Текст книги "Майами"
Автор книги: Пат Бут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
Хосе подавил улыбку. Лайза понимала некоторые вещи неправильно. Он нуждался в «Тестароссе». Его друзья начинали насмехаться над «Порше». Дьявол, а вот сейчас он нуждался в Лайзе Родригес. Чувство это казалось почти болезненным.
Лайза поднялась, распрямившись, словно тростинка. Она выставила вперед ногу, отбросила назад плечи и развернулась навстречу вертикально падавшим лучам солнца. Она прекрасно сознавала, что сделают жесткие лучи. Они сделают ее бриллиант тверже, раскрасят ее длинное тело короткими тенями и подчеркнут абсолютную власть над миром, над мужчинами, над мальчиками вроде Хосе.
– Ну, давай. Пойдем есть, – сказала она. – Мне наскучило сидеть на твоей глупой лодке.
Она проскользнула в каюту, набросила блузку и белую микроскопическую юбку, и через пару минут они прорезали собравшуюся к ланчу толпу на Бейсайд. Лайза устремилась вперед. Хосе старался казаться невозмутимым, когда плыл в кильватере ее славы. Со всех сторон латиноамериканцы впадали в церемонию узнавания. Лайза была их звездой, подобно Глории и Хулио. Они заговаривали с ним, а не с ней, хватая за рукав и спрашивая: «Это Лайза Родригес?» Некоторые бормотали «омбре», чтобы показать уважение к мужчине, который владел такой женщиной хотя бы пять минут. Хосе стряхивал их с себя и улыбался таинственной улыбкой человека «при исполнении».
Лучше, или хуже, было в ресторане. Обычно холодная как лед леди, восседавшая за аналоем, смутилась, когда узнала супермодель. Отряд глупо улыбающихся официантов указал паре на лучший столик у окна, и двое из них едва не столкнулись лбами, когда боролись за право отодвинуть стул для девушки своей мечты.
Лайза тяжело опустилась на стул, оглядела помещение и тянущих шеи сотрапезников.
– Они запихнули нас в психосекцию, – сказала она громко. – Я припоминаю это место. Тут неплохо, – добавила она. Это была старая Испания. От блеклого кафельного пола до облицованного дубовыми панелями потолка. Стулья были обтянуты коричневой кожей, стены покрыты обойной материей под старину, скатерти сияли белизной, свисая до пола пышными складками. Гитарист бренчал «Севильяну».
– Может, шампанского? – спросил Хосе с надеждой.
– А что еще?
– Что бы ты хотела?
– Мокрого, холодного, шипучего. – Лайза Родригес не играла в марки вин. Популярные писатели затрепали эту игру до дыр.
– Принесите бутылку самого дорого шампанского, какое у вас есть, – сказал надменно Арагон. – Люди спорят о том, какое лучше, – добавил он, извиняясь за свою помпезность. – А о самом дорогом спорить не нужно. – Он слышал, как эти слова говорил его отец. А у отца одна любовница сменялась другой.
Лайза улыбнулась. Что бы еще ни сделал или не сделал этот мальчик, но он устроил ей хороший ресторан.
– Твой отец неглуп, – сказала Лайза, добираясь до его подсознания.
– Он тоже так считает.
– Я вижу, откуда ты все это берешь.
О, мальчишка. Розги и морковка. Плетка, потом деньги.
– Спасибо. – Он опустил глаза. Она смеялась над ним. Парни-бизнесмены, сидевшие за соседним столиком, хотели бы оказаться на его месте. Они напоминали картину какого-то старого художника – еда подносилась к открытым ртам, глаза похотливо застыли на его напарнице по ланчу. Сквозь простую белую ткань он мог видеть ее не скованные ничем груди. Они утыкались в хлопок, словно ища путь для побега. Они были острыми, хорошо очерченными, смотрели не вниз, черт побери, словно груди девушек из племени масаи на церемонии обрезания в «Социальной антропологии», страница 101. Он потянулся к шампанскому рукой, которая дрожала.
– Расскажи мне про твоих родителей, – попросил он.
Для Хосе это было развлечением. Для Лайзы нет. Она побледнела. Руки вцепились в скатерть. Полные губы сжались. В глазах засверкало пламя.
– Зачем тебе это нужно? – огрызнулась она.
– О, да в общем-то, просто так… – сказал Хосе, сделав шаг назад от пропасти, которая так неожиданно разверзлась под его ногами. Однако Лайза не собиралась отказываться от темы. Джинн был уже вызван волшебной лампой. Ему нужно было дать время подышать.
– Я ненавижу их. – В ее голосе послышалось шипение.
– Я думаю, что каждый человек иногда… То есть…
– Заткнись!
Молчание тикало как бомба. Затем, с настойчивостью ребенка, ковыряющего болячку, Лайза начала говорить.
– О'кей, ты спросил меня про родителей. Я расскажу тебе все про них. Отец мой умер, когда мне исполнилось шесть лет, и он был крестьянином, плотником. Таким вот парнем, с чьей дочерью твое семейство не танцует, ведь верно? А он был замечательным, и я любила его больше, чем все деньги на свете. За всю свою жизнь он совершил только один невероятно глупый поступок. Он женился на моей матери.
– Ты не любишь свою мать…
– Моя мать ПРОСТИТУТКА!
Весь ресторан слышал это, слышал и стук, когда кулак Родригес нанес сильный удар по столу, опрокинув бокал с самым дорогим шампанским. Однако исповедь Родригес на этом не закончилась. Ее голос был пропитан ядом, когда она продолжала.
– Мой отец делал какие-то шкафы для торговца в Гейбле, и у него случился сердечный приступ… и… и он умер… – Слезы попытались пробиться к ее глазам, однако глаза были слишком сердитыми для печали. – И этот мужик приехал в своем отвратительном позолоченном «Кадиллаке», чтобы отдать отцовские инструменты, и увидел мою мать, а мать увидела его, и они понравились друг другу, а ведь отец умер всего несколько часов назад. Я имею в виду, что он умер уже в больнице. Мать только что вернулась оттуда, и вот она уже улыбалась этому мужику, а он хищно смотрел на нее, а я все это наблюдала. Это было так ужасно. Мне было шесть лет, но я помню все. Я вижу их как сейчас. Он облокотился на дверцу, а она глядит мимо его большого брюха на автомобиль, а торговец сверкает своими жирными руками, потому что они все в золотых кольцах и дерьме, а сам он словно слеплен из сала, волосы воняют одеколоном, и тут же стоит моя мать с глазами, словно кассовый аппарат, выставив перед ним сиськи, приманивая к себе… и знаешь, что он сказал, знаешь, что он сказал?..
Хосе не знал.
– Он сказал: «Не хочешь ли прокатиться в моей машине?»
– Но она этого не сделала…
– О, сделала. Она сделала это. И с тех пор все каталась. Я убежала. Помню, как я бежала по улице и кричала во весь голос, потому что, разумеется, они хотели, чтобы я отправилась с ними. Но они все-таки уехали. Они уехали в ту вонючую поездку на том вонючем автомобиле… и через две недели мы отправились вместе с ним. – Она помолчала, чтобы наполнить себя горючим мести. – И знаешь что? Они наняли какого-то другого мужика, чтобы тот доделал шкафы.
Хосе сглотнул. Беседы подобно этой не входили в программу его защищенного мира.
– И ты думаешь что? Ты думаешь, что этого достаточно? О, случалось еще почище. Многое еще похлеще этого. Он дождался, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Может быть, это была единственная порядочная вещь, которую он сделал за свою грязную жизнь. Я должна отдать ему должное. Но в одиннадцать он увидел, что я вошла в возраст. Он изнасиловал меня в ванной и едва не отправил на тот свет, потому что последнее, что я помнила, прежде чем потеряла сознание, это кровавые пузыри, моя кровь.
Лайза Родригес дрожала. Хосе чувствовал, как стол вибрирует под ее руками, стучит от ее дрожащих бедер. Она добралась до него сейчас, только не в зоне сексуального влечения, где она уже и без того владела им. Но в чем-то еще. Его сердце наполнилось нежностью и симпатией. В этой раненой красавице было что-то такое утонченное, такое гордое. Ей довелось изведать такие темные стороны жизни, о каких он никогда и не слышал. Она могла любить и ненавидеть с такой удивительной силой, в которой он никогда не сравняется с ней. В тот день он молился о том, чтобы уметь чувствовать так, как чувствовала она. Могла она показать ему, как?
Когда Лайза продолжила, ее голос звучал мягче. Это было само собой разумеющимся, теперь это было «утро-после-урагана». Ущерб уже нанесен. И дело оставалось за тем, чтобы расчистить обломки после шторма.
– Он нашли сговорчивого врача, чтобы тот привел меня в порядок, и в тот момент, когда я смогла встать на ноги, я ушла. Но ты знаешь, она так никогда и не бросила его. У них маленький, аккуратный домик у Залива, и он держит шестидесятифутовый моторный катер на лебедках. И я догадываюсь, что он до сих пор приторговывает наркотиками, вяжется с уголовниками, порой насилует каких-нибудь детей. Как раз такого сорта мужик, которого любая мать захотела бы назвать своим благоверным.
– А можно ли что-нибудь сделать тебе, нам? Я хочу сказать, что это все-таки Америка. – Хосе попытался облечь в слова свою веру в систему. Когда Арагоны говорили, то слушали все – полисмены, судьи, политики, журналисты. И он никак не мог постичь, что в лесу бедняков крики мучений и боли оставались неуслышанными.
– Это дело прошлое, законченное, однако оно продолжает жить здесь и здесь.
Лайза стукнула себя по лбу и сердцу.
– Здесь это будет жить вечно.
– Почему ты вернулась в Майами?
– Да поэтому. Теперь я персона, персона, которую они захотят знать и захотят, чтобы все знали об этом. Они увидят меня в новостях, и в журналах, и в колонке сплетен, и они услышат, как я здорово разбогатела – больше, чем когда-либо имели они. Вот о чем больше всего печется моя мать. Деньги – ее язык. С ней невозможно говорить больше ни о чем другом. Мне хочется даже стать еще богаче и известней, пока я не превращусь для нее в то, о чем она только и будет думать, пока ее сон не наполнится кошмаром обо мне. И все эти миллионы проскользнут мимо ее пальцев. Вот чего я хочу. Я чувствую себя лучше, думая об этом.
Но даже говоря это, Лайза знала, что этого ей недостаточно. Озвучивание замысла каким-то образом подчеркнуло неадекватность возмездия. Богатая жизнь – разве это месть? Только для тех, у кого слишком много здравого смысла и слишком мало храбрости. Эта мысль настигла ее совершенно внезапно. Дрожь возбуждения заколотилась у нее внутри, и она схватилась за стол, испытывая благоговение к себе и своему озарению.
– Мы можем выпить еще шампанского? – спросила она.
Это был абсолютно неожиданный голос страстной женщины, восставшей, подобно фениксу, из пламени горького гнева.
Они заказали еду, которую уже никому из них не хотелось есть, и Лайза стала снова Лайзой Родригес. Она рассказывала о работе моделей в тех местах, которые Хосе мечтал посетить, роняла имена девушек, являвшихся ему в его снах. Нью-Йорк и Париж, Лондон и Милан… она парила в мире, которым он восхищался, в облаке сексуальной изощренности, околдовывая его мучительной реальностью ее иллюзий.
У нее появилась цель, и она стремилась к ее достижению с тупым упорством. Ей нужно было за время ланча заарканить Хосе так, как с ним до этого прежде не бывало. Медленно, но верно она подводила под него крючок. Ее рука протянулась под столом, чтобы дотронуться до его руки. Ее пальцы играли с его, пока жар возбуждения не распространился на все его тело. Она смеялась его шуткам и мягко поддразнивала. Едва он оказывался на грани неуверенности, она подбадривала его. Бич ее решительности щелкал в воздухе возле него. Ее железная уздечка уже попала в его неприученный к подобному рот. Она вела его вперед и вытаскивала из застенчивости, пока он не заговорил с таким блеском, о возможности которого даже и не подозревал за собой. Все время свет любви горел в его глазах, как этого и требовалось, и Лайза Родригес подкрадывалась все ближе к своей цели. Она нагнулась через стол к нему, пока он не почувствовал на своем лице аромат ее дыхания. И тогда она стала нашептывать ему в ухо сладкие секреты, близко придвинувшись к нему, и он закрутился, как червяк, и потерял контроль за своими фразами, плавая в горячем растворе страсти и желания.
Шампанское ударило ему в голову, ослабив винтики реальности, а в ней оно испарялось, делая ее решимость еще тверже.
Он казался смущенным, однако силился что-то сказать. Она кивнула ему, подбадривая.
– Лайза… Я не знаю тебя достаточно хорошо, но… но…
Ее нога нашла род столом его ногу. Она толкнула его. Он с благодарностью толкнул ее в ответ.
– …но я люблю тебя.
Она мягко засмеялась, и обещание засветилось в ее знойных глазах. Ее нога сильнее толкнула его. Ну вот он и сделал дело. Сказал Лайзе Родригес, что любит ее, и ее нога все еще пылала жаром рядом с его. Он растворился в значительности момента. Ресторан уплыл куда-то прочь. Они были только вдвоем, замкнутые в настоящее, но мечтающие о будущем, и жизнь Хосе воспарила на крыльях ангелов. Сквозь дымку святости в церкви взывал официант.
– Могу я вам еще чем-то быть полезен? Может, принести десерт?
Она подняла глаза на помеху и сладко улыбнулась.
– Мы больше ничего не хотим. Пожалуйста, оставьте нас в покое ненадолго.
Драгоценный момент завис на грани исчезновения, однако Лайза не собиралась упускать его так просто. Она наклонилась через стол, пока ее лицо не оказалось лишь в паре дюймов от него, и проделала это еще более красиво и грациозно, чем делала когда-либо до этого.
– Ты все еще голоден, – прошептала она.
– Я? – пролепетал он.
– Съешь меня, – сказала она.
– Что?!
– Сделай это сейчас. Здесь. Сделай это прямо здесь.
Шок и восхищение столкнулись на его лице. Он улыбнулся, чтобы скрыть свое смущение. Его щеки запылали. Он не знал, что делать. Ему нужно было показать. Нужно было подсказать.
Голос Лайзы скомандовал.
– Сделай вид, что мы что-то уронили. Скатерть закроет тебя. Быстрей.
Он подождал. Огляделся по сторонам. Поглядел вниз. Его грудь вздымалась. Лайза увидела капельки пота на его верхней губе.
– Делай, что я говорю!
Ее приказ вонзился в ту часть его, где желание пересиливало здравый смысл. Он исчез. И там, под столом, Хосе уже был готов подчиниться ей.
Лайза с дрожью издала вздох удовлетворения. Она оглянулась. Колонна частично закрывала столик от остального зала. Остальные посетители поглощены разговорами. Никто ничего не заметил.
Она опустила руку под стол и нашла его голову. Направила его к себе, рука твердо держала его за затылок, и она немного подвинулась вперед, чтобы принять его. Ее микроюбка скользнула вверх по бедрам, и Лайза чуть сползла вниз со стула, колени плотно сомкнулись.
– Сними мои трусы, – прошептала она.
Она почувствовала его дрожащие пальцы. Левой рукой она оперлась на сиденье стула, приподнявшись от сиденья на пару дюймов. Он потянулся к трусикам бикини, его движения казались боязливыми, но жадными, пока пальцы справлялись с эластичной тканью. Она извивалась под его прикосновениями, и возбуждение искрилось в ней. Ее губы пересохли. Сердце колотилось в груди. Все вокруг притаилось в засаде, неся опасность унижения, смертельное смущение от разоблачения. Однако посетители продолжали свой ланч, равнодушные к той страсти, что громоздилась рядом с ними.
Он стянул их вниз, через бедра, колени, голени. Она выскользнула из туфель. Трусики были сняты. Он провел руками вдоль внутренней стороны ее ляжек, раздвигая их, и она распахнула свои ноги перед ним, откинувшись назад на стуле и выставляя вперед свое лоно.
– Оооооо! – нежно простонала она, когда его руки тронули ее кожу, и улыбнулась в предвкушении грядущего наслаждения. Она закрыла глаза. Под белизной скатерти она могла чувствовать, как накапливается исходивший от него жар. Она была вся влажной от желания, мокрой и бесстыдной, когда нежилась в красоте этих минут.
Его губы были близко, возле ее лона. Она чувствовала его дыханье, нервное и жаркое, рядом с ее жаром. Он прижался к ней лицом, скользнув щеками по внутренней стороне ее ляжек. Она сдвинула их, зажав его голову. Она крепко стиснула их, ощущая колючесть его мужественной кожи на нежной мягкости своей. И теперь, попав в бархатную ловушку, он коснулся ее языком, и Лайза содрогнулась от восторга. Сначала он был нежен, отыскивая себе дорогу в ее влажное лоно, пока его язык разведывал ее. Он ласкал ее любовно, благоговейно, ощущая экстраординарную их интимность, обостренную ощущением опасности. Однако его страсть была слишком сильной для осмотрительной любви, а нетерпение Лайзы слишком велико. Обхватив его голову, ее ляжки поймали его в темницу. И теперь она протянула обе руки под стол и сжала их у него на затылке. Он был ее пленником. Отступать было некуда. Она владела им. Он существовал ради ее удовольствия.
– Люби меня своим ртом, – промурлыкала она.
Она почувствовала, как его язык скрылся в ее глубине. Словно кинжал пронзал он ее, длинный и жесткий, дотягиваясь до ее сердцевины и приводя ее разум в исступление. Его голова билась о нее, его усилиями и усилиями с ее стороны, и она прижимала свои ляжки к его лицу, чтобы увеличить фрикцию. Ресторан по-прежнему окружал их, однако лица присутствующих превратились в расплывчатые пятна от интенсивности ее желания. Она отбросила назад голову, и рот ее открылся, а дыхание трепетало в гортани. Его губы сомкнулись вокруг ее губ, бесстыдно отпивая от ее желания. Его язык пробовал ее, облизывая длинными мазками от скользких глубин до крошечного кончика ее источника наслаждения. Он медлил там, на узелке любви, отпуская и прижимая тот треугольник, источающий радость, и она стонами выражала свое восхищение, в то время как ее руки все крепче обхватывали его затылок. Он утонул в ней. Она была источником у его лица, его губ, гладким и влажным, и он старался не захлебнуться в потоке ее сладострастия. Он попытался отодвинуть лицо назад, чтобы сделать вдох, и ее руки разжались на крошечный момент, перед тем как снова напрячься и заставить его войти в нее еще раз. Ее ноги были широко раскинуты, зад держался лишь на краешке стула, все ее тело радовалось ему.
А потом она ощутила восхитительную пульсацию в глубине ее живота. Он почувствовал волнение ее трепещущих любовных губ. Ритм ударов его языка участился, ведя ее к той цели, которой жаждали они оба. Она теперь галопировала, положив ноги ему на плечи, когда сам он самозабвенно утонул между ними. Он старался удержаться на ее гладких склонах, а она боролась, чтобы скакать на нем, седло ее было накрепко прикреплено к нему в скачке, в жидкой неге.
– О, Господи! – проговорила она вслух. Она больше не могла удержать его. Все ее тело таяло. Мышцы утратили свою силу, члены потеряли координацию. Перед ее глазами ресторан затянуло розовым туманом, и она с трудом сохраняла равновесие, сжатые кулаки поддерживали ее напрягшиеся ягодицы и нижнюю часть спины, когда она старалась не потерять контакт, который был пропуском в блаженство.
– Я сейчас, – прошептала она, голос прерывался в глотке. Это было желанием и командой. Предсказанием и обещанием. Под столом его голова болталась из стороны в сторону, вверх и вниз. Она чувствовала, как все его лицо занимается с ней любовью, язык, губы, глаза, волосы. Он протянул обе руки и раздвинул ее напрягшиеся ляжки в стороны, расщепив ее, открыв нараспашку, в жажде забыться в ее влажной плоти.
Лайза сделала глубокий вдох. Ее голова скатилась набок, а потом вернулась в прежнее положение. Она стремилась удержаться, хотя и молила о моменте освобождения. Как могла она сохранять спокойствие, испытывая такое? Как только она удерживалась и не кричала от наслаждения в этом полном народу зале? Ее суставы побелели, пока она держалась за сидение, подвесив все свое тело в пространстве, в неистовой жажде прижаться к лицу ее спрятанного любовника.
– О, не-ее-ее-ет, – простонала она, когда благодатное ощущение нахлынуло на нее. Оно подняло ее вверх, легкую, как перышко на ураганном ветру, и швырнуло вниз, налившуюся свинцовой тяжестью, когда она врезалась в крещендо своего оргазма.
9
Лайза Родригес снова стояла у штурвала «Сигареты», мускулистые ноги раздвинуты, голова подставлена бризу. Хосе стоял рядом, как щенок, его обожающие глаза застыли на любовнице, которая теперь стала его повелительницей.
– Куда мы направляемся? – орал он, перекрикивая рев двигателей. Его тон говорил, что он приготовился к путешествию в ад и обратно. Он не имел ни малейшего понятия, что поездка в Гадес не имела обратного билета.
Она не отвечала, а просто хохотала навстречу ветру, и протянула руку, чтобы взъерошить его волосы. Жест начинался, как жест нежности. Но на полпути она переменила намерение и оттолкнула его голову, когда он уткнулся ей в плечо.
Боль полоснула по его лицу, но у него все еще были живы воспоминания, за которые он цеплялся.
– Я никогда еще не проделывал такого.
Он засмеялся, испытывая желание поговорить про ресторан, чтобы как-то закрепить ту невероятную интимность.
– И никогда больше не будешь.
Он вопросительно посмотрел на нее. Что она хотела этим сказать? Что она вообще имела в виду? Однако лицо ее стало жестким, как курс его лодки. «Сигарета» летела по водной поверхности залива словно стрела, касаясь воды лишь работающими винтами. В глазах Лайзы происходило что-то ужасное. Они зажглись ненавистью. Его желудок выворачивался наизнанку. Он точно не был ее целью. Он мог все еще ощущать на своих губах ее вкус. Он был ее любовником. Это произошло слишком недавно, чтобы он успел стать ее врагом. Он отогнал подальше желание спросить ее, в чем дело. Куда все-таки она направлялась? Лайза выглядела более целеустремленной, чем когда-либо на его памяти. Они не плыли сейчас просто так, без цели. Все ее поведение свидетельствовало о твердо поставленной цели. Она согнулась над штурвалом, яростные глаза обшаривали весь берег, раскинувшийся впереди, груди торчали вперед, как оружие, нацеленное на неизвестный объект.
Она обернулась к нему, и глаза их встретились. Ее улыбка была жестокой, в ней светились поощрение и угроза.
– Хосе! – сказала она.
– Да, Лайза.
– Иди сюда и сядь рядом со мной!
Она похлопала по сиденью по другую сторону, откинув свое почти нагое тело назад, чтобы дать ему пройти. Он уселся на кресло у борта лодки, и ее загорелое плечо потерлось об него.
И снова Хосе осмелился на что-то надеяться, однако не мог избавиться от чувства надвигающейся бури. Лайза Родригес была хорошей новостью и плохой новостью. Приятное ведь всегда сопровождалось неприятным, и наоборот.
Но теперь, очевидно, она еще раз переключила рычаги своего настроения. Она свернулась калачиком на сидении, томная, загорелая рука лежала на штурвале; вот Лайза помахала ногой, потом играючи провела ею по цепочке, на которой Хосе носил крестик, ее ступня с накрашенными ногтями остановилась на его груди, среди скудной растительности, которой он так гордился.
– Меня тянет… назад, в ресторан, – сказала она, ее голос звучал хрипло.
– Правда? И меня тоже. Лайза, я хочу сказать…
Что он хотел сказать? Что любит ее? Что хочет жениться на ней? Что хочет всю жизнь ходить с гордо поднятой головой рядом с самой красивой девушкой на свете? Однако Хосе так и не смог объяснить, чего же он хочет. Что бы это ни было, оно не могло сравниться с желанием Лайзы Родригес.
Она напрягла свою ногу в колене, словно рычаг. Он выстрелил, угодив в углубление между сосками Хосе. Тот опрокинулся назад, его лицо стало глупым, неспособным даже зарегистрировать удивление. Ноги вскинулись в небо, и он вылетел словно пуля через борт мчавшейся «Сигареты». Всплеск был проглочен кильватерной струей, а Лайза даже не соизволила оглянуться и посмотреть, как он выплыл на поверхность в сотне ярдов позади лодки.
– Борись за жизнь, Хосе, – пробормотала она, изгоняя его из своего мира.
Она-то боролась за свою. Она склеила ее из разбитых кусков детства, и это было не просто. Впрочем, она и не надеялась на легкую жизнь. Однако трещины были болезненны, а скрытые раны в памяти заживали медленно. Теперь она сотрет их разом.
Она отвела назад дроссель и схватила бинокль. Минуту или две она прочесывала береговую линию, пока не нашла то, что искала. Дом стоял у воды, но он не был особенно импозантным – ему было далеко до дворцов плутократов на Стар-Айленде или у Бискейнского залива. Он стоял прямо возле воды, чтобы использовать красивый вид, рядом висел черный моторный катер. Лайза вздохнула с удовлетворением. Значит, лодка на месте. Игрушка, которая была его гордостью, радостью и мужским достоинством, находилась в доке перед домом. Даже с такого расстояния видно, что катер новехонький. Он походил на катамаран «Аронов», шестидесяти футов в длину, четыре чудовищных черных двигателя прилажены к корме. Не будет сдачи от двухсот тысяч, затраченных на такой катер, как этот, и Лайза почувствовала нервную дрожь и бешенство, когда осознала, что глядит через бинокль на все достояние матери и отчима. Лодка и дом в целом тянули на миллион баксов. Ее покойный отец никогда не мог и вообразить такую кучу денег, но именно мечты о них заставили мать спать с этим дьяволом, когда тело отца даже еще не успело остыть в могиле.
Затем Лайза заметила какое-то движение. Просто невероятно, что ей так везло. Да, все-таки кто-то стоял в проходе, ведущем в каюту катера. Она отрегулировала фокус бинокля и напрягла зрение. Это был он. Он стал теперь еще жирнее. Сзади волосы были длинными, но сверху появилась лысина, и он был таким же неряшливым, как и всегда. Вокруг шеи болтался тот же самый медальон, который колотил ей по груди в ванной, и красные пузырьки, которые бурлили тогда, забурлили теперь в сердце Лайзы. Ее рука протянулась к дросселям лодки Хосе, и выжала их вперед. Лодка увеличила скорость, и теперь, над острым как лезвие носом, словно сквозь прицел ружья, она могла видеть человека, которого ненавидела.
Что он там делает на корме своей громовой лодки? Пьет пиво, звонит дилеру по своему сотовому телефону или просто загорает и наслаждается хорошим летним днем? Она угрюмо улыбнулась. Мать, видимо, внутри дома, полирует и начищает имущество, за которое продала душу. Возможно, напевает что-то в своей хорошо оснащенной новинками кухне, либо стирает пыль с многоканального телевизора, который кажется слишком велик для небольшой гостиной, и даже не подозревает об опасности, что притаилась среди водной глади, вид на которую купила. Она и не думает о своей дочери. Для нее Лайза – неприятность среди рая, часть багажа, оставшегося от ее прежней жизни, которую она отбросила, принимая новую с такой непорядочной поспешностью. И теперь Лайза смеялась, в то время как двигатели бешено колотились под ее ногами, потому что она вернулась. Она вернулась.
– Я вернулась, мать, – закричала она сквозь ветер. – Твоя малышка вернулась домой.
Она вернулась настолько, чтобы видеть его невооруженным глазом. И он тоже увидел «Сигарету». Профессиональный интерес, должно быть, мелькнул в его недобрых глазах. Возможно, он сравнивал катер Хосе с собственным, прикидывая его стоимость, удивлялся, почему он мчится на такой скорости в направлении берега.
Лайза повернула штурвал. Она упьется ненавистью, выжмет ее до последней капли из этого момента. Он мог теперь видеть ее профиль, когда «Сигарета» сделала широкий круг. Лайза могла поклясться, что ей удалось разглядеть его ухмылку, и ее мозг настроился на то, что он мог подумать. Эй, красивая, богатая сука на своей большой лодке и в маленьком бикини, удели мне один денек, заезжай сюда, мы выпьем, поразвлекаемся. Положи руку на мою обшивку, прикоснись к моему хрому, почувствуй мощь моих двигателей. Он махнул рукой. Он и вправду махнул ей, и, в то время как адский огонь пылал в ее раненом сердце, Лайза помахала в ответ. Имелась лишь одна вещь, которую не знал этот говнюк, и она будет стоить ему всего. Он не знал, кто она такая. Не знала и маленькая женщина, появившаяся в большом окне гостиной, чтобы поглядеть на загадочную лодку. Мать держала в руке тряпку, которой стирала пыль, а на лице, скорее всего, лежала многострадальная хмурость раболепствующей женщины, пока она наблюдала, как муж на ее глазах пытается флиртовать.
Лодка и жизнь Лайзы описали полный круг. И теперь еще раз нацелились на задуманное. Она была в ста пятидесяти ярдах от дома, который никогда не был ее домом, и на таком же расстоянии от людей, которых ненавидела. Она поглядела на шкалу горючего. Лодка вмещала где-то сотни три галлонов и сейчас на три четверти была полна. А сколько галлонов в баке «Аронова»? Возможно, столько же.
Она замедлила ход на повороте и почти остановилась, наслаждаясь моментом, когда заканчивалась ее старая жизнь и начиналась новая. Сомнений она не испытывала. Только страстное желание осуществить задуманное. Внутри оставался лишь смерзшийся ком отвращения.
Она направила нос катера на цель и толкнула рычаги, те выстрелили снарядом, который до сих пор лишь прикидывался лодкой. Это случилось очень быстро. Цель завизжала, приближаясь, увеличиваясь, пока Лайза не смогла разглядеть каждую деталь. Она встала на сиденье водителя, чтобы показать им, кто она такая, и увидела на лицах обоих узнавание и ужас, когда они поняли, что означает ее появление. Его лицо исказилось от паники, когда мозг вычислил курс на столкновение. Он смотрел неотрывно в ее глаза, застыв от страха на месте, словно глядел в свою собственную вечность. «Сигарета» была бомбой, а катер, на котором он стоял, бочкой с порохом. Он будет убит при столкновении, однако его кусочки окажутся сильно обгоревшими, пока долетят до воды. Его жизнь промелькнула перед ним, как это и было положено, и на всем ее протяжении играла музыкальная тема, которая была Лайзой Родригес. У него оставалось время разглядеть, какой красавицей она стала, лучше, чем в журналах, более соблазнительной, чем в рекламе, и намного красивее, чем тогда, в ванной, столько лет назад, когда он поставил печать на ее судьбу. Он открыл рот, чтобы издать крик обреченного, но, даже начав его, знал, что времени на его окончание у него не остается.
Лайза увидела, как открылся его рот, и в душе услышала его крик. Он стал бальзамом для той боли, прощением за все годы, когда она позволяла его преступлению оставаться неотмщенным. Однако пора было прыгать.
Чтобы насладиться смертью, ты должна жить. Она справилась с нервами и прыгнула через борт «Сигареты». Когда бак лодки Хосе столкнулся с бензобаком «Аронова» и оранжевый огненный шар взлетел в небо, Лайза Родригес находилась в безопасности, плывя в десяти футах под поверхностью Залива.
