Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Вся тяжесть походов, особенно в период осенне-зимних штормов, ложилась на личный состав электромеханической части. Я уже говорил, что Дурнов не раз жаловался на нехватку времени для проведения профилактических мер, все делалось на ходу, во время кратковременных стоянок под загрузкой или разгрузкой. Но машины продолжали исправно работать вопреки всем инструкциям мирного времени. Это можно было объяснить только тем, [235] что личный состав БЧ-5 вкладывал в работу всю свою душу и богатый опыт. Постоянный, ни на минуту не прекращающийся труд – это и был настоящий подвиг. А какого напряжения стоили несколько часов вахты в машинном отделении, когда на море свирепствовал шторм, палуба буквально уходила из-под ног! Даже бывалых моряков валила морская болезнь. А тут требовалось не только устоять, но и обеспечить кораблю ход и маневренность. «Железным» называли на «Шторме» старшину 1-й статьи коммуниста Валентина Солохина. Бывший паровозный машинист теперь по праву считался на корабле лучшим машинистом-турбинистом и стал старшиной машинной группы. Человек большой воли и выносливости, он при сильных штормах выручал товарищей, заступая на вахту. Дурнов говорил с гордостью, что когда на вахте в машинном отделении стоит Валентин Александрович Солохин, ему там делать нечего.

Под стать Солохину был и старшина котельной группы мичман коммунист Владимир Кучер. Он также мог пробыть на вахте в штормовую погоду двенадцать часов кряду, не испытывая приступов морской болезни. И не потому, что обладал каким-то исключительным здоровьем: сказывались воля, закалка в походах.

Нет, не могу я отдать предпочтение кому-либо одному из обитателей «нижних этажей» корабля. Труд там был одинаково сложен и к нему одинаково относились. Разве легче приходилось трюмным машинистам? Их старшина отделения старшина 2-й статьи Петр Хоменко, досконально зная всю трюмную систему корабля, вместе со своими подчиненными обеспечивал подачу мазута в котельные отделения. Он был и мастером на все руки, этот скромный и трудолюбивый моряк, мог сделать буквально все – от зажигалки до модели корабля. Своим мастерством с ним мог соперничать разве что старшина электриков Константин Львов. В каких угодно погодных условиях он обеспечивал корабль энергетикой, производя самые сложные электротехнические работы.

Словом, без исполинского труда не выигрывалась ни одна битва ни на суше, ни на море. И понимание боевого выхода, как исполнение нелегкой, но необходимой работы, привил своим подчиненным командир БЧ-5 Петр Иванович Дурнов.

Я не ошибся в своих первых впечатлениях. Сам Дурнов, кроме блестящего знания электромеханического хозяйства, [236] являл во время походов образец стойкости и выносливости. Даже на якорных стоянках его не увидишь в каюте, а уж в море – и подавно. С ходового мостика всегда можно было заметить, как сосредоточенный и озабоченный чем-то Дурнов появляется в люке машинного отделения и тут же исчезает в тамбуре кочегарки. Через какое-то время неотложные дела ведут его в румпельное отделение. А то наведается в коридор линии гребных валов, чтобы проверить, не «температурят» ли опорные подшипники – на сторожевых кораблях за ними требовался особый присмотр. Он лично должен был убедиться в исправности всех машин и механизмов и при этом не забывал напомнить своим подчиненным, какие узлы требуют повышенного внимания. Вот почему я не помню ни одного случая, чтобы из-за неисправностей механизмов БЧ-5 была не готова к походу.

И даже такая, казалось бы, неприметная служба, как вестового в кают-компании, тоже была вкладом в общую работу экипажа. Вестовым служил у нас строевой краснофлотец из БЧ-2 полтавчанин Михаил Пидгора – исключительно старательный, заботливый и честнейший человек. В любую погоду, в любое время суток во время похода он всегда бодрствовал и внимательно следил, чтобы каждый командир был накормлен. В кают-компании его все любили и не упускали возможности выразить свою благодарность.

Думается, что этот повседневный, неброский героизм наших моряков брал свое начало в атмосфере лучших традиций русского флота. О скромных, неизмеримо стойких, честных и трудолюбивых моряках, всегда готовых пожертвовать жизнью ради священного долга защиты своей Родины, писали книги Станюкович и Новиков-Прибой. Однако невиданный еще в истории человечества накал и размах сражений периода Великой Отечественной войны породил и невиданный подъем морского духа. Нам было что защищать, могучая жажда мести в сердце матроса, по природе своей доброго и мирного, была вызвана звериной жестокостью врага, пытавшегося отнять у нас не только землю и ее богатства, но и человеческое достоинство. Огромна была заслуга наших политработников, умело направлявших чувства гнева и праведной мести. Я часто думал об этом в те дни, присматриваясь к работе старшего политрука Корасева. Александр Васильевич был моим первым комиссаром (а после ввода единоначалия-замполитом), [237] и потому я испытывал к нему особую признательность за поддержание боевого духа экипажа. Воистину, он был душой корабля, всегда находил верный тон в разговоре с людьми, умел поговорить и о самом заветном, и о том, чем жил весь народ, вся страна. В бою находился на самом трудном участке: то ли среди артиллеристов, то ли среди машинистов и кочегаров. Он мог быть, несмотря на молодость, и по-отечески строгим, и остроумно высмеять нерадивого, но за всем этим всегда чувствовалась доброжелательность и сердечность. Именно в таком комиссаре мы особо нуждались в тот период боевых походов, когда главной нашей работой была охранная служба транспортов. Плавали мы на малых ходах, сами на противника не нападали, лишь отражали его атаки с воздуха. В это время героически сражалась Малая земля, мелкосидящий, или, как его называли, «тюлькин флот», высаживал десанты, ходил под обстрелами через Цемесскую бухту, моряки из морской пехоты совершали подвиги, о которых становилось известно всей стране. Кое-кто из экипажа мог подумать: что с того, что мы благополучно проводили транспорт из Батуми в Геленджик? А скольких ты сам уничтожил фашистов или береговых батарей противника? То есть результаты наших походов не давали столь зримого представления о вкладе корабля в боевые действия эскадры, как это бывает при набеговых операциях или дальнем огневом налете. Но никто не просился на берег в морскую пехоту или на другой корабль, ведущий более активные действия. Я не сомневался: при первой же необходимости желающих найдется немало, но сейчас они хорошо усвоили важность работы на своем месте. И в этом была главная заслуга Корасева и партийно-комсомольского актива. Это давало мне как командиру возможность смело опираться на работу партийной и комсомольской организаций, зная, что все нужные мероприятия и нововведения будут поддержаны личным составом корабля.

В феврале нам неожиданно пришлось распрощаться с Корасевым, получившим назначение заместителя командира по политчасти на эсминец «Железняков», и, не скрою, мне было очень жаль с ним расставаться. Наши отношения сложились прекрасно, а каким будет новый замполит? Сумеет ли поддержать морально-политическое состояние экипажа на прежнем уровне? Скажу сразу, что сомнения мои оказались напрасными… [238]

Замполитом на «Шторм» был назначен Андрей Григорьевич Барков, служивший до этого политруком на эсминце «Сообразительный», который пользовался на флоте хорошей боевой репутацией. Барков энергично принялся за дело и в дальнейшем показал себя грамотным и умелым политработником. Отношения у нас с ним тоже сложились хорошие, в чем мне, признаться, помог опыт с Корасевым. На флоте совсем недавно было введено единоначалие, и командир корабля становился не только военным, но и политическим руководителем, с личной ответственностью перед партией и правительством за постоянную боевую готовность корабля, за все стороны жизни и деятельности подчиненных. В руках командира сосредоточивались оперативно-строевые, политические, административные и хозяйственные функции, и, чтобы справиться с ними, я должен был как коммунист опираться на партийную организацию. Но одно дело усвоить свои новые функции, а другое – успешно их выполнять. – Все это давалось нелегко и не сразу.

Тогда и мне и Корасеву пришлось преодолеть некие психологические трудности, прежде чем мы оба сумели привыкнуть к нашему новому положению. Я старался по отношению к нему вести себя еще с большим тактом, чтобы у Корасева не возникло повода думать, будто я как единоначальник в чем-то хочу подменить своего замполита, окружить его командирской опекой. Сам Корасев был подчеркнуто вежлив, показывая образец отношений младшего к старшему, и в то же время я чувствовал почти неуловимую настороженность: как поведет себя командир с новым должностным лицом? Однако взаимная психологическая разведка длилась недолго, мы оба выдержали экзамен на политическую зрелость. У нас не возникло каких-либо разногласий или разлада и потому не было необходимости выяснять наши новые служебные отношения. Будучи коммунистами, мы отлично понимали свои обязанности на корабле и продолжали жить и работать душа в душу. Следует сказать, что личный состав корабля подобно барометру чувствителен ко всякого рода событиям и безошибочно улавливает малейшие отклонения от норм служебной деятельности и поведения своих офицеров и политработников, но особенно влияет на жизнь корабля моральный облик командира и замполита, их отношения к служебному долгу и взаимоотношения. И если здесь все в порядке, то можно быть уверенным, что на корабле и [239] боевая подготовка, и морально-политическое состояние личного состава всегда будут на должном уровне. Все эти уроки мне преподал мой первый комиссар и замполит Александр Васильевич Корасев, за что я ему благодарен и поныне.

Я не сравнивал Баркова и Корасева, они были разные по складу характера, у каждого были свои излюбленные формы и методы работы, но оба были беспредельно преданы делу ленинской партии и с большой ответственностью и партийной принципиальностью относились к своему служебному долгу. И от этого в большой степени зависело то, что сторожевой корабль «Шторм» постоянно находился в строю.

Помощники и друзья

То, что выдерживали в те дни люди, не всегда выдерживал металл, И тогда «Шторму» приходилось швартоваться у морзаводской стенки. Как-то ремонтировали главные подшипники, линии валов и герметизировали потекшие нефтеямы, совместив эту работу с планово-предупредительным ремонтом. Хотя и раньше мы не раз обращались за помощью к специалистам ремонтного завода, только теперь я в полной мере оценил тот огромный труд, который приходился на долю рабочих и инженеров различных заводских мастерских. Фронт проходил не только там, где гремели орудия, ревели танки и солдаты поднимались в атаку, но и на каждом рабочем месте в тылу: на заводе, у причала, возле станка.

Небольшие торговые порты Поти и Батуми, до войны совершенно не приспособленные для базирования военных кораблей, особенно таких больших, как линкор «Парижская Коммуна», и крейсеров, в самое короткое время были преобразованы в главную базу Черноморского флота. В них появились оборудованные стоянки, производился ремонт, было налажено снабжение кораблей всем необходимым. Командиру Потийской военно-морской базы генерал-лейтенанту Куманину Михаилу Федоровичу, безусловно, помог опыт создания Тихоокеанского флота. Еще при мне он командовал на Дальнем Востоке одним из укрепрайонов. Вот и сейчас его часто можно было встретить у причала, на корабле, в мастерских завода. Появлялся [240] он там не один, а с руководителями города, которых тоже хорошо знали моряки, – секретарем Потийского горкома Никандром Варфоломеевичем Габуния, председателем горсовета Ильей Никифоровичем Логидзе, с начальником торгового порта Константином Филипповичем Реквавой. Находясь в трудных условиях, ограниченные материальными ресурсами, постоянно испытывая нехватку рабочих рук, военные и гражданские работники тыла сумели обеспечить флот всем необходимым. Работа была титаническая, заслуживающая уважение и признательность среди моряков.

В Поти работал эвакуированный севастопольский Морской завод, возглавляемый директором Сургучевым Михаилом Николаевичем и главным инженером Шрайбером Семеном Иосифовичем. Здесь же разместились некоторые мастерские техотдела и отделы флота. Рабочие, инженеры и мастера завода в совершенно не приспособленных условиях производили самые сложные ремонты кораблей и боевой техники. Сколько было тогда проявлено изобретательности, рабочей смекалки! На наших глазах перерождались и буквально обретали новую жизнь тяжело поврежденные крейсера «Красный Кавказ» и «Молотов». Достаточно было два-три дня отсутствовать в порту, чтобы с приходом заметить, насколько далеко продвинулся ремонт. Темпы работ были стремительные.

И каждый раз, входя в базу, я испытывал волнующее чувство путника, вернувшегося после дальней дороги под родной кров. Здесь нас ждали добрые друзья, все те, кто не покладая рук старался, чтобы каждый выход в море прошел успешно. Мы искренне дружили со строителем Петром Ивановичем Криницким, младшими строителями и гарантийными механиками Дмитрием Васильевичем Денепой и Александром Фомичем Коробковым. Они всегда прислушивались к мнению командиров, старшин и матросов, поддерживали тесный контакт с партийными организациями, и личный состав всегда готов был помочь рабочим, а рабочие, в свою очередь, прилагали все усилия, чтобы быстро и качественно отремонтировать корабль. С признательностью я вспоминаю начальника корпусно-котельного цеха Антона Лукича Очигова, ветерана Севастопольского судоремонтного завода, где он начал работать еще с 1907 года. Антон Лукич был непререкаемым авторитетом во всех вопросах, связанных с ремонтом корпусов и котлов. А кто на кораблях не знал старого севастопольца, [241] одного из лучших мастеров по ремонту главных турбин Погорелова или мастера судосборщика Григория Тимофеевича Червякова, котельного мастера Ивана Петровича Лолла, бригадиров судоремонтников Запаренко и Бабенко, бригадиров котельщиков Дашковского и Замятина? На их груди сияли такие же, как у моряков, боевые ордена, только полученные на трудовом фронте.

С помощью специалистов мы справились с необходимым ремонтом в считанные дни. Перед пробным выходом в море на «Шторм» пришел офицер по особым поручениям капитан 1-го ранга Григорий Александрович Бутаков. Это был дружеский визит опытного моряка, решившего пожелать кораблю счастливого плавания. Григорий Александрович был внуком известного адмирала русского флота – Григория Ивановича Бутакова, но морское начало в их роду положил еще его прапрадед Иван Николаевич, который командовал на Балтике бригом «Летун» в 1807 году и участвовал в боях против французских кораблей. Всего же бутаковский род насчитывал сто двадцать два военных моряка. Григория Александровича революция застала на Балтике, где он служил мичманом на эскадренном миноносце «Гавриил». Вскоре стал командовать соединением кораблей Азовской военной флотилии, и вся его последующая жизнь была тесно связана с нашим флотом.

Во время Великой Отечественной войны Бутаков оказался на Черноморском флоте, был офицером по особым поручениям при Военном совете флота, командовал дивизионом канонерских лодок. Следуя традиции своих предков, он носил большую окладистую серебристую бороду. Был подвижен, бодр и жизнерадостен. Григорий Александрович многое повидал и пережил на своем веку, поэтому с ним всегда было интересно беседовать. Очень любил корабли, дорожил службой на них и гордился, что является продолжателем рода Бутаковых на флоте. Кстати, по его инициативе на подходе к Севастополю была установлена плавучая зенитная батарея, сбившая двадцать шесть самолетов. Командовал ею линкоровец капитан-лейтенант С. А. Машенский, бывший командир 2-й башни.

Однажды, придя ко мне на корабль, Бутаков поделился своим горем – его единственный сын моряк Александр погиб под Ленинградом. С большой горечью и со слезами на глазах Григорий Александрович сказал, что со смертью сына прервался род моряков Бутаковых. Мы все искренне [242] любили этого славного человека и глубоко разделяли постигшее его несчастье.

Прожил Бутаков долгую и красивую жизнь, до последнего дня не порывал связей с флотом, много писал, занимался историей морских сражений, увлеченно строил с мальчишками модели кораблей. Последний раз мы встречались с Григорием Александровичем в Киеве, когда он консультировал кинофильм «Гибель эскадры»…

Итак, закончив ремонт и проведя краткий пробный выход в море с рабочими завода на борту, мы вновь отправились в Батуми: предстояло совместно с тральщиком «Мина» и тремя сторожевыми катерами отконвоировать в Туапсе танкер «И. Сталин» с грузом бензина. Мы снова впряглись в повседневное конвоирование.

Поход был рассчитан так, что наиболее опасную зону прошли ночью, в полной темноте, обманув тем самым бдительность противника. Однако уже с утра Туапсе подвергся частым воздушным налетам. Зенитные расчеты не покидали боевых постов. Корабельные и береговые зенитчики, взаимодействуя с нашими истребителями, сорвали все попытки врага прорваться с моря в базу и к городу.

Это был период, когда на Кубани начались напряженные воздушные сражения с участием большого количества авиации с обеих сторон. Противнику, сосредоточившему на своих аэродромах до тысячи самолетов и пытавшемуся с воздуха воспрепятствовать предстоящему мощному наступлению советских войск, наши летчики противопоставили не меньшую силу, лишив гитлеровцев преимущества в воздухе. Впервые мы наблюдали воздушные бои, где хозяевами положения оказывались наши замечательные асы, демонстрируя возросшую мощь советской авиации. Еще в Севастополе фашистские стервятники беспрепятственно распоряжались в воздухе. А теперь ни один из них не прорвался в город.

Вот для чего нужен был бензин, доставленный нами в Туапсе! [243]

Памятный переход

В обратный путь наш конвой выходил из Туапсе в 17 часов, а воздушные бои, начавшиеся утром, так и не прекратились. Часто они происходили на большой высоте, [243] так что трудно было определить, чей самолет загорелся, но одно было ясно – наши соколы бьются насмерть.

Мы уже вышли за Туапсинский волнолом, когда над нами стал падать горящий самолет. В небе расцвел белый купол парашюта, вокруг которого, как коршун, кружил «мессершмитт». По нему сразу открыли огонь наши зенитчики, а я, развернув корабль, поспешил к месту ожидаемого приводнения парашютиста. «Мессершмитт» выпустил по кораблю несколько пушечно-пулеметных очередей и, взмыв вверх, начал быстро уходить в северном направлении. Палуба оказалась пробита в нескольких местах, но, к счастью, никто из людей не пострадал.

Упредив «Шторм», к парашютисту первым подоспел наш торпедный катер. На запрос о здоровье пилота, командир катера ответил: «Пилот жив, но ранен».

Не задерживаясь более, катер на полном ходу отправился в Туапсе.

Мы вновь построились в ордер, и конвой продолжил путь в Батуми, сопровождаемый нашей истребительной авиацией и двумя МБР-2, осуществляющими противолодочную оборону. С рассветом их сменила новая пара, прилетевшая из Сухуми. Мы радовались, что переход выдался на редкость спокойным, без воздушных боев, без обнаруженных подводных лодок противника, как вдруг на подходе к мысу Анакрия сигнальщик Иван Путий-Полищук громко доложил:

– Плавающая мина справа тридцать в расстоянии пяти кабельтовых!

Сразу же со «Шторма» последовало оповещение по конвою. Трухманову поручаю расстрелять мину. Про себя отмечаю, что море спокойное – это значительно облегчит задачу артиллериста.

Личный состав верхних боевых постов ушел под прикрытие, а старшина 2-й статьи Евдоким Пироженко изготавливается для стрельбы из своего 37-мм автомата. Одна, вторая очередь, и огромный водяной столб вырывается из воды с оглушительным треском. Несколько мелких осколков стучат по палубе. А еще через минуту, когда над морем вновь воцарилась тишина, замполит Барков объявляет по кораблю о поощрении личного состава автомата. Особенно отмечена работа одного из лучших первых наводчиков старшего краснофлотца коммуниста Геннадия Петрова. [244]

Вскоре последовал сигнал по кораблю: «Команде обедать!» Подобные сигналы всегда встречаются оживленно, а сейчас тем более: после водного фейерверка, после поощрения отличившихся. Когда у камбуза появляется бачковой от зенитчиков Михаил Жуковец, то выстроившаяся очередь бачковых шумно его приветствует и пропускает вперед. Кто-то даже подал команду: «Смирно!» Несколько смущенный столь торжественной встречей, Жуковец отдал бачок старшему коку Николаю Зорину, а тот щедро накладывает харчей сверх нормы.

– За то, что хорошо поработали и обед не затянули.

Так с добрым настроением мы и дошли бы до Батуми, не начни портиться погода. Небо заволокло тучами, разгулялся шквалистый ветер, погнав по морю пенные барашки. Сразу же беспокойно захлопали парусиновые обвесы и заполоскались не туго натянутые сигнальные фалы.

А ветер крепчает. Все, кто на мостике, надевают кожаные регланы. Как бы вестовый ветер не нагнал тягунов! А тут еще и радиограмма со штормовым предупреждением: «В ближайшие 4 часа ожидается усиление шквалистого ветра от веста до б-7 баллов». Приносит ее на мостик командир отделения радистов старшина 1-й статьи Дмитрий Ткач, невысокий, ладно скроенный, всегда чисто выбритый и опрятно одетый. От всей его фигуры так и веет энергией и здоровьем. Это он во время набеговых действий «Шторма» на аэродромы Анапы влез на мачту, когда была осколком перебита антенна, и под вражеским обстрелом восстановил связь.

Но больше всего вызывало уважение команды то, что Ткач пробовал писать морские рассказы и повести. Это увлечение и определило дальнейшую его судьбу: после войны Дмитрий Васильевич выпустил две первых книги «Моряки» и «Племя сильных», вступил в Союз писателей. Теперь он живет и работает в Киеве, в его творческом активе около двадцати книг, большинство которых посвящены морю и морякам.

Прогноз погоды тогда оправдался. Однако шквалистый ветер задул в полную силу на пару часов раньше, чем предполагалось, вызвав сильную бортовую качку. В Батуми мы прибыли к вечеру и благополучно вошли в порт.

Запомнился мне этот обычный переход тем, что был он для меня на «Шторме» последним. Я получил новое, четвертое за время войны, назначение на корабль. На [245] этот раз меня ждал крейсер «Ворошилов», куда я шел старшим помощником командира.

Уже в следующий поход «Шторм» вышел под командованием нового командира, но какая-то часть моей души осталась там, на корабле, где я получил первое командирское крещение и впервые ощутил всю полноту ответственности, которая возлагается на командира корабля.

Расставаясь со «Штормом», я не предполагал, что через многие годы мне доведется встретиться с ним вновь. Впрочем, это был уже не тот сторожевой корабль «Шторм», а большой современный противолодочный корабль. И плавал он не на Черном море, а на Балтике, но назван был в честь нашего боевого корабля и на бескозырках совсем юных моряков сияла знакомая надпись «Шторм». Личный состав современного «Шторма» хорошо знаком с боевыми делами своего предшественника, на корабле существует стенд, где отражен путь черноморского «Шторма», и здесь же хранятся воспоминания многих бывших членов экипажа. Боевые корабли остаются в строю! [246]

Глава V.

Эскадра возвращается в Севастополь

Готов вступить в бой

Крейсера, эти плавающие морские бастионы, всегда были грозным оружием. Пройти службу на крейсере для моряка означает освоить всю энциклопедию морских наук. Это поняли и я, и мои товарищи еще в морском училище и на СКУКСе после практики на «Авроре», «Коминтерне» и других крейсерах. Но то были учебные корабли старой постройки, а теперь я держал в руках приказ о назначении на новейший крейсер «Ворошилов», который, даже с учетом его краткой биографии, уже вошел в историю морских сражений Великой Отечественной войны. По крайней мере семь боевых выходов в море принесли крейсеру славу героического корабля. Первый из них – действия в группе кораблей поддержки по обеспечению огневого налета ударной группы лидеров «Харьков» и «Москва» на порт Констанца. Затем в сентябре сорок первого года – сокрушительные артиллерийские удары по селениям Алексеевка, Хорлы и Скадовск, где сосредоточились крупные силы техники и пехоты противника. Но наиболее впечатляющими оказались: обстрел вражеских войск в районе Феодосии и переброска 9-й бригады морской пехоты из Батуми в Севастополь. Обе боевые задачи были выполнены в мае, когда битва за Севастополь достигла вершины напряжения и даже эсминцы подвергали себя большому риску, прорываясь в Севастополь или стреляя по береговым целям, а уж о тяжелых крейсерах и говорить не приходится.

В ночь на 1 февраля сорок третьего года крейсер «Ворошилов» под флагом командующего эскадрой совместно с эсминцами «Бойкий», «Сообразительный» и «Беспощадный» оказали артиллерийскую поддержку наступавшей 47-й армии, открыв ураганный огонь по оборонительным [247] сооружениям противника в районе Новороссийска. Результаты стрельбы оказались весьма значительными и получили высокую оценку командования флота. То был последний боевой выход. Больше к боевым операциям «Ворошилов» не привлекался, хотя и находился в полной боевой готовности. Это объясняется тем, что характер дальнейших наступательных действий потребовал привлечения более легких сил, поскольку сводился к высадке десантов и обеспечению боев на плацдармах. Тяжелые крейсера целесообразно было сохранить для возможных боев с крупным надводным флотом противника, появление которого в Черном море все еще не исключалось.

В это же время на бригаде крейсеров произошли некоторые изменения в командном составе. Командир бригады крейсеров контр-адмирал Н. Е. Басистый принял под свое командование эскадру, а на должность комбрига был назначен бывший командир крейсера «Ворошилов» капитан 1-го ранга Ф. С. Марков. Командовать крейсером поручили капитану 1-го ранга Е. Н. Жукову, занимавшему до этого должность начальника штаба отряда легких сил, а потом бригады крейсеров. До меня старшим помощником командира служил капитан 2-го ранга Н. И. Масленников, вступивший в новую должность начальника штаба Новороссийской морской базы, которая находилась еще в Геленджике. Старшего помощника командира крейсера временно замещал командир артиллерийской боевой части капитан 3-го ранга И. М. Коновалов, с которым я был знаком еще по СКУКСу. Мы встретились с ним как старые друзья.

Несмотря на то что крейсер «Ворошилов» находился в боевом резерве в Батуми, он был на особом счету у командования. Кстати, первым командиром крейсера после его постройки в 1938 году был Пантелеймон Александрович Мельников, который задал характерный для него стиль несения образцовой службы. Первые успехи в боевой подготовке и всей многогранной жизни корабля закрепил Филипп Савельевич Марков, сменивший Мельникова во время ходовых испытаний. В результате целеустремленной и напряженной работы экипаж добился столь высоких показателей в боевой и политической подготовке, что по итогам проведенной инспекции народного комиссара ВМФ Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова получил переходящее Красное знамя наркома ВМФ. К началу войны крейсер находился в состоянии [248] высокой боеготовности, что позволило ему сразу же успешно участвовать в боевых действиях. За время боев экипаж корабля дважды выдерживал экзамен по ликвидации серьезных повреждений, что тоже является весьма существенным показателем зрелости и подготовленности моряков. Первый раз – когда на стоявший у стенки Новороссийского порта крейсер совершили налет 24 вражеских бомбардировщика и две бомбы попали в кормовую часть. И второй – когда во время обстрела фашистских объектов на острове Змеиный в правом параване взорвалась мина, а через минуту по левому борту произошел новый взрыв. Результаты обоих повреждений были крайне тяжелые, однако экипаж действовал технически грамотно, смело и быстро, благодаря чему в кратчайшее время удалось восстановить боеспособность корабля. Понятно, что этому предшествовала исключительно напряженная учеба в течение многих месяцев, начатая еще до войны. Не зря уже в то время на одной из труб крейсера «Ворошилов» красовалась буква «М», указывающая на то, что его электромеханическая часть занимает первое место в военно-морском флоте.

– Учтите, – говорил мне Евгений Николаевич Жуков при нашей первой встрече на крейсере, – Марков со штабом размещается у нас и свой флаг намерен держать именно на «Ворошилове». Кораблем он командовал около четырех лет и службу знает превосходно. К тому же очень любит корабль и хочет всегда видеть его в образцовых. Нам с вами надо это иметь в виду, чтобы никто не мог упрекнуть, мол, корабль стал хуже. Вот и я всего несколько дней здесь, так что давайте сразу впрягаться в работу. Кстати, мой заместитель по политчасти Михаил Петрович Калеватов нам в этом поможет…

После разговора с командиром я вошел в старпомовскую каюту, ясно понимая всю трудность своего положения. До этого на больших кораблях я не служил, их устройство, вооружение, техника и организация службы мне были мало знакомы. Как старший помощник командира, я отвечаю за боеготовность и оборону крейсера, за воспитательную работу и дисциплину личного состава, за порядок и многое другое. Значит, надо не только всесторонне изучать и осваивать корабль, но и немедленно приступать к исполнению своих прямых обязанностей.

На первых порах весьма существенную помощь мне оказал помощник командира Иван Кондратьевич Стрельцов. [249] Это был толковый человек, обладавший требовательностью, выдержкой, зорким глазом и прекрасным знанием корабля и всего экипажа. Мало кто мог похвастать тем, что ходил, как говорится, в любимцах у Маркова, но вот Стрельцова все дружно причисляли к таковым. Уже при первом обходе корабля он продемонстрировал все свои лучшие качества помощника. Когда я поинтересовался, как удается поддерживать на корабле идеальную чистоту и порядок, Стрельцов охотно поделился «секретом»:

– Просто у нас нет обезлички объектов, за каждым прибором и механизмом закреплен ответственный. И потому нет споров: это он должен был сделать, а не я. Точно так же каждый знает границы своей приборки. И конечно, немалую роль играет требовательность и постоянный контроль.

На практике, к сожалению, так не всегда бывало на других кораблях… После довольно длительного путешествия по крейсеру мы вновь вернулись на ют, поразивший меня чистотой и блеском палубы.