозорных катера, – но очень похоже на то.

Не стану утомлять тебя деталями, милая, милая Софи: зацепившись лучшим нашим становым якорем за плотный песчано-ракушечный грунт, мы вытравили спятеренный перлинь на случай, если огонь с верхней батареи повредит рангоут и нам придется верповать корабль; перед рассветом подошли к берегу при умеренном норд-норд-осте и начали бомбардировать охраняющие вход батареи. Потом, с первыми лучами солнца (день тоже оказался ясным), посадили корабельных юнг и им подобных в шлюпки, нарядив их в красные мундиры морских пехотинцев. Они погребли к деревне, лежавшей на берегу за соседним мысом. Как я и ожидал, вся кавалерия, пара взводов, помчалась по извилистой прибрежной дороге (единственной), спеша предотвратить высадку. Но еще затемно мы отправили шаланды, под завязку набитые людьми, к противоположной стороне мыса Беар, по сигналу они в крутой бейдевинд (эти латинские паруса работают изумительно) подлетели к берегу, люди высадились на небольшом пляже с этой стороны мыса, обогнули его и обрушились с тыла на южную батарею, взяли ее, и, развернув орудия через пролив, уничтожили другую батарею, вернее, то, что осталось от нее после огня фрегата. Тем временем наши шлюпки вернулись, и мы погрузились в них. Пока фрегат непрерывным огнем поливал дорогу, мешая солдатам вернуться, мы на всей скорости ринулись в гавань. Я очень надеялся захватить вражеский фрегат, но увы, это был вовсе не «Диомед» – всего лишь пузатый транспорт под названием «Дромадер». Он не доставил нам больших хлопот, и абордажная партия повела его под марселями к выходу из порта, но тут злосчастный шквал обрушился с гор, и будучи неповоротливым упрямым скотом, под стать своему имени, транспорт понесся к горловине и на полном ходу налетел на мол. Мы сожгли его до самой ватерлинии, спалили все, за исключением рыбачьих шаланд, подорвали вражеские укрепления с обеих сторон их же собственным порохом, и стали собирать своих. Киллик за это время занялся покупками, раздобыв свежего хлеба, молока, масла, кофе и столько яиц, сколько мог унести в шляпе. Команда показала себя хорошо – никто не ломился в винные лавки – и сущим удовольствием было наблюдать, как морские пехотинцы строятся на пристани, хотя при ближнем рассмотрении они выглядели потерянными и жалкими в пестрых рубашках и матросских бушлатах. Трезвые и собранные, мы прошествовали обратно к шлюпкам и направились к фрегату.

Однако теперь батарея с мыса Беар обстреливала фрегат, и его пришлось отверповать; еще вдоль берега шли две канонерки, стремясь отрезать нас от корабля. Они поливали нас картечью из своих восемнадцатифунтовых орудий, и нам ничего не оставалось, как пойти на сближение с ними. Так мы и поступили, и ни разу в жизни не был я так изумлен, как наблюдая за своей шлюпочной командой в момент перед абордажем. Как тебе известно, они по большей части китайцы или малайцы – народ чрезвычайно тихий и обходительный. Половина из них попрыгала в море, а вторая столпилась у самого планширя. Только Бонден, Киллик, молодой Батлер и я издали нечто вроде «ура» когда мы подошли к канонерке. «Да, ты оказался под ветром, Джек, – сказал я себе, – эти парни за тобой не пойдут». Но делать было нечего: издав вялый боевой клич, мы прыгнули на борт.

Тут он остановился, чернила на пере засохли: воспоминания были еще слишком яркими. Китайцы в последний момент перед мушкетным залпом лезут наверх, не говоря ни слова разбиваются на пары и бросаются на врагов: пока один держит француза, другой перерезает ему глотку от уха до уха. Покончив с одним, они переходят к другому: спокойно и методично, перемещаясь от кормы к носу, не издав ни единого звука кроме нескольких слов, указывающих направление – ни боевой ярости, ни гнева. И сразу за первым натиском с другой стороны появляются яванцы: они пронырнули под килем, и их мокрые руки облепляют планшир канонерки по всей его длине. Французы вопят, мечась по скользкой палубе, большой латинский парус полощет. И снова молчаливая работа: только ножи, да еще удавки – леденящая душу спокойная старательность. На баке его собственный противник, коренастый решительный матрос в шерстяной шапочке, плюхается, наконец, за борт, и покрасневшая вода смыкается над ним. Он слышит свой собственный голос: «Эй, к шкотам! Переложить руль! Пленников к носовому люку!». И убийственный ответ Бондена: «Пленных нет, сэр». И палуба, ярко, ярко-красная в лучах солнца. Китайцы попарно обходят мертвых, неторопливо и аккуратно раздевая их, а малайцы складывают отрезанные головы в пирамиды, словно ядра, один из них ковыряется в кишках трупа. Двое уже у штурвала, их добыча болтается у пояса; шкоты заведены как надо. Джеку приходилось наблюдать тяжелые зрелища: палуба семидесятичетырехпушечного корабля после боя флотов, абордажи, Абукирская бухта после взрыва «Ориона», но сейчас у него подкатило к горлу. Захват был профессиональным, настолько, что дальше некуда, и это, собственно говоря, и было страшно. Сильное впечатление. Но как выразить его, если не силен в обращении с пером? При свете лампы он посмотрел на рану в предплечье. Свежая кровь проступала через повязку, блестя под лучом. Как-то сразу ему вдруг совершенно расхотелось писать об этом, и чем-либо подобном. Пусть милая Софи представляет себе жизнь на море как и раньше: конечно, не как бесконечный пикник, но нечто вроде того. Да, по временам бывают трудности (недостаток кофе, молока, овощей), постреливают пушки, раздается звон клинков, но ни один живой человек не мучается: если уж кому-то суждено умереть, то сразу, от невидимой глазу раны, это просто фамилии в списке боевых потерь. Джек обмакнул перо и продолжил.

Но я ошибся: они атаковали с двух сторон, проявили себя замечательно, и с делом было покончено за пару минут. Вторая канонерка отвернула, как только «Лайвли», весьма метко стреляя из погонных орудий, послал в нее пару ядер. Так что мы взяли шлюпки на буксир, достигли фрегата, поставили с удвоенной скоростью паруса, выбрали канат и вышли в море, держа курс на зюйд-ост-тень-ост, поскольку я опасался, что нам нельзя наносить визит в Барселону в поисках «Диомеда», так как мы оказались бы слишком далеко с подветра от Минорки и могли опоздать на рандеву, чего допустить ни в коем случае нельзя. Так же у нас было достаточно времени, и мы ожидали увидеть Форнеллс на рассвете.

Дражайшая Софи, надеюсь, вы простите мне эти кляксы: корабль качает на резкой волне, пока мы идем в бейдевинд, а большую часть дня я провел, стараясь оказаться одновременно в трех местах, если не больше. Вы скажете, что я не должен был сходить на берег в Пор-Вандре, что это несправедливо по отношению к Симмонсу. И верно, по правде говоря, капитан обязан уступать такие дела первому лейтенанту – для последнего это отличный шанс зарекомендовать себя. Но я же не мог быть уверен, как парни проявят себя, не правда ли? Не то чтобы я сомневался в них, но мне они представлялись людьми более подходящими для правильной битвы на море, я боялся, что им не хватит быстроты и натиска, необходимых в таких делах – ведь практики у них не было: им никогда не доводилось участвовать в десантных операциях. Именно поэтому я решил действовать днем: так легче заметить, если что-то пойдет не так. И я был прав, поскольку кое-что требовало вмешательства. В целом я доволен ими: морские пехотинцы творили чудеса, как и всегда, – но пару раз обстоятельства складывались так, что все могло пойти наперекосяк. Корабль получил несколько попаданий в корпус, стеньга фок-мачты была повреждена, бегин-рей снесен, а такелаж слегка поврежден, но он готов к бою, потери наши оказались весьма незначительными, в чем ты можешь убедиться из газет. Капитан его не пострадал иначе, кроме как от чрезмерного волнения за собственную безопасность и да переживаний из-за своей чашки, разбитой в куски во время подготовки к бою. Но я обещаю не поступать так впредь: и полагаю, судьба не позволит мне нарушить данное обещание, поскольку, если ветер удержится, я окажусь в Гибралтаре через несколько дней, и у меня не будет корабля, чтобы предпринимать что-либо.

«Предпринимать что-либо», – еще раз написал он, опустил голову на руки и заснул.

– Форнеллс в одном румбе справа по борту, сэр, – доложил первый лейтенант.

– Очень хорошо, – глухо ответил Джек. Голова у него буквально раскалывалась от боли, он чувствовал печаль, которая так часто следует за боем. – Держаться вблизи. Канонерку наконец очистили?

– Нет, сэр, боюсь, что нет, – сказал Симмонс.

Джек промолчал. У Симмонса вчера был тяжелый день, он вдоволь набил ноги, бегая по ступеням причала Пор-Вандра, и, естественно, сбавил прыть, но даже с учетом этого Джек был несколько удивлен. Перейдя на другой борт, капитан посмотрел на приз: да, его явно еще не очистили. Отрубленная рука, которую в последний раз он видел ярко красной, теперь почернела и сморщилась – на ум приходило сравнение с огромным мертвым пауком. Обри отвернулся, поглядел наверх, где боцман и его люди приводили в порядок такелаж, потом перевел взор на плотника с помощниками, латающих пробоину от ядра, и тем, что, по его мнению, должно было сойти за улыбку, заявил:

– Так, первым делом главное. Не исключено, что вечером нам придется отослать канонерку в Гибралтар. И прежде чем это сделать, я хотел бы ее осмотреть.

Это был первый раз, когда он сделал Симмонсу выговор, пусть даже не прямо, и бедолага воспринял его очень тяжело: он, прихрамывая, семенил за капитаном, а лицо его сделалось таким мрачным, что Джек подумывал уже сказать что-то ободряющее, но тут появился Киллик.

– Кофе готов, сэр, – буркнул он, и Джек поспешил в каюту, слыша ворчание Киллика: «совсем остыл уже… на столе с шести склянок… сколько раз уже ему говорил… стараешься, стараешься, и на тебе, теперь остыл…»

Реплики, казалось, были адресованы часовому у двери, во взгляде которого застыл ужас: он даже представить не мог такого обращения к капитану, что точно отражало ту степень уважения, даже преклонения, которым Джек пользовался на корабле.

На самом деле кофе оказался так горяч, что обжигал небо.

– Превосходный кофе, Киллик, – произнес Джек, осушив первую чашку.

Киллик сердито хмыкнул, и, не оборачиваясь, заявил:

– Полагаю, вы хоть целый котел выдуете, сэр.

Горячий, крепкий, как оживляюще он разливался по жилам! Его усталый, затемненный рассудок пробудился к деятельности. Намазывая свежий хлеб маслом, Джек насвистывал арию из «Фигаро». Да, Киллик законченный мерзавец: ему кажется, что если щедро сдабривать фразы словом «сэр», то остальные слова не имеют значения. Но именно он раздобыл этот кофе, эти яйца, это масло, этот свежий хлеб – и подал их на стол на утро после сражения – а ведь корабль еще на боевом положении и камбуз поврежден ядром с мыса Беар. Джек знал Киллика с первого своего командования, и по мере его продвижения по службе ворчливая независимость Киллика тоже росла. Сейчас его гнев был даже сильнее обычного, поскольку Джек испортил свой третий мундир и потерял одну из перчаток.

– Мундир порван в пяти местах. На предплечье порез от кортика: как я его заштопаю? Пулевые отверстия все с подпалинами – пороховые пятна ничем не выведешь. На бриджи глянуть страшно: везде засохшая кровь! Вы будто в хлеву катались, сэр. Не знаю, что скажет мисс, сэр. Чтоб мне ослепнуть: эполет разрублен. Прямо на куски. Господи, что за жизнь!

Снаружи доносился звук помп, раскатанные рукава и крики «отжимай и собирай, отжимай и собирай», свидетельствовали о том, что работа шла на палубе канонерки. Немного спустя, когда Киллик, с детальным отчетом что сколько стоит, принес мундир, в котором Джек был вчера, мистер Симмонс прислал спросить, может ли капитан принять его.

«Бог мой, – подумал Джек, – неужто я был так груб и строг?»

– Просите его войти. Входите, входите же, мистер Симмонс! Присаживайтесь, угощайтесь кофе!

– Благодарю, сэр, – ответил Симмонс, окидывая капитана испытующим взглядом. –

Какой божественный аромат, столь благодатный для ума! Я осмелился побеспокоить вас, сэр, потому что Гаррон, осматривая каюту на канонерке, нашел это в ящике стола. Я не так силен во французском как вы, сэр, но, проглядев этот документ, пришел к выводу, что вы должны ознакомиться с ним немедленно.

И он передал ему широкую плоскую книгу в обложке из листового свинца.

– Эгей! – вскричал Джек. Глаза его вспыхнули. – Да это пальма галаадская, клянусь Богом! Сигнальная таблица… числовые коды… огни… распознание в тумане… испанские сигналы и сигналы других союзников. Как вы полагаете, что значит bannière de partance, а? Pavilion de beaupré, – это флаг. Misaine — это фок-мачта, вы бы ни за что не догадались. Hunes de perroquet? А, к черту hunes de perroquet, все и так достаточно ясно. Очаровательно, не так ли? – он снова вернулся к началу. – Действительно до двадцать пятого. Похоже, они меняют их вместе с фазами луны. Полагаю, мы можем извлечь из этого определенную прибыль – это настоящий клад, пока срок не вышел. Как у вас продвинулись дела с канонеркой?

– Весьма продвинулись, сэр. Можете осмотреть ее, как только палуба высохнет.

На флоте бытовало суеверие, что мокрая палуба смертельно опасна для старших офицеров, и чем выше ранг, тем сильнее опасность: редкий первый лейтенант решился бы выйти на палубу прежде, чем закончат утреннюю уборку, и ни один коммандер или пост-капитан не сделает этого, пока палубу не промоют, проскребут и протрут. Палубу канонерки в этот момент как раз протирали.

– Подумываю послать ее в Гибралтар под командой молодого Батлера с парой дельных унтер-офицеров и той самой шлюпочной командой. Парень показал себя хорошо – застрелил из пистолета капитана канонерки; и команда тоже – на свой варварский лад. Командование пойдет ему на пользу. Что скажете, мистер Симмонс? – спросил Джек, глядя лейтенанту в глаза.

– Ну, сэр, раз уж вы были так любезны, что спросили моего совета, я порекомендовал бы послать другую команду. Не скажу ничего плохого про этих парней: спокойные, исполнительные, трезвые, никаких нарушений и взысканий, но китайцев мы сняли с вооруженной джонки, идущей без груза – наверняка пират – а малайцев с их проа при тех же обстоятельствах. Сдается мне, что если отправить их, они могут не устоять перед искушением и примутся за старое. Будь у нас доказательства их вины, мы должны были вздернуть их на месте. Уже нок рея оснастили, но капитан Хэммонд – он же судья в своем округе – оказался очень щепетилен насчет отсутствия свидетелей. Ходили слухи, что свидетелей съели.

– Пираты? Так-так… Это многое объясняет. Ну да, конечно… Вы уверены?

– Лично я не сомневаюсь, учитывая обстоятельства, и те замечания, которые у них и по сей день, бывает, прорываются. В тех водах – от Персидского залива до Борнео – каждый второй корабль – пиратский, или может стать таковым при случае. Они там иначе смотрят на вещи, и сказать по правде, мне вовсе не хотелось бы видеть Верзилу Бума или Довольного Джона болтающимися в петле: попав к нам, они зарекомендовали себя превосходно – перестали молиться на картинки и плевать на палубу, и проповеди мистера Кэрью слушают с должным вниманием.

– Ну, это без сомнения, – воскликнул Джек. – Если судья-адвокат флота прикажет мне повесить кого-нибудь из старших матросов, к примеру старшину грот-мачтовых, я скажу ему… скажу, что отказываюсь. Но, как вы говорите, лучше не вводить их во искушение. Я только озвучил одну из возможностей, и пусть лучше канонерка остается с нами. Да, так будет лучше. Так или иначе, командиром будет Батлер, и прошу вас оказать милость, подобрав ему подходящий экипаж.

Канонерка осталась, и с наступлением сумерек баркас с «Лайвли», по пути к берегу, к темной громаде острова, подошел к ее корме. Мистер Батлер, вступив на собственный квартердек, приказал приветствовать капитана голосом, сначала твердым, но сорвавшимся в конце на какой-то странный хрип: страх перед первым командованием вступал в права.

Джек, завернувшись в шлюпочную накидку и держа между колен потайной фонарь, сидел на кормовой банке, терзаемый радостными предчувствиями. Он так давно не видел Стивена Мэтьюрина, и этот временной промежуток казался еще более долгим из-за монотонности блокады. Каким одиноким чувствовал он себя, не слыша его резкого, неприятного голоса! Двести пятьдесят девять человек обитают на нижней палубе в условиях общежития – общежития в крайней его форме – а двести шестидесятый влачет существование отшельника. Разумеется, такова доля капитана, такова служба, и, как прочие лейтенанты, он клал на алтарь все, стремясь достигнуть этого одиночества. Но одно дело признавать факт, и другое – переживать его. Нет утешения в философии. Стивен видел Софи пару недель назад, может, даже меньше, наверняка у него есть послание от нее, возможно, письмо. Джек незаметно просунул руку к медальону, висевшему у него на груди, и погрузился в мечты. Невысокие волны подгоняли баркас к берегу; убаюканный плавным ритмом волн и гребков, он грезил в полусне, на устах его играла улыбка.

Он хорошо изучил реку, как, надо сказать, и весь остров, за время своего пребывания там в период британского владычества. Она называлась Кала Блау, и они со Стивеном частенько наведывались сюда из Порт-Маона, чтобы понаблюдать за парой красноногих соколов, свивших гнездо на скале. Он сразу узнал местность, когда Бонден, его старшина, посмотрев на светящуюся картушку компаса, отдал негромкий приказ, слегка подправляя курс. Вот скала с причудливой вершиной, развалины часовни, темнеющие на линии заката, и еще более темное пятно, являющееся на деле пещерой, где монахи хранили припасы.