Текст книги "Фрегат Его Величества 'Сюрприз'"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Глава десятая
Компания и впрямь готова была носить его на руках: фейерверки, грандиозные банкеты, из корабельных трюмов извлечены самые лучшие припасы; команду обихаживали так, что пока «Сюрприз» ремонтировался, ни один матрос не ложился спать трезвым или в одиночестве – и так от того момента, когда был брошен якорь, до часа, когда они – теперь уже распустившаяся, хмельная, отупевшая шайка – выбрали его. Эта благодарность выражалась в виде изобилия еды, пирушках невероятной роскоши на восточный манер, и в неисчислимых, буквально бесконечных речах, составленных все без исключения в самом высокопарном стиле. Она же привела Джека в непосредственный контакт с Ричардом Каннингом. На первом же официальном обеде он обнаружил Каннинга сидящим по правую руку от него – Каннинга, исполненного самого глубочайшего уважения и ревностно стремящегося возобновить знакомство. Джек был изумлен: с момента выхода из Бомбея про Каннинга он вспоминал всего пару раз, а уж после схватки с Линуа и вовсе о нем не думал. Ему хватало забот, пока он пытался довести свой бедный израненный «Сюрприз» до гавани, даже с учетом благоприятного ветра и готовности любого «индийца» прийти ему на помощь по первому зову; а со Стивеном, по горло занятым в переполненном лазарете, и проведшим ряд сложнейших операций – включая голову бедолаги Боувза – они едва перекинулись дюжиной не относящихся к службе слов, так что ни Диана, ни Каннинг ни разу не всплыли в его мыслях.
Но вот он сидит у него под боком: дружелюбный, открытый и явно не имеющий представления, что нечто может быть не так. Он поднимает в его честь бокал и предлагает выпить за его здоровье в форме прекрасно составленного, умного и воистину прочувствованного тоста, тоста в котором нашел место деликатный, завуалированный намек на Софи, прозвучавший вместе с пожеланием капитану Обри бесконечного и безоблачного счастья. После первоначального замешательства и стеснения Джек просто не счел возможным питать к нему неприязнь, да и не пытался даже, тем более что отношения между Каннингом и Стивеном казались вполне мирными. Помимо прочего, любое проявление холодности, дистанцированности, было бы воспринято обществом как знак неблагодарности и невоспитанности, чего Джек никак не мог допустить, будь даже нанесенная ему обида не столь давней и мелкой. Ему даже пришло в голову, что Каннинг вовсе понятия не имеет, что оставил Джека с носом в ту давнюю пору – о, как давно это было – в другой жизни.
Банкеты, приемы, бал, от которого он отказался, ибо в этот день они хоронили Боувза; прошла целая неделя прежде чем они с Каннингом увиделись с глазу на глаз. Джек сидел за столом в своей каюте, паря больную ногу в тазике с теплым сезамовым маслом, и писал Софии: «почетная шпага, которую они поднесли мне, суть весьма милая вещица – в индийском стиле, насколько я понимаю, со множеством инкрустированных надписей. Если за доброе слово давали бы полпенса, я бы уже стал набобом, притом набобом, имеющим прекрасную невесту. Компания, местные купцы и страхователи буквально осыпали моих людей золотым дождем, который я в равных долях распределяю, но при их деликатности…»
Тут ему доложили о Каннинге.
– Попросите его сойти вниз, – сказал капитан, придавив письмо китовым зубом, чтобы листки не унес смрадный бриз, дующий с Хугли. – Мистер Каннинг! Доброе утро, сэр. Пожалуйста, присаживайтесь. Простите, что принимаю вас в таком затрапезном виде, но Мэтьюрин спустит с меня шкуру, если я вылезу из своей масляной ванны без разрешения.
Последовал вежливый вопрос о состоянии ноги – «благодарю, намного лучше». И Каннинг продолжил:
– Я только что обошел корабль, и честное слово, не понимаю, как вы смогли довести его до порта. Я насчитал сорок семь больших пробоин между водорезом и тем, что осталось от крамбола левого борта, а справа по носу их еще больше. Как раз с этой стороны находился «Маренго»?
Большинство сухопутных удовольствовалось бы кратким пересказом главных деталей, но Каннинг бывал на море: у него имелись приватирские суда, и ему самому приходилось на одном из них участвовать в небольшой, но ожесточенной схватке. Джек в подробностях рассказал ему, как располагался «Маренго», и Каннинг внимательно, с пониманием следовал объяснению каждого перемещения. Джек рассказал ему также, где располагались «Семийянт» и «Бель-Пуль», и как отважный «Берсо» пытался ему воспрепятствовать – рассказ он иллюстрировал, чертя сезамовым маслом схемы на крышке стола.
– Да уж, – вздохнул Каннинг. – Я завидую вам, ей-богу: это было великолепное дело. Готов отдать свою правую руку за возможность поучаствовать в нем… Но мне так не везет во всем, ну может, за исключением торговли. Господи, господи, как хотелось бы мне быть моряком, и оказаться далеко-далеко от земли.
Он выглядел усталым и постаревшим. Но, тут же оживившись, Каннинг воскликнул:
– Великолепное дело – достойное Нельсона.
– О, нет-нет, сэр, – отозвался Джек. – Тут вы заблуждаетесь. Нельсон взял бы «Маренго». Был миг, когда показалось, что нам это удастся. Вот если бы этот отважный парень с «Роайял-Джорджа» – Маккей – подошел бы с арьергардом чуть пораньше, или если бы Линуа хоть малость промедлил – авангард успел бы подойти и мы взяли бы француза в два огня. Но этого не произошло. В конечном счете, произошла небольшая стычка, очередное нерешительное сражение; и смею вас уверить, Линуа в данный момент ремонтируется в Батавии.
Каннинг с улыбкой покачал головой.
– Что не говорите, но это дело нельзя отнести к неудачным, – сказал он. – Флот стоимостью в шесть миллионов фунтов остался цел, а страна, я уж не говорю о Компании, оказалась бы в весьма непростом положении, если бы его захватили. Но это подводит меня к цели моего визита. По просьбе моих компаньонов я пришел, чтобы с соблюдением всевозможнейшего такта и деликатности поинтересоваться у вас, каким образом можем мы выразить нашу признательность в более реальной – можно сказать, ощутимой – мере, нежели приветственные адресы, горы плова и озера бургундского. Скажем так, в более ликвидной, как говорят у нас в Сити, форме. Надеюсь, я не оскорбил вас?
– Ни в малейшей мере, сэр, – заверил его Джек.
– Ну вот и отлично. Понимая, что любое прямое подношение для джентльмена вроде вас является неприемлемым…
«И откуда только ты набрался этой идиотской романтики», – думал Джек, пытливо вглядываясь в лицо собеседника.
– Кое-кто из моих товарищей предлагает серебряный сервиз, другие стоят за позолоченный паланкин в стиле Сирадж-уд-Даула.[53]53
Сирадж-уд-Даул (1733–1757) – правитель Бенгалии, непримиримый враг англичан. Потерпел поражение в битве с войсками полковника Клайва при Плесси, после чего Бенгалия перешла в руки британцев.
[Закрыть] Но я пытаюсь втолковать им, что серебряный сервиз подразумеваемого ими ранга достигнет вашего стола через год, не ранее, да и насколько мне известно, серебром вас уже снабдили в достаточном количестве (Джек уже получил шесть наборов столовой посуды, которые в данный момент отдал в залог). Что до паланкина, то каким бы великолепным он не был, морскому офицеру от него мало толку. Мне пришло в голову, что фрахт стал бы прекрасным решением данной проблемы. Я не слишком груб, говоря с такой прямотой?
– О, нет-нет, – вскричал Джек. – Не надо церемоний.
Но он был озадачен. Фрахтовые деньги – это невообразимое счастье, этот практически дармовой золотой дождь проливался только на головы тех везучих капитанов военных кораблей, кому выпало перевозить драгоценности казны или частных владельцев слитков, не готовых вверить такое концентрированное богатство менее надежному способу доставки. Премия исчислялась в два или три процента от стоимости всего груза, а это весьма и весьма немало. Хотя такой способ обогатиться встречался гораздо реже, чем призовые деньги (почти единственный для флотских офицеров), он был гораздо более надежным: никаких проблем с законом, не нужно рисковать ни кораблем, ни людьми, ни собственной жизнью или карьерой. Как любой другой моряк, Джек знал о фрахтовых деньгах все, но ни разу ему не предоставлялось возможности заполучить их. В душе он чувствовал растущее расположение к Каннингу. Но все-таки его грызло сомнение: слитки возили в Индию, а не в Англию: капиталы Компании возвращались на родину в виде чая, муслина или кашемировых шалей… Никогда ему не приходилось слышать о перевозке денег в обратном направлении.
– Вам должно быть известно, что «Лашингтон» везет груз рубинов с Борнео – одну из наших поставок драгоценных камней, – продолжал Каннинг. – Еще есть консамент жемчуга из Тинвелли и две партии сапфиров. Общая их стоимость, боюсь, не велика, всего лишь четверть миллиона – зато они не требуют много места и не будут вам мешать. Не будет ли дерзостью предложить вам это, сэр?
– Вовсе нет, – отозвался Джек, – и я необычайно благодарен вам за … хм … тот деликатный и благородный манер, в коем вы высказали свое предложение.
– Не стоит благодарить меня, дорогой мой Обри: здесь нет моей заслуги, я всего лишь озвучиваю позицию Компании. Как бы хотелось мне быть для вас полезным лично! Может есть нечто, в чем я мог бы помочь вам: ну скажем, не нужно ли вам переслать в Англию письмо? Если вы вложите несколько тысяч в бохейский чай и мохеровые фьючерсы, то еще до возвращения домой выручите верных триста процентов. Мы с кузенами содержим сухопутную почтовую службу, и наш курьер летит как на крыльях. Он едет через Суэц…
– Мохеровые фьючерсы… – протянул Джек. – Боюсь, сухопутные дела – не самое сильное мое место. Но вот что я скажу, Каннинг: моя признательность вам не будет иметь границ, если ваш курьер доставит мое частное письмо. Вам только придется подождать минут десять… О, как это любезно с вашей стороны, как любезно…
Он предоставил Каннинга заботам Пуллинса, поручив ему провести с гостем тщательную экскурсию по всему кораблю, и особенно порекомендовал осмотреть стрингеры и битенги над канатным ящиком, а сам продолжил письмо:
«Софи, дорогая, случилась самая удивительная вещь: Компания решила загрузить корабль сокровищами – мы с тобой получим фрахт, как это у нас называется – я тебе позже объясню: это очень похоже на призовые деньги, но на этот раз без участия команды и даже адмирала. Это освободит меня от долгов и позволит обзавестись коттеджем и парой акров земли. Таким образом вам предписывается незамедлительно отбыть на Мадейру; сюда же я прикладываю записку для Хинейджа Дандаса, который будет рад предоставить вам место на «Эфалионе», если еще ходит на пакетботах, если же нет, подыщет оное через одного из наших друзей. Не теряй ни минуты, свадебное платье можно сшить и на корабле.
В огромной спешке, но с еще более огромной любовью,
Джек
P.S. Со Стивеном все хорошо. У нас была стычка с Линуа».
«Старина Хинейдж,
Если ты любишь меня, организуй поездку Софи на Мадейру. Если ты не можешь, попроси Клоувза, Сеймура или Риу – любого из наших надежных, трезвых приятелей. И если возможно, подбери ей порядочную женщину в качестве прислуги, буду бесконечно признателен,
Всегда твой,
Джек Обри
P.S. «Сюрпризу» здорово досталось от «Маренго», семьдесят четыре орудия, но он дал ему сдачи, не без прибыли для себя, и как только фрегат встанет на ноги, мы отплываем. Это послание отправляю сушей, и полагаю, оно опередит меня на пару месяцев».
– А вот и вы, сэр, – воскликнул он, заметив мощную фигуру Каннинга в дверном проеме каюты. – Подписано, запечатано и готово к отправке. Буду бесконечно признателен.
– Да не за что. Я передам письмо прямиком Эткинсу, а тот передаст его курьеру.
– Эткинсу? Помощнику мистера Стенхоупа?
– Да. Доктор Мэтьюрин передал с ним записку для меня. Похоже, что после столь прискорбной смерти посла этот человек остался без места. Вы знакомы с ним?
– Ну, мы, разумеется, плыли на «Сюрпризе», но должен признаться, я не слишком близко знаком с этим джентльменом.
– Вот как? Кстати, это мне напомнило о том, что в течение нескольких дней я буду лишен удовольствия видеть Мэтьюрина.
– Так же как и я. Нам приходилось встречаться на этих роскошных обедах, но все остальное время он или занят в лазарете, или рыщет по окрестностям в поисках жуков или тигров.
– Будьте любезны привести мне слона, – заявил Стивен.
– Сию минуту, сагиб. Какого слона предпочитает сагиб: слона-самца или слона-самку?
– Самца. С самцом мне как-то привычнее иметь дело.
– А не желает ли сагиб, чтобы я препроводил его к дому мальчиков? Чистых, воспитанных и робких как газели мальчиков, умеющих петь и играть на флейте?
– Нет, Магомет. Ограничимся слоном, с твоего позволения.
Огромное серое существо склонилось, и Стивен заглянул в его мудрый усталый глаз, поблескивающий среди роскошного шитья и позолоты.
– Пусть сагиб поставит ногу сюда, на эту скотину.
– Прошу, прости меня, – прошептал Стивен в обширное, морщинистое ухо и взобрался наверх.
Они ехали по заполненной людьми Чоринджи; Магомет показывал достопримечательности.
– Вот здесь живет Мирза-Шах, дряхлый и слепой. В свое время цари дрожали, слыша его имя. А здесь Кумар-Богач, неверный: у него тысяча наложниц. Сагиб разочарован. Как и мне, сагибу женщины кажутся болтливыми, коварными, шумными, жалкими, презренными, грубыми, недостойными, негостеприимными; я приведу ему юношу, сладкого как мед. А вот майдан. Сагиб видит два фикусовых дерева там, у моста? Да сохранит Аллах его глаза навеки. Сюда приходят европейские джентльмены, чтобы драться друг с другом на шпагах или пистолетах. Здание за мостом – это языческий храм, полный идолов. Мы пересекаем мост. Сагиб, вот и Алипур.
Вперед, в Алипур: просторные, обнесенные стенами сады, уединенные дома; вот готического вида руины с настоящей пагодой у подножья, вот дорогая сердцу ирландца круглая башня. Слон ступает на гравийную дорожку, ведущую к портику – такой портик мог был украшать английский сельский дом, если бы не сделанные по сторонам загоны для тигров и висящий в воздухе запах этих диких зверей. Они расхаживают по клеткам, бросая неукротимо яростные взгляды даже не на людей, а просто в их сторону. Цепи еще волочились по земле, но морды животных были расположены столь тесно друг к другу, что их бакенбарды сливались воедино, и невозможно становилось определить из чьей именно могучей утробы вырывается низкий, раскатистый рев, эхом прокатывающийся по портику. Сынишка смотрителя, разбуженный какофонией, налег на ворот, и тигров растащило по сторонам.
– Милое дитя, – обратился к нему Стивен, – расскажи, как зовут зверей и сколько им лет.
– О, благодетель, зовут их Правда и Ложь, а лет им неимоверно сколько, они жили в этом портике еще до того, как я родился.
– Но территория одного перекрывает территорию другого?
– О, махарадж, мне неизвестно, что значит слово «территория», но ты, без сомнения, прав.
– Прими эту монету, дитя.
О Стивене доложили.
– Опять этот ученый малый, – проворчала леди Форбс, глядя на доктора из под приставленной козырьком ко лбу ладони. – Тебе придется согласиться, что в нем есть нечто – ему приходилось вращаться в хорошем обществе, – но я никогда не доверяла этим полукровкам. Добрый вечер, сэр; рада видеть вас в здравии, мой Ромео-Костоправ … И чего только они с ними не вытворяют: долбят молотками, отпиливают и бросают в таз с кровью, брр… Она меня до слез доведет, если мне еще найдется, чем плакать… Вы застали меня за чаем, сэр: могу я предложить вам чашечку? Он сдобрен джином, сэр – это единственное средство, помогающее в этой проклятой духоте. Кумар! Куда запропастился этот чернокожий содомит? Еще чашку! Так значит, вы похоронили беднягу Стенхоупа? Ну что ж, все мы там будем – только тем и утешаюсь. Бог мой, здесь мне приходилось наблюдать, как хоронят совсем юных! Миссис Вильерс вот-вот спустится. Может, еще по чашечке, а потом поможем ей накинуть что-нибудь? Она лежит наверху совсем нагая, истекая потом под опахалами. Глядя на ваш серьезный вид, смею заметить, что вы могли бы подняться и помочь ей сами, молодой человек. Только не говорите мне, что… А, я всего лишь старуха, а тут вообразила себя молодой девицей. Увы, увы.
Стивен, мой герой-победитель! – воскликнула Диана, в одиночестве идя ему навстречу. – Как рада я видеть, наконец, твою физию! Где ты пропадал все это время? Ты разве не получил мою записку? Садись, садись, и скинь свой сюртук. Как ты можешь разгуливать в нем в такую жару? Мы тут едва не плавимся, как свечи, а ты свеж как… я прямо завидую тебе. Это твой слон там, снаружи? Я велю немедленно отвести его в тень – ни в коем случае нельзя оставлять слона на солнце.
Она подозвала слугу, тупого малого, который никак не мог взять в толк, что ему приказывают, и интонации ее голоса поднялись до высоты, так хорошо знакомой Стивену.
– Когда я увидела слона на дорожке, – с улыбкой продолжала она, – то подумала, что это тот самый несносный Джонстон, он то и дело заявляется ко мне с визитами. Ну, на самом деле он вовсе не несносный, – по сути, весьма интересный человек, американец. Тебе он бы понравился – ты встречал американцев? Я тоже до этого не встречала. Прекрасно воспитан, знаешь ли: болтовня это все про плевки на пол и прочая – и немыслимо богат, вдобавок. Но он утомляет, да и служит источником этих бесконечных проклятых сцен. Как ненавижу я людей, устраивающих сцены, особенно в таком климате, когда последние силы истекают из тебя вместе с потом. В такую жару все раздражает. Но Стивен, что заставило тебя приехать на слоне в этом своем нарядном мундире?
Даже человек, располагающий гораздо меньшими познаниями анатомии, чем Стивен, догадался бы, что под халатом на Диане ничего нет, и Мэтьюрин, слегка нахмурившись, посмотрел в окно: ему хотелось, чтобы его разум не был ничем затуманен.
– Слон был нужен для важности и самоуверенности. За последние недели, с того самого момента как корабль отошел от берега Суматры, я стал замечать, что на моем лице появилось выражение растущего беспокойства. Я наблюдал его, когда брился; еще следил за положением головы, шеи, плеч – самых выразительных частей тела. Время от времени я смотрел снова, и в очередной раз убеждался, что это есть выражение беспокойства, неуверенности, тревоги, даже страха. Я прогонял его, придавая себе вид веселый и решительный, но проходило несколько секунд, и все начиналось снова. Слон хорошо помогает в таких делах. Ты помнишь, при последней нашей встрече я просил тебя оказать мне честь стать моей женой?
– Помню, Стивен, – ответила Диана, залившись краской. Ему никогда раньше не приходилось видеть, как она краснеет, и он был тронут. – Конечно помню. Но почему ты не сказал этого раньше – в Дувре, скажем? Тогда, до всех этих событий, все могло бы получиться по-другому.
Она взяла со стола веер и стала нервно обмахиваться им.
– Господи, как жарко сегодня, – промолвила она, и выражение ее лица изменилось. – Зачем было столько ждать? Все будут говорить, что я пала столь низко, что тебе пришлось повести себя по дон-кихотски. И впрямь, если бы я не ценила тебя так, Мэтьюрин – а я тебя очень ценю, ты мой любимый друг – то могла бы расценить твое поведение как дерзость. Как оскорбление. Ни одна уважающая женщина не потерпит оскорблений. Я еще не настолько уронила свое достоинство… – подбородок ее задрожал, она овладела собой и продолжила, – я не настолько пала, чтобы…
Тут вопреки ее усилиям из глаз у нее брызнули слезы; она склонила голову ему на плечо, и слезы полились на его «нарядный» мундир.
– Кроме того, – между рыданиями выдавила она, – на самом деле ты не хочешь жениться на мне. Ты же сам сказал мне, давным-давно, что охотник не может полюбить лису.
– Какого черта вы делаете, сэр? – вскричал Каннинг, входя в дверь.
– А вам то что до этого, сэр? – ответил Стивен, резко поворачиваясь к нему.
– Миссис Вильерс находится под моей защитой, – заявил Каннинг. Он был бледен от ярости.
– Я не собираюсь никому давать объяснений, поцеловав женщину, за исключением разве ее мужа.
– Вот как?
– Именно, сэр. И что вы подразумеваете по словом «защита»? Вам же прекрасно известно, что миссис Каннинг шестнадцатого приплывает сюда на «Гастингсе». Что станет тогда с вашей защитой? Что вы на это скажете?
– Каннинг, это правда? – вскричала Диана.
Каннинг покраснел до корней волос.
– Вы рылись в моих бумагах, Мэтьюрин. Это ваш человек, Эткинс, рылся в моих бумагах.
Он шагнул вперед, и в ярости нанес Стивену увесистую пощечину.
Диана в один миг продвинула между мужчинами столик и стала оттаскивать Каннинга, крича: «Не обращай внимания, Стивен. Он вовсе не хотел… это все жара… он пьян… он извиняется. Немедленно покиньте дом, Каннинг. Ради чего вы затеяли эту низкую, вульгарную ссору? Вы что, конюх или трактирная прислуга? Вы смешны».
Стивен стоял, сцепив руки за спиной, лицо его было смертельно бледным за исключением алого отпечатка руки Каннинга.
Подходя к двери, Каннинг схватил стул и с силой ударил им об пол; отбросив прочь обломки, он выбежал из комнаты.
– Стивен, – молила Диана, – не обращай внимания. Не надо, не надо драться с ним. Он извинится, обязательно извинится. О, нет, не надо драться с ним, обещай мне. Он принесет извинения.
– Может и так, дорогая, – сказал Стивен. – Ему сейчас нелегко, бедняге. – Он открыл окно. – Если можно, я бы воспользовался этим путем: я не вполне доверяю твоим тиграм.
– Капитан Этередж, – произнес Стивен. – Могу я попросить вас об услуге, сэр?
– Всегда пожалуйста, – ответил Этередж, отворачиваясь от иллюминатора, через который пытался глотнуть свежего воздуха, и обращая к доктору округлое доброжелательное лицо.
– Сегодня случилось нечто, причинившее мне беспокойство. Прошу вас нанести визит мистеру Каннингу и передать, что я требую у него сатисфакции за удар.
– Удар? – вскричал Этередж, лицо которого сразу приобрело выражение крайнего участия. – Ах, дружище! И как я понимаю, извинения не возможны? Но вы сказали Каннинг? Разве он не еврей? Вы же не можете драться с евреем, доктор. Нельзя рисковать жизнью ради еврея. Давайте отправим в его нечестивое логово взвод морской пехоты, забьем ему в глотку кусок бекона и покончим с этим.
– Мы по-разному смотрим на вещи, – сказал Стивен. – Я испытываю особенное благоговение перед нашей небесной госпожой, а она была еврейкой, и мне думается неправильно будет ставить мою расу выше ее. Кроме того, я уважаю этого человека, и готов драться с ним так охотно как ни с кем другим на свете.
– Вы оказываете ему слишком много чести, – разочарованно и обеспокоенно протянул Этередж. – Но вам, конечно, виднее. Вряд ли вы могли бы проглотить обиду. Но опять же скажу: драться с парнем из торгашей – это все равно что боксировать с человеком из низшего сословия или жениться на служанке из-за сделанного ей ребенка. Ну не могли бы вы вызвать кого-нибудь другого? Ладно, мне надо одеть мундир. Ни для кого кроме вас, Мэтьюрин, я не стал бы этого делать, тем более в такую треклятую жару. Надеюсь, ему удастся подыскать понимающего в таких делах секунданта – христианина то есть?
Встревоженный и расстроенный, Этередж исчез в своей каюте, откуда появился вновь в парадном мундире, уже промокшем от пота. Просунув голову в дверь, капитан обратился к доктору с последним увещеванием:
– А вы точно уверены, что не хотите вызвать кого-нибудь другого? Ну очевидца, например, свидетеля нанесенного удара?
– Это не одно и то же, – покачал головой Стивен. – И еще, Этередж, я, конечно, могу рассчитывать на ваше благоразумие?
– О, еще бы, – буркнул Этередж. – Как можно раньше, я полагаю? На рассвете вас устроит?
Пока офицер шел по переходному мостику, до Стивена долетали обрывки фраз: «Упрямец… не слушает доводов рассудка… садовая голова…»
– Что это стряслось с нашим лобстером? – спросил Пуллингс, входя в кают-компанию. – Я его никогда не видел в такой ярости. Может, у него тепловой удар?
– К вечеру он станет намного спокойнее и собраннее.
По возвращении Этередж выглядел успокоившимся, даже почти довольным.
– Ну, у него хотя бы есть порядочные друзья, – заявил он. – Я разговаривал с полковником Берком, из офицеров Компании – весьма достойный джентльмен, то что нужно. Мы остановились на пистолетах, с двадцати шагов. Надеюсь, это подойдет?
– Вполне. Я вам так обязан, Этередж.
– Единственное, что мне осталось, это осмотреть место: мы договорились встретиться после пирушки у Главного судьи, когда станет попрохладнее.
– Ах, не стоит беспокоиться, Этередж, меня устроит любое подходящее место.
– Нет-нет, – нахмурился Этередж. – Не терплю беспорядка в делах такого рода. Даже и без осмотра места все выглядит достаточно странно.
– Вы слишком добры. Я приготовил котелок пунша со льдом, отведайте-ка стаканчик.
– Вы еще и пистолеты приготовили, – кивнул Этередж на открытый ящик. – Рекомендую использовать зернистый порох особо тонкого помола. Впрочем, не мне вам рассказывать про порох и пули. Пунш великолепен: я бы весь котелок выпил.
Стивен вошел в большую каюту.
– Джек, – сказал он. – За несколько недель мы не сыграли и ноты. Что ты скажешь насчет сегодняшнего вечера, если, конечно, ты не слишком занят со своими швартовыми и кабестанами?
– Так ты уже на борту, дружище? – вскричал Джек, отрывая вспыхнувший радостью взор от боцманских отчетов. – У меня для тебя такие новости! Нам предстоит перевозить сокровища, и фрахт полностью освободит меня.
– Что значит фрахт?
– Это значит освобождение от долгов.
– И впрямь хорошие новости. Ха-ха, я так рад за тебя, от всего сердца.
– Вот закончу с отчетами, и все объясню тебе в цифрах. Как уже надоела эта проклятая бумажная работа. У тебя есть на примете какое-нибудь произведение?
– Может быть, до-мажор Боккерини?
– Знаешь, странная вещь – адажио то и дело всплывало у меня в голове уже с час или два, а ведь настроение у меня совсем не меланхоличное. Совсем даже напротив, ха-ха! – Он наканифолил смычок и продолжил. – Стивен, я последовал твоему совету и написал Софи, прося ее прибыть на Мадейру. Каннинг отправит письмо сушей.
Стивен кивнул и улыбнулся, отбил на камертоне нужную ноту и нашел ее у себя на виолончели. Трижды они пробовали ноту, отбивали ритм, следя за смычками друг друга, и выдали превосходную, вдохновенную первую часть произведения.
Все дальше и дальше, теряясь в музыке, блуждая в сладком лабиринте звуков, через надрывное адажио; и далее, не теряя огня, к вдохновенному, волшебному, торжествующему финалу.
– Господи, Стивен, – промолвил Джек, откидываясь в кресле и бережно кладя свою скрипку, – никогда мы еще так здорово не играли.
– Это благородная пьеса. Я преклоняюсь перед этим человеком. Послушай, Джек, у меня тут несколько бумаг, которые я должен тебе вручить – обычное дело. Я дерусь завтра утром с Каннингом, увы.
В одно мгновение между ними словно опустился плотный занавес, делающий невозможным любое общение, кроме официального.
– Кто ваш секундант? – после паузы спросил Джек.
– Этередж.
– Я пойду с вами. Так вот в чем причина этой пальбы на квартердеке, ну конечно. Вы не будете против, если я перемолвлюсь с ним словечком?
– Вовсе нет. Но он ушел к Главному судье; они с полковником Берком собирались осмотреть место после вечеринки. Не переживай за меня, Джек: я к таким вещам привычный – может быть даже более, чем ты, осмелюсь сказать.
– Ах, Стивен, – простонал Джек. – Какое черное завершение такого прекрасного дня.
– Вот здесь мы в Калькутте обычно улаживаем свои дела, – сказал полковник Берк, провожая их через майдан. – Дорога, как видите, идет через Айпурский мост, очень удобно: рядом, а за этими деревьями место получается настолько укромное, что и желать нечего.
– Полковник Берк, – начал Джек. – Насколько мне известно, оскорбление не было нанесено публично. Полагаю, любые приемлемые извинения могли бы покончить с делом. Я очень уважаю вашего принципала, и вовсе не хочу унизить его. Прошу, сделайте все возможное, мой товарищ бьет насмерть.
Берк пристально посмотрел на него.
– Мой тоже, – обиженным тоном ответил он. – В Гайд-Парке он срезал Харлоу словно пташку. Но даже если и не так, это не имеет значения. Он не намерен отступать, уж я-то знаю, иначе бы меня тут не было. Но разумеется, если ваш приятель предпочтет снести удар и подставить другую щеку, я не имею ничего против. Блаженны миротворцы.
Джек овладел собой: шансов пробиться через непроходимую тупость Берка не было почти никаких, но он решил попробовать.
– Каннинг явно был пьян. Простое признание этого факта – в самых общих выражениях – уладит проблему. Этого будет достаточно, а я, если необходимо, готов использовать по такому случаю свою власть.
– Поместите своего товарища под арест, это вы имеет в виду? Ну конечно, у вас, флотских, свои порядки, как я погляжу. Но нас это вряд ли устроит. Я, разумеется, передам ваше сообщение, но не обещаю, что оно к чему-нибудь приведет. Никогда еще не видел принципала, более решительно настроенного уладить разногласия обычным образом. Редкой отваги человек.
В своем дневнике Стивен писал:
«В большинстве случаев мемуарист уверен, что обращается к самому себе в будущем, но настоящей вершиной мемуаристики является беспристрастность, чему сей дневник может послужить доказательством. Почему же завтрашняя дуэль так беспокоит меня? Мне приходилось драться много, много раз. Моя рука не так верна, как прежде, это так, и с возрастом я неуклонно теряю то совершенно нелогичное, но глубоко укоренившееся представление о собственном бессмертии; но истинная причина в том, что я могу столь многое потерять. Я дерусь с Каннингом, и, судя по всему, это неизбежно, но как глубоко я сожалею об этом! Я не чувствую злобы к нему, и уверен, что хотя в нынешнем запале, порожденном поруганной страстью, стыдом и разочарованием противник, без сомнения, постарается убить меня, он тоже не чувствует злобы ко мне, рассматривая меня лишь в качестве катализатора своего несчастья. Я же намерен, со своей стороны, sub Deo[54]54
С помощью Божией (лат.)
[Закрыть], прострелить ему руку, не более. Добрейший мистер Уайт назвал бы мое sub Deo величайшим богохульством, и меня обуревает искушение высказать несколько соображений по этому поводу, но peccavi nimis cogitatione, verbo, et opera[55]55
Грешен тяжко словами, делами и помышлением (лат.)
[Закрыть]. Мне нужно найти своего духовника и тихо отойти ко сну; сон – вот что мне нужно, покойный, безмятежный сон».
Из этого сна – правда сна, отягощенного отрывистыми, бессвязными видениями, – его в две склянки утренней вахты пробудил Джек. Одеваясь, они слышали как юный Баббингтон на палубе напевает в полголоса «Милашку Пегги», веселый и радостный как заря нового дня.
Они вышли из каюты, вдохнув смрад, висящий над Хугли и бесконечными заболоченными равнинами, и встретились на переходном мостике с Этереджем, Макалистером и Бонденом.
На пустынном майдане, под фикусовыми деревьями, их ждала группа молчаливых людей: Каннинг, двое его друзей, хирург и еще несколько человек, нужных, чтобы оцепить место дуэли. Два крытых экипажа стояли поодаль. Берк вышел вперед.
