Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Не успеваю я снова подняться на мостик, как корабль поворачивает на заданный курс. Артиллеристы послали первые пристрелочные залпы и вскоре повели огонь на поражение. Мысленно я вижу уверенное движение тяжелых машин с крестами на башнях и внезапную растерянность фашистов, когда они натыкаются на непредвиденную преграду из шквального огня наших орудий. А корректировщики докладывают, что и эсминец «Шаумян» нащупал своими орудиями танки, снаряды ложатся по цели, они видят уже подбитые и горящие машины. Артиллерийский дуэт батарей двух эсминцев упредил атаку гитлеровцев. Конечно, нас интересуют точные данные о потерях противника, но об этом мы сможем узнать лишь по возвращении в Одессу, в штабе военно-морской базы.

Тем временем совсем стемнело. Берег исчезает в ночной мгле, вода за кормой приобретает вороненый оттенок. И небо и море сплошной стеной сливаются на месте горизонта. Когда успело стемнеть? Никто из нас этого не заметил. Мы пробыли в море больше четырех часов, а кажется – минуты. Смолкают орудия. Лишь мерно работающие турбовентиляторы нарушают тишину. Ночь взяла под свою защиту «Незаможник». По приказанию штаба базы берем курс на Одессу.

Но спокойствию моря нельзя доверять полностью. В это время рыщут в Черном море торпедные катера противника. Да и подводные лодки могут о себе дать знать. Мы остаемся в состоянии боевой готовности. Идем [75] в полной темноте. В море – ни одного ориентира, даже небо подернулось туманной дымкой, скрывшей звезды. К нам на мостик поднимается штурман. Оказывается, от оперативного дежурного поступило распоряжение швартоваться у стенки Восточного мола, то есть на место прежней стоянки.

– Это хорошо, – Минаев доволен. – Место знакомое и близко от входа. А то попробуй в такой темноте отыскать незнакомый причал.

При подходе к Воронцовскому маяку Минаев повел корабль, как говорят моряки, «на стопе». Застопорит машину, осмотрится, сориентируется, снова даст «малый вперед». Когда мы засветло выходили из порта, все было простым и привычным. Теперь же и маяк казался не на своем месте, и буксир с боновыми сетями не там стоит, и мол вроде сместился. Вот и еще одно испытание выпало нам в море – первая ночная швартовка.

Но все прошло благополучно. Окончена швартовка, дан отбой авралу. Все, кто свободен от вахт, могут перекурить на юте, обменяться впечатлениями прошедшего дня.

На любом корабле обязательно есть такое место – причудливая смесь курилки, матросского клуба, места отдыха. На «Незаможнике» – это ют. Тут царит своя атмосфера, шутки, подтрунивание друг над другом, да и, признаться, самые задушевные слова звучат именно здесь. На юте и моя каюта. Если ночь душная, открываю дверь и тогда становлюсь незримым свидетелем всех разговоров и шуток.

Сегодня царит особое оживление, центром которого герой дня – командир 1-го орудия Леонид Сага. Его наперебой угощают папиросами, пытаются вызвать на шуточный тон разговора, но Сага, всегдашний весельчак и балагур, немногословен, делает вид, что ничего особенного не произошло.

– Теперь каждый день будем так бить фашиста.

Но вот в разговоры вплетается хрипловатый тенорок лейтенанта Клемента. Он только что от командира и принес последние сообщения о результате стрельбы. На юте воцаряется тишина, и Клемент торжественным голосом сообщает:

– Нашими кораблями подбито более десяти танков, рассеяно и уничтожено до батальона пехоты противника, в результате чего морским пехотинцам удалось вернуться [76] на ранее оставленные позиции. Командир благодарит весь личный состав эсминца за службу.

На юте раздается громогласное «ура!». Мне уже не сидится в каюте.

Матросы пытаются качать старшину Сагу. Но разве только артиллеристы сегодня отличились? А наш штурман Загольский, а Клемент, а рулевой Алеша Соснин? Что бы мы делали, если бы радисты не обеспечили надежную связь или если бы личный состав БЧ-5 не обеспечил маневрирование кораблю? События сегодняшнего дня лишний раз подтвердили, что весь экипаж корабля – единый организм, все в нем глубоко связано и успех одного члена обеспечивается всем остальным экипажем. Ну, а старшина Сага – молодец!

Мы долго сидим на юте, никому не хочется уходить, вспоминаем все новые и новые подробности боя.

А завтра с утра новый боевой выход в море. [77]

Пикировщики заходят из-под солнца

Утром следующего дня «Незаможник» вновь вышел в прибрежный район деревни Сычавка с заданием: маневрируя, вести наблюдение за прилегающей местностью и сетью дорог, а при обнаружении живой силы и техники противника открывать огонь на уничтожение. Окрыленные вчерашним успехом, мы ни на минуту не сомневались, что приказ выполним успешно. Да и погода была чудесная. На море полный штиль, яркое солнце украсило воду и берег щедрыми красками, на небе ни облачка. В такую погоду просто не верится моряку, что с ним и его кораблем может случиться что-то недоброе.

Приблизились к берегу кабельтовых на двадцать пять, по опыту вчерашнего дня зная – это наиболее удобная дистанция для эффективной стрельбы по береговым целям. Но как ни всматривались сигнальщики и те, кто с биноклями находился на ходовом мостике, не обнаружили ни малейшего движения. Зеленая полоса с песчаной кромкой скорее напоминала пляж, чем театр боевых действий. В такую погоду после учений командир непременно разрешил бы экипажу выкупаться в море, позагорать. Но сейчас ни у кого не возникало подобных мыслей. Как ни успокоительны [77] были тишина и безлюдье, мы ни на минуту не прекращали наблюдения.

Так минул час, второй… «Незаможник» шел малым ходом, глубина под килем была около пяти-шести метров. И вдруг, как гром среди ясного неба:

– Пикировщики из-под солнца прямо по носу на корабль!

Глянув вверх, мы все, находившиеся на мостике, увидели два пикирующих бомбардировщика Ю-87, идущих крыло в крыло почти над нами. Сигнал воздушной тревоги прозвучал в тот момент, когда от самолетов отделились четыре темно-зеленые бомбы. Они летели прямо на нас.

Предпринимать маневр на уклонение было поздно. Мы услышали неприятный воющий звук, который издавали бомбовые стабилизаторы. Это был голос смерти. В следующий момент справа и слева от корабля начали вздыматься водяные столбы и громовой силы разрыв потряс корабль. Тугая взрывная волна хлестнула по людям. Я успел заметить, как подбросило нос корабля кверху, повалив всех, кто был на баке и на ходовом мостике. В последний момент успеваю осознать: идя крыло в крыло, немецкие летчики помешали друг другу сбросить бомбы по продольной оси корабля и, очевидно, только это спасло нас от прямого попадания.

Сбросив бомбы, самолеты сделали крутые виражи, разошлись – один вправо, другой влево и, сопровождаемые огнем наших зениток, стали удаляться.

Всех, кто стоял на верхней палубе и на мостике, трудно было узнать. Взрывы вместе с водой подняли со дна грязный ил, теперь он стекал по лицам и одежде. Но некогда было вычищаться и отмываться.

– Пожар во втором котельном отделении. В трюмы поступают вода и мазут! – доложили на главный командный пункт.

И тут же – следующее сообщение:

– Пробоина и разошедшиеся швы в районе сорокового – сорок пятого шпангоутов правого борта. Вода поступает в трюмы под кубрик и артпогреб.

Эти повреждения вызвали дифферент корабля на нос, то есть в воду погрузилась носовая часть, а кормовая приподнялась.

Экипаж начал борьбу за живучесть корабля.

Во втором котельном отделении бушевало пламя, черный дым от горящего мазута поднимался над верхней [78] палубой. Старшина группы корабельных машинистов М. Т. Паровознюк возглавил борьбу с огнем. Судя по тому, где были наиболее сильные очаги огня, Паровознюк установил: пожар возник в тот момент, когда от близкого разрыва бомб при сотрясении корпуса корабля вышли из строя турбовентиляторы, доступ воздуха в топки котлов прекратился и от выброшенного из топок пламени вспыхнул мазут, текший из лопнувшей нефтемагистрали. Откуда в отделение поступает вода, пока было неизвестно. В самое пекло, пренебрегая опасностью, шли с ми-нимаксами и пожарными пипками краснофлотцы Иван Минаков, Борис Чернов, Григорий Синица, Василий Сидоренко.

Пожарной группой руководил старшина 2-го котельного отделения старшина 2-й статьи Григорий Герасименко. Они пробивались к вентилям, чтобы перекрыть поврежденную нефтемагистраль и тем самым предотвратить проникновение огня в трюм. С верхней палубы подтащили еще два противопожарных шланга. А когда, наконец, старшине Герасименко удалось перекрыть нефтепровод, то обнаружилось, что мазут продолжает поступать из поврежденной бортовой нефтецистерны, вода – из разошедшихся швов и отверстий выбитых заклепок в подводной части корпуса. Вся группа, боровшаяся с огнем, вооружилась ручными принадлежностями и начала заделывать разошедшиеся швы и отверстия.

В районе 40-45-го шпангоутов с течью боролась носовая аварийная партия под началом главного боцмана Егорова. Расставив людей по затопляемым помещениям, сам боцман поспешил в первый артиллерийский погреб, куда особенно интенсивно прибывала вода. Стоя по колено в воде, старшина отделения котельных машинистов старшина 2-й статьи Яков Месечко доложил о месте и размерах пробоины в днище корпуса. Егоров принял решение заделать пробоину пластырем – деревянной рамой с плотной брезентовой подушкой. Мигом трюмный машинист Константин Любинский доставил пластырь в трюм, а котельные машинисты Тимофей Рудой и Григорий Бакалец поднесли необходимые подпоры и деревянные клинья. Воды в погребе уже было по пояс, поэтому старшине Герасименко и краснофлотцу Любинскому для того, чтобы приладить пластырь к пробоине, пришлось нырять в воду, а краснофлотцы Рудой и Бакалец по команде Егорова и Герасименко крепили подпоры. Наконец вода перестала [79] поступать, брешь была заделана и тогда приступили к осушению погреба.

Не легче пришлось старшим машинистам-турбинистам старшим краснофлотцам Григорию Лаурде и Никифору Кащенко, которые под руководством старшины 2-го машинного отделения старшины 2-й статьи Ивана Фоменко вели борьбу с поступающей в 3-й кубрик водой. В полузатопленном трюме было тесно, потому работать приходилось лежа, под водой нащупывая разошедшиеся швы и тут же конопатя их просуроченной ветошью. И здесь победило мужество и упорство. Поступление воды прекратилось и по мере осушения погреба и трюмов дифферент начал выравниваться – корабль становился на ровный киль.

К счастью, «Незаможник» не потерял хода. В этом была немалая заслуга старшего котельного машиниста Антона Мерного, несшего во время авианалета вахту в 3-м котельном отделении. После взрыва бомб в котельном отделении погас свет, вышел из строя питательный насос. Мерный приказал перейти на аварийное освещение, быстро устранили неисправности в питательном насосе, благодаря чему пар в котлах не упал.

В связи с аварийным положением оставаться в море было нецелесообразно, тем более что противника мы так и не обнаружили. Зато следовало ожидать нового налета. Трезво оценив обстановку, Минаев принял решение возвращаться в Одессу. В адрес командира отряда и командира базы было послано донесение о случившемся, а в ответ получили разрешение следовать в Одессу.

Где– то на полпути к Одессе нас встретил идущий полным ходом эсминец «Шаумян». На расстоянии надежной видимости семафора командир «Шаумяна» капитан-лейтенант Г. Н. Валюх запросил: «Командиру -нуждаетесь ли в помощи?» С «Незаможника» последовал ответ: «Благодарим, в помощи не нуждаемся».

Валюх развернул корабль и пошел выполнять боевую задачу, оставив в наших сердцах чувство глубокой признательности. Как важно моряку знать, что в беде, постигшей его в море, он не одинок, что друзья всегда готовы протянуть руку помощи, проявить боевое товарищество, не щадя своей жизни, прийти на выручку! Благодаря святому долгу дружбы часто оказывались спасенными не только люди, но и корабли, обреченные, казалось, на гибель. Так было с крейсером «Красный Кавказ», когда [80] он в январе 1942 года из Феодосии возвращался в Новороссийск, затопленный по четвертую башню. Вовремя подошедшие корабли благополучно довели его в порт. Точно так же лидер «Ташкент» выходил на помощь лидеру «Харьков», поврежденному под Синопом, а через десять дней, 27 июня 1942 года, сам «Ташкент», возвращаясь из последнего похода в Севастополь, был настолько поврежден, что при подходе к Новороссийску оказался в критическом положении. И если бы, опять-таки, подошедшие корабли не протянули ему руку помощи, эскадра могла потерять один из лучших кораблей Черноморского флота.

В Одессе, как только «Незаможник» стал у стенки Восточного мола, И. И. Терещенко со своими людьми сразу же приступил к тщательному осмотру корпуса. Результаты были неутешительны: корпус корабля во многих местах деформирован, имел пробоину, насчитывалось множество разошедшихся швов и выбитых заклепок. И главное – килевая коробка имела большую поперечную трещину.

По всем техническим правилам корабль следовало ставить в док.

Но война многое меняла в обычном представлении о возможностях людей и кораблей. Посоветовавшись со специалистами, командир отряда контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко предложил нам ремонтироваться своими силами и в кратчайшее время продолжить выходы в море, имея ограничения скорости хода и избегая выходов в штормовую погоду.

Терещенко это предложение если не обрадовало, то во всяком случае заразило новым энтузиазмом. Ему доверялось произвести ответственный ремонт силами личного состава БЧ-5. Снова начались бессонные ночи.

Как– то я стал свидетелем разговора нашего военврача Лукьянченко и Терещенко. Хмурясь, Лукьянченко заговорил о том, что если Терещенко не даст себе кратковременного отдыха, он может свалиться с ног.

В ответ Терещенко хитровато прищурился:

– Вот если у вас, Петр Иванович, будут раненые, вы будете отдыхать?

Лукьянченко пожал плечами.

– Нет, конечно. Но у вас есть надежные помощники, а у меня их нет. И то – люди, а это – железо.

Последнее утверждение задело Терещенко за живое. [81]

– Вы уверены, что между раненым человеком и раненым кораблем так уж нет ничего общего? Я, например, не уверен!

Лукьянченко безнадежно махнул рукой. Ему тоже было известно обещание Терещенко: пока не залечим раны корабля и не доложим командиру о готовности, мест своих не покинем. А слово Терещенко было твердое. К тому же он и в самом деле относился к кораблю, как к живому организму, зная все его боли и недуги и умея их эффективно врачевать.

Моряки БЧ-5 хорошо сознавали, сколь необходим их корабль защитникам Одессы, и во всем были солидарны со своим командиром. Из наиболее опытных специалистов сколотили четыре бригады во главе со старшинами котельных отделений Григорием Герасименко, Яковом Месечко и старшинами машинистами-турбинистами Алексеем Богдашовым и Иваном Фоменко. С берега на корабль сразу доставили сварочные аппараты, горн для нагрева заклепок и необходимые материалы. Перед ремонтниками стояла задача: как можно быстрее загерметизировать корпус корабля. Многие из моряков вспомнили свои гражданские профессии. Котельный машинист Борис Чернов оказался неплохим сварщиком, а бригадир Григорий Герасименко, как выяснилось, разбирался в цементных растворах. Старшины Яков Месечко и Иван Фоменко стали мастерами по заделке разошедшихся швов и креплению переборок, а на бригаду старшины Алексея Богдашова были возложены клепальные и слесарные работы. День и ночь визжали дрели, стучали молоты, гудел горн, с сухим треском вспыхивали огни электросварки.

Немало забот было и у политрука БЧ-5 К. С. Бурмы, следившего за ходом ремонта, за расстановкой людей, настроением личного состава бригад, а также поощрявшего отличившихся. Вместе с секретарем партбюро П. И. Лукьянченко они поддерживали связь с коммунистами бригад, постоянно подчеркивая их авангардную роль.

В фантастически короткий срок – через двое суток! – «Незаможник» был вновь готов к выполнению боевых задач. Можно было с уверенностью сказать, что личный состав БЧ-5 вслед за артиллеристами выдержал экзамен на боевую зрелость с честью. Это еще больше их сплотило и придало уверенность в своих силах.

Командир корабля Минаев, отправляясь рапортовать контр-адмиралу Д. Д. Вдовиченко об окончании ремонта, [82] мог бы доложить и о том, что, пройдя первые серьезные испытания, весь личный состав возмужал и закалился, стал надежным, спаянным коллективом, на который можно положиться в самых трудных условиях. А это очень много значит, особенно на войне!

Кораблям усилить огонь!

За двое суток ремонта и вынужденной стоянки у Восточного мола мы смогли еще раз убедиться, сколь сложной и напряженной была жизнь оборонявшейся Одессы. Жизнь порта, как в зеркале, отражала все успехи и неудачи многокилометрового рубежа обороны. По скоплению грузов, подлежащих эвакуации, по прибытию и отправке новых и новых конвоируемых транспортов, заходам боевых кораблей, а главное, по интенсивным действиям береговой и корабельной артиллерии можно было безошибочно судить, сколь напряжены мышцы обороны.

Стоя у причальной стенки, мы были свидетелями того, как экипажи кораблей провожали своих товарищей в морскую пехоту. У комиссара Мотузко тоже набралось немало заявлений от моряков «Незаможника» с просьбой отправить их в морскую пехоту. Но пока свыше никаких указаний на этот счет не было, и нам удавалось убедить личный состав в том, что ремонт и начало особой активности обстрела противника корабельной артиллерией – дело не менее важное.

Обстрелом с моря вражеских позиций наши корабли могли помочь защитникам Одессы главным образом в восточном секторе. В южном и западном фашисты были несколько удалены от моря, что, конечно, осложняло действия флота. Зато в восточном секторе, благодаря массированным обстрелам, атаки противника были скованы, активность его упала, хотя вражеская авиация вовсю старалась помешать нашим кораблям продолжить обстрелы.

Мы уже заканчивали ремонт, когда 18 августа после выполнения боевого задания в порт вошла сильно поврежденная канонерская лодка «Красный Аджаристан». Оказалось, ее атаковала авиация противника, и лодка, как и «Незаможник», была повреждена близкими разрывами бомб: получила подводную пробоину. Но в порт [83] вернулась своим ходом – команда еще в море сумела завести пластырь, обеспечить ход и непотопляемость корабля. Буквально в тот же час «Незаможник» уже был готов занять место раненого товарища, чтобы ни на минуту противник не почувствовал наших ран и потерь, тем более что фашисты не отказались от плана взять в клещи Одессу, нанося основные удары по флангам обороны. Из сводок узнаем, что в центре обороны противник предпринял танковый удар, прорвав 20 августа наши ряды в Южном и Восточном секторах. Но легкой победы, к каким привыкли фашисты в Европе, им не досталось. Черноморцы сражались стойко, отражая бесчисленные атаки, маневрируя силами, меняя линию обороны. Провалилась попытка противника взять Одессу с ходу, но положение города оставалось весьма тяжелым.

В связи в этим 19 августа директивой Ставки был создан Одесский оборонительный район, в состав которого вошли все части и учреждения Приморской армии, части Одесской военно-морской базы, как сухопутные, так и морские, приданные корабли Черноморского флота, а также части народного ополчения. Командующим оборонительным районом был назначен командир Одесской военно-морской базы контр-адмирал Г. В. Жуков. Членами Военного совета стали бригадный комиссар Ф. Н. Воронин, а позже и первый секретарь обкома партии А. Г. Колыбанов. Создание оборонительного района было весьма своевременно. Это позволяло связать воедино все нити управления разнородных сил, участвующих в обороне города, а главное, когда единственным источником поддержания жизнедеятельности обороны становился флот, – возложить всю власть и ответственность за оборону на Военный совет флота.

В дополнение к ранее сформированному отряду кораблей Северо-Западного района, куда входил «Незаможник», были созданы еще три отряда кораблей. В первый отряд вошли: вспомогательный крейсер «Микоян», тральщики и три сторожевых корабля; во второй – крейсер «Красный Крым», эсминцы «Дзержинский», «Фрунзе» и три сторожевых корабля; в третий – крейсер «Червона Украина» и три эсминца. К нашим действиям по поддержанию флангов обороны города все чаще стали подключаться корабли из этих отрядов. Под огнем противника быстро приобретается опыт, и скоро мы после выполнения боевого задания могли уже уступать свое место [84] на огневой позиции кораблям из сформированных отрядов. Большей частью это были эсминцы нашего дивизиона «Фрунзе» и «Дзержинский».

До 21 августа, выходя в район стрельбы, мы ощущали противодействия нашим кораблям только с воздуха, теперь же противник стал использовать береговую артиллерию, что еще больше усложнило наши действия. Кроме того, он повел систематическую борьбу с нашими корректировочными постами: усилил наблюдение и разведку, создавал радиопомехи, артиллерийским и минометным огнем пытался уничтожить, а то и захватить в плен корректировщиков. Кораблям все труднее и труднее стало связываться с постами. Получив от корпоста данные, штурман тут же наносил их на карту, проверял координаты цели относительно расположения наших позиций и сразу производилась стрельба. Но однажды, нанеся данные на карту, Загольский доложил, что корпост выдал координаты в расположении наших войск. Следовало тут же разрешить сомнения и мы запросили корпост: в чем дело? Корпост ответил, что противника не видит, огня не просил. Значит, на нашу волну начали настраиваться немцы!

Но радисты нашли выход. Получив очередной запрос с берега, корабельный радист запрашивает, например: «Кто старшина группы наших машинистов?» В ответ получаем: мичман Чернуха. Все ясно, корпост наш. Выполняем заявку…

Защитникам города требовалась все возрастающая огневая поддержка. Военный совет Черноморского флота выделил значительные силы, которые, начиная с 20 августа, регулярно принимали участие в обстреле противника. Это были: крейсер «Красный Кавказ», лидеры «Харьков», «Ташкент», эсминцы «Бодрый», «Бойкий», «Безупречный», «Беспощадный», «Способный», «Смышленый», «Сообразительный».

Прибытие этих кораблей оказалось весьма своевременным, поскольку береговые батареи противника стали систематически обстреливать город, порт и находящиеся в нем корабли.

Боевое напряжение нарастало. По полученным данным, 25 августа противник ввел в бой до девяти дивизий, стремясь, видимо, единым натиском во всех секторах сломить, наконец, оборону. В этих условиях мы получили приказ обстрелять цели в районе совхоза «Ильичевка» [85] и перед выходом в море выслали свой корпост, возглавляемый старшиной Александром Крепаком. Как правило, нашим корректировщикам приходилось действовать в непосредственной близости от переднего края противника, ежесекундно подвергая себя смертельной опасности. Поэтому, провожая товарищей, мы стремились морально поддержать их, лишний раз пожать руку, похлопать по плечу. Но главная поддержка – своевременно открытый огонь по противнику. Под артобстрелом фашистам становится не до корректировщиков, они спасают свои шкуры.

Отправив корпост, мы уже начали выбирать якорь, как по базе объявили воздушную тревогу. «Незаможник» задним ходом быстро отошел от мола, круто развернулся, спеша вовремя «выскочить» из базы.

– Кажется, успеем выбраться на чистую воду, – комментирует события командир БЧ-3 Н. Т. Борзик.

– Падающие бомбы лучше наблюдать в море, чем привязанными швартовыми к стенке, – отзывается Загольский, не отрывая взгляда от карт.

Его больше волнует предстоящая стрельба, чем появление в воздухе вражеских самолетов.

Впрочем, видим мы их лишь тогда, когда уже минуем Воронцовский маяк: группа бомбардировщиков идет с зюйд-веста на Одессу. Увеличиваем ход и ложимся на ось фарватера. Не повернут ли на нас?

Самолеты курса не изменили. Видимо, выполняли задание, связанное со штурмом наших сухопутных позиций, и недосуг было охотиться за одиночным кораблем. Но мы знали, что «Незаможник» замечен с воздуха и скоро появятся фашистские самолеты с тем, чтобы атаковать нас. Следовало как можно быстрей установить связь с корпостом. Однако вызовы пока оставались безответными.

«Незаможник» уже достиг района огневого маневрирования, а связь с корпостом все еще отсутствовала. Ничего не оставалось, как начать маневрировать переменными курсами. Приходилось ждать связи, зная, что вот-вот в небе появятся самолеты противника.

И они не заставили себя ждать. На одном из галсов сигнальщики доложили о приближении двух бомбардировщиков Ю-87. «Юнкерсы», словно коршуны, выслеживающие добычу, покружили на большой высоте, затем, атакуя, резко пошли на снижение. Зенитные расчеты старшин 2-й статьи Петра Алтухова и Павла Карася тотчас открыли [86] огонь. Фашисты применили излюбленный прием: атаковали с разных направлений, обстреливая корабль из пулеметов. Вот оба самолета зашли в глубокое пике, изготовившись к бомбометанию. Страстно хочется подбодрить наших зенитчиков. Обстреливая один Ю-87, они вынуждены оставить второй без внимания, поскольку оба хищника в равной удаленности от корабля и представляют равную опасность, а батарея у нас одна. Ее командир Рахим Сагитов решил, видимо, не переносить огонь, сохраняя драгоценные доли секунды. Две из четырех сброшенных бомб упали в непосредственной близости от корабля, не нанеся, казалось, никаких повреждений. Сброшены они были именно с необстреливаемого самолета. Еще хорошо, что командир успел предпринять маневр на уклонение!

После отбоя боевой тревоги командир БЧ-5 Терещенко развеял наши надежды на отсутствие повреждений: из его доклада на мостик явствовало, что в ряде мест из зацементированных швов в трюмы начала поступать забортная вода. Личный состав аварийных групп уже принимал меры.

А зенитная батарея сохраняет готовность № 1, поскольку самолеты могут появиться вновь. Чувствую, что у зенитчиков сейчас настроение неважное, спешу к ним. Кроме Сагитова, там уже и Клемент.

– Как считаете, товарищ Сагитов, сильно напугали немцев своим огнем? – спрашиваю у командира батареи.

Лейтенант молод, горяч и горд, вид у него сейчас такой, как у ребенка, которого чем-то незаслуженно обидели.

– Да, конечно, по исходу атаки можно судить, что нашего огня они не больно испугались и замысел выполнили. Но кто виноват? Ведь огонь мы открыли своевременно! Пока самолеты летели вместе, оба были под обстрелом. А когда разделились, то мы могли обстреливать лишь один, а второй действовал совершенно безнаказанно. А все почему? Потому, что у нас только одна зенитная батарея, да и та всего из двух 75-мм пушек. А этого мало, очень мало!

Сагитова поддержал Клемент. Он, конечно, тоже чувствует себя частично виновным в том, что корабль вновь получил повреждения.

– Нам бы еще одно 75-мм орудие и парочку 37-мм автоматов. Установить бы их на месте торпедных аппаратов. С начала войны ни один корабль эскадры ни разу [87] еще не выпустил ни единой торпеды. Только место занимают, да лишний взрывоопасный груз приходится таскать!

Вообще, вопрос, поднятый нашими артиллеристами, был весьма важен; о замене части торпедных аппаратов зенитными установками говорили и на других кораблях, и даже в штабе базы. Однако, чтобы провести подобное перевооружение, нужно быть уверенным, что завтра на Черном море не появится крупный надводный флот. Можно ли было в тех условиях принимать поспешные решения? Конечно, нет.

– Усилить ПВО корабля, естественно, нам необходимо, – отвечаю. – Но пока, товарищи артиллеристы, будем воевать тем оружием, каким располагаем.

Оба командира это сами хорошо понимают, но, как видно, все еще досадуют на результат недавнего поединка с вражескими бомбардировщиками.

В это время на ют позвонил вахтенный командир: сКомандиру БЧ-2 прибыть на ходовой мостик!» Спешим туда вместе с Клементом.

– Связь с корпостом установлена, – встречает нас новым известием командир. – Их, оказывается, неоднократно обстреливали, несколько раз пришлось менять позицию. Клемент, готовьтесь к стрельбе – играю боевую тревогу!

Наконец– то дождались момента, когда можно отвести душу, ударить по врагу изо всех стволов. Но и на этот раз огонь мы так и не открыли. «Незаможник» уже лежал на боевом курсе, готовый начать стрельбу, когда с радиорубки доложили, что корпост вынужден вновь менять место, поскольку обнаружен и обстрелян противником.

Казалось, что в этот день над нами повисла цепь роковых неудач: отсутствие связи, авианалет, повреждения, новая потеря связи, в результате чего мы вынуждены маневрировать почти на виду у противника. На что уж спокоен Минаев на ходовом мостике, но и у того вырвалось:

– Этак целый день можем проутюжить впустую!

Не дожидаясь связи с корпостом, командир принимает решение открыть огонь по запасным целям, координаты которых нам даны в штабе базы. Никто не может себе представить, как можно вернуться в Одессу, не сделав ни единого выстрела по врагу.

С небольшими перерывами стреляем около часа по площади, где предполагалось расположение полевых [88] батарей и техники противника. Израсходовав около трехсот снарядов, мы по приказанию штаба возвращаемся на базу. Корпост остается в тылу противника, мы проводим ночь у Восточного мола.

Утром, только забрезжил рассвет, опять выходим в район боевого маневрирования. Долго нет связи с корпостом. Что с ними? Живы ли? Это волнует всех членов экипажа.

И снова, как только вышли в назначенный район, обнаружили вражеский самолет. На сей раз это был торпедоносец. Он не сразу бросается в атаку, кружась, сохраняет дистанцию до восьмидесяти кабельтовых. За его действиями внимательно следит дальномерщик Василий Шкуропат, докладывая через каждые десять секунд дистанцию. Голос его звучит громко и четко. Не зря штурман Загольский как-то высказался о работе Шкуропата: «Он владеет дальномером, как донской казак лошадью». И в самом деле, оседлав сиденье дальномера, вставив ноги в опоры, как в стремена, Шкуропат постоянно находился в движении, вращая соответствующие механизмы. Понятно, что Загольский особенно любил работать с Василием Шкуропатом, поскольку, если Василий уж сказал, что до такого-то объекта столько-то кабельтовых, то проверять его не нужно.

После некоторого раздумья враг решил идти на сближение с нами. Поскольку зенитная батарея была расположена на корме, Минаев быстро развернул корабль, и зенитчики открыли огонь.

Первые же разрывы легли точно по курсу торпедоносца, и он должен был менять направление полета. Но от атаки не отказался, продолжая быстро сближаться с кораблем. Тогда в дело вступили кормовые 120-мм орудия – громыхнули двумя шрапнельными снарядами. Это подействовало на фашистского летчика отрезвляюще: от дальнейших атак он отказался, ушел в сторону моря.