Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Лидер «Харьков» возглавил отряд, корабли легли на курс в юго-восточном направлении с тем, чтобы в зависимости от состояния поврежденного корабля можно было зайти в одну из наших южных баз.

Море успокоилось, было тихо. Но вот раз, второй легла на воде рябь, изменившая ее цвет: начал задувать зюйд-вест. Примерно к восьми часам ветер усилился до пяти баллов, меняя направление к весту. Это уже не предвещало ничего хорошего, но корабли продолжали следовать своим курсом. Когда стемнело, командир «Смышленого» донес, что корабль плохо слушается руля. Еще часа через два новое донесение: «Корабль влево не разворачивается». Погода к этому времени совсем ухудшилась, вест-норд-вест задувал уже с силой до семи баллов, на море пять баллов, поднялась пурга, снизившая видимость до одного кабельтова.

После полуночи командиру «Харькова» было приказано взять «Смышленый» на буксир.

– Идите на ют, руководите подачей буксира, – коротко бросил Мельников.

Я видел, как он весь собрался, понимая, что предстоит нам нелегкое дело, да еще в такую погоду. Ветер и снег слепили глаза, с каждой минутой увеличивалась качка. «Харьков», развернувшись, совершил маневр для подачи буксира. С первой попытки мы подали на «Смышленый» бросательные концы, но при выборке они оборвались от сильного натяжения. Пришлось делать второй заход, а на все требовалось время. Волны уже перекатывались через верхнюю палубу, качка трепала оба корабля. Мы опять подали бросательные. На «Смышленом» подхватили один из них и начали вновь выбирать проводник, закрепленный за огон стального конца.

Со «Смышленого» кто-то, невидимый из-за метели, прокричал в рупор:

– Трос показался из воды! [163]

И вдруг подошла огромная волна, оба корабля накренились в разные стороны, проводник снова лопнул, и трос плюхнулся в воду. Все дальнейшие попытки взять «Смышленый» на буксир не увенчались успехом. Лидер «Харьков» кренило до критической отметки, на юте работать стало невозможно из-за угрозы быть смытым за борт: несколько человек из готовой команды были сбиты с ног волной и получили серьезные ушибы. Командир Шегула доносил: переборки не выдерживают, вода начинает поступать в другие помещения, топит первое котельное отделение. И все-таки, благодаря самоотверженным усилиям команды, «Смышленый» продолжал двигаться своим ходом. Лишь к утру, после того, как было затоплено 3-е котельное отделение, корабль потерял ход. При ветре вест-норд-вест в десять баллов и разбушевавшейся пурге «Смышленый» был отдан на милость стихиям.

С рассветом наступила трагическая развязка. В восемь часов семь минут набежавшей волной корабль накренило на борт, и он так и остался лежать. Люди скатывались по корпусу корабля в воду, а эсминец тут же стал погружаться вниз кормой, возвращаясь на ровный киль, затем быстро пошел под воду.

На вздымающихся гребнях волн держалось множество людей. У всех, конечно, еще была надежда на спасение: ведь рядом «Харьков», он поможет! Мельников сразу отдал команду направить корабль к плавающему экипажу с наветренной стороны, чтобы бортом сгладить крутые гребни волн. Мы рассчитывали, что некоторых из находящихся в воде крутая волна забросит на палубу, так как борт «Харькова» входил в воду, и волны перекатывались через нашу палубу. О спуске спасательных шлюпок не могло быть и речи.

Но случилось непредвиденное. Глубинные бомбы со «Смышленого» при большом дифференте начали скатываться с кормы и взрываться на глубине в опасной зоне от лидера «Харьков». От сильных гидравлических ударов у нас стали выходить из строя механизмы и приборы. После первого же взрыва из нактоуза вылетел магнитный компас, у рулевого сорвало репитер с гирокомпаса. «Харьков» с места не ушел, но и совершить до конца задуманное не удалось. После каждого взрыва на воде все меньше и меньше оставалось людей. Когда бомбы перестали рваться, на поверхности осталось всего несколько [164] человек, из них нам удалось спасти двоих краснофлотцев: сигнальщика Петра Тараторкина и артиллерийского электрика Николая Булыгина.

Более двух часов «Харьков» маневрировал в поиске людей, но спасать больше было некого. На одном из разворотов лидер на полном ходу врезался в гребень волны «девятого вала». Носовая часть не взошла на волну. Огромная масса воды прогнула палубу полубака, образовав трещину. Вертикальные подпоры палубы в кают-компании были согнуты в дугу. В Поти мы следовали только по волне, в такой жесточайший шторм идти против волны было весьма рискованно.

Да, очень сурово обошлась морская стихия с эсминцем «Смышленым» и его славным экипажем. Спасенные нами краснофлотцы Тараторкин и Булыгин после оказания им первой медицинской помощи дорисовали тяжелую картину последних минут корабля.

Не потеряв мужества, командир корабля В. М. Шегула до последнего боролся за жизнь экипажа. Плечом к плечу с ним стоял военком капитан-лейтенант Веперс. И даже тогда, когда корабль повалило на борт и стало ясно, что гибель его неминуема, боевой дух командира не был сломлен. Краснофлотцы «Смышленого» запели «Раскинулось море широко…» Никто не бросил своего боевого поста, пока не последовала команда: «Покинуть корабль!»

Тараторкин до последней минуты находился на ходовом мостике. Корабль начал уже быстро погружаться, когда он подошел к командиру и предложил ему спасательный пояс. Шегула от пояса отказался, крикнул: «Быстрей за борт, через секунду будет поздно!» Сам он остался на ходовом мостике и, очевидно, погрузился под воду вместе со своим кораблем.

Трагедия, разыгравшаяся на наших глазах, тяжелым бременем легла на весь экипаж «Харькова». Мы сделали все, что было в наших силах, но стихия оказалась сильнее людей. «Харьковчане» видели гибель товарищей, с которыми многие прежде служили на одном корабле, были связаны узами крепкой флотской дружбы. А каково было Мельникову, которому предстояло рассказать своей сестре, вдове командира Шегулы, о том, как погиб «Смышленый»? Контр-адмирал Басистый и полковник комиссар Прагер вместе с нами переживали катастрофу. Как-то особенно остро ощущалось наше одиночество среди бушующего [165] моря. Пенные буруны продолжали кипеть за бортом, усилилась снежная пурга, началось обледенение верхней палубы и орудий. Казалось, то, что происходит с нами, имеет как бы второстепенное значение. Шторм, обледенение, появление «Хейнкеля-111» – все мелко и ничтожно. Мы делали свое дело автоматически, еще не придя в себя после пережитого.

Пожалуй, один только вахтенный командир лейтенант В. С. Сысоев сумел подавить тяжелое настроение. Он, как бы почуяв, что беда может породить у экипажа вялость и безразличие, был подчеркнуто строг, подтянут и собран. Я еще раз отметил про себя, каким высоким чувством долга обладает этот молодой командир. Он часто вскидывал бинокль, внимательно всматриваясь в воздушное и водное пространство, наблюдая за расстановкой вахтенных сигнальщиков, поглядывал на картушку гирокомпаса, задавая тон всей вахте.

Шторм стал утихать, когда мы подходили к Поти.

Я не припомню другого похода, который бы с такой же силой вымотал экипаж морально и физически. «Смышленый» не выходил из головы. Но потребовалось вновь приводить корабль в порядок после той ночи – откачивать из помещений воду, восстанавливать повреждения на верхней палубе, выравнивать погнутые люки, двери и кранцы, – и людей подгонять не пришлось. Все хорошо понимали: идет жестокая война, приказ на боевой выход может последовать в любую минуту. И только там, на огневых позициях, в море, в бою, мы сможем отомстить за своих товарищей. Трагедия со «Смышленым», потрясшая нас, еще больше сплотила экипаж, мы почувствовали себя единой семьей перед лицом врага и бушующих стихий. Для меня это чувство было особенно сильным – в те дни я получил из Ленинграда письмо, написанное незнакомой рукой, в котором сообщалось о смерти родителей. Не знал я о судьбе моих остальных родственников – где они, живы ли вообще. Корабль стал для меня единственным домом, а близкими людьми – члены экипажа «Харькова». Ближе и родней их не было на всем белом свете. [166]

Походы, походы…

Вот записи из корабельного журнала тех дней.

24 марта. Из Туапсе перешли в Новороссийск. Оттуда с эсминцем «Свободный» отправились в Севастополь. Доставили 271 человека маршевого пополнения, 150 тонн флотского и 250 тонн армейского боезапаса. В тот же день вышли в Новороссийск.

27 марта. С эсминцами «Незаможник», «Шаумян», с двумя сторожевыми катерами из Новороссийска снова ушли в Севастополь, охраняя транспорт «Сванетия». Вернулись в Новороссийск 29 марта.

31 марта. «Харьков» и «Свободный», базовый тральщик «Гарпун» в составе охранения транспорта «Абхазия» вышли из Новороссийска в Севастополь. На Инкерманских створах были обстреляны артиллерией противника.

2 апреля. Лидер «Харьков» и эсминец «Свободный», стоя в Северной бухте, вели огонь по артбатареям противника. Три батареи подавлены. Личный состав лидера получил благодарность от комфлотом.

3 апреля. Вышли с эсминцем «Свободный» из Севастополя в Туапсе, охраняя транспорт «Абхазия». Перешли из Туапсе в Новороссийск 6 апреля.

8 апреля. Очередной выход в Севастополь. Снова совместно с эсминцем «Свободный» конвоируем транспорт «Абхазия». Вышли из Новороссийска в 19 ч. 40 мин. На переходе морем дважды подвергались ударам авиации.

Эта ночь запомнилась особенно хорошо. В Севастопольскую бухту входили около трех часов. Темень была такая, хоть глаз выколи. Мельников, имея приказание оперативного дежурного швартоваться к стенке артиллерийских мастерских, недовольно бурчал:

– Где они? Кто мне покажет?

И, убедившись, что без помощи буксиров нам к причалу не подойти, заказал их. Но диспетчерский пункт ответил, что буксиров нет. Ничего не оставалось, как швартоваться самостоятельно. По авралу старшим на баке был помощник командира Веселов. С ним у нас надежная телефонная связь. Он должен был докладывать о расстоянии до стенки, поскольку с мостика едва можно было различить носовую часть корабля.

Сначала все шло хорошо. Веселов докладывал: «До стенки шестьдесят метров… пятьдесят пять… пятьдесят…» И вдруг: «До стенки двадцать метров!» Мельников [167] мгновенно дал самый полный назад. Но было поздно. Корабль, двигаясь по инерции, косо ударился форштевнем о причал. В результате нижняя часть форштевня загнулась вправо и получила повреждение обшивка корпуса. Начали разбираться, как все произошло, и оказалось: Веселов принял за урез причала светлую приземистую стену артиллерийских мастерских, а когда увидел причал, то доложил о двадцати метрах.

После подъема флага захожу к Мельникову. Он что-то пишет за столом. Вид усталый, ясно, не ложился, переживает повреждение. Приглашает меня сесть, и я, пытаясь его успокоить, докладываю, что Вуцкому удалось договориться о присылке двух сварщиков, так что за несколько часов корпус вновь будет загерметизирован. А в Туапсе за пару суток сделаем себе такой же форштевень, как был прежде.

Лицо Мельникова проясняется. Вдруг – резкий телефонный звонок прямой связи со штабом Севастопольского оборонительного района. В трубке раздается бодрый голос заместителя начальника штаба СОР капитана 1-го ранга Андрея Григорьевича Васильева:

– Пантелеймон Александрович! Поздравляю с благополучным прибытием в Севастополь! И рад поздравить вас, боевого командира, с награждением орденом Красного Знамени. Прошу сейчас же к нам, комфлотом вручит вам орден.

Мельников, чуть растерявшись, благодарит и переводит на меня взгляд, в котором я читаю сомнение: достойно ли принимать орден после сегодняшнего ночного происшествия? Чтобы развеять сомнения, я горячо поздравляю его с первым боевым орденом. Награждение командира – это признание заслуг всего экипажа. Затем спешу заказать командиру катер на берег и, когда он отплывает, тороплюсь с радостной новостью на причал к носовой части корабля, где уже полным ходом идет работа.

Тесной группкой на стенке стоят Вуцкий, Веселов, боцман Штепин. Боцманская команда обеспечивает спуск и подъем беседок, в которых со своим хозяйством разместились сварщики. Весть о награждении командира производит впечатление – Вуцкий и Штепин откровенно рады. Веселов, конечно, тоже рад, но почему-то краснеет и смущается, считая, видимо, что его оплошность испортила командиру праздник. Видя это, Вуцкий авторитетно заверяет: [168]

– Не дрейфь, к ужину будет все в порядке. Считай, тебе сегодня повезло!

И в самом деле, несмотря на то, что работы приходилось несколько раз прерывать из-за налетов вражеских самолетов и артиллерийского обстрела, к ужину корпус корабля был загерметизирован.

Командир, вернувшись со штаба базы, первым делом поинтересовался ходом ремонта. Он все еще хмурился, но при виде сияющих лиц экипажа, постепенно начал оттаивать. А когда после окончания работ лично осмотрел корпус, то и вовсе повеселел.

– До Кавказа дойдем при любой погоде! Пригласите от моего имени на ужин рабочих, они славно потрудились.

Однако, как только горнист сыграл сигнал: «Команде ужинать!», или, как в шутку моряки называли, «бачковую тревогу», и к камбузу потянулись изо всех кубриков краснофлотцы с бачками, по базе объявили воздушную тревогу. Всех как ветром сдуло. Одни оставляют бачки возле камбуза, другие прямо с бачками летят на боевые посты.

– Проклятая немчура! Не даст спокойно кусок хлеба проглотить! – ругается кок Василий Дудник и, в сердцах бросив черпак на оцинкованный стол, в белом фартуке и колпаке бежит к своей пушке отражать атаку фашистских стервятников.

9 мая. Лидеры «Харьков» и «Ташкент» вышли из Поти и форсированным ходом направились в Феодосийский залив для обстрела вражеских войск в районе Таш-Алчин.

10 мая. Возвращаемся в Новороссийск и, пополнив боезапас, снова выходим в море для обстрела вражеских войск в районе мыса Чауда и Дуранде.

12, 13, 14 мая. В Феодосийском заливе ведем обстрел вражеских войск и боевой техники в районах: Таш-Алчин, Хаджи-Бай, Кинчак, совхоз «Кенегез» и по перемычке у озера Узунларское.

Как видно из записей, многим кораблям, и «Харькову» в том числе, пришлось вести боевые действия у побережья Керченского полуострова. Это отнюдь не означало, что защитники Севастополя стали меньше нуждаться в помощи с моря. Из сводок мы узнаем, что после [169] наступления, предпринятого противником утром 8 мая, Крымский фронт был прорван и наши войска начали отходить на восток в направлении Камыш-Буруна и Керчи. Все попытки организовать наступление наших войск одновременно из района Севастополя и из района Керченского полуострова не увенчались успехом. Правда, наши позиции у Севастополя были улучшены, однако отбросить врага, имевшего подавляющее преимущество в авиации и танках, не удалось. И вот теперь гитлеровцы предприняли новый натиск. А корабли эскадры всегда там, где трудней всего. Нашим войскам требовалась срочная огневая поддержка, поэтому мы торили из ночи в ночь морскую дорогу в район Феодосийского залива.

Благодаря стараниям моряков Новороссийской базы, главным образом подводников, мы, как правило, находили в прибрежной полосе хорошо подготовленные огневые позиции. Подводные лодки выводили нас точно на огневую позицию, где еще со времени высадки десанта были выставлены буи. Это во многом облегчало нашу задачу, экономило ночное время, которого с каждым днем становилось все меньше и меньше – как-никак середина мая.

Вернувшись в Новороссийск днем 14 мая, мы обратили внимание на то, что из базы в этот день ни один транспорт с грузом не ушел в Керчь.

– Неужели прекратили отправку грузов? Видно, плохо там дело, – высказал предположение наш комиссар Алексеенко. – Значит, враг теснит нас из Керчи…

…Ночью лидер «Харьков» вновь отправляется к побережью Керченского пролива. Теперь уже ни для кого не секрет, что своим огнем мы прикрываем отходящие войска Крымского фронта. Стреляем всю ночь, пока есть боезапас, а в предрассветной мгле возвращаемся в Новороссийск. Лидер оказался последним кораблем, обеспечившим артогнем Крымскую армию. Больше в район Керчи «Харьков» не ходил. Советские войска были вытеснены с Керченского полуострова, что значительно ухудшило общую обстановку на юге. В Крыму оставался непокоренным один Севастополь. И вновь каждый черноморец задавал себе вопрос: что будет со славной черноморской цитаделью? [170]

«Желаем счастливого плавания!»

В конце мая и в начале июня основным нашим маршрутом снова стал Севастополь – Новороссийск. Я уже говорил, что относительное затишье на суше у стен Севастополя, связанное с переброской отсюда вражеских войск на Керченский полуостров, никоим образом не отразилось на обстановке на морских путях. Наоборот, противник сосредоточил все свои усилия на борьбе с нашими конвоями, понимая, что они – единственный источник жизнеобеспечения обороны города. С каждым днем фашисты увеличивали арсенал средств борьбы с транспортами и сопровождающими их военными кораблями. Авиация, береговые батареи, минные заграждения, торпедные катера – все без исключения использовалось в блокаде Севастополя с моря. Черноморский флот нес неизбежные потери, особенно в транспортных тихоходных судах. Каждый прорыв в Севастополь рассматривался теперь как самостоятельная боевая операция. Грузы, оружие, боеприпасы, не говоря уже о маршевом пополнении, отправлялись только на боевых быстроходных кораблях.

Утро 18 мая застало нас где-то у параллели Керченского пролива. Курс – Севастополь. Погода ненастная, пасмурная, и на ходовом мостике все сходятся на том, что сегодня нам повезло: избежим ударов авиации. Примерна с этого места мы уже не можем рассчитывать на прикрытие наших «ястребков» – дальше, если погода ясная, приходится в открытую идти на виду у противника, захватившего побережье Крыма. Надежда одна: собственное вооружение, скорость хода и мастерство командира корабля. Так что непогода прикрывает нас и с суши.

И все– таки один из торпедоносцев нас обнаруживает. Сразу ощетинились зенитные батареи, затрещали, выплевывая из стволов огненные клинышки. Работают зенитчики сноровисто и точно, уверенно и невозмутимо. А на подмогу вступает и главный калибр, кладет дымное облако разрыва прямо по курсу самолета. Но, атаковав неудачно, фашист не отказывается от повторных попыток, заходит вновь и вновь. Однако и наш огонь настолько плотный и прицельный, что нервы у гитлеровца сдают и он отваливает к берегу…

Туман, помогавший нам на переходе, помешал с ходу войти в Севастопольскую бухту. Пришлось повременить, [171] пока он рассеется. Неподалеку показалась подводная лодка Л-23. Это не было неожиданностью – наши подлодки тоже использовались для перевозки в Севастополь людей, горючего, боезапаса. Конечно, даже самые крупные из них могли взять не так уж много груза, но каждая тонна бензина или снарядов нужна была защитникам города, как воздух.

Мельников перебросился несколькими словами с командиром подводной лодки. Тот сообщил, что идет в Севастополь с продовольствием.

– Долго ли туман простоит? – спрашивают с лодки Мельникова.

– Безветрие, черт возьми! – ругается Мельников, хоть это не в его привычке.

Оправдывает командира яростное желание поскорее прорваться в город и разгрузиться. Бойцы маршевого пополнения и шестьдесят четыре тонны боеприпасов крайне необходимы на переднем рубеже.

Лишь к следующему утру видимость улучшилась, и «Харьков» вместе с подводной лодкой стал входить в базу. Тотчас береговая батарея противника, расположенная в районе селения Кача, открыла огонь. Засвистели осколки. Вскрикнул и осел на палубу раненый краснофлотец боцманской команды Александр Колчин. Поврежденным, правда, незначительно, оказался корпус корабля, вышел из строя мотор одного из торпедных аппаратов. Но к нам на помощь уже мчались торпедные катера, ставившие дымовые завесы. Им помогал самолет МБР-2. Заговорили батареи нашей береговой обороны, вступив в дуэль с вражеской артиллерией.

На этот раз мы прорвались в Севастополь с минимальными потерями.

Над городом даже днем стоит красное зарево. Противник засыпает Севастополь снарядами. Не умолкает канонада. Над гаванью постоянно вспыхивают воздушные бои. Не успели ошвартоваться, как на причал уже перекинуты сходни, начинается высадка маршевого пополнения. Одновременно по наклонным доскам спускаем на причал доставленный боезапас. Еще не покинули корабль красноармейцы, как с кормы начинается посадка раненых и эвакуируемых. Высадка и посадка, разгрузка и погрузка доведены до совершенства. Да иначе и нельзя. Начиненный, как говорится, под завязку взрывчаткой, корабль представляет собой пороховую бочку среди [172] пожара. Но наши артиллеристы успевают еще сделать несколько артналетов по вражеским позициям.

Не дожидаясь темноты, покидаем Севастополь, конвоируя транспорт «Грузия», имеющий на борту около семисот человек раненых и триста тонн груза. Курс – Туапсе. Оттуда вернемся в Новороссийск за новым маршевым пополнением и грузами. И снова в прорыв к Севастополю.

О том, что противник намерен предпринять очередной штурм города, мы узнали 4 июня в Новороссийске, когда стояли под загрузкой боеприпасами. Приемка предстояла немалая, а тут, как назло, получилась задержка с подвозом. Вообще в Новороссийске это случалось крайне редко, и я, признаться, не припомню второго такого случая, когда бы просто так, из-за чьей-то невнимательности или забывчивости, нарушились погрузочно-разгрузочные работы. К этому вынуждали только крайние обстоятельства. Почему же нет машины с зенитным боезапасом для корабля?

На юте нервничает Навроцкий, то и дело поглядывая на часы; время у нас ограничено, к Севастополю мы должны подойти так, чтобы успеть разгрузиться в темноте. Со стенки причала спускается по сходне наш военком – только что с командиром лидера они ходили в штаб и политотдел базы.

– Что твои орлы скучают на причале? – спрашивает у Навроцкого.

– Да вот с машинами затор, а время не ждет.

– Не горюй, артиллерист! Командир задержался в штабе специально по этому вопросу. Будь спокоен, без зенитного боезапаса не уйдем.

И тут же делится с нами последними новостями:

– Есть данные, что немцы вот-вот начнут новый штурм. Вторую неделю они ведут усиленный артиллерийский обстрел города. Зверски бомбят порт. Такой длительной и мощной артподготовки еще никогда не было. Так что без полных норм боезапаса сейчас туда и носа не покажешь.

Едва Емельян Филимонович успел об этом сообщить, как командир зенитной батареи лейтенант Беспалько выкрикнул:

– Машины с боезапасом!

На корабле и на стенке все пришло в движение. Снаряды потоком поплыли в погреба, чтобы аккуратно разместиться [173] на стеллажах. Принимаем боезапас, располагаем в кубриках маршевое пополнение. На причале за погрузкой следит флотский командир Виктор Дмитриевич Быстров, представитель базы. Когда бы мы ни осуществляли погрузки и выгрузки, Быстрое всегда на причале. Казалось, этот человек никогда не отдыхает. Все у него готово, все продумано. На самолеты противника, появляющиеся над Новороссийском с апреля месяца, он не обращает ни малейшего внимания. Мы с Быстровым сдружились. Сначала поводом к этому были служебные дела, а после войны стали дружить семьями. У Виктора Дмитриевича незаурядная биография. В комсомол он вступил еще в 1919-м, а в партию – в 1925 году. Участвовал в гражданской войне, был курсантом первой военной объединенной школы имени ВЦИК. Дважды стоял в карауле у квартиры В. И. Ленина. В 1922 году по ходатайству ЦК РКСМ вместе с группой кремлевских курсантов был переведен во флот. Служил на Балтике и Черном море, плавал на многих кораблях, затем его перевели в штаб.

В период Великой Отечественной войны Быстрое участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Новороссийска. Был в составе десанта на Мысхако, где получил два ранения. Затем принял должность военно-морского коменданта косы Чушка на Керченском полуострове. В декабре 1943 года Виктора Дмитриевича снова перебросили на Балтику, где он участвовал в десанте на Куришгофской косе, был на командной должности в Либавском гарнизоне. Службу закончил на Черном море, ушел в отставку в звании полковника, кавалером семи боевых орденов.

Не было, наверное, случая, чтобы Быстров лично не проводил уходящие в Севастополь корабли. Однажды, придя в Новороссийск, мы увидели на причале человека с забинтованной головой. За повязками трудно было узнать нашего неутомимого Быстрова. Он рассказал, что во время очередного массированного налета вражеской авиации получил осколочное ранение в голову, но после оказания медицинской помощи остался на причале, поскольку под загрузкой стояли корабли, державшие курс на Севастополь.

Вот и нас проводил Быстров. «Харьков» отошел от причала и, круто развернувшись, направился к выходу из гавани. Едва форштевень пересек линию боковых [174] ворот, командир отделения сигнальщиков Евгений Чернецов доложил на мостик:

– На посту сигнал лидеру «Харьков»: «Желаем счастливого плавания!»

– Ответьте: благодарим! – откликается Мельников.

И вот, казалось бы, привычный сигнал, сопровождающий нас каждый раз, когда уходим в Севастополь, но как радостно видеть его! Значит, за нас волнуются на берегу, верят в наше благополучное возвращение?

День выдался погожим. Черноморское лето властно вступало в свои права. Легкий приятный ветерок обдавал прохладой и свежестью. За долгую зиму и холодную ненастную весну мы отвыкли от солнца и ясного горизонта. В мирное время плавать в такую погоду одно удовольствие, но теперь… Сигнальщики во главе с лейтенантом А. М. Иевлевым на мостике – каждую минуту можно ждать непрошенных «гостей»!

Лейтенант Иевлев мне как-то по особому симпатичен. Характер у него тихий и застенчивый, делает все незаметно и добросовестно. В походе он всегда находится на мостике, подавая пример бдительности, и сигнальщики лидера равняются на своего командира. Ни разу еще вражеская авиация не застала лидер врасплох.

Иевлев опускает бинокль и, перехватив мой взгляд, качает головой:

– Ну и погодка! Так и шепчет: смотри в оба, не забывай о «воздухе».

Значит, думаем мы об одном. И не только на мостике. У кормового 130-мм орудия старшина Дмитрий Заика уложил на матах дистанционные гранаты и шрапнельные снаряды. На них мелом обозначены цифры: 1, 2, 3.

– Меню из трех блюд? – спрашиваю у старшины.

– Так точно! – откликается на шутку Заика. – А если мало будет, то можно расширить. Всегда найдем, чем попотчевать «гостей».

До ужина на корабле сохраняется боеготовность № 2. Погода не изменилась. Воздух столь прозрачен – на расстоянии шестидесяти миль справа по курсу можно различить вершины Крымских гор. После ужина на юте собирается немало людей. Здесь не только «харьковчане», но и много красноармейцев из маршевого пополнения. Никому не хочется сидеть в душном кубрике. Как обычно, моряки и красноармейцы знакомятся, показывают друг другу фотографии родных. Ни у меня, ни у Веселова [175] как-то не поворачивается язык сказать об организации выхода на верхнюю палубу. О порядке напоминает грянувший сигнал боевой тревоги. Самолеты противника в воздухе!

Со стороны Крымского побережья приближается пока еще едва заметный самолет-разведчик. Он явно намеревается сблизиться с нами, не спеша сокращает дистанцию, но держится на большой высоте, вне досягаемости огня лидера.

Кружит он минут двадцать, высматривая наш курс и тип корабля, затем удаляется. Боевой тревоге дан отбой, но, понятно, ненадолго. После захода солнца Иевлев докладывает:

– Пятерка «юнкерсов» на корабль!…

– Не зря тебе погода шептала… – успеваю напомнить лейтенанту его же слова.

Не отнимая бинокля от глаз, он подтверждает:

– Не зря, не зря… Теперь слово за артиллеристами.

А от дальномерщика Сергея Семенкова так и сыпятся доклады о дальности и высоте. Мельников переводит ручку телеграфа на «самый полный ход». Все его внимание на самолетах. Главное – не упустить мгновение, когда из-под брюха «юнкерса» покажутся бомбы, чтобы дать команду на руль. Мы с Иевлевым занимаем места на крыльях мостика, готовые в нужный момент предупредить командира о наиболее угрожающем самолете. Наступают минуты предельного напряжения. Корабль один на один с атакующим противником.

В монотонный рев моторов вдруг пронзительно врезается залп зенитной батареи. Но вражеские летчики демонстрируют нам свои «крепкие нервы» – самолеты, не меняя направления, упрямо идут на снижение. В стрельбу включились зенитные автоматы, корабль вздрогнул от залпа носовых орудий главного калибра.

Трассы автоматных очередей прошивают задымленное небо, стараясь достать головной самолет. Несмотря на оглушительный грохот, слышится нарастающий свист бомб – не выдержав плотного прицельного огня, противник начинает бомбометание. По незамедлительной команде командира корабль круто уклоняется вправо. Смерчи воды вздыбливаются где-то за кормой, спиной чувствуем несильный удар взрывной волны. И вдруг в передней части фюзеляжа только что отбомбившегося головного самолета вспыхивает яркая искра. Вслед за этим [176] самолет выпускает дымный шлейф и резко идет на снижение. Летчик пытается дотянуть до берега, но не успевает – кабельтовых в двадцати от корабля врезается в спокойную гладь моря.

Сигнальщики, ликуя, докладывают об этом Мельникову, но сейчас ему не до того – бомбы начинают сыпаться с двух следующих самолетов. Прицел их, правда, сбит предыдущим маневром, и бомбы падают далеко за кормой. Однако не израсходовали бомбозапас еще два оставшихся «юнкерса». Они повторяют маневр своих предшественников.

Потеря самолета ничуть, казалось, не отрезвила фашистов. И Мельникову дважды пришлось уклоняться от бомб. Последняя чуть было не угодила в корабль – упав близко за кормой, она вызвала сильную вибрацию палубы. И тут же мы, к своему счастью, увидели, что за последним самолетом потянулся сперва едва видимый, но с каждой секундой все ширящийся и удлиняющийся дымовой хвост. На зенитной батарее и верхних боевых постах оглушительно кричали «ура!» Орудия смолкли, и все мы смотрели в бинокли, пытаясь определить: упадет самолет в воду или дотянет до суши? Но он продолжал удаляться к берегу и скоро исчез из поля зрения.

Можно представить себе, с каким энтузиазмом мы зашли в Севастополь, а потом, разгрузившись и приняв на борт раненых, возвращались в Новороссийск.

Особенно радовался наш комиссар Алексеенко. Во время боя он находился на зенитной батарее Беспалько и теперь с восторгом рассказывал о быстрых и точных расчетах командира батареи, о том, как старшины орудий Иван Голубев и Виктор Шейн со своими расчетами сумели обеспечить кучную стрельбу по головному самолету и, добившись успеха, заработали с такой быстротой и ловкостью, что нельзя было не залюбоваться ими. Он признался, что едва сдержал себя, чтобы не броситься обнимать зенитчиков, когда был сбит первый самолет. Его удержали лишь продолжавшиеся атаки. И неважно, кто именно попал – ведь, судя по трассам, автоматные батареи Пасенчука и Трофименко вели не менее прицельный огонь – главное то, что и последний воздушный пират получил свое.