Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Невдалеке прогрохотала серия бомб, не причинив [148] нам особого вреда. Зато в непосредственной близости от крейсеров и эсминца «Бодрый» бомб упало столько, что корабли почти не были видны за вздыбившимися фонтанами воды. Казалось, водяные столбы, вопреки всем законам земного притяжения, стоят необыкновенно долго, и никто не был уверен, увидим ли мы вновь целыми наши корабли, когда фонтаны опадут. Но они опускались, а корабли отряда под радостные возгласы всех присутствующих на мостике продолжали нестись к Севастополю, упрямо рассекая неспокойную воду. Вокруг стоял сплошной гул зенитной стрельбы, беспрестанно ухали бомбы и над водой стелился ядовито-желтый дым. Но вот боезапас вражеских самолетов иссяк, они стали уходить, стихла стрельба корабельной артиллерии. И сразу стала отчетливо слышна дуэль нашей береговой артиллерии с артиллерией противника. Наши артиллеристы пытались огнем заставить замолчать фашистскую артиллерию, расположенную с таким расчетом, чтобы вести огонь по нашим кораблям на подходах к городу и обстреливать севастопольские бухты.

Вскоре показалась новая группа самолетов. На этот раз они стали сбрасывать бомбы, внезапно появляясь из-за облаков. Стрельба кораблей возобновилась.

«Харьков», оставаясь во главе отряда, почти непрерывно вел зенитный огонь. Автоматчики зенитного расчета и пулеметчики старшины Павла Демина – Иван Черняков, Константин Туркин и Азимов, казалось, срослись со своими орудиями. В самый разгар боя я обратил внимание, с какой быстротой командир носовой автоматной группы интендант 3-го ранга В. З. Пасенчук дает целеуказания командирам и с какой слаженностью работают расчеты автоматов. Мгновенно открыли огонь по самолету, идущему на лидер справа, затем, как бы передав его кормовой группе автоматов старшины Трофименко и 76-мм батарее Беспалько, перевели огонь на вынырнувший из-за туч самолет, идущий на лидер слева. Едва батарея открыла огонь, как от самолета отделились бомбы. Докладываю командиру:

– Бомбы слева сорок пять!

Командир незамедлительно отдает команду на руль старшине Потехину, корабль резко отворачивает влево, описывает так называемый коордонат и снова ложится на прежний курс. Мы уклоняемся от четырех авиабомб, цепочкой упавших справа по борту на расстоянии около [149] полукабельтова. Корпус корабля сильно вздрагивает, на какое-то мгновение замедляется ход, но тут же лидер, справившись с перегрузками, с прежней скоростью продолжает маневр.

Воздушные атаки следуют одна за другой. «Харьков», увернувшись от бомб на повышенных ходах, вскоре оторвался от других кораблей и оказался севернее Инкерманских створов. На мостике появился обеспокоенный Телятников – наше отклонение затрудняет вход в базу. Однако при совместном плавании мы не можем без распоряжения флагмана изменить курс. Приказание от флагмана поступило тут же – на крейсере «Красный Кавказ» взвился сигнал: «Лидеру «Харьков» прорываться в Севастополь головным!» Мельников, ответив сигналом «Ясно вижу, понял!», дал самый полный ход. Корпус лидера едва заметно дрогнул, корабль начал набирать скорость и с поворотом направо выходить на Инкерманские створы. Стремительно приближались боковые ворота. Здесь нас ждали новые испытания: лидер попал в зону обстрела береговых батарей противника.

С мостика мы увидели падение вражеских артиллерийских снарядов слева на траверзе в расстоянии около полукабельтова. Значит, первый залп был недолетным. По лидеру огонь вела батарея с мыса Лукулл – это мы точно установили по вспышкам на втором залпе. На какое-то время лидер оказался в весьма невыгодном положении – левый борт был полностью открыт для противника. Первым делом с верхней палубы ушли в кубрики морские пехотинцы: осколки роями свистели вокруг.

Учитывая, что первый залп противник хорошо положил, правильно выбрав угол упреждения на ход корабля, Мельников тотчас принял решение: резкими изменениями хода не дать врагу пристреляться. Ранее ни одна инструкция не предусматривала маневра уклонения способом изменения ходов на одном курсе. Это было результатом опыта, добытого в ходе боевых действий. Впервые Мельников обратил внимание на возможность подобного уклонения в бою под Констанцей, когда у лидера из-за повреждений временами изменялся ход, от чего резко снизилась точность стрельбы вражеской батареи. Этот урок не ускользнул от пытливого взгляда Мельникова. Теперь же командир вполне сознательно применил его в бою. Снаряды ложились то впереди по курсу, то по корме, с абсолютной [150] точностью по прицелу. Мы избежали прямого попадания только благодаря находчивости командира.

В критический момент торпедные катера, высланные штабом СОР в район Константиновского равелина, пытались прикрыть нас дымовой завесой. Однако к тому времени мы успели проскочить боковые ворота и, кроме того, дымзавесам не совсем благоприятствовало направление ветра. А от огня батарей противника, установленных на Мекензиевых высотах, они и вовсе не могли прикрыть, хотя для следующих за нами кораблей дымзавесчики все же снизили эффективность артобстрела с Лукульско-Качинского направления.

Пройдя боковые ворота сквозь грохот разрывов бомб и артснарядов, лидер «Харьков» на полном ходу устремился к месту швартовки – Артиллерийской пристани. Вслед за нами один за другим входили остальные корабли отряда и, рассредоточиваясь, сразу швартовались к указанным им причалам, расположенным в Северной бухте. Комфлотом Ф. С. Октябрьский не зря выбрал именно эту бухту, поскольку противник рвался захватить ее в первую очередь, а корабли могли своим огнем поддержать защитников города. С этой целью крейсер «Красный Кавказ» ошвартовался у причала Сухарной балки, эсминцы «Бодрый» и «Незаможник» у Клепальной балки и лишь крейсер «Красный Крым» зашел в Южную бухту и ошвартовался у Каменной пристани.

Шумно прощались морские пехотинцы с экипажами кораблей. Вокруг раздавались возгласы напутствия:

– Гоните фашистских гадов! Бейте их по-черноморски! Пусть навеки запомнят Севастополь!

Пришло время прощаться и нам с Головиным. Мы крепко обнялись. Оба хорошо понимали, что предстоит впереди, и потому хотели, чтобы эти минуты прощания стали залогом нашей новой встречи. За время перехода в Севастополь я увидел в капитане Головине нового для себя человека, совсем не похожего на того веселого, добродушного молодого курсанта, которого я когда-то знал. Теперь это был истинный командир, закаленный в боях, суровый к себе и заботливый по отношению к бойцам. Я видел, как верили в него подчиненные, и это искренне радовало меня. Неизменной в Леониде осталась прежняя доброжелательность к людям и его всегдашняя готовность откликнуться на доброту, на чуткое слово товарища. Наконец, он тоже сбежал по сходням на причал и бросился [151] догонять батальон, повзводно уходивший в сторону города. Я долго смотрел ему вслед…

Как потом я узнал, Головин храбро сражался со своим батальоном вплоть до июньских боев 1942 года, пока не получил тяжелое ранение. Полтора года пришлось ему лечиться в госпиталях, перенести несколько серьезных операций. Лишь к концу сорок третьего года капитан Головин снова встал в строй. Из семи боевых орденов, полученных за время войны, три – за Севастополь. Тридцать лет он отдал беззаветному служению на флоте.

Успешный прорыв отряда кораблей в светлое время суток с подкреплением для осажденного города привел противника в ярость. Ни один корабль не получил сколь-нибудь серьезных повреждений. Несколько человек из числа верхних боевых постов были легко ранены да корпуса некоторых кораблей получили незначительные повреждения. На «Харькове» вообще никто из людей не пострадал, лишь несколько нефтяных ям дали небольшую течь. Командиры кораблей показали себя блестяще – в сложнейших условиях проявили выдержку, находчивость, высокое искусство управления кораблем. Комфлотом по прибытии в Севастополь объявил от имени Военного совета благодарность всему личному составу отряда кораблей.

Зато противник неистовствовал. Как только корабли ошвартовались, начался интенсивный обстрел тяжелой артиллерией всей акватории Северной и Южной бухт. По заявке штаба СОР мы сразу открыли ответный огонь по боевым порядкам противника. Теперь в полный голос заговорил главный калибр. С небольшими перерывами стреляем до вечера. Об усталости никто не думает, хочется одного – как можно больше снарядов выпустить по врагу.

С рассветом артиллерийская дуэль возобновилась. Методичным обстрелом Северной и Южной бухт противник пытался заставить наши корабли покинуть Севастополь и тем самым прекратить артиллерийскую поддержку защитников города. Однако в ответ корабли лишь усилили огонь.

Особенно напряженным был день 22 декабря. Мы беспрестанно стреляли по вражеским войскам в районе Бельбекской долины, Дуванкоя, Мекензиевых высот, Черкез-Кармена, а также обстреливали дорогу между Верхним [152] и Нижним Чоргунем, по которой двигались войска и техника противника.

По возвращении из штаба СОР Мельников познакомил меня и комиссара с общей обстановкой под Севастополем. Крайне напряженная ситуация сохранялась в 4-м, северном секторе. Стремясь во что бы то ни стало прорваться к Северной бухте, фашисты бросали в бой все новые и новые резервы. Доставленные «Харьковом» морские пехотинцы во главе с комбатом Л. П. Головиным и военкомом Г. И. Глушко сегодня утром вступили в бой в составе 8-й бригады морской пехоты, действующей на главном направлении удара противника между селениями Дуванкой и Аранчи. 79-я бригада морской пехоты под командованием полковника А. С. Потапова была направлена на прикрытие стыков 3-го и 4-го секторов обороны.

– Мы прибыли весьма своевременно, – продолжал Мельников. – Враг жмет, не считаясь с потерями. В окопах дело часто доходит до рукопашной. Военный совет вызвал из Туапсе корабли и транспорты с 345-й стрелковой дивизией. Пока подойдет подкрепление, защитникам города будет особенно нужна артиллерийская поддержка. Поэтому все корабли, находящиеся в Севастополе, остаются на своих местах для осуществления огневой поддержки.

И мы стояли! За весь период обороны нам еще не приходилось вести столь интенсивный и продолжительный огонь по противнику. Количеству заявок, поступающих по телефону от флагманского артиллериста, уже был потерян счет. Никто не помнил, сколько воздушных атак мы отразили за эти три декабрьских дня. Ни у кого не было времени ополоснуть лицо водой и побриться. «Харьковчане» быстро заросли щетиной, их лица потемнели и на холодном ветру приобрели багровый оттенок. С момента выхода из Туапсе никто не отдыхал, если расчетам удавалось часок передремать в кубрике, считалось, что повезло. Люди совершали то, что в мирное время казалось бы невозможным. Командир и комиссар часто обходили орудийные расчеты, поддерживали, подбадривали людей.

Подходим к 130-мм орудию старшины Дмитрия Заики. В стрельбе перерыв, но расчет остается на месте, знают: через минуту-другую вновь придется стрелять.

– Как вы тут, не замерзли на ветру? – спрашивает Мельников. [153]

За всех отвечает Заика:

– Никак нет, товарищ командир. Греемся у печки системы «харьковчанка». Работает на пороховом топливе. – И он указывает на ствол орудия с почерневшей от беспрерывной стрельбы шаровой краской.

Довольный находчивостью старшины, Мельников ладонью касается ствола и тут же поспешно одергивает руку – ствол раскален. Раздается взрыв хохота. Смеется и Пантелеймон Александрович. Хорошо, что командир и комиссар понимают шутку, ведь не зря говорят: «Шутка-минутка, а заряжает на час».

В бухте стоит непрерывный грохот. Стреляем мы, стреляют другие корабли. По корабельной радиосети стараемся чаще передавать результаты стрельбы – это тоже подбадривает людей. Поэтому я стараюсь почаще заглядывать к Иевлеву, чтобы поскорее передать экипажу хорошие вести.

Посеревший лицом Иевлев улыбается и, не снимая наушников, сообщает:

– Корпост передал: стрельба идет успешно. Только что взорваны две машины с боеприпасами и рассеяно подразделение пехоты.

Навроцкий с разрешения командира корабля передает по артиллерийской связи радостную весть комендорам. В ответ – громовое «ура!»

Вдруг командир отделения сигнальщиков Евгений Чернецов докладывает:

– Штабной катер идет к «Харькову»!

Пока мы строили догадки, кто это решил к нам пожаловать, остроглазый Чернецов определил: на катере член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Мы с комиссаром поспешили за Мельниковым на ют встретить высокое начальство.

На палубу неторопливо и спокойно, как будто в Северной бухте царит тишь да гладь, поднимается плотный смуглолицый человек с крупными чертами лица. Одет Кулаков в кожаный реглан без знаков различия.

Выслушав доклад Мельникова, он с улыбкой сообщает причину визита:

– Направился, было, в Южную бухту, вдруг слышу на «Харькове» кричат «ура»! Дай, думаю, узнаю, не самого ли Эриха фон Манштейна удалось накрыть вашим артиллеристам. [154]

В тон ему отвечает наш комиссар:

– К сожалению, товарищ дивизионный комиссар, наши успехи скромнее, но если такой случай представится, наши артиллеристы непременно им воспользуются.

Узнав истинную причину ликования комендоров, Кулаков попросил передать экипажу, что приход отряда кораблей с морскими пехотинцами и огонь корабельной артиллерии очень помогли защитникам города. Он посетил уже ряд кораблей и остался доволен боевым настроением экипажей и результатами стрельб.

– Ну как, артиллеристы, не обижаетесь, что мало приходится стрелять? По отзывам командиров частей, которые вы поддерживаете огоньком, стреляете хорошо. За это – большое спасибо!

– Что-то фашист обнаглел окончательно. Вот мы его и пытаемся остудить! – откликается кто-то.

– Верно, товарищи. Севастополь стал им поперек горла. Они думали, что овладеют им с ходу и сразу двинутся на Кавказ. А тут получился затор. Севастополь им нужен как главный перевалочный порт для снабжения армий кавказского направления. К тому же у них освободились бы завязнувшие здесь войска и не пришлось бы нести столько потерь в технике и живой силе.

Беседа принимает все более оживленный характер. Краснофлотец заряжающий Даниил Яхно интересуется:

– Верно ли, что у немецких солдат отобрали шинели и обещали отдать в Севастополе?

– Правда, – смеется Николай Михайлович. – Так им и сказали: возьмете Севастополь – получите свои шинели и горячий обед.

– А сейчас, выходит, фрицы всухомятку живут?

– Выходит, что так, – соглашается Кулаков.

– Долгонько им тогда мерзнуть под Севастополем. А многие получат не суконные, а деревянные шинели. И вместо обещанных Гитлером вилл в Крыму – два метра крымской земли…

– Товарищ дивизионный комиссар, а как на передовую попасть, в морскую пехоту? – интересуется кто-то из краснофлотцев.

Кулаков с теплотой в голосе замечает:

– Вы разве не считаете, что, придя на корабле в Севастополь, попали на передовую? Здесь и есть самая настоящая передовая!

И, как бы в подтверждение его слов, у орудия появляется [155] Навроцкий с просьбой разрешить открыть огонь – получена новая заявка на уничтожение живой силы противника.

– Вот видите, а вы говорите… В тылу не получают таких заявок, – напоследок замечает Кулаков и, проводив отцовским взглядом краснофлотцев, спешащих занять свои боевые места, покидает корабль.

…Во второй половине дня из штаба СОР поступило приказание: с темнотой быть готовыми к выходу в море. Снова предстоит нелегкий переход. К тому же перед самым выходом санитарные машины доставили на лидер двести человек раненых, в том числе тяжелых. Все кубрики и каюты комсостава превращаются в лазарет. Кроме того, мы идем не одни, а в составе конвоя совместно с эсминцем «Шаумян» – сопровождаем транспорты «Калинин», «Серов» и «Димитров» до Туапсе. Море неспокойно. Штормит. Транспорты и эсминец «Шаумян» вышли из базы несколько раньше нас и приходится их догонять. Уйдя вперед, они успели лечь на фарватер, а «Харьков» только подходил к Феоленту, когда нам вдогонку посыпались светограммы с приказанием оперативного дежурного охраны водного района повернуть конвой на обратный курс, так как на фарватере обнаружена плавающая мина. Мельников, немного поколебавшись, принял решение продолжить путь.

Вслед за светограммами примчался катер ОВРа, и невидимый в темноте посыльный в мегафон потребовал нашего возвращения. Мельников, назначенный командиром конвоя, решения не отменил.

– Если я скомандую капитанам повернуть на обратный курс, где гарантия, что транспорты не окажутся на минном поле? – объяснил он.

С катера долго и упорно добивались своего, но Мельников не сдавался, вступил в голову конвоя и повел его за собой.

Конечно, в решении Мельникова была доля риска, и если бы какой-либо из транспортов наскочил на плавающую мину, вся ответственность легла бы на командира конвоя, но расчет Мельникова был правильным: ко времени прохода транспортами перевала мину снесло сильным штормовым ветром. Наш переход окончился благополучно. Командование признало действия Мельникова верными. [156]

Потинцы встречают героев Феодосии

Приближение Нового года всегда волнительно. Прощаясь со старым годом, подводишь итоги, ведешь счет приобретениям и потерям, оглядываешься на прошлое и пережитое. Шесть месяцев уходящего года мы ведем бои с сильным и коварным врагом, за эти шесть месяцев каждый из нас испытал то, чего не довелось испытать, пожалуй, за всю предыдущую жизнь. Много потерь понес наш народ, вся страна: кровь, смерть, слезы на оккупированных врагом территориях, оставленные города, разрушенные заводы и фабрики, опустошенные колхозные нивы. Огромного напряжения от всех и каждого потребовала война. Красная Армия выстояла под Москвой, сорвала надежды гитлеровцев на молниеносную войну. Мы научились воевать с хорошо вооруженным и обученным противником, осознали главное: фашистов можно бить и побеждать. Черноморцы, прошедшие героическую оборону Одессы и двухмесячную оборону Севастополя, обрели дух стойкости и непобедимости. Шесть месяцев черноморская эскадра воюет умело и стойко, для кораблей нет непогоды, нет трудностей, которые нельзя преодолеть. Каждый корабль, каждое соединение кораблей открыло счет большим и малым победам. Неприступным оказался морской бастион – Севастополь. Каждый день его обороны – это уже была победа.

В последние дни уходящего 1941 года черноморцы вписали еще одну страницу в счет славных дел: в ночь на 27 декабря высадили десант на северное побережье Керченского полуострова, в Камыш-Буруне и у Эльтигена, а 29 декабря – в Феодосии. Лучшего подарка, чем весть об успешной высадке, нельзя и придумать. Лидер «Харьков» не участвовал в десантной операции – мы продолжали походы в Севастополь, однако вести, которые жадно ловили из уст участников похода, вселяли в нас гордость, как будто мы лично были причастны к успешной операции. Феодосийско-керченский десант – это мощный удар по противнику с юга, последовательно наносимый вслед за битвой под Москвой. Операция проводилась с тем, чтобы разгромить керченскую группировку противника и овладеть Керченским полуостровом. Естественно, что враг будет вынужден снять блокаду Севастополя, а это создаст благоприятные условия для наступления на Крым. [157]

30 декабря 1941 года из сообщения Совинформбюро мы узнали, что фашисты выбиты из Феодосии и Керчи. Сразу стал очевидным провал декабрьского штурма Севастополя. Противник вынужден был рассредоточить свои силы между Севастополем и Керченским полуостровом.

Чем больше мы узнавали подробностей о высадке десанта, чем ясней складывались в единое целое все эпизоды этой еще не виданной по смелости операции, тем большее восхищение вызывало изящество замысла и четкость проведения десанта. В Феодосию он высаживался прямо в город, где хозяйничали немцы. Зима вообще была очень суровой, с непрерывно бушующим норд-остом, который подчас весьма осложнял стоянку в порту, но и непогода не смогла сдержать моряков и десантников. В район Керчи высадка осуществлялась силами Азовской флотилии и Керченской военно-морской базы, не располагавших крупными кораблями. Целая армия высадилась с байд, рыбачьих лодок и баркасов. Между малотоннажными судами не было связи, высадка шла ночью, на неподготовленное побережье. Мы смотрели на моряков, высаживавших десант, с восхищением и тайной завистью: каждому было бы лестно участвовать в такой операции.

С высадкой десанта действия кораблей на керченском и феодосийском направлениях не приостановились. Для успешного развертывания операции требовалось постоянно поддерживать десант.

7 января 1942 года «Харьков» вместе с другими кораблями эскадры, стоявшими в Поти, встречал героический крейсер «Красный Кавказ» и его доблестный экипаж, возглавляемый командиром капитаном 2-го ранга Алексеем Матвеевичем Гущиным и комиссаром капитаном 3-го ранга Григорием Ивановичем Щербаком, моим другом и земляком.

В порт «Красный Кавказ» уже не мог войти самостоятельно. Осев кормой в воду по орудийные башни, с почерневшими от пожаров корабельными надстройками, с облупившейся от непрерывной стрельбы краской на орудийных стволах, весь израненный, он входил в порт, как честный воин, не пожалевший в бою жизни. То, что пришлось выдержать «Красному Кавказу» за последнюю неделю, ранее казалось бы вообще непосильным для одного корабля. [158]

28 декабря «Красный Кавказ» в составе отряда кораблей, приняв в Новороссийске стрелковую часть, высадил ее в Феодосии и, ошвартовавшись у внешней стороны мола, сразу же взял на себя артиллерийскую поддержку десанта. Он вышел из боя, имея повреждения и наскоро заделанные пробоины, – бой был трудный, стрельба шла прямой наводкой по вражеским батареям, по танкам и бронепоезду. Однако, вернувшись в Новороссийск, крейсер получил новое задание: срочно перебросить в Феодосию зенитный дивизион. Новороссийская база не располагала в тот момент другим кораблем, способным выполнить это задание, а зенитки были крайне необходимы в Феодосии, поскольку авиация противника имела подавляющее превосходство и могла причинить десантникам множество неприятностей.

Несмотря на сильный шторм и повреждения, крейсер благополучно достиг Феодосии и в темное время суток выгрузил орудия с тягачами и боеприпасами, но уйти до рассвета не успел. Утром его атаковали пикирующие бомбардировщики. Привезенные зенитки еще не могли помочь крейсеру, от двух десятков самолетов пришлось отбиваться своими батареями – силы были неравные. Появлялись все новые и новые повреждения, но, к счастью, крейсер не потерял ход, сумел уйти в море. Он едва дотянул до Туапсе. Корма была почти полностью в воде. Буксиры и охранение, высланные из Новороссийска, подоспели вовремя, самостоятельно из Туапсе в Поти крейсер уже не дошел бы.

В Потийский порт, ведомый мощным буксиром, крейсер «Красный Кавказ» входил под торжественные звуки духовых оркестров. На мачтах всех кораблей взвились разноцветные флажные сигналы: «Да здравствует героический крейсер «Красный Кавказ»!», «Слава героям Феодосии!» Множество людей, стоя на кораблях, стенках и причалах, кричало «ура!» отважному крейсеру.

«Красный Кавказ» стал на ремонт. В Поти я вновь встретился с Григорием Щербаком, который только что вернулся из госпиталя, и он рассказал мне о подвиге своего корабля. Выйдя из жесточайших боев, Щербак был настроен по-боевому и законно гордился участием в блестяще проведенной Керченско-Феодосийской десантной операции.

С первых чисел января ее результат не замедлил сказаться. Штурм Севастополя прекратился, противник [159] ограничился боями местного значения, будучи не в состоянии сконцентрировать значительные силы для решающего натиска. Однако в сравнении с нашими войсками он по-прежнему находился в более выгодном положении, поскольку сохранил сухопутные коммуникации, по которым свободно мог снабжать свои войска; в районе боевых действий по-прежнему имел аэродромы, где базировались значительные воздушные силы. Наступившее относительное затишье под стенами Севастополя отнюдь не облегчило жизни морякам, продолжавшим морем доставлять защитникам города боеприпасы и продовольствие. Бомбардировочная и торпедная авиации противника резко усилили воздушную разведку на наших морских коммуникациях. С апреля 1942 года в блокаде с моря гитлеровцами были задействованы торпедные катера, а несколько позднее и подводные лодки. Блокада оказалась настолько плотной, что тихоходные транспортные суда уже не могли пробиться в Севастополь и примерно с середины апреля все перевозки людей и грузов стали осуществлять исключительно боевые корабли. Словом, напряженность на морских дорогах к Севастополю резко усилилась, а наших кораблей и транспортов становилось все меньше, поскольку после боев часть из них стояла на ремонте.

От действующих кораблей флота потребовалось большое напряжение сил. Наряду с боевыми подвигами краснофлотцы, старшины и командный состав кораблей совершали подвиги трудовые. На всех кораблях были созданы специальные ремонтные бригады, выполнявшие самые сложные работы. Благодаря инициативе, находчивости и матросской смекалке, многие корабли тогда оставались в строю.

Как назло, зима и весна сорок второго года выдались суровыми, штормовыми. Досаждал злой и свирепый бора – бушующий норд-ост, способный даже наносить повреждения кораблям на стоянках. Помнится одна из январских ночей в Туапсе, когда задул норд-ост в 10 баллов. Образовавшийся «тягун» начал бить лидер «Харьков» о причал. В ту ночь на корабле никто не отдыхал, все силы были брошены на спасение лидера. Кранцы, пеньковые тросы оказались растертыми в труху, а бревна искрошены в мелкие щепки. Только к утру нам удалось отойти от причала и стать на якорь в акватории порта. Но и здесь стоянка была далеко не спокойной, крен достигал [160] 35°, и стоять пришлось с прогретыми машинами до следующего утра. В ту ночь «Харьков» не получил повреждений, а вот попавшим в такой же переплет крейсеру «Молотов», эсминцам «Бойкий» и «Смышленый» пришлось хуже. Но разве такой была единственная ночь!

Буквально через пару недель ситуация повторилась. Мы стояли в Туапсе, ошвартованные кормой к причалу. Рядом – большой транспорт. И снова неожиданно задул сильный боковой ветер. Якорь пополз, и лидер начало наваливать на форштевень транспорта. Надо было немедленно менять место, а Мельникова на корабле не оказалось – ушел в штаб базы. Срочно отдаю приказание в пятую боевую часть: экстренно приготовиться к съемке. Вскоре Вуцкий доложил о готовности и, оставив за себя заместителя, поднялся на ходовой мостик. Я был рад его появлению, чувству товарищества, проявленному в трудную минуту. Удачно маневрируя при сильном шквалистом ветре, мы благополучно отошли от нашего «опасного» соседа и стали на якорь в удобном месте. И сделали это весьма своевременно, ветер продолжал крепчать. Вскоре, обеспокоенный погодой, на корабль прибыл Мельников и, не скрою, мне было приятно ощутить пожатие его крепкой командирской руки.

Не лучшей погода оказалась и в марте. В одном из мартовских штормов погиб эсминец «Смышленый». Произошло это на наших глазах и, чтобы было ясно, в каких условиях нам приходилось плавать, расскажу о тех незабываемых сутках.

Утром 6 марта мы находились в Новороссийске. Вскоре после подъема флага получаем от командира отряда легких сил (ОЛС) контр-адмирала Николая Ефремовича Басистого приказание: готовиться к экстренному выходу в море. Срочно отдаются соответствующие распоряжения корабельным боевым частям и службам. Все буднично, все, как обычно. Не впервой мы получали неожиданные приказания и шли в поход, в бой. Видимо, и сейчас пойдем либо в Севастополь, либо в один из кавказских портов за маршевым пополнением. Никто даже предположить не мог, что нам вскоре доведется увидеть и пережить.

Мы уже развели пары, когда на корабль прибыли командир отряда Н. Е. Басистый и комиссар И. С. Прагер. Оба взволнованы и не скрывают озабоченности. Впрочем, Басистый, опытнейший моряк, герой керченско-феодосийского [161] десанта, не спешит с выводами, а просто информирует о том, что вчера вечером эсминец «Смышленый» с тремя сторожевыми катерами вышел из Новороссийска, сопровождая конвой в составе транспортов «Березина». «В. Чапаев» и тральщика «Тракторист», следовавший в Камыш-Бурун. В районе мыса Железный Рог, как и предусматривалось заданием, командир «Смышленого» капитан 3-го ранга Виктор Михайлович Шегула передал конвой командиру охранения от Керченской военно-морской базы, а сам, развернувшись на обратный курс, намеревался вернуться в Новороссийск. Вот тут-то и случилась беда – эсминец подорвался на мине. Не потеряв плавучести, корабль стал на якорь. Обо всем Шегула доложил командиру отряда.

«Харькову» следовало идти на помощь «Смышленому». Н. Е. Басистый и И. С. Прагер следовали с нами. Выйдя из Новороссийска около девяти часов, мы прибыли в район стоянки «Смышленого» через три часа и начали маневрирование на расстоянии пяти-шести миль, опасаясь минных полей.

Вообще, минная обстановка на Черном море была весьма запутанной. Минные заграждения ставили мы, ставил противник, причем фашисты недавно начали применять мины нового образца – гидроакустические. В непогоду мины срывало с якорей, волокло течениями. Карты минных полей быстро устаревали и, когда уже не отражали реальной минной обстановки, фарватеры прокладывали тральщики – шли по минным полям, образуя за собой чистые проходы. Вот и со «Смышленого» сообщили: требуются тральщики. На эсминце к тому времени вода затопила 1-ю машину и 2-е котельное отделение, но ход не был потерян – «Смышленый» вполне мог идти под одной машиной.

К пятнадцати часам из Керчи прибыли тральщики и приступили к тралению. Через три часа «Смышленый» вышел на чистую воду. Мы все с облегчением вздохнули. Особенно радовался за командира «Смышленого» Мельников. Шегула был женат на его сестре, и, конечно, наш командир переживал также и за родственника. Настали минуты и даже часы, когда все надеялись, что «Смышленый» будет спокойно отконвоирован в Новороссийск, станет там на ремонт и будет спасен. Тем более Шегула снова доложил, что в буксировке не нуждается, может идти самостоятельно со скоростью до восьми узлов. [162]

Басистый разрешил эсминцу следовать своим ходом. Этому благоприятствовала погода – был штиль. К тому же близились сумерки – время, когда торпедоносная авиация противника проявляла повышенную активность. Имея на буксире «Смышленого», лидеру «Харьков» все равно не удалось бы развить скорость больше восьми узлов, но зато, лишенный маневра, сам он мог бы стать жертвой вражеской авиации. Думается, командир отряда легких сил принял правильное решение.