Текст книги "Майами"
Автор книги: Пат Бут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
Стив рассмеялся. Кристе Кенвуд так и не удалось уйти от своего прошлого. Она осталась брутальной, как все высшие слои общества, и, подобно им, считала себя неприкосновенной. Она была убеждена, что реальный мир не может причинить ей зла, ведь глубоко в душе у нее жило ощущение того, что она выше подобных вещей. Гангстеры, бандиты, жулики и воры были пестрым народцем, не более опасным для нее, чем певцы и танцоры в «Парнях и Куклах». Они могли плохо себя вести и заслуживать наказания. И тогда можно и должно было назначать и кару, коль скоро они переступят через незримую черту. Однако опасности они из себя не представляли, поскольку, в конечном счете, они населяли иллюзорный мир призраков, в котором обитали низшие социальные слои. На их долю выпала бесплотность теней и спектров, и самое большее, на что они были способны, это побряцать немного цепями по ночам в предназначенном для гостей флигеле. Стив же знал этот мир лучше. Дикие звери, вроде Джонни Россетти, умели и кусаться, в особенности, если наступить им на хвост. Прижатые к стене, они будут царапаться и бить лапой, к тому же они заправлены высокооктановым бензином мести. И если Россетти узнает про намерения Кристы, то ни одна страховая компания не даст ни цента за ее жизнь.
– Так ты говоришь, что Лайза перейдет к тебе назло Джонни? Чтобы ему насолить?
– Да, и это факт, что мы добьемся успеха. Она доверяет мне. Она верит в меня. О, а еще я сказала ей, что ты соглашаешься подписать контракт в моем агентстве. Думаю, что это вообще стало решающим фактором.
Криста хихикнула, признавшись во лжи.
– О, я понимаю, – сказал Стив, вовсе не приходя в ужас от хитрости Кристы. Он уважал такие вещи. – А теперь, сладчайшая Криста, ты делаешь вид, что Лайза уже сидит в твоей лодке, чтобы подцепить на крючок меня?
– Нет! – Она выложила свои карты на стол лицом вниз. – Она обещала подписать со мной контракт в тот день, когда увидит твою подпись на договоре. Ты можешь посмотреть в контракте Лайзы это условие. Мы могли бы проделать все это вместе, а также совершить сделку по реальному имуществу. Тогда каждый увидит, с чем пришли остальные.
Стив снова задумался. Это была интригующая идея. Оригинальная, с привкусом восторга и авантюры, а кроме того на другом конце этой радуги ясно светила возможность заработать серьезные деньги. Когда ты вступаешь в критический возраст, жизнь обнаруживает тенденцию к потускнению. Дожить до этого означало большое удовольствие. Пребывать там, однако, доставляет все меньше и меньше радости. И вот его просят рискнуть всем и выпрыгнуть из теплого лона безопасности в живительную реальность джунглей с их вечной борьбой за выживание. К тому же это просит Криста, девушка, которую он любил больше, чем кого-либо еще. Они станут партнерами в отважной, новой схеме рекламной фотографии. Еще раз в его жизни краски станут яркими, звуки звонкими, вкусовые ощущения восхитительными, когда вместе они станут строить воспоминания о будущем, а не опираться на память о прошлом.
Криста прикусила язык. Сейчас настало время помолчать, даже если тебе отчаянно хочется говорить. Такой наступил момент. Все, что она ни скажет, обнаружит ее нетерпение, а нетерпение во время сделки стоит потери лишних денег. Она выложила все свои козыри. Ее душа витала в парном, жарком воздухе. Теперь очередь за Стивом, а прошлое у них было общим. Музыканты выбрали момент и заиграли. «Нет, женщина, не плачь», пели они, когда призрак Боба Марлея плыл над окаймленным пальмами пляжем. Все, хватит. В мыслях Стив Питтс уже опрокинулся на спину и дрыгал в воздухе лапками. Кристы было слишком много. Спорить с ней все равно, что спорить с ураганом «Cat 5», который в один прекрасный день обрушится на этот остров и вспрыснет немного столь необходимого адреналина в артерии тех псевдолюдей, которые его населяли. Уф, сопротивляться Кристе невозможно. Ей нельзя было сопротивляться уже тогда, давно, у бассейна, когда она прервала его съемку и заявила, что он должен сделать из нее звезду. Она непобедима и теперь, когда возлежит на песке, словно на любовнике, и смотрит на него глазами, в которых пылает желание.
– Я вхожу в игру, – сказал он просто. – Это будет клево.
– Слава Богу, Стив, это потрясающе.
Она вскочила, и верх ее бикини напрягся, чтобы удержать свой замечательный груз. Вся в песке, словно длинноногий жеребенок, вскочивший с земли в деревенском загоне, она прыгнула на него, обхватила руками и поцеловала. Это был момент наивысшего подъема. Она не была фантазеркой. Она была реалисткой. Ее воспламенило то, что дело было решено. Одним махом она обеспечила фундамент своей амбициозной схемы, а строилась она на скале, а не на зыбучем песке. Родригес и Питтс. Питтс и Родригес. Она приперла к стенке рынок визуальной красоты. Она высадила противников из привычных рамок, без которых никто до этого не мог позволить себе работать. И теперь остается вопрос исключительно о том, как придумать цену для того, что цены не имеет. Гора денег, которую она построила за время своей карьеры фотомодели, и ее аванс за книгу уже казались такими малюсенькими. Впереди брезжили серьезные баксы, такие, что сотрут из памяти благовоспитанную псевдобедность ее детских лет и заполнят пустоту в ее жизни, позволив ей иметь то, в чем она нуждается больше, чем в кислороде… ее собственную неповторимость и свободу действий.
– Господи, Криста, отцепись от меня, слышишь? А то все подумают, что я порядочный.
Он захохотал, когда она навалилась на него, упал спиной на песок с Кристой наверху. Она тоже хихикала, тиская и щекоча его. Много лет назад он изменил ее жизнь. И теперь обещает сделать это снова. И что там говорится про коммерцию и похоть? Да, что бы ни говорили. Все верно.
– Господи Боже, секс на пикнике в Палм-Бич? Что еще люди придумают дальше?
Патрицианский голос, полный псевдовысокомерного и насмешливого удивления, вторгся в видения Кристы о ее чудесном будущем.
Яркая упаковка от Лилии Пулитцер, тошнотворный коктейль из лимонно-желтого, пастельно-розового и бананово-желтого, нависла над ними. Похожая на учительницу подготовительных классов, женщина, которую облегали эти цвета, выглядела так, словно она только что сделала «смертельную» подачу мяча. Ее ноги напоминали стволы деревьев, ширина их была одинаковой что в щиколотке, что у колена, однако в бедрах они неимоверно расширялись, встречаясь с задом-наковальней. Загар ее был махагонового цвета, словно она только что вернулась с теннисного корта. Она гневно пыхтела маленькой черутовой трубкой.
– Ну, так кто же это ухитрился сохранить свои гормоны живыми к концу сезона? Криста? Неужели это Криста Кенвуд? Боже, и в самом деле. Что бы ты там ни принимала, поделись со мной.
Криста не без усилий повернулась назад и уставилась против солнца на амазонку.
– Боже, Пышка! Ты-то как поживаешь? Я думала, что ты живешь в Висконсине либо где-то еще в глубинке.
– Я и жила, с обалденным мужиком, который меня лупцевал. К несчастью, он свалился с лошади, и тогда мне пришлось бить его самой, а это не доставляло мне и половину того, прежнего, удовольствия, так что я бросила его и вернулась сюда снова. Палм-Бич просто рай для мазохистов, и я уверена, что джентльмен, которого ты терзаешь на песке, непременно согласится. Можешь нас представить друг другу?
– О, Стив, это Марта Келлог. Марта, Стив Питтс.
В Палм-Бич второе имя считалось гораздо более важным, чем первое.
– Питтс, – произнесла вагнерианская фигура в юбочке. – Кажется, в Мэне живут какие-то кузены Питтс. – Она грозно уставилась на него. Стиву не было ясно, какую карму, хорошую или плохую, усилит его подтверждение родственных уз.
– Я изменил фамилию в двадцать один год, раньше был Болл, – сказал он на всякий случай. У него появилось предчувствие, что в Марте Келлог он может встретить Ватерлоо.
– Как все подходит, – ответила она, фыркая. – В этом городе все наши балы на самом деле провалы[8]8
Игра слов: боллз (англ.) – балы; яйца; мошонка; питс – ямы; провалы и одновременно символ женского начала.
[Закрыть]. Уж я-то знаю. Я устраиваю большинство из них.
– Ты? – спросила удивленно Криста. Марта принадлежала к бедным Келлогам.
– Да. Я работаю у милейшего Брюса Сатка. Работаю с ним, точнее. Подобно Нелл Гвинн, я девушка цветочника. В отличие от Нелл Гвинн, мне не приходится иметь дело с членами королевского семейства с Балкан, самыми близкими к королям персонами в наших краях.
– Боже, – сказала Криста, морща нос. – Все те же болезни.
– Времена меняются, Криста. Мы стали культурными не так давно. Ну, я говорю не про тяжелую, хард-культуру, вроде балета или оперы, а про культуру в духе Барбары Буш, кампанию по распространению грамотности – например, детей учат читать «ТВ-Таймс». У меня было ужасно много хлопот с продажей столов, пока я не заарканила Ферджи, которая может обставить открытие бутылки кока-колы так же торжественно, как будто речь идет о праздновании освобождения Кубы. Она рассказывала сомнительные анекдоты и кидалась хлебом, в конце концов угодила в глаз Джеку Ван Барену. Тот жаждал возбудить судебный иск, но его убедили в конце концов, что это будет не спортивно, потому что англичане не играют в судебные игры.
– Ничего на Палм-Бич не изменилось. – Криста рассмеялась. Она начинала осознавать, как же сильно любит это место, с его бесцеремонностью, недомолвками и накрепко хранимым секретом его необыкновенной красоты. Жители ухитрялись делать великолепную работу, маскируя ее от внешнего мира так, чтобы сами они могли наслаждаться всем, подобно своим отцам и дедам, и чтобы все осталось их детям и внукам, когда сами они уже давно уйдут из жизни.
– Au contraire[9]9
Au contraire (фр.) – напротив.
[Закрыть], как говорят лягушатники. Я нашла по крайней мере три вещи, которые изменились, когда вернулась назад из прерий. К счастью, я уже забыла, что это за вещи.
Криста засмеялась.
– Послушай, Пышка. Мне очень хочется встретиться с тобой, пока я здесь. Я сейчас снимаюсь для «Вога», но мы будем заканчивать работу сегодня вечером, а потом я собираюсь несколько дней тут просто побездельничать. Что ты скажешь насчет обеда в воскресенье?
– Не могу, дорогая. Мери Уитни устраивает колоссальный прием. Я говорила ей, что воскресенье неудачный день, на что она ответила, что по воскресеньям на нее нападает скука и необходимо взбодриться джазом. Я не думаю, что это так уже страшно, поскольку у жителей Палм-Бич все равно не бывает рабочего утра в понедельник. Слушай-ка, почему бы тебе не прийти? Все будет совершенно выше всякой меры – игрушечные мальчики, выкрашенные золотой краской, аллигаторы, ламбада и музыканты из ночного клуба под названием «Л. А. Ганз», которые, очевидно, представляют из себя последнее слово в андрогинии. Ты ведь знаешь, насколько Мери не любит отставать от моды. Она рискует ужаснуть всех местных, но дом у нее будет полон меритократов из греховного города, которые будут думать, что это типично для Палм-Бич. Кстати, весь народ, кого мы знаем, уйдет к одиннадцати, и мы сможем вести себя действительно плохо, а все же гордо держать свою голову на следующий день в обществе.
Криста немного подумала. Мери Макгрегор Уитни устраивает прием. Мери Уитни, чьи деньги были настолько старыми, что покрылись печеночными пятнами. Мери Уитни, старинная подружка Кристы еще с дней жизни в Палм-Бич, которая превратила свою серебряную ложку в состояние из слитков платины. Мери Уитни начинала с дизайна костюмов. Теперь она занимается дизайном жизней. Она превратилась в индустрию моды Америки и теперь крупней, чем Эсте Лоде, Кальвин Клейн и Ральф Лоран, слепленные воедино, и вот Криста Кенвуд получила приглашение к ней на банкет. Два плюс два звонко сложились в четыре у нее в уме. Кто сможет купить комплект Питтс-Родригес для ведения всемирной рекламной кампании? Кто лучше всего сможет заполучить миллионы? Кто незаметно окажется втянутой в бизнес с давнишней подругой детских лет? Ответ на все эти вопросы оказывался одинаковым. Мери Макгрегор Уитни.
– Это вы о той самой Мери Уитни говорите? – быстро спросил Стив, резонируя на одной длине волны с Кристой. Соль Палм-Бич становилась понятной и для него.
– Уф, настоящая Мери Уитни, как любят говорить селяне, – с насмешкой сказала Пышка. – В какого пылкого маленького бобра она превратилась. Она бывает недовольна, если просто так тратит унаследованное состояние. Ей необходимо заставить каждого почувствовать себя виноватым, несмотря на любой успех. Представь, к примеру, желание разрабатывать все эти жуткие одежды для ужасных нуворишей. Помнишь, как она на спор занималась тем самым с полисменом под джипом возле 264-го? Она отключилась, надышавшись выхлопными газами, потому что настояла, что будет лежать сверху. Даже тогда, подростком, она уже была деловой.
– А как она соблазнила младшего брата Гарретсона Дюпона в Дрир-парке, а тому было только четырнадцать и пришлось идти после этого к психоаналитику, чтобы тот помог ему оправиться от потрясения.
– Разве я могу это забыть? – Смех Келлог затрещал, словно кукурузные хлопья. – Старый паршивец Дюпон хотел возбудить дело об изнасиловании, и Эмерсону Уитни пришлось для его умасливания закупить все столы у больного раком простаты хахаля его жены.
– А дюпоновский ребенок не стал потом иезуитом?
– Можно биться об заклад, что стал. А его старик никогда больше с ним не разговаривал, хотя Трип и Эмерсон целовались и делали совместные дела. И теперь они играют вместе в гольф на Эверглейдс каждый день.
– Я думаю, тут найдутся такие вещи, которые просто невозможно забыть, – рассмеялась Криста. – Кстати, я с удовольствием пришла бы на прием. Мери не будет возражать?
– Мери будет в восторге. Она велела мне пригласить всех нормальных палмбичцев, кто еще не умер и не смертельно болен. Ты, кажется не попадаешь под эти оговорки, поэтому я заношу твое имя в список. Ты приведешь с собой мистера Бита, или это мистер Полл?
– В действительности Питтс, Пушка, – фыркнул Стив.
– Стив, ты сможешь туда пойти? – Криста попыталась глазами показать ему, что это великолепная идея.
– Не смогу, любовь моя. Мне нужно будет вернуться домой. Я делаю обложку к «Евангелисту» для «Космо» в Саутгемптоне. Такая скучища. Я предпочел бы посмотреть на цветы Глупышки.
Мысли у Кристы скакали и разбегались. В какую-то секунду ей подумалось, что уж лучше было бы, если бы ядовитый Стив находился на безопасном расстоянии в Нью-Йорке. Если уж она собралась тащить самую крупную рыбу из всех, то лучше не отвлекаться. Могучая репутация Стива может послужить лучшей рекламой, чем его непредсказуемая натура. Мери Уитни и Стив Питтс могут составить супружескую пару, посланную самим небом. Хотя так же просто может оказаться, что союз их заключался не на небесах, а в преисподней.
Марта Келлог уставилась на Стива с таким видом, словно готова была устроить скандал тут же, не сходя с места. Ее намеренное искажение его имени вылилось в то, что она стала Пушка-Глупышка. Все это добром не пахло. Вовсе не пахло. В Америке всегда с этим проблемы. Никто не знает, где его место. Низшие классы жужжали по жизни, предав забвению положенное им место. Они просто не знали, что рождены низшими. Хуже того, они не обнаруживали ни малейшего желания стать такими, как ты, и вследствие этого ими невозможно было манипулировать, покровительствовать им и наступать на горло. Насколько по-иному протекала жизнь ее английских кузин, Варбуртон-Стенли. Им достаточно было открыть свой патрицианский ротик и произнести указание по телефону, и будет игра, сет и матч, когда средние классы будут раболепствовать, отвешивать поклоны и расшаркиваться. Битва выигрывалась исключительно акцентом. Если вы во Флориде обнаруживали свой бостонский «брамин», люди находили, что вы говорите «забавно» и отказывались принимать ваши чеки, потому что вы совершенно очевидно нездешний. Поэтому неудивительно, что здесь высшие классы старались не покидать своих анклавов, подобно тому как средневековые рыцари держались за свои окруженные рвом замки. Это было самым безопасным. Она анализировала ситуацию. Питтс был, по всей очевидности, хахалем Кенвуд. Он собирался вернуться в Нью-Йорк. В качестве воздаяния за грубость парвеню она позаботится о сопернике, который будет ухаживать за Кристой Кенвуд на приеме.
Ее глаза прищурились.
– Не беспокойся, Криста, – сказала она не без коварства. – Мы найдем тебе кого-нибудь, чтобы ты не скучала на приеме у Мери. И правда, у меня есть для тебя на примете идеальный партнер. О, Господи, да просто великолепный. И уж мы постараемся там не скучать.
5
Питер Стайн стоял на шатком плотике у борта своей 43-футовой «Тиары», неотрывно глядя на аквамариновый океан. Видимость была превосходной до самого дна, и он мог четко различать очертания рифа на глубине шестидесяти футов под судном. Такое случалось нечасто в начале лета, и от этого он чувствовал себя настолько хорошо, насколько хорошо мог себя чувствовать, когда ему нужно было писать, но не писалось. Проклятье! Вот она промелькнула снова. Сирена вины. Он старался прогнать ее из головы, сосредоточиться вместо этого на очертаниях подводной статуи Нептуна, которая поднималась из коралла. Она напоминала ему о более крупной и более красивой статуе Христа, погруженной в средиземноморские воды возле Порто Венеры. И все-таки, это была не такая уж плохая попытка его соотечественников, которые обычно оказывались более удачливыми в настройке своей психики, чем души. Он взглянул вверх на небо, а затем в сторону берега, где отель «Брикерс», символ старого Палм-Бич, торчал в монументальной самодостаточности над береговой линией. Он пользовался им, как маркером, чтобы отыскивать приблизительно местонахождение рифа – по прямой линии в миле от четвертого окна справа от левой башни. Прибор «Импульс», указывающий рельеф дна, настраивался уже более тонко на донные рифы. Скоро он окажется в саду, глубоко на дне океана, который он любил больше, чем людей, почти так же сильно, как и свою драгоценную работу, и приблизительно так же, как жизнь. Там, внизу, царил покой, плавали неторопливые рыбы. Он чувствовал себя словно взвешенным в восьмидесятиградусной воде, плавучий, спокойный, далекий от трудных слов, которые были для него одновременно тяжким крестом и спасением. Там, в безмолвии, он мог растворяться среди красок, более ярких, чем реальность, и очертаний, которые давали основание для иллюзий. Это было его убежищем. Здесь смягчался его гнев, успокаивались пульсирующие эмоции, утихала паника.
– Ты собираешься сделать одиночное погружение?
Райен ван дер Камп согнулся возле штурвала «Тиары» и перевел двигатель на холостой ход. Он спокойно говорил сквозь потрескавшиеся узкие губы, задавая вопрос своему боссу и другу. Однако ответ он уже знал. Существовал ряд признаков, которые Питер Стайн не смог заблокировать. К примеру, о многом говорил язык его тела. Худое и жилистое, оно было перекручено, словно он прошел сквозь пытки инквизиции. Могучая грудная клетка, руки с деловой мускулатурой решительно подбоченились, а ноги, длинные и сильные, неудобно стояли близко друг к другу на качающейся площадке. Плечи сгорбились, а голова ушла в пещеру, которую они образовали. Вся поза говорила о желании защититься от окружающего мира. Однако Райен знал, что это желание вызвано не страхом. Для друга, знавшего его, позиция Питера Стайна ясно говорила о том, что одиночество было результатом свободного выбора. Внешний мир был испробован и сочтен назойливым и, как результат этого, когда он нуждался во вдохновении, то заглядывал скорее внутрь себя, чем смотрел на окружающих. Его глаза несли неизменную мысль-послание. Глубоко посаженные под нахмуренными бровями, они были карими, большими и умными, служа окошком в блестящий мозг, который рано или поздно найдет решение тех проблем, что так назойливо донимали ею. Копна волос, черных, густых и взлохмаченных, увенчивала тревожное лицо, мужественная красота которого казалась оскорбительной для гениального мозга, помещавшегося в черепной коробке.
– Предполагаю, – сказал Питер, обходясь как можно меньшим количеством слов.
Райен улыбнулся. Он понимал Питера так, как никто. Они чувствовали друг друга, поскольку ни один из них не был чужд мукам. В свое время Райен был во Вьетнаме. Его медали свидетельствовали о том, что он хорошо научился убивать, однако шрамы в душе рассказывали историю его собственного эмоционального самоубийства. Раны Питера были самострелом, бесконечным самоубийством, каковым была и жизнь, посвященная искусству, неустанная борьба за совершенство, которому мир отдавал должное, но которое, по его мнению, всегда было за гранью его понимания. И сейчас он хотел нырнуть один, как это обычно и делал. Разумеется, нельзя было назвать это разумным. Профессиональные аквалангисты всегда ужасались его враждебности к общепринятому обычаю идти на погружение вместе с «приятелем». Однако Питера это не волновало. Он не играл в «приятелей». Разлученный с дочерью, которую обожал, но видел редко, он был законченным отшельником, погруженным в рип-ван-винклевский мир изоляции творца. Если бы он относился к тому сорту мужчин, которые могут иметь друзей, ему не понадобилось бы искать убежище на океанском дне. А опасность его не беспокоила. Это было уделом простых смертных с их работой от девяти до пяти, закладными бумагами и глупыми праздниками, которых они с нетерпением дожидались. Если что-нибудь уведет его из жизни, тогда борьба останется позади. Не будет больше поединков с чистым листом бумаги. Никогда снова он не услышит зловещего молчания пишущей машинки. Проклятые слова превратятся в атомы и разбегутся среди планктона, попадут в рыбьи кишки, потом их, возможно, съедят дети вместе с рыбными палочками на тысячах ужинов возле телевизоров. И это будет подходящим концом для слов, столь любимых и столь отвратительных ему. Тут он издал короткий, резкий смешок, тоскуя по нормальной жизни, которой ему никогда не суждено испытать.
Райен перевел лодку на тихий ход, его глаза зафиксировались на жидком кристалле прибора, регистрирующего донный рельеф. Он хотел оказаться на несколько футов выше по течению от Нептуна. И тогда Питер смог бы пронырнуть риф во всю его длину, используя течение, а он подберет его уже на другом конце. Как уступку технике безопасности, они вывесили красно-белый флаг аквалангистов, однако его босс никогда не утруждал себя надувным красным шаром-буйком, который, как предполагалось, нырявший должен был тащить за собой на длинном лине, прикрепленном к поясу-грузилу, чтобы тот отмечал его местонахождение. Райен и не сетовал на него. Требовалось изрядное упрямство, чтобы придерживаться в жизни своих собственных правил и не беспокоиться о правилах, действующих для остальных людей. А речь шла всего лишь о жизни и смерти. Побывав «морским тюленем» в протоках реки Нам с их душными джунглями, он понял, что эти вопросы, оказывается, не такие уж и важные.
Питер Стайн прошел назад через дверцу, сделанную из перекладин. Он уселся и стал натягивать ласты Мареса, затем плеснул антигуманную жидкость в силиконовую маску и надел ее, пригладив назад свои черные волосы, чтобы не нарушать герметичность. Он не терпел гидрокостюмов. Потом взял желтый алюминиевый баллон, контрольный жакет плавучести и уже прилаженный регулятор и пристегнул к ним четырнадцатифунтовый пояс-грузило. С усилием вытащил тяжелый дыхательный аппарат на плот. И затем сделал очень странную вещь. Он не стал надевать на себя снаряжение. Вместо этого он сбросил все хозяйство с кормы лодки в океан. Секунду-другую он наблюдал, как оно тонет. Затем четыре раза глубоко вздохнул, гипервентилируя легкие, чтобы подавить желание дышать, и, придерживая правой рукой маску, нырнул головой вниз.
Стоя у штурвала, Райен потряс головой. Что еще Питер пытается доказать? Что отваживается на свободное погружение на шестьдесят футов и что у него хватит хладнокровия, чтобы надеть акваланг на дне океана? Во всем этом присутствовал жест, но, с другой стороны, это был действительно характерный, «его», поступок. С тяжелым снаряжением всегда неприятно возиться здесь, наверху. На глубине же оно казалось почти невесомым. Существовали и другие преимущества. Там, внизу, не было жары, не нужно было балансировать на шатком плотике или мокрой палубе. Однако имелся и свой риск. Если он не сумеет отыскать на дне океана свой источник для дыхания, ему придется на одном вдохе проделать 120-футовое путешествие.
Питер Стайн мощно работал ногами и стрелой двигался вниз, ко дну, подавая воздух к зажатым прищепкой ноздрям, чтобы выровнять внутреннее ушное и синусоидное давление по мере погружения, выдыхая через нос для уменьшения «сжатия» маски. Он ясно видел акваланг на океанском дне, когда солнечный свет струился сквозь толщу воды, освещая желтый баллон, лежавший на коралле. Через несколько секунд его изголодавшиеся легкие получат свою порцию воздуха. Он поглядел направо и налево. Риф казался безопасным. Стояло раннее утро, и других ныряльщиков не было. Позже на риф обрушатся толпы. Не было тут и крупных рыб, за исключением одинокой барракуды в восьмидесяти футах от него. Плавали рыбы-попугаи цвета индиго, стайки мелких окуней, а прямо под ними висела камбала с бусинками глаз. И больше ничего. В шести футах от акваланга он замедлил ход. Где мундштук запасного регулятора дыхания, который называется краб? Ему уже требовался воздух. Для возвращения на поверхность воздуха еще хватило бы в легких, однако решение нужно было принимать немедленно. Он сделал круг возле акваланга, подплыв ближе. Баллон перевернулся, его верхнюю часть заклинило между двух камней. Тонкая струйка пузырьков поднималась кверху из глубины расщелины. Проклятье! Ему придется вытаскивать все это, и оставалось надеяться, что рядом с баллоном не притаился угорь с острыми зубами. Сезон омаров еще не начался, и поэтому он не захватил с собой перчатки. Обычно физическая опасность не волновала Питера Стайна, однако он беспокоился за пальцы. Они нужны были, чтобы печатать на машинке. Их потеря могла бы смягчить вину за дурость, но уж точно это не поможет завершить шедевр, над окончанием которого он бьется уже два года. Он осторожно провел рукой по баллону. Постарался его освободить. Никак. Застрял крепко. Бум! Палка ударила по барабану в его животе. Воздуха уже почти не было. А усилия, которые он затратит, чтобы освободить баллон, сожгут последний кислород. Разумней было бы подняться на поверхность. Под насмешливый взгляд глаз Райена ван дер Кампа, бывшего «морского тюленя» и обладателя трех «Пурпурных Сердец»? К черту! Пожалуй, он сможет высвободить регулятор, либо один из рукавов. Всех их, казалось, всосала узкая, черная дыра, которую Бог в своей мудрости сделал на океанском дне, чтобы вызвать у него замешательство. Снова он просунул пальцы вниз, вдоль баллона и попытался отыскать его конец. Гладкая резиновая трубка скользнула меж его пальцев. Он потянул за нее, но она была зажата. Нащупал еще одну, но и с той ничего не вышло. Бум! Бум! Бум! Удары обретали регулярность, он почувствовал, как адреналин бьет струей в его кровоток. Мысль заработала ускоренно – он сообразил, что делает глупые вещи по еще более глупым причинам. Но он все еще не мог признать себя побежденным. Никогда не умел это делать. Или теперь настал момент, когда сила обернулась слабостью… фатальной слабостью, здесь, в одиночестве, на дне красивейшего океана, которому ничто так не нравилось, как стать чьей-то могилой?
Черт возьми! Сейчас Питер Стайн догадался. Это не займет много времени. Никогда не занимало. Его фитиль был коротким и горел быстро. Забудь про страх. Зажми панику. Он был в ярости на себя за тот театральный жест мачо, который вовлек его в такую серьезную неприятность. О'кей, он это делал и прежде тысячу раз, но это просто еще больше увеличивало нелепость случившегося. Ему вспомнилась философская истина, что если посадить обезьянку за пишущую машинку, по которой она будет тыкать пальцами как попало, и дать ей вечность, то она непременно произведет на свет все творения Шекспира. Рано или поздно он был обречен оказаться на дне и обнаружить, что не может дотянуться до воздуха. Когда он сталкивался с подобной гипотетической ситуацией в своем воображении, то всегда думал, что просто повернется и возвратится на поверхность. И это только лишний раз доказывало, что самая последняя персона на земле, которую ты меньше всего знаешь, это ты сам, и за стеклом маски Питер Стайн горько усмехнулся, осознав, что наибольшим фактором риска во всей сложившейся ситуации была его собственная личность. И вообще. Человек должен делать то, что должен делать… есть вокруг него зрители или нет. Его легкие лопались, но он твердо поставил ноги в ластах по обе стороны зажатого акваланга.
Он наклонился и схватился за скользкие бока баллона и потянул изо всех сил, какие только мог собрать в себе. Аппарат не сдвинулся с места, в отличие от него самого. Его правая нога потеряла контакт со скалой, дернулась вперед, попав сама в расщелину. Голая спина проехалась по лезвию коралла, и он ощутил болевой шок, когда с нее содралась кожа. Но хуже этого, намного хуже оказалось то, что усилия от его попытки вытащить баллон и удар о коралл выпустили оставшийся воздух из его тела.
– О, дьявол, – подумал Питер Стайн. – Кажется, я умираю.
