Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

После подъема флага командир корабля и комиссар собрали весь экипаж, поздравили с окончанием ремонта и поблагодарили всех за самоотверженный труд. Нам предстояло выйти после обеда в море и в Днепровско-Бугском лимане встретить конвой, идущий из Николаева, присоединиться к нему и следовать в Севастополь. Командир предупредил о возможной встрече с противником, который охотился за нашими транспортами, особенно с воздуха.

К поздравлениям командира присоединился и комиссар. Он говорил об ответственности за порученное нам дело, напомнил о бдительности и постоянной готовности к бою. И не было на корабле ни одного человека, в чьем сердце слова комиссара не вызвали бы горячего желания тут же доказать всю силу ненависти к врагу. [60]

В строю боевого охранения

Николай Иванович Минаев был в приподнятом состоянии духа: первый боевой выход «Незаможника» совпал с первым самостоятельным выходом в море командира корабля. Приняв наши с комиссаром поздравления, он занял свое место на ходовом мостике. Исподволь наблюдаю за командиром: держит себя уверенно, команды отдает ровным голосом.

Море было спокойно, день солнечный. Внешне наш первый боевой выход в море не отличался от учебного в мирное время. Но это только внешне. Внимательный взгляд мог подметить, как, выйдя на верхнюю палубу, кто-нибудь из котельных машинистов или трюмных первым делом обшаривал взглядом небо и водную поверхность – нет ли самолетов противника и не показался ли перископ подводной лодки. По опыту других кораблей мы кое-что уже знали о повадках фашистских летчиков. Они атаковали наши корабли, заходя из-под солнца или из-за облаков, а самолеты-торпедоносцы – со стороны темной части горизонта, причем атаковали группой и с разных направлений.

Не исключалась возможность встречи и с подводными лодками противника.

Время от времени спускаюсь с мостика, обхожу боевые посты с тем, чтобы еще раз перепроверить ход боевой подготовки. Почти у всех орудий поочередно работают расчеты. Подхожу ко второму 102-мм орудию. Старшина 2-й статьи Яков Штейн проводит тренировки с заряжающими. Задаю несколько вопросов о причинах возможных пропусков, затем даю вводную: «Клевант {4} оборвался!» Старшина тут же отдает приказание: «Заменить клевант!» Но, увы, запасного на месте не нашлось.

– А еще собираетесь бить фашиста! Ведь случись подобное во время боя, фашист вам только спасибо скажет!

Расчет стоит, опустив головы, молча выслушивает упреки. Но окончательно подавлять людей нельзя. Говорю:

– Носы не вешать, а сделать выводы. Больше ответственности и предусмотрительности. [61]

Конечно, никто из командного состава корабля не рассчитывал, что первый выход в море пройдет совершенно гладко. Более того, именно сейчас мы старались выявить как можно больше недоделок, упущений, с тем чтобы в будущем их не повторять. Вон и комиссар Мотузко обходит расчеты, спешит на бак к орудию № 1, которым командует Леонид Сага. Я отправился на пост сбрасывания глубинных бомб. Вдруг раздался сигнал боевой тревоги. На пост поступила команда: «Большая серия, бомбы… товсь!» Пока добежал до ходового мостика, с носового орудия началась стрельба. Что случилось? Где противник? Ни в воздухе, ни на море никого нет.

Когда я взбежал на мостик, командир корабля уже прекратил стрельбу. Все присутствующие здесь находились в замешательстве, и больше всех вахтенный командир старший лейтенант Борзик. Выясняется, что двумя минутами раньше от дальномерщика поступил доклад: «Перископ прямо по курсу, дистанция сорок три кабельтовых!» Возможно, будь на месте дальномерщика кто-либо другой, а не краснофлотец Василий Шкуропат, к его докладу вахтенный командир отнесся бы с меньшим доверием. Да и доклад был сделан столь взволнованно, что Борзик не дослушал вторую его часть о большом расстоянии и поспешил объявить боевую тревогу. В результате оказалось, что мы обстреляли плывущую корягу, которая, действительно, походила на перископ.

Наконец страсти улеглись и на корабле вновь была объявлена готовность № 2. Но Борзик никак не мог прийти в себя, его звучный баритон потерял уверенные интонации, а глаза боялись перехватить насмешливый взгляд товарищей.

Комиссар попытался подбодрить Борзика:

– Первый блин всегда комом, в следующий раз подобного не произойдет. Верно?

Борзик с благодарностью смотрит на Мотузко:

– Могу в этом поклясться!

– Зато вы действовали смело, без колебаний, не побоялись взять на себя ответственность. И расчеты орудий показали, что умеют действовать быстро и решительно.

Слышавший весь этот разговор Минаев не без скрытой усмешки уточняет:

– Но все же, думается, товарищ Борзик предпочел бы открыть огонь по противнику, а не по плавающему бревну. [62]

Что и говорить, случай досадный, а причина – слабая организация не где-нибудь, а на ходовом мостике. Это все понимают и потому еще долго испытывают чувство неловкости…

Конец дня и ночь прошли без каких-либо происшествий, главное наше внимание было уделено наблюдению за воздухом и водой, отработке докладов на главный командный пункт. Наши зенитчики продолжали оставаться в состоянии повышенной боевой готовности, а орудийные расчеты проводили учения и тренировки.

Перед заходом солнца дважды появлялись в небе самолеты-разведчики противника, однако к нам они не приближались и никаких последствий мы не ощутили.

Утром в заданном месте мы встретились с конвоем, состоявшим из плавдока грузоподъемностью 5 000 тонн, который буксировал ледокол «Макаров» и буксир «СП-13». Шли они в охранении канонерской лодки «Красная Абхазия» и трех сторожевых катеров. С воздуха их прикрывали истребители. Несмотря на мощные буксировщики, скорость хода едва достигала четырех узлов. «Незаможник» обменялся позывными с канлодкой и встал в голову конвоя.

Делать большие переходы столь малым ходом нам не приходилось; еще не встретившись с противником, мы уже понимали, что для его авиации наш конвой представляет собой почти неподвижную мишень. Следовательно, чтобы сохранить жизнеспособность гражданских судов и свою собственную, главное внимание следовало обратить на противовоздушную оборону: научить зенитчиков без промедления открывать огонь по самолетам противника, быстро переносить огонь с одной цели на другую. С боевой выучкой нельзя было медлить, поэтому на всем пути до Севастополя мы при любой возможности продолжали отработку действий зенитных расчетов. С первого же похода мы почувствовали большую ответственность за сохранность конвоируемых судов, фактически лишенных оборонительного маневра.

А Николаев оказывался во все более сложном положении. Все чаще уходили из города конвои в восточные порты с заводским оборудованием, ценностями города, эвакуировалось гражданское население. Кроме «Незаможника», в конвое ходили эсминцы «Фрунзе», «Шаумян», «Беспощадный», «Бойкий», «Бодрый», «Безупречный». Уже со второго похода в Николаев начали переводиться [63] в восточные порты недостроенные крейсеры «Куйбышев» и «Фрунзе»; лидеры «Киев», «Ереван»; эсминцы «Огневой», «Свободный» и «Озорной», а также вспомогательный крейсер «Микоян» и несколько подводных лодок. Операции по переводу кораблей осложнялись тем, что они, недостроенные, до предела были загружены заводскими станками, механизмами, оборудованием. На них же эвакуировались рабочие судостроительных заводов, большинство с семьями. Такой перегруженный корабль, не имеющий своего хода, походил то ли на перенаселенный дом, то ли на плавучий завод, на котором по каким-то причинам оказались остановлены станки. Фашистским летчикам транспорты казались легкой и лакомой добычей. Самолеты-разведчики постоянно дежурили в небе, стараясь не упустить момента выхода кораблей в море. И как только им удавалось засечь появление конвоя, минут через десять-пятнадцать следовало ждать налета «юнкерсов».

В первый бой с авиацией противника мы вступили уже во время следующего похода в Николаев. Еще можно было различить тонкую полоску берега, когда мы увидели три быстро приближающихся бомбардировщика и услышали низкий, давящий на уши гул. Весь конвой сыграл боевую тревогу. Зенитные расчеты пришли в движение, обратив жерла стволов в сторону «юнкерсов». Но фашистские летчики не теряли время даром: самолеты рассредоточились и каждый начал осуществлять маневр для бомбометания. Я видел, как буквально сросся с орудием двадцатилетний комендор Фадей Арсенов, ловкий, быстрый в движениях, с прекрасной реакцией. Он и на тренировках умел с поразительной быстротой схватить цель, чтобы своевременно открыть огонь. Их зенитная пушка заговорила не раньше и не позже, чем следовало. Снаряды начали рваться под ближайшим к нам самолетом. Два других тем временем пытались атаковать конвой с разных направлений. По ним били зенитчики сторожевых катеров.

– Не достают! – командир корабля, следивший за самолетами, как и все на мостике, в сердцах ударил кулаком по поручню. – Чуть-чуть не достают!

А немецкие летчики, словно зная о возможностях наших зенитных пушек, шли как раз на такой высоте, которая обеспечивала им относительную безопасность. Но для прицельного бомбометания им следовало все-таки несколько снизиться, однако на это они не решались. [64]

Бомбы рвались в море, не причиняя нам вреда. Увидев, что прицельного бомбометания не получилось, немецкие летчики развернулись и ушли в сторону берега.

Фадей Арсенов мне потом жаловался:

– Эх, нам бы чуть помощнее оружие! Непременно хоть один, да сбили бы…

Но заградительный огонь тоже многое значил – транспорты были защищены… И все-таки после первого боя с самолетами мы чем дальше, тем внимательней стали изучать нашу противовоздушную вооруженность. К началу войны эскадра готова была вести бой с равноценным противником в дневных и ночных условиях. Предполагалось, что это будет надводный или подводный противник, но не сухопутный или воздушный. Конечно, отрабатывались и зенитные стрельбы и стрельбы по береговым целям, однако раньше подготовка такого рода занимала незначительное место в боевой подготовке кораблей.

Экипажи учились отражать атаки одиночных самолетов, идущих в горизонтальном полете. Поэтому зенитная артиллерия на первых порах оказалась малоэффективной в отражении атак пикировщиков, бомбардировщиков и самолетов, применяющих противозенитный маневр, а также в обороне от групповых налетов. Даже на новых кораблях ощущался недостаток в числе зенитных установок, не говоря уже о старых. «Незаможник» располагал всего двумя 75-мм орудиями типа «лендер», устаревших к тому времени. Не секрет, что в начальный период войны противник имел превосходство в воздушных силах, прикрытие наших кораблей истребителями было явно недостаточным, особенно когда корабли уходили в море за пределы действий нашей истребительной авиации. Там мы могли рассчитывать только на свои силы. «В таких случаях выручали умелый маневр, бдительность, умение распознать тактику противника. Но думать об усилении зенитной артиллерии мы не переставали ни на минуту. И чуть позже кое-что придумали…

До начала августа «Незаможник» ходил в строю боевого охранения. Экипаж быстро освоился с буднями конвоирования, с нелегкими условиями противовоздушной обороны. В максимально короткий срок мы, как говорится, выбрали свои слабины и скоро могли гордиться тем, что в нашем конвое не было сколь-нибудь существенных потерь. [65]

По инициативе комиссара Мотузко день на корабле начинался с прослушивания утренней сводки Совинформбюро. В эти минуты смолкали разговоры, отдавались лишь самые необходимые распоряжения. Особенно внимательно мы следили за тем, как во второй половине июля разворачивались события в полосе войск Южного фронта. 16 июля противник овладел Кишиневом, частью сил продолжал наступление на Одессу, стремясь отрезать пути отхода наших войск. Из Николаева нам приходилось проводить корабли, которые до этого базировались в Одессе, но были вынуждены уйти и оттуда. Западные порты Одесса, Херсон, Очаков оказались под угрозой захвата с суши. Главным очагом сопротивления стала Одесса.

В начале августа из приказа командующего флотом мы узнали, что наш корабль зачислен в состав отряда кораблей поддержки северо-западного района обороны Одессы. Кроме нашего эсминца в отряд вошли крейсер «Коминтерн», эсминец «Шаумян», дивизион канонерских лодок, 4-й дивизион тральщиков, 2-я бригада торпедных катеров и некоторые другие малые корабли, переоборудованные из гражданских судов. Командиром отряда поддержки был назначен контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко, комиссаром – батальонный комиссар Я. Г. Почупайло. Как только на корабле был получен приказ, стало ясно: предстоит поход в Одессу. [66]

Первые залпы по врагу

Каждый поход в Одессу в те дни для кораблей и транспортов был не прост и не безопасен. На подступах к городу скопились фашистские орды, готовые растерзать, уничтожить, смять белокаменный город-красавец, столь важный стратегический порт. Одесса оборонялась удивительно стойко, Одесса трудилась для фронта, Одесса обросла рядами оборонительных сооружений, а в черте города возвела баррикады, противотанковые препятствия. Казалось, Одесса в те дни совершала невозможное – история войн не помнила случая, когда, почти отрезанный от своих, город оборонялся столь упорно и долго. В сердцах моряков с каждым днем росла гордость за «свою» Одессу. Город являл пример мужества и героизма. Моряки стремились в гущу событий. Вот [66] почему, когда 12 августа мы получили приказ совершить ночной переход в Одессу, поняли, что пришел и наш черед поддержать стойких защитников города.

Выходя из Севастопольской бухты, мы еще не знали о директиве Ставки Верховного Главнокомандования, предписывающей: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот» {5}, но по боевому настроению экипажа корабля можно было с уверенностью сказать: каждый из нас глубоко осознал свое место в общем строю битвы за Одессу.

В Одесский порт мы пришли утром следующего дня. Стычек с противником не произошло, однако чувство значимости нашего перехода ни на минуту не покидало нас. Как только «Незаможник» ошвартовался, командира и комиссара вызвали в штаб Одесской военно-морской базы. Мы напряженно ждали их возращения.

Внешне Одесский порт казался спокойным. Разве что больше обычного был загружен разными ящиками, укрытым брезентом заводским оборудованием, тюками и контейнерами. Несколько транспортов стояли под одновременной загрузкой, и конвойные суда вместе с ними собирались выйти в море. С суши доносился гул далекой канонады, почти кольцом охватывающей город, – значит, противник ведет круговое наступление!

Ко мне на ходовой мостик поднялся штурман Загольский.

– Гремит! – кивнул в сторону берега.

И от его внимательных глаз не укрылось повышенное биение пульса в порту, присутствие здесь военных кораблей, численностью своей превышающее обычный конвой.

– Вам не кажется, что командование что-то готовит противнику? – спросил Загольский.

– Через час все узнаем, Коля. Если что-то серьезное, думаю, с честью справимся.

Он молча кивает в знак согласия. Когда штурман спокоен и уверен в себе – это многое значит. А я вспоминаю, как совсем недавно мы разговорились с Николаем и он откровенно и искренне рассказал, что в самом начале войны, когда наши войска оставляли города, он был уверен: это ненадолго, вот-вот наша армия перейдет в наступление и с помощью немецкого пролетариата [67] разобьет фашизм. Но уже первые недели войны заставили его, молодого офицера, многое переосмыслить. Понял главное: исход войны прежде всего зависит от стойкости и мужества каждого. Убедился, что станет настоящим штурманом лишь тогда, когда будет не просто доверяться инструкциям, а думать своей головой – его опыт показал, что, как правило, в любые инструкции и планы свои непредвиденные поправки вносят ветры, штормы и течения. Да и противник никогда не дремлет. Перед собой Николай поставил задачу: расчеты курсов должны быть всегда точные…

Да по– другому нельзя было и мыслить. Однако самый точный штурманский расчет сам по себе не гарантирует успеха -по курсу еще следует провести корабль, а это зависит от всего экипажа, от каждого моряка. Но вот требовательность к себе, колоссальная внутренняя работа, которую проделывал штурман, заслуживала глубокого уважения. И я еще раз порадовался за экипаж «Незаможника».

Минаев и Мотузко вернулись на корабль неожиданно быстро. И сразу пригласили всех командиров собраться в кают-компании.

Стоя перед картой района Одессы, Минаев сдержанно и кратко доложил о директиве Верховного Главнокомандования, сказал, что несколько часов назад после упорных боев противник вышел к морю в районе Сычавки и тем самым полностью окружил Одессу с суши. Фашисты сразу начали накапливать крупные силы пехоты и моточастей в районе Свердлове, Мещанки, Спиридоновки, где их сдерживает 1-й полк морской пехоты полковника Я. И. Осипова. От нас требуется поддержать морских пехотинцев огнем, поскольку силы их и противника неравны – на семьдесят фашистских орудий на километр фронта пехотинцы могут выставить лишь два. А у фашистов еще и танки, которых у Осипова совсем не было. Поддержка огнем возлагалась на эсминцы «Незаможник» и «Шаумян», канонерскую лодку «Красный Аджаристан», 412-ю и 726-ю батареи. Кроме того, «Незаможник» при обнаружении на шоссейных дорогах движения вражеских войск и техники должен поражать их огнем своих орудий.

В кают– компании воцарилась тишина. Никому не надо было объяснять, в каком тяжелом положении оказались морские пехотинцы, да и весь город. Времени на подготовку [68] к первому боевому выходу с нанесением артиллерийского удара было в обрез. Молча расходимся по своим местам. Даже всегда улыбчивый командир БЧ-2 лейтенант С. В. Клемент и тот сейчас серьезен и сосредоточен. Кажется, каждый из командиров думает: моя роль в успешном выполнении боевой задачи -главная. Что ж, это хорошо! Я же чувствую, что больше, чем за себя, волнуюсь за своих товарищей. Не раз вдвоем с Клементом и Загольским собирались мы в штурманской рубке, дабы порешать сложные задачки с расчетами на карте. Так что сейчас даже незначительная ошибка товарища будет и моей ошибкой. Моя ошибка – их. Как бы не упустить чего в спешке – хозяйство эсминца немалое!

Но прежде всего иду к артиллеристам, не только потому, что еще не утратил собственную артиллерийскую жилку, – от них сегодня зависит очень многое. На юте у четвертого 102-мм орудия уже находится Клемент и старшина артгруппы главный старшина Александр Крепак. Вместе со старшиной орудия Леонидом Смирновым они проверяют согласовку прицела. Кроме того, у Крепака в руках гаечный ключ и масленка – значит, сам хочет убедиться в безотказности подъемных и поворотных механизмов орудия. Я присоединяюсь к артиллеристам…

Мы все так увлечены делом, что не замечаем, как на борт «Незаможника» поднимается комиссар отряда кораблей батальонный комиссар Яков Гурьевич Почупайло. В сопровождении Минаева и Мотузко он подходит к орудию. Батальонный комиссар знает, что до сегодняшнего дня мы не вели артобстрела береговых укреплений противника – в конвое в основном действовали зенитчики, вызывая зависть артиллеристов главного калибра.

Он подходит к старшине Смирнову у кормового орудия.

– Небось, истосковались по стрельбе? Как, старшина?

– Так точно, товарищ батальонный комиссар! Будем стрелять так, чтоб враг узнал, что такое орудия «Незаможника».

– Отлично, старшина! Положение в восточном секторе обороны тяжелое. Морские пехотинцы на вас очень надеются!

– Будем стараться! [69]

Из группы артиллеристов делает шаг вперед Саша Крепак.

– Лишь бы корпост выдавал точные координаты. За нами дело не станет!

– Обязательно передам морским пехотинцам вашу просьбу! – комиссар прощается с артиллеристами. – Желаю боевых успехов!

Тот день еще больше утвердил наше нетерпение, явился предвестником важных событий и ожидать эти события сложа руки было попросту невмоготу. Весь порт, стоявшие на рейде корабли, казалось, тоже охвачены этим настроением. На эсминцах сигнальщики обменивались семафорами, динамики внутрикорабельной связи разносили четкие команды вахтенного командира, грозно смотрели стволами расчехленные орудия. В силуэтах рубок, мачт, труб и орудий угадывалась стремительность и дерзость, скрытая до времени грозная сила.

Заглядываю в штурманскую рубку. Клемент и Загольский, обложившись картами, справочниками и таблицами, вовсю готовятся к выходу в море. Загольский встречает меня сожалеющим вздохом.

– Жаль, карта мелковатого масштаба! К тому же на ней не обозначены вспомогательные точки наводки.

Вообще– то нашему кораблю, не имеющему центральной наводки, вспомогательные точки не нужны, но они значительно облегчают контроль точности наводки по курсовому углу.

– Каково решение задачи в данных условиях?

– Придется сориентироваться на месте, когда выйдем в заданный район.

– Все будет в порядке, – горячится Клемент. Штурман Загольский стучит костяшками пальцев по столу, мол, не сглазь, или что-то в этом роде.

– Вы бы еще, товарищ штурман, через левое плечо сплюнули, – пытаюсь пошутить.

– И сплюнул бы, если бы был уверен, что это поможет делу.

– Есть опасения? Доложите!

Вместо ответа Загольский карандашом показывает на карте две линии, обозначившие противостояние наших войск и противника. Линии почти соприкасаются, малейший просчет в наводке и…

Я хочу поддержать нашего штурмана, хочу сказать, что верю в его всегдашнюю точность, но не успеваю – [70] рев сирены воздушной тревоги перекрывает все звуки на корабле. Тотчас откликаются другие суда, звук сирены подхвачен наблюдательным пунктом на суше и вот уже весь порт наполняется пронзительным тревожным ревом.

Через считанные секунды экипаж стоит по местам. Я – на ходовом мостике, рядом – Минаев. В бинокль смотрит, как на город и порт заходят немецкие «хейнкели». Идут звеньями, по три, как на параде, демонстрируют свою самоуверенность. И тут же легкие крылья возносят в небо наши «ястребки». Они пытаются отогнать вражеские машины, кружатся, пикируют, строй «хейнкелей» рассыпается, смертельный бой смещается в сторону моря. А вслед за «хейнкелями» появляется десятка полтора «юнкерсов». Тут же заговорили зенитные береговые батареи. Белые ватные облачка возникают вокруг «юнкерсов». Чем ближе самолеты противника к порту, тем больше таких облачков.

Враг явно рвется к военным кораблям. Он хорошо понимает, что значит для Одессы сегодня порт. И вот вступают в бой уже корабельные зенитные батареи. Наш зенитчик лейтенант Рахим Сагитов дает команду «огонь!» Воздушное пространство над территорией порта сплошь теперь покрыто белыми следами разрывов, иссечено сотнями очередей. Корректировать огонь становится практически невозможно. «Юнкерсы» торопливо сбрасывают бомбы и спешат уйти.

Но частично свое черное дело они сделали – в порту полыхают складские здания, мастерские. За бортом вверх брюхом плавают косяки рыбы. С берега доносится тревожное завывание пожарных машин – значит, и в городе есть пожары, очевидно, человеческие жертвы.

Приникаю к окуляру стереотрубы. Навстречу мне шагнули притихшие, израненные одесские кварталы. Как не похожи они сейчас на те, с какими познакомился я впервые в августе 1933-го, когда на последней курсантской практике на крейсере «Коминтерн» под флагом командующего флотом И. К. Кожанова мы совершили традиционный осенний поход из Севастополя в Одессу.

Для приморского города приход военных кораблей всегда праздник. Местные жители принимали моряков радушно, с музыкой и цветами. Нас пригласили в театр имени Луначарского на торжественное собрание трудящихся, партийных и комсомольских организаций, городского [71] Совета депутатов трудящихся с военными моряками Черноморского флота. А вечером торжества вылились на улицы и площади Одессы, в скверах и парках звучала музыка, повсюду веселье, танцы, песни. Душевной открытостью своих жителей город заставил навсегда сродниться с вечно юной Одессой. Можно ли было ненавидеть врага больше, чем мы его ненавидели? Думаю, что нет!

Стрелки наших часов неумолимо приближались к назначенному времени. С эсминца «Шаумян» пришло извещение о том, что корректировочная группа своевременно выслана в район стрельбы. При подходе в заданный район старшина группы радистов главный старшина С. Н. Михайлов докладывает, что связь с корректировщиками установлена.

Минаев подводит корабль как можно ближе к берегу. Противник еще не догадывается, какой сюрприз ему готовят моряки. Загольский точно и своевременно выдает расчеты для боевого маневрирования. На карте уже помечены координаты целей. Клемент держит артиллерийские таблицы. Руки чуть вздрагивают. Причина волнения молодого командира понятна: цель – противник – находится очень близко от переднего рубежа наших войск. Просчета быть не может!…

Но вот корпост дает уточненные координаты целей противника в районе Свердлове – Мещанка: скопление «живой силы и танковая колонна.

Командир эсминца Минаев, обращаясь к Клементу, четко квалифицирует цели:

– Артиллерист! Живая сила – цель номер один. Танковая колонна – цель номера два. Произведите расчеты вначале по цели номер один. Танками займемся чуть позже.

Клемент тут же исчезает в штурманской рубке, а Минаев приказывает играть боевую тревогу. Знакомый сигнал охватывает своим тревожным звучанием самые отдаленные уголки эсминца. Сколько раз мы слышали его призывы! Для его звуков нет ни времени суток, ни определенных погодных условий, он может прозвучать под утро, днем, вечером, в штиль и в непогоду, но всегда звучит как призыв к исполнению матросского долга, как сигнал праведной мести, подстегивает воинскую активность, предшествует подвигу или героической гибели… Нет ни одного матросского сердца, которое осталось бы равнодушным при первых звуках сигнала «тревоги». Все [72] существо твое напряжено ожиданием, жаждой праведной мести. И пусть противник его не слышит, сигнал боевой тревоги грозен и страшен для него!

Тем временем корабль приближается к точке поворота на боевой курс. Загольский, произведя расчеты и сделав необходимые записи в штурманской книжке, становится на ходовом мостике у главного компаса. Клемент занял свое место тут же, на мостике. Панорама берега медленно разворачивается у нас перед глазами. Уже хорошо различим обрывистый степной берег, но что делается там, куда полетят наши снаряды, не видно. Все с напряжением ждут команды командира лечь на боевой курс. Ловлю себя на том, что пристально слежу за спокойными сильными руками старшины рулевого отделения Алексея Соснина, и замечаю, что почти одновременно с командой Минаева он легко поворачивает штурвал: мы на боевом курсе!

Наконец достигаем точки открытия огня. Короткая команда – и жерла орудий изрыгают огненные языки. После громового залпа вдруг наступает тишина. Напряжение возрастает до предела. Командир эсминца Минаев и не пытается теперь скрыть тревогу: как лег первый залп, не угодил ли по своим? Об этом думаем все мы. Секунды, пока поступят сообщения от корректировщиков, кажутся часами. И корпост откликнулся: залп лег с отклонением в пределах нормы. Быстро производим корректировку и – новый залп! Легкие дымные следы, быстро тающие в вечернем воздухе, зависают над морем. Снова ждем, всматриваясь туда, где едва заметна белопенная линия прибоя. И эхом откликается корпост: «Снаряды ложатся по цели!»

Клемент, не скрывая торжества, кричит центральному посту:

– Есть поражение! Залпы через десять секунд! Огонь!

Заговорили все орудия «Незаможника». Верхнюю палубу медленно окутывает пороховой дым, однако он не мешает видеть, как ловко и сноровисто действуют заряжающие – темп стрельбы зависит теперь только от них. Орудия все посылают и посылают снаряды в сторону врага. Нет, не гром артиллерийской стрельбы слышим мы, а долгожданную песню мести! Минаев, всем телом подавшись вперед, наклонился через перила ходового мостика, от напряжения побелели на штурвале кулаки старшины [73] 1-й статьи рулевого Алексея Соснина, да и сам я ощущаю, как в душе начинает звучать что-то ликующее и торжественное.

И снова откликается корпост. Команды Клементу, передаваемые по телефону с радиорубки на мостик, хорошо слышны нам всем: «Снаряды ложатся по цели. Продолжайте шквальный огонь!»

Дорого бы дал каждый из нас, чтобы воочию увидеть дело своих рук, увидеть неприятельскую панику… Наш комиссар не может усидеть в радиорубке, с необычной для его плотной фигуры подвижностью взбегает на мостик.

– Рад поздравить тебя, Николай Иванович! – бросился он к Минаеву. – С первым боевым успехом! Минаев и не пытается скрыть свою радость.

– И тебя поздравляю, Василий Зосимович! И всех присутствующих!

А снаряды все летят и летят…

Но вот наступает мгновение, когда требуется новый заход на боевой галс.

Минаев дает команду «Полный вперед!» и начинает маневр. Только теперь мы можем присмотреться, как в нескольких кабельтовых от нас ведут огонь эсминец «Шаумян» и канонерская лодка «Красный Аджаристан». Их орудия говорят безумолчно, и мы не можем не порадоваться за товарищей.

Но времени маневра хватает лишь на то, чтобы перевести дух. Корпост уже успел уточнить координаты танковой колонны и просит срочно открыть огонь. Загольский и Клемент снова в штурманской. Их лица сияют, действия более уверены. Да и неприятельские танки находятся дальше от наших позиций.

В штурманской – полный порядок. И пока есть еще несколько минут, спешу к носовому орудию. Здесь расчет под командованием Леонида Саги убирает с палубы еще теплые гильзы. Издали замечаю: настроение у всех приподнятое.

– Много пропусков наделали?

– Ни одного, товарищ капитан-лейтенант! – весело откликается Сага.

Он знает, почему я об этом спрашиваю. Недавно, когда все мы готовились к боевым стрельбам, я оказался у комендоров. Еще на Тихоокеанском флоте нам, молодым артиллеристам, много неприятностей доставляли пропуски, которые случались из-за того, что заряжающие [74] слишком резко посылали гильзу со снарядами в казенник, так что по инерции снаряд чуть выходил из гильзы, общая длина гильзы и снаряда увеличивалась, не давая закрыться замку. И вот, памятуя об этом, я спросил комендоров и выяснил: не все знают о подобных сюрпризах. С тех пор в часы боевой тревоги о возможных пропусках никто не забывал. А старшина Сага приговаривал: «Сделал пропуск – одним снарядом по врагу меньше!»

– Как бы еще огоньку подпустить фашистам! – говорит Леонид.

– Готовьте боезапас. На повторном заходе обстреляем колонну танков, – говорю громко, чтобы слышал весь орудийный расчет.

По лицам вижу: весть обрадовала. Еще не остыв от недавнего азарта, люди вновь готовы вступить в бой – наконец-то и комендоры дождались настоящего дела.