Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Алексеенко, не теряя времени, спустился в трансляционный узел корабля и оповестил личный состав и бойцов маршевого пополнения об итогах боя. А Мельников [177] пошел на батарею Беспалько лично поблагодарить зенитчиков. Конечно же, о главных событиях дня в вечернем выпуске радиогазеты рассказал Олег Ленциус, наш неутомимый редактор.

В Севастополе мы взяли на борт столько раненых, что заполнили все кубрики, каюты и кают-компанию. При виде человеческих мучений наши успехи как бы отошли на второй план. Многие краснофлотцы стали добровольными санитарами, носили раненым воду, писали за них письма домой, как могли успокаивали. Раненые мужественно переносили боль, но по их разговорам можно было судить, сколько горя и несчастий принес враг на нашу землю. Один рассказывал о том, как фашисты угнали в Германию его жену и дочь, другой – о сожженной родной деревне, третий – о гибели близких в блокадном Ленинграде… В такие минуты члены экипажа приобщались к общенародной трагедии, в их сердцах закипали гнев и жажда праведной мести.

Когда мы входили в Новороссийск, стоявший на руле старшина 1-й статьи Василий Потехин неожиданно доложил:

– Корабль не слушается руля!

Это было как гром среди ясного неба. Что случилось? Какова причина? Командир приказал перейти на ручное управление, а на пост энергетики и живучести последовала команда устранить неисправность. Но это ничего не дало. Пришлось заходить в базу при помощи машин. Процедура была весьма сложная, но Мельников справился с трудностями. Затем при помощи буксиров корабль был ошвартован к причалу.

Пока происходила эвакуация раненых с корабля, командир БЧ-5 Вуцкий облачился в водолазный костюм и спустился под воду, чтобы осмотреть состояние руля и винтов. Вскоре он доложил, что на большей части пера руля сорвана обшивка, а на правом винте отсутствует обтекатель. Значит, бомбежка не прошла бесследно!

Вскоре после швартовки Мельников был вызван на КП к начальнику штаба флота контр-адмиралу И. Д. Елисееву. Мельников предусмотрительно захватил с собой чертежи руля с тем, чтобы доложить о необходимости ремонта «Харькова». Елисеев вначале не очень-то поверил осмотру «водолаза» Вуцкого, но, вникнув во все обстоятельства дела, распорядился поставить «Харьков» в плавдок. Там «диагноз» Вуцкого полностью подтвердился. [178] Техотдел Новороссийской базы, которым руководил Шахназаров, проявил чудеса оперативности. Ремонт произвели в течение двух суток. Мы снова были готовы к выходу в море.

Однако не все наши походы кончались благополучным прорывом в Севастополь. Жертвы, вообще неизбежные в столь жестокой войне, увеличились с началом нового штурма города. Гибли транспорты, гибли корабли. Но гибли героически, в неравном бою. Так что простой арифметикой здесь не обойдешься. Жертвы были не напрасны! Их ценой флот продолжал поддерживать оборону города даже тогда, когда приходилось пробиваться сквозь многокилометровую завесу артиллерийского огня, отражая атаки торпедных катеров и авиации, преодолевая комбинированную морскую блокаду. Теперь и в самом Севастополе корабли не находили защиты от авиации противника и подвергались обстрелу осадной артиллерии, которую враг подтащил к городу. Стоя у причала, корабли оказывались лишенными маневра для уклонения от атак. Зенитные пушки нашей противовоздушной обороны были изношены до предела, не хватало боезапаса.

В первую очередь противник стремился захватить Северную бухту, чтобы предотвратить прорывы наших кораблей в Севастополь. 20 июня ему удалось это сделать, и с того самого дня корабли вынуждены были разгружаться в Камышовой бухте, у временных причалов. Еще хуже было то, что теперь враг мог бить прямой наводкой по центру города, Корабельной стороне и по Приморскому бульвару. Было ясно, что в таких условиях городу долго не продержаться, но война давно отбросила все прежние представления о возможностях защитников Севастополя. Черноморская столица стояла! Двухсоттысячная армия Манштейна, в бешенстве штурмовавшая город, снова оказалась не в силах взять Севастополь с ходу. А корабли продолжали доставлять защитникам осажденного города подкрепление.

10 июня в Севастополе возле Павловского мыса героически погиб эсминец «Свободный», с которым мы не раз находились в совместном плавании и конвоях. Эсминец конвоировал транспорт «Абхазия», доставивший в Севастополь продовольствие и боеприпасы. Приход транспорта и конвоя не остался незамеченным врагом. На стоявшую под разгрузкой «Абхазию» совершили налет пятнадцать [179] самолетов противника, сбросив несколько десятков бомб. Разгрузившийся к тому времени эсминец поставил дымовую завесу и открыл артиллерийский огонь. Закончив стрельбу, «Свободный» стал менять место стоянки. «Абхазия» от прямых попаданий бомб затонула. Самолеты перенесли удар на эсминец. На «Свободном» возник пожар, многие члены экипажа из числа верхних боевых постов погибли. Спасти «Свободный» не удалось. Он затонул, до последней минуты не прекращая вести зенитный огонь по самолетам противника.

Через три дня в Севастополе погиб транспорт «Грузия». Это был последний транспорт, сумевший прорваться непосредственно в Севастополь. Теперь и разгрузка в темное время суток не всегда гарантировала успешный выход кораблей из базы. Видя, что осажденный город все же продолжает получать подкрепление морем, гитлеровцы значительно расширили зону действия ударной авиации. Граница наиболее опасной зоны лежала далеко за пределами Севастополя, и даже боевым кораблям стало чрезвычайно трудно пробиваться к городу.

На себе мы почувствовали это 17 июня. Перед каждым выходом в море командир и комиссар собирали командный состав и рассказывали об ожесточенных боях в Севастополе. Вселять боевой дух в моряков не приходилось – стремление каждого внести свой вклад в дело обороны черноморской столицы было огромно, однако и Мельников, и Алексеенко считали, что люди должны ясно сознавать, на сколь трудное дело они идут, чтобы мобилизовать свои волю, энергию, выучку. В конце объявляли боевую задачу. Сегодня она звучала так: доставить в Севастополь пятьсот красноармейцев и шестьдесят тонн боезапаса. Затем Алексеенко побеседовал с секретарями партийных и комсомольских организаций и агитаторами.

Как только выходим из Новороссийска, боевая задача объявляется всему личному составу. Морякам и красноармейцам розданы листовки с обращением Политуправления флота. В них говорится о положении дел в Севастополе, о массовом подвиге его защитников. Политуправление флота призывало любой ценой отстоять город. И мы видели: экипаж полон решимости сделать все, что в человеческих силах, для успешного прорыва в осажденный город.

И снова ясная погода, обычная для черноморского лета. С целью оперативной маскировки лидер «Харьков» [180] сперва идет в южном направлении, имитируя поход в один из южных кавказских портов. А далеко на юге поворачиваем на запад, переходя на курс вдоль анатолийского побережья. Примерно на меридиане мыса Керемпе нам надо повернуть на север и уже полным ходом следовать к Севастополю. Этот рекомендованный маршрут был рассчитан на то, чтобы успеть проскочить наиболее опасную зону в темное время суток.

Ночь прошла спокойно. Утро следующего дня не принесло изменений в погоде – на небе ни облачка, на море – легкая зыбь. Казалось, переход в таком удалении от берега – с корабля едва были заметны горы анатолийского побережья – вполне может обеспечить нам безопасность. Но наши расчеты не оправдались. На подходе к меридиану мыса Керемпе сигнальщик Андрей Чернышев заметил вражеский самолет-разведчик.

– Старпом! Боевую тревогу! – приказывает командир, а сам по телефону предупреждает Вуцкого: – Экстренно готовьтесь к максимальному ходу. Будет жарко! Иначе чего бы разведчик рыскал в такую рань и так далеко от берега.

Да, пожалуй, командир прав. Покружив впереди по курсу за пределами дальности огня, разведчик исчез. Но боевую тревогу мы не отменяли. И не напрасно. Вскоре появилась ударная авиация. Очевидно, самолеты были подняты в воздух заблаговременно, и разведчику оставалось только навести их на корабль.

Сколько их всего, сразу невозможно было определить. И каков тактический замысел? Пока мы видели тройку «Юнкерсов-87», идущих первыми в атаку. За ней – еще несколько троек.

К началу атаки мы с Иевлевым, как обычно, занимаем места на крыльях мостика. Из своей рубки вышел к выносному штурманскому пункту на мостике Телятников. Здесь он займется боевой прокладкой и нанесением тактической обстановки. В рубке вместо него остался надежный помощник рулевой Дмитрий Леонов. Пришли в движение стволы зенитной батареи и пушек главного калибра. И началось…

Воздушные атаки следовали одна за другой. Первая тройка самолетов атаковала нас с ходу. Видимо, чувствуя свое превосходство в силе, они даже не применили свой излюбленный прием – заходить на корабль с разных направлений. Огнем всех орудий мы заставили врага [181] сбросить бомбы примерно в двух кабельтовых от корабля. Атака «в лоб» противнику не удалась.

Новая тройка изменила тактику. Рассредоточившись, «юнкерсы» стали заходить с трех сторон – с кормы и с обоих бортов. Это потребовало от командира лидера исключительной собранности, бдительности и выдержки: самолеты находились на разных дистанциях от корабля и наибольшую опасность представлял ближайший. Именно от него следовало начать уклонение в первую очередь. Вот тут-то организованное нами дополнительное наблюдение старпомом и командиром БЧ-4 полностью себя оправдало. Мельников не сводит глаз с самолета, который, по его предположению, должен первым сбросить бомбы. Но начинает бомбометание «мой» «юнкерс».

– Идущий справа сбросил бомбы!

– Лево на борт! – незамедлительно реагирует Мельников.

Маневр сбивает с прицела два остальных самолета. На большом форсаже они выходят из атаки, собираясь отбомбиться на новом заходе. А на подходе третья тройка. И вдруг противник применяет маневр, с которым мы еще не были знакомы. Отбомбившись, первая тройка и головной самолет не уходят к берегу, а начинают кружить вместе с остальными. Теперь невозможно определить, какой из «юнкерсов» несет на себе бомбы, а какой отбомбился. Все они кружат в небе, как рой черных мух, по одному, по два, по три заходя на корабль. Некоторые только имитируют атаку, но уклоняться приходится и от них.

С полной отдачей сил на мостике работает Навроцкий, командир БЧ-2. Он управляет огнем всей корабельной артиллерии. От его опытности и умения разгадать тактический замысел противника для своевременного распределения огня по целям зависит успех отражения атак. Пока ему это полностью удается.

Иногда Мельников командует Навроцкому:

– Усилить огонь по идущему справа! Или:

– Продолжайте огонь по идущему слева по носу!

Враг больше атакует с кормы, и потому из всех расчетов главного калибра чаще всего стреляют пушки старшин Дмитрия Заики и Лукьяна Репина. Но не упускают случая дать залпы и старшины Петр Куцев и Леонид Татаринцев. Ни на минуту не затихают 76-мм орудия зенитной батареи и автоматные батареи. [182]

Бой идет второй час. Старшина фингруппы мичман Михаил Тихомиров, расписанный по боевой тревоге на ведение журнала боевых действий, докладывает на мостик:

– Произведена двадцать первая атака!

Наконец наступила пауза. Стрельба прекратилась. Но не все вражеские самолеты убрались восвояси – в пределах видимости продолжают кружить шесть из них. А все ли они разрядились – неизвестно.

Наблюдая, как позади корабля остаются огромные пенящиеся буруны от работающих винтов, мысленно представляю, каких усилий стоит машинистам и кочегарам заставить машины работать на пределе возможного. Если бы на поверхности воды за нами оставался неисчезающий след, то можно было бы увидеть, каких только сложных циркуляции не описал лидер за время боя. Нелегко пришлось рулевому Василию Потехину! А кому легко? Такого напряженного боя с вражеской авиацией мы еще не вели. И в том, что пока все шло благополучно, заслуга всего экипажа. Как бы в подтверждение моих мыслей, слышу голос поднявшегося на мостик комиссара:

– Все это время я был в низах у артиллеристов. Геройски ведут себя моряки. Ни одного случая даже малейшей растерянности. А каковы красноармейцы! Оказывается, все они сибиряки. В бой идут с боевым настроением. Многие прямо с палубы вели по самолетам огонь из винтовок и пулеметов…

Он хотел еще что-то добавить, но началась очередная атака. Тройка самолетов пошла на корабль с двух направлений: один – с кормы, два – с левого траверза. Тишина треснула от залпов вновь заговорившей корабельной артиллерии. Посыпались бомбы. Одна из них упала метрах в трех от левого борта. Но поскольку корабль совершал маневр, а корма быстро разворачивалась влево, ее пронесло над местом падения бомбы, и когда взрыватель сработал, то столб воды поднялся с правого борта. Мы «перескочили» через бомбу, но уйти на безопасное расстояние не успели. Взрыв огромной силы потряс лидер, корпус подбросило вверх. Командира отделения минеров Николая Новикова и минера-краснофлотца Николая Ермилова сбило с ног и чуть не снесло водой за борт. Корабль резко сбавил ход. На ходовом мостике стрелки тахометров упали к нулю.

– Корабль не слушается руля! – доложил старшина [183] рулевых Василий Потехин. Он оставил за себя рулевого Федора Дымченко и немедленно побежал в румпельное отделение выяснять причину поломки.

На мостик один за другим поступали доклады: пожар в 3-м котельном отделении, затоплен 5-й погреб, в главных котлах резко повысилась соленость, первая машина застопорена, в расходных масляных цистернах обнаружена соленость, вышли из строя 3-е и 4-е орудия главного калибра. И это не говоря уже о более мелких поломках и повреждениях.

К счастью, все эти серьезные повреждения мы получили в результате последней атаки противника.

Немецкие самолеты ушли к Крымскому побережью. Надолго? Не наведут ли на нас новых? Об этом никто не знал…

Мельников радировал о случившемся в Новороссийск, но скоро ждать оттуда помощи не приходилось – мы были от базы на значительном удалении. Рассчитывать следовало на собственные силы. Главную опасность представлял пожар в котельном отделении. Из поврежденного нефтеподогревателя бил горящий мазут, выбрасываемый давлением примерно в семнадцать атмосфер. Прикрываясь чем только можно от «стреляющего» нефтеподогревателя, старшина котельного отделения Петр Лучко с подчиненными краснофлотцами Виктором Труновым, Александром Беланом, Павлом Жанко и комсоргом корабля Даниилом Кулешовым быстро заменили вырванную прокладку нефтеподогревателя и в течение семи минут ликвидировали пожар. Устранять неисправности и гасить пожар им помогал старшина группы котельных машинистов мичман Георгий Яновский, секретарь партийной организации.

Теперь во что бы то ни стало следовало сбить соленость воды в котлах. Причина неисправности – несколько лопнувших трубок в главном холодильнике. С этим так быстро не справиться, времени потребуется немало. Оперативно и решительно действовали старшины Александр Баранов, Анатолий Тимофеев, машинисты-турбинисты Андрей Рогачев, Станислав Мацевич, Петр Щетинкин, Константин Туркин, Григорий Панкин во главе с командиром машинной группы Н. И. Куцеваловым и старшиной машинной группы И. Н. Пискуновым. Машинисты включили аварийное освещение, восстановили поврежденную электросеть, перекрыли пар, поступающий из [184] вспомогательной магистрали, и, установив, что в масляных цистернах разошлись швы, через которые поступает забортная вода, сразу же приступили к герметизации.

Одновременно в румпельном отделении командир отделения рулевых Василий Потехин и рулевой Василий Полевой, обнаружив повреждение гидравлики, через десять минут после поломки починили рулевое устройство.

Тем временем в помещении 5-го артиллерийского погреба под водой в легководолазном костюме работал старшина трюмной группы коммунист Петр Ткаченко. Он заделывал разошедшиеся швы корпуса, а когда справился с этим, организовал откачку воды.

Собственно, люди, уже однажды спасшие «Харьков» под Констанцей, теперь спасли его вторично.

Когда все, что поддавалось ремонту собственными силами, было восстановлено и введено в строй, на ходовом мостике подвели итоги. Соленость в котлах оставалась повышенной. Это в любое время могло вывести их из строя. Засолилось машинное масло в цистернах. Ход наш был ограничен, поскольку подплавленный упорный подшипник в остановленной машине можно было поменять только в базовых условиях. До Севастополя оставалось более 120 миль, а на переходе неизбежны новые атаки авиации, затем предстоит прорыв блокады.

Мельников в присутствии комиссара выслушивал доклад командира БЧ-5 Вуцкого о техническом состоянии корабля.

– Если «Харькову» и удастся прорваться в Севастополь, уйти оттуда без серьезного ремонта нельзя.

Все хорошо понимали, что сейчас условий для ремонта в Севастополе абсолютно никаких нет. А если бы и была техническая база, противник просто не дал бы и суток простоять на одном месте. Но мы настолько сильно были заражены стремлением доставить в Севастополь маршевое пополнение и грузы, что сразу отказаться от выполнения боевой задачи не могли. Каждый из моряков считал, что лучше погибнуть, нежели попасть в презренную категорию трусов. Не раз бывало так, что, не сумев оценить реальную обстановку, не найдя в себе мужества отступиться от первоначального плана действий, командир обрекал корабль на поражение. Конечно, это неразумно, и в выигрыше от этого только противник.

Командир и комиссар приняли решение возвращаться [185] в базу. И хотя все мы понимали, что это правильно, на душе было тяжело от того, что не выполнили боевой приказ.

На переходе командир и комиссар «Харькова» убедились в верности принятого решения – нами была получена радиограмма от начальника штаба флота контр-адмирала И. Д. Елисеева с приказанием следовать в Поти. Значит, предстоял ремонт.

В пути поступила еще одна радиограмма: от штаба эскадры, в которой говорилось, что к нам на помощь следует лидер «Ташкент» под флагом командующего эскадрой контр-адмирала Л. А. Владимирского. Встреча произошла во второй половине дня. Имеющий характерную голубоватую окраску, лидер эскадренных миноносцев «Ташкент» всегда привлекал к себе внимание гордым видом и отличными мореходными качествами. На «Ташкент» нельзя было не засмотреться. А сейчас его появление впереди по курсу вызвало ликование «харьковчан». Мы подняли сигнал: «Благодарим за выручку!» С верхних боевых постов «Ташкенту» махали бескозырками краснофлотцы.

Прибыв в Поти, я узнал, что лидер «Ташкент» находился на планово-предупредительном ремонте, когда был получен приказ выйти к нам на помощь. Благодаря замечательному механику Павлу Петровичу Сурину корабль снялся с якоря через час пятнадцать минут. Мы прониклись еще большим уважением к экипажу во главе с командиром Василием Николаевичем Ерошенко. Такие примеры боевой взаимовыручки были весьма важны для повышения морального духа бойцов. Без них нельзя успешно воевать.

И вот мы в относительно спокойном порту Кавказского побережья. На корабле уже развернут планово-предупредительный ремонт, а детали и эпизоды последнего боя не выходят из головы. Перед глазами вновь и вновь встают картины: самолеты противника сбрасывают бомбы с крутого пике, стремительно несущийся лидер поднимает за кормой пенящиеся буруны, зенитчик Виктор Ратман виртуозно меняет во время боя расстрелянный ствол и автомат продолжает огонь… Припоминаются эпизоды спасательных работ… Самой высокой оценки заслуживали действия командира корабля Пантелеймона Александровича Мельникова, проявившего в смертельной схватке с воздушными пиратами высочайшие командирские [186] качества. Более чем в десяти атаках он спасал лидер, казалось бы, от верных попаданий. После похода все чаще слышалось в адрес Мельникова любовно брошенное словечко «батя» – команда понимала, что командир спас корабль от гибели.

Полностью оправдала себя практика проведения низовых партийных собраний после возвращения с боевых операций. Если на собраниях перед выходом в море перед коммунистами боевых частей и служб ставились задачи на весь период боевого выхода, то после возвращения подводились итоги, подвергались анализу действия каждого коммуниста, выявлялись недостатки с тем, чтобы на очередном выходе они не повторились. Ответственность за проведение быстрого и качественного ремонта ощущалась всеми коммунистами не в меньшей мере, чем ответственность в бою. Экипаж вновь рвался в Севастополь. [187]

Мы вернемся!

С 20 июня боевые корабли с подкреплением для Севастополя начали разгружаться в Камышовой бухте, поскольку противник, прорвавшись к Северной бухте, сразу приступил к обстрелу двух главных севастопольских бухт, где располагались основные причалы. Заходить в порт могли теперь только подводные лодки.

Да, многомильная блокада с моря, обстрел наших бухт намного усложнили связь с Севастополем. Бухты Камышовая и Казачья, где мы еще могли разгружаться, располагались в южной оконечности Херсонесского мыса, на значительном удалении от города, да и причалы здесь не были оборудованы, что тоже усложняло разгрузку и погрузку. Словом, стало ясно: теперь Севастополю долго не продержаться. Придется и его оставить. Для моряков, испокон веков считавших славный город столицей Черноморья, это была, пожалуй, самая тяжелая потеря за всю войну.

Однако корабли продолжали ходить с подкреплением в Севастополь. 27 июня погиб эсминец «Безупречный», буквально разбомбленный авиацией противника. Но сле-довавший за ним в нескольких милях лидер «Ташкент», выдержав жесточайший бой с фашистской авиацией, [187] сумел дойти до цели. Возвращаясь в Новороссийск с тремя тысячами раненых бойцов и эвакуированных женщин, лидер снова подвергся налету вражеских самолетов, получил серьезные повреждения, но, полузатопленный, все-таки добрался до базы.

А в Севастополе приближалась трагическая развязка. Исчерпав все силы, средства и возможности, исполнив до конца свой священный долг, севастопольцы во исполнение приказа Ставки Верховного Главнокомандования 30 июня стали отходить из Севастополя. Закончилась героическая оборона города, длившаяся 250 дней и ночей. Военно-политическое и стратегическое значение ее было огромно. Город непоколебимо стоял всю осень 1941 года, оттянув на себя значительные силы фашистских полчищ и заставив врага нести большие потери. А ведь это было самое трудное время для всей страны. Армия, флот, трудящиеся Севастопольского оборонительного района сорвали планы фашистского командования, рассчитанные на стремительный захват юга. Половина времени летней кампании сорок второго года была безнадежно утеряна противником, хотя он полагал выйти к Кавказу еще в сорок первом году. Не смогли воспользоваться гитлеровцы и портами Черного моря для снабжения своих войск, действующих в приморских областях. Воистину оборона Севастополя была победой нашего народа.

В боевых походах и боях за Севастополь экипажи кораблей Черноморского флота закалились и духовно и физически. Ни жестокие бомбежки, ни бои с воздушным противником, ни потери кораблей и товарищей не сломили боевой дух моряков. Неслыханные зверства, чинимые захватчиками на временно оккупированной территории, наглые и коварные планы агрессора вызывали в наших сердцах неодолимую ярость, желание биться с врагом до конца.

Экипаж лидера «Харьков» всегда помнил клятву тех, кто последним покидал пропитанную кровью землю Севастополя и, целуя ее, обещал: «Прощай, родной Севастополь! Мы вернемся!…»

Начиналась битва за Кавказ. Первыми ее признаками стали массированные бомбежки Туапсе, Геленджика и даже Сухуми и Поти. Новороссийск подвергался воздушным ударам и раньше, еще в период обороны Севастополя. Противнику явно досаждали корабли Черноморского флота – мешали развернуть морские перевозки для [188] снабжения своих армий, действующих на кавказско-южном направлении, и потому он старался ударами с воздуха вывести их из строя в базах и портах.

Враг начал концентрировать легкие морские силы в западных портах, стремясь сперва перерезать наши оставшиеся морские коммуникации, а затем захватом Новороссийска и выходом на Туапсе угрожать самому существованию Черноморского флота. У немцев в Азовском море и в районе Керченского пролива уже появилось до полусотни быстроходных десантных барж и некоторое количество других легких кораблей и катеров, а в восточную часть Крымского полуострова, в порты Ялту и Феодосию они перебазировали часть своих торпедных катеров и подводных лодок.

Перед нашей армией и флотом стала важнейшая задача: во что бы то ни стало удержать Новороссийск и Туапсе. Из этих портов наши легкие силы могли бы наносить систематические ощутимые удары не только по противнику в районе Керченского пролива, но и по дислоцирующимся на востоке Крымского побережья. Под Новороссийском, Туапсе и на горных перевалах Кавказского хребта заняли активную оборону армейские части и морские пехотинцы.

Корабли эскадры были нацелены на огневую поддержку частей Северо-Кавказского и Закавказского фронтов и на оборону прибрежных районов. Следовало обеспечить перевозки подкреплений нашим войскам и не допускать высадки десанта врага на Кавказское побережье, одновременно нанося удары по коммуникациям и портам противника.

Решать эти задачи было нелегко. Эскадра уже потеряла не один корабль, износились боевая техника и оружие, а ремонтные возможности кавказских баз были по-прежнему весьма ограничены.

Большую часть работ приходилось выполнять в мастерских эскадры, созданных своими силами в Поти, при самом активном участии флагманского механика эскадры инженер-капитана 2-го ранга А. Л. Шапкина. Под его руководством трудились судоремонтные бригады, сколоченные из числа личного состава кораблей. Многое делалось корабельными специалистами без посторонней помощи. Но не хватало строительных материалов и запасных частей. А тут еще бомбежки наших восточных портов… [189]

Как– то раз мы вышли из Поти на десять минут раньше назначенного срока. На этом настоял Мельников, видя, что погрузка закончена, предварительная прокладка курса штурманом сделана, готовы к походу и связисты. Мы отошли от впереди стоящих эсминца «Бодрый» и плавбазы «Волга» и, покинув потийский «ковш», взяли курс на Батуми. А уже через двадцать минут Иевлев доложил о перехваченном радиосигнале: «Вражеские самолеты бомбят Поти!»

– У вас, Пантелеймон Александрович, прямо чутье на авианалеты. Чуть задержись – попали бы в переделку! – удивляется Телятников.

– Нет у меня никакого чутья. Просто взял себе за правило: можешь покинуть базу – не медли. Сила корабля в огне и маневре. А в порту у нас на вооружении только огонь. – И, помолчав, Мельников добавил: – А каково сейчас там, в Поти?

Вернувшись на следующий день из Батуми, мы узнали подробности авианалета. В нем участвовали тридцать бомбардировщиков. В результате бомбежки оказались повреждены крейсер «Коминтерн» и эсминец «Бодрый». Взрывная волна от прямого попадания в «Бодрый» была настолько сильна, что сорвала один торпедный аппарат и забросила его на крышу портовой мастерской. А на месте нашей стоянки цепочкой упали три бомбы. Было похоже, что наш командир родился в рубашке…

Избежали мы бомбежки и 14 августа, вовремя уйдя из Туапсе. «Харьков» прибыл в порт за оперативной группой штаба Черноморского флота, возглавляемой начальником штаба контр-адмиралом И. Д. Елисеевым. В дневное время стоянка кораблей здесь была опасна, мы пришли ночью. Дежурный катер охраны водного района провел нас к нефтепричалу, где корабль и ошвартовался. Через некоторое время в адрес командира посыпались светограммы: «Перейти к Широкому молу!» С лидера «Харьков» в ответ: «Прекратил пары. Командир». Но с поста наблюдения и связи вторая светограмма: «Командиру. Перейти к Широкому молу!» Мельников начал сердиться, передал: «Стал у нефтепричала по указанию ОВРа. Лидер – не катер, чтобы переходить от причала к причалу. Командир». Третья светограмма поступила за подписью Елисеева, пришлось вновь разводить пары и переходить. Раз требует начальник штаба флота, значит основания для этого есть. Не успели мы ошвартоваться у [190] Широкого мола, как увидели кавалькаду штабных машин, проследовавшую к нефтепричалам. Убедившись, что нас там нет, машины развернулись и подъехали к Широкому молу.

Поднявшись на борт «Харькова», Елисеев сказал Мельникову:

– А мне сообщили, что ты стоишь у нефтепирса.

– Я и стоял, но по светограмме за вашей подписью перешел сюда.

– Никаких светограмм я не подписывал. Это самодеятельность оперативного дежурного, – возмутился Елисеев. – Машинам все равно, куда доставлять имущество и людей.

Наконец, можно было выходить в море. Командир отдал соответствующие распоряжения. Однако, как положено перед выходом, необходимо было провернуть турбины. И вдруг на мостик доклад Вуцкого:

– Левая турбина, сделав три оборота, застопорилась.

Приближался рассвет. Каждую минуту можно было ждать появления авиации.

– Ваши предложения, товарищ Вуцкий? – спрашивает Мельников.

Командир привык полагаться на слово Вуцкого, всегда точное и обдуманное. Вуцкий, зная, что командир избегает дневных стоянок в порту, попросил разрешения дать повышенное давление пара на турбину и тем самым заставить ее провернуться.

– Разрешаю, – без колебаний ответил Мельников. – Надо во что бы то ни стало уходить.

Вуцкий спустился в машинное отделение, а через несколько минут от него поступил доклад: «БЧ-5 к походу готова».

А вот причину неисправности мы так и не выяснили до самого Поти.

И снова мы своевременно убрались из Туапсе, выведя корабль из-под удара авиации. Жестокая бомбежка порта началась примерно через тридцать минут после нашего ухода. Оперативную группу штаба и самого начштаба флота мы благополучно доставили в Сухуми. Мельников спросил разрешения у Елисеева на обратном пути зайти в Поти, где был судоремонтный завод.

– Зачем вам Поти? Ведь лидер уверенно шел тридцатиузловой скоростью. [191]

– Следует осмотреть винты. Если потребуется ремонт, его лучше сделать в заводских условиях.

Елисеев дал разрешение. В Поти Вуцкий облачился в водолазный костюм и опустился под воду. Он выяснил, что на левом гребном валу висит бухта шестидюймового стального троса, а часть его оказалась между ступицей винта и кронштейном вала. Наверняка, мы прихватили трос, когда переходили от одного причала к другому. Хорошо, что все обошлось удачно: принимая решение провернуть турбину дополнительным усилием, Мельников и Вуцкий шли на большой риск. Однако и оставаться в порту было не меньшим риском, тем более, что на борту лидера находились начальник штаба и оперативная группа.